Ценность деньгам придают безплатные, а не платные вещи

Интересно отметить, что самостоятельную ценность денег обезпечивает как раз и именно то, что безплатно, не продаётся, а выдаётся даром. 

Это и дары природы (земля, всё что над землёй и под землёй), и инфраструктурные блага – нечто, сделанное кем-то искусственно, но доставшееся вам бесплатно. Скамейка в парке, на которой можно безплатно посидеть – не дар природы, но безплатное инфраструктурное благо.

 Почему ценность деньгам придают именно безплатные, а не платные вещи? Казалось бы, странно: говорим о расчетной единице, а обосновываем её ценность вещами, остающимися вне расчетов.

На самом деле, ничего странного нет. Помните правило школьной ещё физики – всякое действие в мире материи теряет часть вещества и энергии на сопротивление среды? Нельзя (надеюсь, только пока) увеличить ценность сырья, которое взял в руки. Часть потенциальной ценности сырья обязательно будет потеряна, как и часть энергии.

Человеческая деятельность не может сама по себе (без даров природы и общества) приносить прибыль – поскольку добавить к имеющейся материи ничего нельзя. Человеческая деятельность может различаться только степенью убыточности – много или мало потеряно впустую из полезных свойств обрабатываемого сырья? Если мало – то хорошо, если много – то хуже, однако же нельзя взять тонну вещества, и сделать из неё две тонны.

Для того, чтобы хозяйствующий субъект мог получить прибыль – нужно, чтобы его первородная убыточность (которую он минимизирует, но не может отменить) – покрывалась бы с лихвой некими бесплатными дарами. Именно это лежит в мировой экономике, именно поэтому невозможны никакие «прибавочные стоимости» Маркса или «предпринимательский доход» либералов. Какая, нафиг, прибавочная стоимость и предпринимательская прибыль в огурце, если для его выращивания человеком бесплатно «спёрто» всё: и почва, и вода, и свет, и недра земли (когда добавляют удобрения и дизельное искусственное освещение), и геном растения (тоже доставшийся бесплатно, карту даров составлял Н.И.Вавилов).

Всех экономистов, желающих оспорить это утверждение, я сразу посылаю выращивать огурцы в Антарктиду: там поля (ледяные) – неоглядные, есть где взять и прибавочную стоимость, и предпринимательский доход, и ренту с маржой – дерзайте!

Человеческое хозяйствование в основе своей – УБЫТОЧНО. Только покрытие его убытков бесплатными субсидиями (субвенциями) – позволяет заниматься технологическими операциями с прибылью. Я надеюсь, что так будет не всегда, что развитие ноосферных тенденций даст человеку возможность из плесени планеты стать думающей космической силой и самодвижущейся энергией. Но этого пока не случилось, и – в случае продолжения рыночных игрищ – не случится.

Поэтому будем исходить из того, что всякое хозяйствование убыточно, и его убытки – покрываются дармовщинкой, изначально заложенной в окружающей человека среде. 

Человек экономически нерентабелен – ЛЮБОЙ! – особенно это заметно в первые 15 лет его жизни, но мы не погрешим против экономической истины, если подчеркнем, что нерентабельность человека длится до самой его старости.

Рентабельность же человека возникает не из его деятельности, а из его захватов (прежде всего, территориальных). Подгребая под себя дары окружающей среды, человек получает возможность ВЫДАВАТЬ безвозвратные СУБСИДИИ – сперва себе, а затем и другим хозяйствующим субъектам в их изначально-убыточной деятельности-возне.

Роковая роль денег в экономике вытекает именно отсюда. Если бы я был рентабельным, а не убыточным – зачем мне деньги, чьи бы они ни были? Для обмена?

Но деньги для горизонтального обмена не очень удобны, прямо скажем. Для горизонтального обмена гораздо удобнее весовая или мерная расчетная единица равной с товарами устойчивости стоимости.

Что это такое? Нас читают не только экономисты, поэтому объясняю на пальцах: если советская власть вчера упала (допустим), то банка с маринованными огурцами осталась в прежней ценности. Как была закуска, так и осталась закуска, что при коммунистах, что при их сменщиках. Пузырь самогона немецкие оккупанты переименовывали в «русиш шнапс», но ценности самогон не терял и при немцах. Что же касается денег, то они падают в один день с выпустившей их властью.

Но мало этого. Им свойственны процессы, не свойственные тем вещам, эквивалентами которых они, якобы, выступают. Например, я продал дом и полученные деньги положил в сейф. Ведь, по совести говоря, сумма за дом – равна дому. Какая разница иметь дом, за которые можно выручить миллион рублей, или миллион рублей, за которые можно выручить дом? Казалось бы, равноценные вещи? Ан нет!

