Русский фашизм может победить. Но в XXI веке

 Фашизм и национал-экстремизм в России.

    Сегодня в России насчитывается несколько десятков партий и группировок, имеющих в своей идейной платформе элементы националистических тенденций: от откровенно фашистских до державно-патриотических. В этом спектре можно разместить, хотя и на разных краях, практически всю оппозицию: от Российской коммунистической рабочей партии Виктора Анпилова до резко антикоммунистической "Державы" Александра Руцкого, от безудержно популистской ЛДПР Владимира Жириновского до Фронта национального спасения Ильи Константинова и Российского общенародного союза Сергея Бабурина. Ъ публикует "визитные карточки" наиболее известных партий патриотического спектра, которые можно условно отнести к группе национал-экстремистских. Эта группа представляет наибольший интерес в контексте предлагаемого вашему вниманию аналитического материала. Кроме того, в последнее время объектом пристального внимания ведущих политиков России стали перспективы прихода к власти правых радикалов фашистского толка. В принципе, считает АЛЕКСАНДР МЕХАНИК, директор Института современной политики, долго и активно работавший в Антифашистском центре с момента его создания, исключить такой поворот событий нельзя, хотя он и убежден, что если это произойдет, то не сегодня. Ъ представляется, что публикуемое мнение представляет несомненный интерес (хотя оно весьма далеко от терминологически и концептуально выверенного академизма), тем более что Механик — политик-практик, находящийся в гуще событий. Фактический материал подобран обозревателем Ъ НАТАЛЬЕЙ Ъ-АРХАНГЕЛЬСКОЙ. 
       Многие (почти все) упомянутые российские партии и организации не любят, когда их называют фашистскими, предпочитая либо "национальные", либо "патриотические", либо еще что-то в том же безобидном духе. Впрочем, определение может каждый придумать сам — на основе их программных установок и заявлений. 
        
Прежде чем размежеваться, надо определиться
       Что же это такое — русский фашизм? Обыватель уже запутался, выслушивая взаимные обвинения политиков разного толка: кого в коммунофашизме, кого в демофашизме. Очевидно одно: на бытовом уровне слово "фашист" воспринимается большинством граждан очень негативно, а посему мало кто из политиков рискует откровенно наречь себя фашистом, и это слово употребляется скорее как политическое ругательство, но не как политический термин. Это делает практически недостижимой традиционную типологию политической жизни, которая существует в большинстве развитых демократий. Попробуйте описать в западных терминах спектр политических сил России — сломаете и язык, и голову. Вообще перенос понятий из одной страны в другую, да еще в другую эпоху ведет к большим натяжкам, очень уязвимым для критики. Но все же попробуем дать описание основных идей и условий, которые определяют "образ" фашизма, а также проанализировать перспективы сил, обладающих набором этих "признаков". 
       На первое место я бы все же поставил этнический национализм. Хотя он, например, не был характерен для раннего Муссолини, но после Гитлера этот признак стал визитной карточкой данного явления. Поэтому в большинстве европейских стран правые радикалы всячески пытаются скрыть этот свой "грех", совершенно не соответствующий критериям современной цивилизации. В России же понятие фашизма базируется, если хотите, на классике, поэтому этнический национализм, замешанный на антисемитизме, не только не скрывается, но широко рекламируется. К сожалению, большую роль в его распространении сыграла "очистительная" борьба демократов во времена перестройки с советской "дружбой народов" и с понятием советской нации. На смену этим идеологическим клише пришло отнюдь не современное европейское понятие нации. И именно на такой почве может произрастать фашизм. Свою роль в распространении фашистских взглядов в нынешней России сыграло и неуклюжее развенчание истории СССР. 
        
Почти по Гегелю: сила есть право, а право есть сила
       Фашизм отличается от других недемократических политических режимов поэтизацией грубой власти и постоянного насилия как условий своего существования. И сюда вроде бы органично ложится один из мифов, распространяемых в России — о любви русского человека к "сильной руке", почитаемый властными структурами от последнего "околоточного" до президента. Русский человек, как и любой другой, хочет порядка, стабильности и благополучия. И предпочтет их в условиях демократии. Но если те, кто как бы олицетворяет демократию, не способны дать ни того, ни другого, ни третьего, то начинается поиск других лидеров и других путей. Третья характерная черта фашизма — готовность на крайнюю жестокость при реализации своих целей. Склонность к ней оказалась различной у Муссолини, Гитлера или Франко, но культ жестокости был характерен для всех форм фашизма. В то же время нельзя назвать фашистами, скажем, Чингисхана или Ивана Грозного, несмотря на их исключительную жестокость. Просто есть два вида государственной жестокости: патриархальная и индустриальная. 
