Свадьба племяша

На модерации Отложенный

Мы вновь испытали чувство большой Родины

Очерк



 

Применительно к очередной горькой и трагической дате нашей истории, к событиям 19–21 августа 1991 г. и рубежной линии в ликвидации СССР, на фоне разного рода либеральных причуд, националистического остервенения, всколыхнутого этими событиями, расскажу о свадьбе, которую мы с родней отгуляли в нынешнем августе. 

А она, эта свадьба, у нас вышла, как ни смотри на нее, наособицу. В наш-то век раздрая, тщательно разжигаемой национальной вражды, стыдливо и кокетливо припудренной сокрушительной борьбой с ксенофобией и с национальной нетерпимостью, – интернациональная свадьба. 
Женился мой племянник, вчерашний студент местного политеха, русский. Невеста – кореянка из Подмосковья. 
Приехали на эту свадьбу ее родители, несколько ее родственников – корейцы из Подмосковья. Прилетел из далекой Армении свидетелем жениха Артем. Тетя невесты, кореянка, прилетела из Ташкента. Прилетела из Бурятии подружка невесты. Половина нашей родни на этой свадьбе с украинскими и немецкими фамилиями. Не интернационал ли? 
Такая вот состоялась свадьба. Народ собрался на нее, как говорится, со всего Советского Союза. 
Свадьба хоть небогатая, но веселая. Со всеми приметами нынешнего свадебного ритуала. 
Свадьба, прошедшая в преддверии августовской черной для этой великой державы даты и к ней как бы, повторюсь, никак и не привязанная… 
Есть, однако, повод поразмышлять, когда теперь всё позади, тем более что так все наложилось одно на другое, о том, что принесло в нашу жизнь это почти четвертьвековой давности событие. Информация, что называется, из первых рук. 
Вот тетя невесты, зовут ее Марина, из Ташкента. Из города, который был по-особенному дорог нам, как это поется в песне, теперь уже намертво впечатанной во время «огромной родине моей», которой после августовских событий не стало.
Какие проблемы занимают и волнуют довольно приглядную сорокапятилетнюю женщину, нашу бывшую соотечественницу, прекрасно говорящую на русском языке, живущую ныне в одной из держав СНГ?
И первое, что меня удивило в разговоре с ней, что ее, живущую в далеком теперь для нас Ташкенте, зная вектор политического курса Каримова, так близко задевали и волновали в первую очередь события на Украине. Казалось бы, а им-то что, живущим теперь там, на отшибе, да еще корейцам, какое дело теперь до этого? 
Все объяснялось, однако, более чем просто: ее двоюродный брат, полковник в отставке, живет в Одесской области. Жена у него, корейца, украинка. Дети у них тоже военные. Оба в АТО, воюют в Донбассе. 
Вот вам более чем интересный национальный срез. Так кто там за чистоту какой нации и торжество какой национальной идеи воюет? 
Кстати, настроения у племянников, рассказывает Марина, очень разные. Один горой за «незалежную и единую». Второй там из-под палки, с взглядами пророссийскими, и только потому, что военный. Вот вам и сюжет для повести. 
Но это политика. 
Как у вас там, спрашиваю я Марину, в независимом, поменявшем кириллицу на латиницу, убравшем в Ташкенте с центральной площади символ советского народа – Ленина – и поставившем на месте его каких-то журавликов, как у простого гражданина реальная жизнь-житуха? 
Из разговора делаю заключение, что к преуспевающему классу ее отнести трудно. Она из тех, кто кормится своим трудом. Работа есть. Работает бухгалтером в каком-то совместном университете, которых ныне много развелось на просторах СНГ. Муж ее на инвалидности. 
Интересуюсь бытовыми заботами. Пытаюсь соотнести бешеный рост цен у нас с тем, что там у них происходит. Жалуется: газ дорогой. И с перебоями. 
– Как? – недоумеваю. – Узбекистан, Газли, пол-Союза, помнится, газом снабжал!? 