Полежали деньги за дом в сейфе совсем немного – и дом на них перестал покупаться. Инфляция… А как же совесть и справедливость? Ведь по сути, кто-то залез в мой сейф и украл часть моего дома – а уголовного дела не заводится…

То, что деньги бумажные – не в том суть. Техпаспорт на мою квартиру тоже бумажный. И свидетельство о приватизации оной – тоже бумага. Они лежат себе в сейфе уже двадцать лет, пожелтевшие от времени, но как они означали собственность на ВСЮ квартиру, так и означают. И никакой инфляции с ними не случилось – хотя бумага, честно сознаюсь, плохонькая…

Из этих простых сопоставлений мы должны сделать вывод, что деньги – отнюдь не эквивалент товара. Это вовсе не бумажный заменитель огурца, квартиры, буханки хлеба – потому что деньги не обладают ни устойчивостью, ни стабильностью ценности, присущей реальным благам.

А какая-нибудь расписка – обладает, даром, что на бумаге написана. Допустим, должен мне Петя 10 помидоров. И оговорено, что я могу явиться за ними бессрочно. Я с такой распиской могу прийти и через десять, и через двадцать лет – а Петя как был должен мне 10 помидоров, так и остался. Теперь деньги. В 1989 году килограмм помидоров стоил 4 копейки. Если я сейчас явлюсь за килограммом томатов с 4 копейками (причем советскими) к Пете – он скажет, что я сошел с ума!

В этом – существенная разница между фьючерсным обязательством и деньгами. Деньги – не являются фьючерсным обязательством отгрузки товара, хотя либеральные экономисты упорно путают эти две категории ценных бумаг. 

Фьючерсное обязательство устойчиво и стабильно. Если мне продадут диван, выдадут квитанцию, чтобы забрать его со склада – это фьючерсное обязательство. Это диван на бумаге. Бумага не может стать вдруг эквивалентом «пол-дивана» или «четверть-дивана», т.е. обесценится.

И если фирма, пару лет назад продавшая вам диван, вдруг обанкротится – никто не явится к вам домой отбирать диван. А вот деньги, выпущенные «вдруг рухнувшей» властью – будут изъяты без изъятия, из них будет изъята вся их стоимость. И не важно, что вы купюры с Лениным получили давно, в обмен за честный труд, и что они давно хранятся у вас дома, а не в банке лопнувшей власти!

Исчезновение мебельной фабрики не приводит к исчезновению выпущенных ею диванов; а исчезновение власти, выпустившей деньги, приводит к исчезновению в этих деньгах всякой ценности.

Из этого неопровержимо следует, что деньги – вовсе не инструмент обмена, не эквивалент товара – хотя они и приспособлены под обмен (нужно понимать, что это случилось «задним числом» и в качестве «побочного эффекта»).

С этими деньгами имеем мы некий «эффект волшебства»: они то нужны, то не нужны. Но на самом деле ларчик просто открывается: деньги нужны, когда хозяйствующему субъекту не хватает доступа к той или иной территориальной ресурсности, и не нужны, когда хватает.

Ребёнок, живущий в семье, пользуется всем достоянием дома – и ни в каких деньгах не нуждается – потому что расчетов с ним не ведётся (а если ведутся «игрушечные» – то это педагогическое извращение).

Натуральный крестьянин с достаточным наделом – производил всё сам и в деньгах нуждался только для уплаты подати. Всё остальное он либо сам растил, либо выменивал у соседей.

Опыт башкирского агрохолдинга с внутренней расчетной единицей – «шаймуратиками» — показал, что внутри агрохолдинга вполне возможно, и даже очень удобно менять колбасу на молоко, а хлеб на комбикорма без государственных денег. Об этом же говорит более ранний опыт колхозных «трудодней» — с натуральной получкой за определенные объемы участия в труде.

Я могу тыкву купить – а могу и вырастить. Таким образом, я либо пользуюсь деньгами, как разрешительной системой для потребления, либо обладают территориально-ресурсной самодостаточностью по «тыквенному вопросу». Причем эта заменяющая деньги ТРС не обязательно трудовая. Если земли у меня много, то на ней «заводятся» арендаторы, и тыкву я могу взять с них, чтобы лично не возиться – в счет аренды.

Недаром в средневековье главным расчетным средством у власти были не монеты (кружки металла) а земли, выдававшиеся в качестве поместий в оплату службы королю. Земля и была основной денежной купюрой средневековья (а у кочевников – скот и т.п.).

В Новое Время, особенно же в эпоху Новейшего времени (отсчитываемого с ХХ века) произошло резкое расхождение стоимости земельных участков. Земельные участки с древности делятся на хорошие, плохие, совсем бросовые и, соответственно, они всегда стоили неодинаково. Однако в ХХ веке и сейчас разрыв в стоимости разных земельных участков достиг невероятных, гомерических размеров.