       Пример патриархальной жестокости — это отношение Тараса Бульбы к своему сыну и к врагам. Большинство тиранов считали себя отцами нации, которые вправе покарать и неразумных детей, и наглых врагов. И народное сознание с пониманием относилось к этому праву, даже поэтизировало его. Сталин был, надо думать, последний в ХХ веке деспот патриархального образца. Эренбург как-то сравнил его с тиранами эпохи Возрождения, да и сам Сталин, похоже, ощущал себя именно так. Ему очень импонировал Иван Грозный: по свидетельству артиста Николая Черкасова, в отношении известной коллизии между этим царем и его сыном "отец народов" позволил себе такое — чисто отеческое — замечание: "Эх, не дорубил Ванюша!". Нацизм же придал жестокости технократический, обезличенный характер. Собирать волосы жертв для подушек, утилизировать человеческий пепел, превратить смерть в индустрию — это было присуще нацизму. 
       Но фашизм — ничто без идеологического оформления, без способности мобилизовать население через массовые организации, хотя в принципе современное государство способно обойтись и без них. В современных условиях можно обойтись и без концлагерей. Избирательный террор, легитимизуемый массированной монопольной пропагандой, сплоченная "партия власти", с помощью тех же СМИ манипулирующая электоратом, управляемая оппозиция, которой в обмен на послушание дают свой кусок,— вот образ будущего квази-фашизма или, если угодно, квази-демократии. При этом этнический национализм может вполне использоваться как инструмент мобилизации масс, по принципу "наших бьют". Образ врага можно слепить из чеченцев, моджахедов, "исламистов", просто "черных", кавказцев и так далее. Задачи по созданию образа врага облегчаются тем, что в обществе все более получают распространение так называемые криминальные этика и культура, процветающие на обломках советского мировоззрения. 
       Главная же опасность фашизма в том, что он с трудом поддается строгому определению и скорее воспринимается на подсознательном уровне: как угроза, исходящая не столько от совокупности указанных признаков, сколько от совокупности людей, способных реализовать все составляющие фашистской идеологии. Наличие таких людей определяется не столько самой идеологией, сколько культурным фоном, историей и конкретной ситуацией. Шафаревич с размышлениями о "малом народе" может быть в чем-то интересен, в чем-то — смешон. Но страшными становятся люди с бритыми затылками и в черной форме, желающие разобраться с каким-либо "малым народом". И обсуждая перспективы фашизма в России, следует ответить на вопросы: есть ли у нас эти люди и когда это может произойти? 
        
История учит только тому, что она ничему не учит
       Истории известны три классических примера прихода фашистов к власти: в результате переворота, когда дряхлеющая государственная власть просто сдалась наглому авантюристу (Италия), в результате выборов (Германия) и в результате гражданской войны (Испания). Начнем с третьего варианта. 
       Мятеж Франко начался в воинских частях, дислоцированных в испанских колониях. В принципе, предпосылки для такого варианта формируются сейчас в Чечне, где экспедиционный корпус сплачивается в боевой обстановке. Так же неизбежно формирование у значительной его части и этнического национализма, и антипарламентаризма ("Мы умираем, а они болтают"), и естественной военной жестокости. Поскольку такой корпус будет ощущаться как угроза любым руководством страны, его офицерский состав будет периодически обновляться, что не изменит его характера, зато будет способствовать расширению влияния его настроений на всю армию. Более того, этот корпус естественно станет центром притяжения всех "афганцев" и "чеченцев" и будет способствовать поддержанию их кастовости и политических амбиций. И появление во главе таких сил решительного и честолюбивого человека вполне может обернуться "эффектом Франко". Пример генерала Лебедя, которого я не подозреваю во франкистских настроениях, показывает возможный механизм "раскручивания" подобных фигур даже в условиях далеко не чеченских. И все же испанский вариант нам вряд ли грозит, хотя чеченская эпопея продлится еще долго. 
       "Итальянский путь" предполагает разложившуюся власть и слабых людей во главе нее. Думаю, что и сейчас, и позже российская власть страдать этим не будет. То разложение, которое наблюдается, это скорее разложение нравственное, но не физическое. Нынешнюю партию власти можно обвинить в чем угодно, но не в отсутствии воли к власти. 
       Наконец, "немецкий путь" — через выборы. Вокруг него существует много мифов, самый распространенный из них — о "Веймарской России". При этом указывают на два признака, якобы сближающие ту Германию и современную Россию — национальное унижение и экономические проблемы, забывая, что фашизм победил в Германии через 15 лет после ее поражения в войне и более чем через 10 после преодоления инфляции.

Что же произошло в промежутке, что перетянуло в конце концов немцев от Эберта к Гинденбургу и Гитлеру? 