– Ну,  вот… – жмет та плечами. 
Волнует ли ее языковая политика, вставшая ныне стеной во всех без исключения, кроме Белоруссии, братских республиках? 
– Да как сказать... Русский язык, конечно, заметно потеснен. Факт. Но бухгалтерскую документацию и отчетность мы у себя делаем на русском. 
– А как у вас там обстоит дело с реальным сектором экономики? Авиационный завод, тракторный работают? Хлопкоуборочные комбайны Узбекистан делает еще? 
Впрочем, вопрос этот, как я понимаю, несколько не по адресу. 
Спроси нечто подобное у кого-либо из нас, окажись мы в Ташкенте, про наши барнаульские заводы – скажем, про аппаратурно-механический, моторный. В лучшем случае ответим: да стоят, мол, с выбитыми стеклами. Да пройдись по тому же нашему Калининскому проспекту, проспекту заводов, что нынче увидишь? 
Правда, кое-что о реальном положении дел там я представлял по долетавшим осколкам информации. Я знал, что авиационный завод там давно сдуло. Был там известный тракторный, как и наш тракторный завод в Рубцовске, также созданный в тяжелые годы войны. Но в Рубцовске тракторный завод давно уже в руинах, которые ныне бомжи разбирают на кирпич. А как там, в Ташкенте? 
– Авиационного нет, – отвечает Марина. Это она знает хорошо, потому что на авиазаводе у нее трудился муж. – А что до тракторного и до производства комбайнов… – она неопределенно пожимает плечами. 
Знал я, по сообщениям СМИ, что сегодня только 5% хлопка в республике убирается машинным способом. И это говорит о многом. И прежде всего о том, что и там никакого оазиса благополучия искать не приходится. В том числе и в производстве сельскохозяйственной техники. Это цифра из разряда общих для всех нас реформаторских рекордов. Да и дорогая она нынче, техника, для жителя села. И тут уже без интегрального вычисления понятна судьба и тамошнего машиностроения. 
Правда, есть вездесущий автопром. Какие-то там авто клепают. Я понял так: скорее всего, это производства по сборке. О полном цикле производства вряд ли может идти речь. 
Но это Ташкент. А в целом республика, как я понял со слов Марины, живет бедно и трудно. Мы, живущие тоже в глубинке, это хорошо знаем. 
Живет Марина неподалеку от Музея репрессий. А как ныне без них? Ныне во всех республиках конвейерное производство таких «очагов» налажено. Есть, например, памятник политическим репрессиям в нашем городе – в финансировании «проекта» приняли участие знаковые московские бизнесмены, в числе которых небезызвестный Михаил Прохоров, а также знаковый Фонд Бориса Ельцина. И при открытии были зачитаны послания, полные участия и скорби, в том числе – и Михаила Сергеевича Горбачева. А в объединении усилий вокруг идеи такого памятника главную роль сыграл известный демократ, выходец с Алтая Владимир Рыжков. 
Занимательно, что похож этот памятник репрессированным на скульптурную композицию, посвященную красному партизану, которого белые связанного привели к могиле на расстрел. И многие барнаульцы, знавшие автора скульптуры, так об этом и говорят. Еще в советские времена скульптор фигуру памятника изваял. Но тогда как-то дело у него не пошло. Но вот настали иные времена, и композиция оказалась более чем востребованной. А что до нюансов, то кто там в них ныне сильно разбирается? 
Разговариваем мы с Мариной о реалиях нынешней жизни, и чувствуется: проскальзывает у нее ностальгия по советскому времени, иногда даже явственно звучит. Как и у всех гостей, а их у меня две недели было ни много ни мало 12 человек, что собрались в доме моем по случаю свадьбы. От кого стали мы независимыми, нагородив столько стен и границ в некогда единой стране? И все собравшиеся внятного ответа на этот задаваемый самим себе вопрос не находили. 
