«Норд-Ост» глазами очевидца

«В октябре я приехала в Москву, и вместе с друзьями пошла на юбилейный (пятидесятый) спектакль «Норд-Ост». Я вообще-то не любитель мюзиклов, но у меня была идея-фикс - увидеть самолёт, который появляется на сцене во втором действии. Мы отправились на мюзикл вчетвером, но выжили из нас только трое. Хорошего своего мальчишку Сашу мы схоронили.

Но обо всём по порядку. Я села на балконе, а ребята ушли в партер. Первое действие прошло нормально. Мне было довольно скучно, хотя, надо признать, в мюзикле встречались интересные моменты. В антракте мы встречались в фойе, и я позвонила по сотовому своему другу Гене. Он вместе с остальной компанией уже ждал нас в каком-то клубе. Договорились, что посмотрим на самолёт и поедем к ним «клубиться». В результате я и самолёт не увидела, и в Дубровке осталась на трое суток. Буквально через 5-7 минут после начала второго действия всё и случилось. На сцене появился человек в камуфляже и стал что-то кричать. А музыка громкая - ничего не слышно. Не успела ресницами моргнуть, а людей с автоматами уже десятки. Сразу начали стрелять в оркестровую яму, чтобы оркестр замолчал. Слышу какую-то возню на балконе, оборачиваюсь, а они, как тараканы, из всех дверей, из всех щелей. Все обвешаны гранатами. Я подумала: «Ничего себе - круто загнули режиссёры Васильев и Иващенко!». Публика принимала происходящее на ура. Потом «артисты» стали стрелять в потолок. Народ слегка «прижух», но всё ещё веселился. Я поняла, что уже не спектакль, когда увидела, как автоматчик заехал какому-то парню прикладом в челюсть, и тот упал. Захват произошёл молниеносно. Террористы действовали чётко и слаженно. Половина распределилась по периметру здания, остальные в зале и на сцене. Сразу же начали баррикадировать двери, раскладывать гранаты, в том числе в вентиляцию, которую отключили. Притащили фугасы. Буквально через десять минут зал был заминирован и полностью находился под их контролем. Нам всем скомандовали: «Руки за голову, сумки и сотовые на пол!». Кто не подчинялся - сразу бить. Я успела спрятать свой паспорт под одежду. Думала, если разорвёт, то хоть клочок документа останется. Родителям сообщат, чтоб не считали меня пропавшей без вести.

Потом начали рассаживать мужчин и женщин раздельно. Детей даже разделили - девочек к женщинам, мальчиков к мужчинам. Надо сказать, что в зале находилось очень много детей, особенно у нас на балконе, неподалёку от меня сидело два класса - московские школьники лет 14-15 со своими учителями. Потом ещё привели группу детей из дублирующего состава мюзикла. Рядом со мной посадили дочку Марка Розовского Машу и её подружку Кристину. Кристина - такая хорошая девочка. Она всё время спрашивала меня «нас же, детей, выпустят?». Я ей говорила: «Конечно, Кристиночка, вас, детей, выпустят». Но вскоре выяснилось, что боевики считают детьми только малышей до 6 лет. Они не хотели выпускать даже 10-летнюю девочку из Швеции, у которой начался ужасный гнойный цистит. Но потом, слава Богу, мы запихнули её в последнюю группу детей, которую вывел Рошаль. А Кристина погибла. У неё бронхиальная астма, и девочка не пережила газовой атаки.

После того как нас рассадили, начали выяснять, кто иностранец, кто из дипломатического корпуса, у кого какие связи. Им дали сотовые и велели звонить - сообщать о захвате и требованиях. Требование было - вывод войск из Чечни. Выясняли и национальность. Чеченцев и представителей ещё какого-то кавказского народа вывели и отпустили. У нас на балконе таких не было. Ещё через час раскидали телефоны сидящим на балконе и в партере. Кому достался, разрешили позвонить. Я смогла позвонить Гене. Сказала ему, что мы в заложниках. Попросила рассказать об этом моему старшему брату, живущему в Москве, но родителям в Снежинск ничего не сообщать. Кстати говоря, Гена все дни, пока длился наш плен, работал в штабе по спасению заложников «Норд-Оста».