Если я в Москве на асфальте (причем на окраине города) обведу мелом свой ботинок, то полученный овал площади стоит не менее 25 тыс. долларов. Встать на две ноги – 50 тыс. долларов, если стоять по стойке смирно…

В то же время не только льды Антарктиды в любых измерениях площади ничего не стоят, но и многие вполне себе пахотные земли, но далеко от мегаполисов – не стоят почти ничего. Их даже регулярно собираются даром раздавать, чтобы привлечь туда население, и предотвратить опустынивание краёв страны.

Территория (площадь пространства) и сегодня остаётся главным источником ценности денег. Но неравноценность равных по площади территорий существенно выросла даже по сравнению с XIX веком. Причина самая что ни на есть экономическая, без подвохов и конспирологии: доходность с единицы площади очень разная – оттого и стоимость площадей такая разная.

Означает ли это, что деньги в XXI веке открепились от территориальных ресурсов и их бесплатных (природных и инфраструктурных) благ? Ни в коей мере. Участки земли никогда не стоили одинаково. То что разрыв стоимостей увеличился – чисто количественная, а не качественная, не сущностная перемена.

Главной функцией денег была и остаётся роль документооборота и отчетности в отношениях между ресурсной властью и ресурсопользователями. Деньги платят не за труд (очень многие виды труда вообще не оплачиваются, а иные, будучи сходными по типу, оплачиваются очень разными суммами) – а в качестве вознаграждения за поощряемые властью действия. Иногда глупые, иногда подлые, иногда нелепые – но если они поощряются властью, то приносят деньги.

Существует владелец ресурсов, узурпированных им по праву силы или обманом. И существует тот, кто нуждается в ресурсах. Если бы этот второй не нуждался в ресурсах – ему не нужно было бы вступать ни в какие отношения с ресурсовладельцем (см. пример с выращенной тыквой – зачем её покупать?). Но поскольку он нуждается – он идёт договариваться с владельцем ресурсов. А тот выставляет свои, какие ему вздумается, условия аренды ресурсопользовательского участка.

Эти отношения между тем, кто пользуется не своим и тем, кто раздает не своё – должны же быть как-то упорядочены, чтобы стороны не запутались в них? Должны. Возникает бухгалтерская отчетность – по выдаче ресурсов, аренде ресурсов, субаренде, взаимной переуступке прав пользования ресурсами. В просторечии она называется «деньгами».

Кое-кому может показаться, что мы занимаемся оторванной от жизни заоблачной схоластикой. На самом деле нет более жизненных вещей, чем разоблачение либеральной мифологии о деньгах.

Ведь в соответствии с либеральным мифом выше всего оплачиваются наиболее полезные обществу люди, а если труда не оплачивают – значит, он для общества бесполезен. Безусловно, так и было бы, если бы деньги были инструментом равноправного, горизонтального обмена, типа голосов на выборах, где «один человек – один голос».

Но в жизни всё совсем не так. В анатомию государственных денег вмонтирована властная вертикаль, односторонний монополизм источника эмиссии, базирующийся на самодержавии владельца ресурсов. А поскольку обществом управляют, чаще всего, тираны и сумасброды, нет никакой жесткой связи между пользой обществу и уровнем оплаты. Мы и в обыденной жизни видим, как часто процветает бесполезный паразит и бьётся в тисках нужды «мастер-золотые руки».

Главный вывод из статьи: только понимая выведенную учеными, а не шаманами и шизофрениками, суть денежного оборота, можно сделать так, чтобы деньги работали на государство, народ, на трон, наконец – т.е. в пользу трона вполне конкретного монарха. Иначе власть  – напоминает нищего, сидящего на горе золота: карманы рваные, положить некуда, чтобы унести…

Государство «зарабатывает» не в форме денег (этого добра всегда может оно напечатать себе, сколько хочет) – а в форме:

— занятости населения, которое чем больше занято (и чем выше оплачивается) – тем богаче страна.

— снятии упущенной прибыли с наличных ресурсов (организация разработки прежде бросовых залежей неважно чего).

— Оптимизации ресурсопользования, исключения покупок за рубежом того, что ТРС позволяет иметь у себя.

— Эквивалентности обмена – чтобы никакой обмен не разорял никакую из обменивающихся сторон, и производители продуктов с низкой эластичностью спроса не выдавливали с рынка производителей с высокой эластичностью спроса.

Достижение таких целей оправдывает любые размеры денежной эмиссии и любое количество денег в обороте.

Главная задача государства – не собрать им же напечатанные бумажки, а организовать наилучшим образом ресурсопользование имеющимися у государства ресурсами. Бумажки же, напечатанные государством – есть бланки строгой отчетности, и ничего более, сами по себе они не стоят ровным счетом ничего…

Источник