Окончила Марина в советское время политех. По специальности – инженер-металлург. В республике тогда цветная металлургия была на подъеме. Муж работал на авиационном… И все в одночасье сдуло. Долго и трудно они приноравливались к новой жизни. Пришлось ей переучиваться. Сегодня у нее есть сравнительно неплохо оплачиваемая работа. Но кто даст гарантию на завтрашний день в нынешнее время либеральных реформ да с восточным оттенком! 
От мимолетных бесед на свадьбе припомнился соседний с Ташкентом Чимкент – город, в который волею судеб занесло мою беспокойную юность. Вспомнилось мне, как мы, сотрудники проектного института километрах в двадцати пяти от Ташкента, только уже в Казахстане, косили камыш неподалеку от сельца под названием Абай. Поездки на сельхозработы тогда были делом привычным и для нас, сотрудников гремевшего на всю страну «Союзгипрориса», строившего ирригационные объекты не только в родной стране, но и в добром десятке развивающихся стран, в том числе в охваченном ныне войной Йемене, причем не где-либо, а в самом его экзотическом месте – в Хадрамауте. 
И кого только в нашем коллективе не было: казахи, узбеки, русские, украинцы, немцы, греки, уйгуры, корейцы плюс та внушительная прослойка представителей смешанных браков, принадлежность которых даже с нынешним тонким нюхом на национальную идентичность и отношение к вере, привнесенные во время либеральных реформ, – дескать, кто есть кто? – трудно было определить. Были мы и разные, и были мы все советские. Вспоминаю казаха Разматуллу: кряжистый, как Абай, сверкая глазами над смуглыми валиками скул, с гордостью рассказывал, как в городе Хабаровске ему, солдату срочной службы, жал руку сам Алексей Николаевич Косыгин. Это был дружный, работящий коллектив. О национальной идентичности, о госязыке, о том, кто из нас титульный, а кто нет, и слова тогда никакого не было – «новое мы́шленье» было тогда еще впереди.
Огромная Родина наша была тогда на марше свершений, и психология лавочника с его нацпредрассудками и упертостью – не трожь, мое, порешу! – полезла из обывателя уже потом. 
Во время перерыва, утерев пот с лица, садились мы все кружком и слушали радиостанцию «Юность». Кроме узбека Нурмата, жившего в пригороде, в Сайраме, который как бы извиняясь, всем нам говорил: «Вы уж отдохните, а я еще поработаю». 
День сменялся ночью. Тяжело гудя, в небе с крупными звездами шли над нами на посадку, нервно подрагивая хвостовыми огнями, самолеты на лежащий неподалеку ташкентский аэродром. Зной древней земли тяжело угасал вместе с падающей на него ночью краткосрочной прохладой. 
Добавлю: это было в городе, который в 1966 годы был охвачен крупными беспорядками, отчасти возникшими, как рассказывали очевидцы, и на национальной почве. Что ж, рецидивы национализма были и тогда. Как и подсказчики. Что уж тут таиться! 
Но в моей памяти Чимкент остался, как и в песне о Ташкенте, городом дружбы и тепла. И все последующие годы этого чувства моего – нет, не выветрили. 
И еще остался он во мне такой меткой, как родина последнего отважного защитника великой нашей страны чимкентца Игоря Остапенко, там теперь, на той земле, и похороненного. 
Когда-то, живя в том городе, я делал эскизный проект заводского дворца культуры – завода прессов-автоматов, так его звали в простонародье, а официально – Чимкентского производственного объединения по выпуску кузнечно-прессового оборудования. 