И вот сидим. Двигаться нельзя, спать нельзя - сразу угрозы. Только начинаешь ёрзать или дремать, подходят шахидка и говорит: «Ты что, умереть хочешь?». Балкон охраняли девять террористов - четыре автоматчика и пятеро женщин, одна из которых всё время находилась в центре - рядом с фугасом. У каждой из смертниц имелась граната, пистолет и шахидский пояс - пояса работали на смыкание. Хуже было бы, если бы взрыв происходил на размыкание - так было в Беслане, и это самое страшное. Как только начиналась какая-то свалка, чеченки откладывали гранату и брались за провода. А инциденты время от времени возникали. Иногда поднималась пальба. Нельзя сказать, что стреляли много, но пули иногда свистели. Стреляли поверх голов для устрашения. Одна пуля вошла в стенку рядом с местом, на котором я сидела. В самом начале откуда-то пришла девушка (вроде бы из служащих театра) и стала требовать, чтобы отпустили женщин и детей. Ей засадили очередь в живот и оставили в зале. Она сутки умирала. В периоды тишины были слышны её стоны. Когда они смолкли, тело выволокли. У нас на балконе никого не убили. А в партере у одного парня нервы не выдержали, он вскочил и побежал на женщину с фугасом. Его застрелили. Люди вели себя по-разному. Некоторые женщины писали письмо президенту Путину с требованием вывести войска. Террористы это одобряли, давали бумагу и предоставляли диктофоны. Неподалёку сидел генерал КГБ. Пожилой уже человек. Его мужество и хладнокровие просто поражали. Он абсолютно не реагировал на выкрики одного из боевиков, который радовался: «Аллах послал мне подарок! Я убью генерала КГБ!»

А у кого-то начиналась истерика. На этот случай чеченцы дали нам бутылку виски из разгромленного бара и разрешили вливать спиртное в рот людям, у которых сдавали нервы. Все были очень сильно испуганы. В первые часы моё состояние было паническим. В голове вертелась одна мысль: «Ну почему это случилось именно со мной?» Потом более-менее успокоилась, пыталась вникнуть в ситуацию и занять свою голову чем-то другим. Стала, например, прикидывать, как будут распространяться взрывные волны. У меня ведь первое образование - физика твёрдого тела. Сидела, рассуждала. Потом вместе с детьми делали из золотинок маленькие розочки. А когда искали добровольцев, чтоб ходить в туалет за водой по простреливаемому нашими снайперами пространству, я подняла руку. Сидеть на месте было невыносимо. За водой ходили три раза в сутки в сопровождении автоматчика. Он нами прикрывался. Вместе с бутылками воды передавала записочки с женской половины на мужскую. У многих там сидели мужья, братья, сыновья. Конечно, риск был. Если бы увидели, меня бы грохнули или, в лучшем случае, избили прикладом.

Вода у нас была. В небольшом количестве и зловонная, но была. А еды не было. В новостях сообщали, что, мол, заложникам передают какие-то продукты. Ничего не передавали. В самом начале террористы разбомбили бары и раскидали детям мороженое, да ещё маленькие бутылочки с водой. И всё. Шахидки ели пирожные и «Рафаэлло». Несмотря на ужас ситуации, было забавно за ними наблюдать. Ели, не снимая масок, только приподнимая повязку. Я сидела и смотрела. Представьте себе, беленькая конфетка, коробочку с которой в известной рекламе держит балерина, олицетворяющая женственность и изящество, в руках у террористки. Руки грязные - все в порохе и масле тот оружия. А глаза! Вы бы видели эти глаза - безумные, с синячищами, страшные, как будто загашенные какой-то наркотой. Но охранницы всё время были с нами, и я не видела, чтобы они кололись или глотали таблетки. Такие глаза у смертниц. Главной у них была четвёртая жена Мовсара Бараева. Она сидела прямо надо мной, и при штурме там же её и убили.