       Немцев 1919 года можно условно разделить на четыре группы: старики и пожилые люди, сами в войне не участвовавшие, но пережившие ее, а главное, чувствовавшие пусть неосознанно, свою вину за нее; сорокалетние ветераны войны, способные вернуться к мирной жизни, хотя также чувствующие моральную ответственность и психологически травмированные войной; молодежь, участвовавшая в войне, презиравшая старшее поколение, втянувшее их в войну, и не успевшая получить профессию — "потерянное поколение"; наконец, дети, пережившие тяготы войны, но не знавшие ее ужасов, которые, не чувствуя вины за прошедшее, делались самыми радикальными искупителями поражения. 
       Фашизм в Германии возник сразу после войны, но не возобладал тогда, так как большинство ее населения чувствовало вину за произошедшее, а инфляция рассматривалась как неизбежная плата. Ситуация изменилась радикально к 1933 году. Глубочайший экономический кризис принес массовую безработицу, которая психологически куда страшнее инфляции (чего, кстати, не понимает большинство современных российских реформаторов). Но главное — сменились поколения. Старшее в основном ушло, сорокалетние перешли в старший возраст, а главное, ни они, ни тем более молодые уже не понимали причин новых несчастий. И вина за них возлагалась теперь на систему, а потому взоры на выборах обращались в сторону антисистемных сил. В этих условиях крах системы был почти неизбежен. 
       Кризис 1929 года был последним из кризисов классического капитализма. Государство из "ночного сторожа" обязано было стать управляющим. Вопрос был лишь в способах управления: либо тоталитарное плановое хозяйство, либо демократический дирижизм. Первый нашел себя в СССР и Германии, второй — в США. На мой взгляд, совпадение по времени прихода Гитлера к власти и начала массовых репрессий в СССР не случайно. Оно в значительной мере было предопределено теми же двумя причинами: во-первых, скрытым экономическим кризисом в СССР, который проявился в великом переломе 1929 г. и голоде 1931 г. и фактически совпал с Великой депрессией, а во-вторых — аналогичной сменой поколений в партии и стране ко времени Великого террора (помимо этого нельзя не отметить то, что Германия и СССР, как и Япония, принадлежали к группе стран так называемой второй волны индустриализации, когда потребности "догнать и перегнать" удовлетворялись в основном авторитарными и тоталитарными методами. — Ъ). Если сравнивать нынешнюю Россию с Веймарской Германией, то нас скорее хронологически следует отнести к периоду поражения и развала. И можно найти немало аналогий как в экономической ситуации, так и в психологическом состоянии общества, состоящего из тех же четырех поколений с явными аналогиями в судьбах. Старшие пострадали сильнее всего, особенно психологически. Однако многие из них ощущают свою ответственность за происшедшее, а главное, не способны несмотря ни на что поддержать крайних националистов — скорее уж коммунистов. Нельзя также отрицать влияние намертво впаянного в сознание "пролетарского интернационализма", в который многие из старшего поколения верили вполне искренне. 
       Среднее поколение, отягощенное еще большим комплексом вины и за брежневский период, и за "демократическое десятилетие", но с теми же советскими предрассудками, скорее уклонится от голосования, чем проголосует за людей со свастикой. Кроме того, хотя это поколение пострадало от нынешней разрухи сильнее всего, оно все еще сохраняет надежду найти себе место в случае возможного грядущего восстановления экономики благодаря опыту, знаниям и сохраненным позициям. 
       Молодежь, чье будущее оказалось столь же туманным, как и у германской молодежи 20-х годов, еще не увидела в политике инструмента для влияния на свою участь. Хотя и лишенная иммунитета к фашизму, в том числе и к его символике, она еще не повернулась к нему и к политике вообще, поскольку все усилия концентрирует на проблеме выживания. Фактически мы имеем дело с новым потерянным поколением. 
       Ну и наконец дети. Их значительная часть лишилась перспектив на образование, достойную специальность и даже на прожиточный минимум, но они пока этого не ведают. Со временем и перед ними встанет вопрос: "Кто виноват?" И не исключено, что найдут ответ там же, где находили его их германские сверстники — среди национал-социалистических сил. 
       Вторая параллель — экономика. Единственное отличие нынешней России от веймарской Германии — существование сильного ТЭК, за счет которого и живет страна. Конечно, кризис не вечен и, скорее всего, уже в ближайшее время он сменится подъемом. Вопрос — каким? Нынешний кризис носит, в первую очередь, структурный характер: мы присутствуем при развале структуры советской экономики и стихийном формировании на ее обломках структуры новой. Правительство (не исключено, что вполне осмысленно) ничего, по сути, не предлагает для преодоления этой стихийности. В результате — хаос развала сменяется хаосом роста, но ничего другого, кроме очередного и глубокого структурного кризиса, ожидать от такого роста не стоит.