Завод этот перевезли из Воронежа в лихие годы войны. Это было крупное предприятие с мощным конструкторским подразделением даже в масштабах страны, производившее прессы с электроприводом. Объединение делало часть продукции для монетных дворов страны. Завод теперь давно уже грохнутый. А тот дворец культуры, который я рисовал, уже потом, когда я из него уехал, оказывается, построили. И теперь там в нем, в бывшем Дворце культуры завода, открыли театр оперы и балеты, затейливо и, пожалуй, с переизбытком вкуса и причудами национального самосознания украшенного. Дело было давнее. И вдруг перед глазами фото. И что-то в силуэте его мелькнуло до боли знакомое. Поднял папки с рисунками, снятые в свое время с планшетов. На меня смотрел улыбчиво он, тот самый мой эскиз, обретший теперь плоть и стать – ну, немного разве, как это водится, временем и переменами подрумяненный и приукрашенный. 
Да, старательно разжигаемая рознь внесла свою лепту в развал Союза. 
И все бывшие братские союзные республики, и прежде всего ошалевшая национальная интеллигенция, свихнулись на поисках национальной идеи. В России с ее поиском дело идет, правда, ни шатко ни валко. Похоже, что вся национальная идея у нынешней власти в России – это гнать нефть и газ за бугор. И не более того. 
Ткнитесь в соцсети – они безграмотным и остервенелым многоголосьем вопят о национализме. 
Что же до Чимкента, то там теперь, как и повсюду, иные времена. На площади Куйбышева, переименованной, «перелицованной», как и по всему Казахстану, наставили каких-то ветхозаветных колдунов и истуканов, а над городом, по дороге в сторону Ташкента, как Христос в Рио-де-Жанейро, вознес в небо руки какой-то ветхозаветный хан циклопических размеров. Складывается впечатление, что теперь дружбу народов строят нередко на базе дремучих ветхозаветных предрассудков. 
Когда-то в Ташкенте был Сабир-Рахимовский район, названный в честь известного советского генерала, полководца сталинского призыва. Пришедшая к власти национальная буржуазия, обуянная жаждой самобытности и исключительности, советского патриота «перелицевала». Теперь Рахимов, как бы раздумывая над своей непростой судьбой, стоит отлитый в бронзе в одном из парков Чимкента с именем и фамилией, подправленными на новый манер. Национальной буржуазии, подчеркивающей тут и там свою самобытность, позарез нужны значимость и величие. Она рушит памятники Ленину, она судорожно «перелицовывает» все и вся, в том числе и советских героев, перемежая их с памятниками голодоморам и политическим репрессиям. Видя в этом залог своего величия. 
А сват и сватья, Вадим и Лена, вчерашние ташкентские корейцы, корнями – корейцы дальневосточные, приморские, о которых еще Александр Фадеев участливо и с симпатией писал в своем незабываемом романе, как мне кажется, недооцененном в советское время, «Последний из удэге». Но корейцы не сахалинской ветви. У тех, оказывается, история появления в нашей стране несколько иная. И жили они в этом городе дружбы и тепла до поры до времени и не тужили. Корнями они, кстати, еще из гремевшего когда-то на всю страну колхоза «Политотдел». 
Вадим окончил политех, автодорожный факультет. Работал в одном из НИИ водного хозяйства. А что такое водное хозяйство для Средней Азии, стоит ли разъяснять? Там вода была вопросом жизни и преуспевания во все времена. Сватья Лена окончила экономический факультет одного из ташкентских вузов. Все было налажено, понятно, ясно. Пока под ново-огаревские разговоры с запашком «консенсуса» не пришла в великую нашу родину катастройка. Со всеми последующими замороками и мерзостями. 
– Уехали мы из Ташкента, – рассказывает Вадим, а Лена согласно кивает головой, – когда начали резать турок-месхетинцев. В Подмосковье. Там и осели. 
С огромной ностальгией вспоминают они русскоязычный людской контингент, который когда-то там существовал. Ныне совершенно вымытый. В Советском Союзе, в Средней Азии, это была уникальная людская прослойка. В ней воедино слились интеллект и деловые качества многих народов, волей судеб оказавшихся там. Перестройка ее безжалостно расшвыряла. Как, впрочем, и самих узбеков. Никакой статистики тут приводить не надо. 