Мы пытались разговаривать с терорристками. Не сразу, конечно. На следующий после захвата день. Мы спрашивали, почему же они, мусульмане, поднимают руку на невинных, безоружных людей? Разве ислам разрешает такое? Постепенно они стали отвечать, правда, сначала сквозь зубы. Говорили, что они - ваххабиты. Что получили от своего имама прощение за человекоубийство и стали смертниками. Что они сами обращены на смерть и нас с собой заберут. Очень спокойно говорили: «Вы не бойтесь, мы быстро всё умрём». И действительно, если бы вся эта хрень рванула, мы бы быстро умерли.
Мужчины были более разговорчивы. Рассказывали, что у одной из этих женщин детей раздавило русским танком, у другой - всю семью вырезали спецназовцы. Я не знаю, правда это или нет. Если правда, то это ужасно. Но в любом случае разбираться надо не с невинными заложниками. Я не хочу сейчас вдаваться в какую-то политику. Но, глядя на шахидок в этих жутких чёрных балахонах и масках, я поняла, что такое женская ненависть и женская боль. Хотя нам, добрым эльфам, живущим без особых бед и радующимся жизни, трудно понять, что это такое - исламская женщина, потерявшая близких. Она как вода в болоте - тёмная, чёрная. У неё - никаких эмоций. Она вроде живая. Но уже умершая.

Время шло, и людям становилось всё хуже и хуже. Всё было уже по барабану. Мы иногда снимали сиденья с кресел, чтобы можно было сесть на полу и вытянуть ноги. Или укрыться от шальных пуль, если вдруг поднимется стрельба. Причём если в первое время мы при каждом выстреле падали на пол, то уже через сутки наступило такое отупение, что на непродолжительную пальбу люди не реагировали.

Под кресло лезли только, если она усиливалась. Сильная стрельба началась, когда сбежали две школьницы, выпрыгнувшие из окна. Наши спецназовцы их прикрыли. Грохот стоял невыносимый. Чеченцы с полчаса палили как сумасшедшие. Ужасный был момент. Потом опять всё стихло. В зале стояла жуткая духота. До балкона доходили испарения из оркестровой ямы, куда заложники из партера ходили в туалет. Люди вокруг охают, стонут. У многих обострились болезни. Участились сердечные приступы. У молодой девчонки случился инфаркт, и её за ноги вытащили в коридор, где она и умерла. Нам повезло, что на балконе с нами сидела женщина - детский кардиолог. Она очень помогала. Приходил доктор Рошаль. Приносил лекарства. Медикаменты разрешили только самые простые - аспирин, корвалол, йод, бинты и вату. Мы ему отдали список заложников. Рошаль держался просто потрясающе. Выводил детей. Бедные малыши! Как они за сутки намучились! Доктор сделал перевязку и чеченцу с огнестрельным ранением в руку, с которым мы ходили за водой. Кстати говоря, автоматчик всё совал мне жвачку в карман джинсов, мол, пожуйте там с тётками, освежитесь. Профессиональный вояка явно не был настроен на смерть. Захватчиков вообще можно было разделить на две группы. Один отряд пришёл в театральный центр, чтобы красиво и громко умереть. Их главной целью было привлечь к себе общественное внимание. Они не могли не осознавать, что никакого вывода войск по их требованию не последует. Им надо было просто всколыхнуть весь мир, чтобы все заговорили о том, как маленькая бедная Чечня стонет под гнётом России. Как они радовались, когда видели по своим портативным телевизорам, что очередная страна прореагировала на захват. Буквально как дети. «Ты слышал, ты слышал, даже Албания про нас сказала! И Ливан тоже! Мы умрём героями!». Но даже среди фанатично настроенных женщин с поясами не все хотели умирать. Взрослые тётки - те да. Но среди шахидок было много девчонок, совсем молодых, лет по 17-18. Две девчонки приходили из партера на балкон к жене Бараева. Плакали. Разговаривали на своём языке, но я поняла - они очень боятся умирать. Я видела, что им очень страшно. Бараева на них сильно орала. Мне кажется, именно эти молодые чеченки при штурме сбросили свои балахоны, маски, пояса и смешались с заложниками. В зале нашли два пояса. А самих девчонок обнаружили в той больнице, куда доставили и меня. Их нашли по пороху на руках, откачали, оказали медицинскую помощь и куда-то увезли.