       Обычно продолжительность периода от начала подъема до очередного кризиса определяется периодом физического и морального старения технической базы экономики и составляет сейчас порядка 10 лет. Я полагаю, что к концу первого десятилетия XXI века можно ожидать в новой России первого капиталистического кризиса, по масштабам повторяющего кризис 1929 г., в результате чего возникнет ситуация вполне сопоставимая с ситуацией 1933 года в Германии. К этому времени из первичного бульона профашистских партий методом естественного отбора вылупится сильнейшая, которая на фоне других — и правых, и левых — партий, скомпрометированных уже сейчас, будет выделяться своей уверенностью, сплоченностью и решимостью. Одновременно в рядах этих партий будут собираться люди, способные на "индустриальную жестокость" фашизма. Благо есть почва, есть заявленная теоретиками готовность и есть человеческий материал. 
       Еще одна тенденция, которую следует учесть, заключается в том, что национальная ситуация в России и вокруг нее может подталкивать русских ко все большей этнической самоизоляции и этническому национализму. Неизбежно их вытеснение из Средней Азии и южного Казахстана. Аналогичные процессы уже происходят на Северном Кавказе (на собственно российских территориях). Причина та же: политика правительства и администрации в национальных отношениях сводится к ее, по сути, отсутствию. В национальных республиках России будет естественным образом уменьшаться среди коренных национальностей доля старшего поколения, воспитанного в советском духе. Достаточно побывать там, чтобы понять, что если старшие испытывают отчуждение и обиду за этническую самоизоляцию русских и национальную политику Москвы, то молодые просто враждебны и агрессивны. Период нарастания психологических изменений в сознании народов, втянутых в национальные конфликты, составляет также примерно 10-15 лет и связан со сменой поколений. Этот срок отделяет болтуна Шукейри от самоубийц "Аль-Хамас", мирных борцов за home-rule в Ирландии от героев восстания в Дублине, сторонников равенства республик в Чехо-Словакии от борцов за ее раздел. И этот цикл синхронизируется с экономическими и военными кризисами, так как с одной стороны ими подталкивается и инициируется, а с другой их провоцирует. 
       Одновременно мы наблюдаем криминализацию общества: формируется слой людей, для которых насилие становится основным способом разрешения и житейских, и политических конфликтов. Теоретиками и нацистского, и советского террора 30-х годов были крупные политики и философы, исполнителями же — то самое "потерянное поколение", получившее закалку на фронтах вооруженной борьбы и борьбы за выживание. Многие связывают надежды на будущую стабилизацию с формирующимся средним классом, который представляется гарантом свободы и демократии в силу наличия у него частной собственности. Нет ничего более далекого от истинного положения вещей! В эпохи серьезных потрясений, когда наступает угроза потери благополучия и социального статуса, именно средний класс революционизируется наиболее сильно. Средний класс является опорой демократии и свобод на Западе потому, что там они гарантируют ему его жизненные интересы, а не благодаря своим имманентным качествам. В условиях диктатуры средний класс (его аналог — мелкую буржуазию — Ленин любил титуловать в революционные годы не иначе как взбесившейся) будет по тем же причинам на ее стороне. А в силу своей большей, чем у любого другого класса, зависимости от государственной власти, средний класс всюду скорее на стороне власти как таковой, чем ее конкретных форм. 
       И еще одно обстоятельство, которое хотя и носит внешний характер, но все более становится фактором внутренней политики. Это растущее ощущение того, что Запад решил изолироваться от нас, окружив нас санитарным кордоном. Во всяком случае, увеличивающиеся трудности с выездом на Запад, чинимые теперь уже противной стороной, а главное, совершенно необъяснимое с точки зрения рядового русского обывателя стремление к расширению НАТО до российских границ рождают ощущение того, что нас предали, и ничему, кроме усиления национализма, не способствуют. 
       Итак, налицо несколько различных тенденций, связанных между собой и направленных в одну временную точку — выборы 2012 года, хотя это отнюдь не фатально. Многие политики в поисках выхода склоняются к тому, чтобы не дожидаясь возможного "демократического" прихода к власти фашистов самим взять эту власть, что называется, "раз и навсегда". К сожалению, и наш собственный исторический опыт, и опыт многих других стран показывает, что объективные тенденции пробиваются и через заслоны тоталитарных режимов. И те, кто "до того" считались интеллигентами и демократами, "после того" оборачиваются отъявленными экстремистами. Потому что демократия — это не просто форма политической организации, а существенная часть самой политики.
Подробнее:http://www.kommersant.ru/doc/109434