Могу судить по своему городу, где слово «узбечка» стало уже синонимом столовой, где можно хорошо и вкусно покушать. Каждый третий строитель в городе, похоже, тоже у нас уже узбек. 
Что до самого Ташкента, то, глядя на него сегодняшними глазами всемирного общения, могу сказать: не знаю, как кому, но мне, бывавшему не раз в этом феерически ошеломляющем городе, теперь грустно на него смотреть. На картинках в интернете, при всех изысках нынешней архитектуры, он вдруг показался таким провинциальным, заштатным. Даже небо над ним стало иным. А когда-то, даже вдали от него, он был всем нам как бы свой, когда через нашу станцию на Алтае летели туда на юг, громыхая, составы. «На Ташкент!» – понятливо говорили все. А теперь это – увы! – далекий и чужой город. И уже малоинтересный. 
Что до гостьи из Бурятии – симпатичной молодой девчушки, то у нее все пока хорошо. Да и слава Богу! Учится в техническом вузе в Улан-Удэ. Родом, правда, из Агинского округа. Это там, где Кобзон депутатствовал. Приехала она в Барнаул не только к подруге на свадьбу, но еще и потому, что здесь на примете у нее парень, с которым она дружит. Кстати, русский. Оба они были на этой свадьбе. Как видите, на Алтае растут неплохие женихи. 
Да и три девчонки из московских вузов, бывшие на свадьбе, тоже отметили провинциальных женихов по сравнению со своими, московскими. 
Вот фон свадьбы. 
А свадьба что? Свадьба была веселая, искрометная, зажигательная. И мы со всей родней и знакомыми чувствовали себя питомцами огромной Родины нашей, пусть и бывшей, но так и оставшейся в нас, и никаким телевидением и прочими хитроумными химерами так и не вытравленной. Пели, плясали, веселились, желали счастья молодым. В перерывах между зажигательными танцами и плясками пели песни нашей общей Родины. Русские, корейцы, армяне, буряты, наша родня – наполовину с украинскими и немецкими фамилиями. Пели песни, в том числе и украинские (обратите внимание и оцените это!). Пели с гордостью за ту нашу вековую и тысячелетнюю историю, которую захотелось кому-то в одночасье поломать и изгадить, а из нас сделать лютых врагов. 
Свадьба пела, свадьба плясала, ухала на все лады музыкой и возгласами восторга и удовольствия. Как это по-нынешнему водится, суетилась тамада. Два оператора кружились вместе с аппаратурой в этом неистовом вихре плясок. 
А мы сидели обнявшись и пели песню: «Несла Галя воду…» Уж не помню, кому там она на ум нам пришла. 
Вы помните за всем этим угаром сегодняшнего дня Галю из этой песни, которую пела когда-то вся страна? И которую и по сей день перепоясанную ремнями и стягами суверенитетов и безграничного националистического апломба мы все еще до сих пор, вопреки всему и вся, помним. 
Потом перебирал я затейливую вязь случившегося, наплыв гостей в доме, и пришел мне на память мой рассказ еще тех давних, лихих, злых и подлых, 90-х годов – не то чтобы связанный напрямую с темой национальной, но более чем близкий к ней, а с темой 19 августа – более чем связанный. 
Это, кстати, один из ответов на поставленный вопрос в «Советской России» читателем Георгием Иванченко из нашего города: «Почему нас разгромили?» 
Кстати, в Казахстане по поводу национальной идеи сегодня шутят так:
«У вас проблемы? Вас мучает поиск национальной идеи для Казахстана? Вам за тридцать, и у вас нет второй половинки? Вам за сорок, и вы все еще находитесь в поисках себя? Вам за пятьдесят, и вы терзаетесь опасениями за будущность внуков? Возьмите кредит в Каспибанке – и все проблемы покажутся мелочью. Что еще мы можем сделать для вас?» 
От души можно посмеяться. Впрочем, так сегодня можно шутить в большинстве бывших братских союзных республик. 
 
Владимир БРОВКИН 
г. Барнаул