Боевики из мобильного отряда были наёмниками, но отнюдь не фанатиками. И если шахидки всё время держали палец в чеке и палец на спусковом крючке, то автоматчики под конец расслабились. Сняли свои армейские ботинки, надели кроссовки, которые поснимали со зрителей. Закатали рукава и сняли маски. Сели и автоматы рядом с собой поставили. Главным из них на балконе был Акбар - потрясающе красивый парень. Высокий такой чеченец. Он подсел к одной из зрительниц: «Ну давай, поговори со мной». Она, похоже, была из общественных деятелей. Могла очень чётко выразить свои мысли. Стали разговаривать. Мы тоже присоединились. Задавали ему вопросы. Выяснилось, что все они, мужчины и женщины, проходили подготовку в Афганистане. Там их всему обучили. В том числе и психологическим приёмам. Этому вполне можно было поверить. Захватчики владели этими приёмами едва ли не на уровне психологов, у которых я училась в Академии управления. Они давили не столько силой, сколько словами. Действовали очень грамотно. Несколькими словами подавляли огромный зал. А это не так-то просто - отряду в 30-35 человек удержать на месте 900 зрителей. Люди ведь просто могли кинуться врассыпную, кто куда. Кто-то бы погиб, кто-то спасся. Но тогда у террористов не получилось бы красивой смерти и общей с нами могилы. Они не могли этого допустить и тем или иным способом устраняли панику. Когда одна из зрительниц, беременная женщина (кстати, из Челябинска) начала у нас рожать, она подняла такой шум, что её выпустили, опасаясь, что паника перекинется на других. В общем, инциденты старались пресечь в корне.

Захват произошёл вечером в среду. Уже в четверг мне стало ясно, что держать нас будут долго. Я стала размышлять, как наши спецслужбы могут нас спасти. Нас же должны как-то спасать? Понятно, что штурм невозможен. Стоит одной из террористок замкнуть провода, и взлетим к чёртовой бабушке. Я почти сразу про газ подумала. И поняла, что надо запастись куском марли и оставить про запас немного воды. Свои соседям тоже сказала, чтоб приготовили какую-то материю, носовые платки и так далее. Газа всё не было, но вечером в пятницу все уже понимали, что будет штурм. Наши активизировались, боевики занервничали. Они объявили, что в субботу в 6 утра расстреляют первую десятку заложников - военных, которых они выявили по фотографиям на документах. А потом будут расстреливать вперемежку - мужчин и женщин. Но народ в зале уже так устал, что всем было всё равно. Все уже привыкли к стрельбе и угрозам. Я сказала - хоть убейте меня, я ложусь спать, и всё. Даже ботиночки сняла. И уснула.

Проснулась я от какого-то ужасного ощущения. Было такое впечатление, что я сдуваюсь, как проколотый шарик. Уходили силы, и сознание медленно гасло. Запаха не было, но я поняла, что это газ. Сработал какой-то животный инстинкт. Я успела сказать соседям «Кажется, нас травят», намочила марлю, положила на нос и упала. Газ был бинарным. Сначала пустили какую-то наркоту, чтобы у людей замедлилась реакция, а потом что-то такое, что вырубило людей насмерть.

Очнулась я от звона. Как мне потом сказали - это били стёкла, чтобы впустить воздух. Меня трясли, и я почему-то подумала, что сейчас поведут расстреливать. Вцепилась в кого-то и вижу, стоит такой здоровый парень - в тяжёлом бронежилете, с трубкой, с фонарём. И говорит: «Свой я, свой. Я тебя спасать пришёл. Пошли быстрее, всё вокруг заминировано». Это был спецназовец - боец группы «Альфа». И представляете, что я ему отвечаю? «Никуда не пойду, пока ты не наденешь на меня ботиночки». Он стал их искать, а я оглядываюсь вокруг. Рядом сидит Бараева, убитая выстрелом в левый глаз. Вокруг лежат соседи. Я их трясу, а они как будто мёртвые. Альфовец мгновенно понял моё состояние, успокоил, что все живые, обул меня и передал по цепочке. Группа «Альфа» сработала чётко. Нам на них вообще молиться надо. Я была как осенняя сонная муха, то шла сама, то меня тащили на себе. Сознание то включалось, то выключалось. Помню холл - чёрный, обожжённый. Крови было много. Людей выносили и раздевали, чтобы кожа дышала. Врачи давали антидоты. Меня закинули в автобус. А там, как в Освенциме, горы наваленных полуголых тел. Живые и мёртвые вперемежку. Все одинаково синие и холодные. В сознании только я и ещё один мужчина, который временами вырубался. Пить хочется нестерпимо. Прошу, но милиционер не даёт, прячет бутылку с водой за спину. Он просто не знает, можно мне пить или нет. Мне было очень плохо, я чувствовала, что себя теряю - не могу удержать в себе душу, распадаюсь на куски, разваливаюсь просто. Так страшно было умирать.

Автобус наконец-то тронулся, и мы поехали, останавливаясь у каждого светофора. Ехали по утренней Москве, соблюдая все правила дорожного движения. В салоне сидели два милиционера. Я им слабеньким голосом говорю: «Дяденьки, почему мы едем так медленно, без опознавательных знаков, без машин сопровождения?» Они на меня даже обиделись: «Девочка, ты такое пережила, так сиди и молчи! Что ты умничаешь? Какое тебе ещё сопровождение?» Слава Богу, что добираться было не очень далеко - в 13-ю больницу. Меня повесили на какую-то нянечку. Я ей шепчу: «Не бросайте меня, пожалуйста». Оттащили в палату, положили среди обычных больных. Никто не знает, что с нами делать. У меня начались судороги, соседки вчетвером держат, врачи и медсёстры бегают. Один кричит: «Дайте ей пить, она же просит!» Другой: «Не давайте ей пить, не давайте ей спать!» Часа через два разобрались, начали ставить капельницы. У нас у всех отказали почки, давление было низким, а мозг работал на 70%. Состав газа врачам не сообщили. Военная тайна. Просто сказали, что и как лечить. Бедные наши медики. Все дни они работали на износ. Следили за нами днём и ночью. Даже домой не уходили. И всё это невзирая на мизерную зарплату. В больнице я поняла, какие у нас всё-таки добрые люди.

Больницу наглухо закрыли от прессы. Настырные молодые журналисты пытались прорваться, но нас предупредили - никаких интервью. Да мы и сами не хотели ни с кем разговаривать, ни о чём рассказывать. Это сейчас я могу говорить, а тогда не могла. Нам показали списки погибших. Там были наш Сашка, Кристина, пожилые женщины, сидевшие близко от меня и многие другие люди, с которыми я познакомилась в эти страшные дни. Одно дело, когда видишь по телевизору, что где-то гибнут ни в чём не повинные граждане. Их жалко, но они тебе все же незнакомы. И совсем другое - узнать о смерти людей, с которыми ты за три дня хлебнул столько горя, делился глотком воды и кусочком шоколадки, которые хотели жить, но, в отличие от тебя, не выжили. И всё же я считаю, что газ - это был единственный путь к спасению большинства. Другое дело, что не всё было чётко спланировано. Но на этом я не буду останавливаться - все подробности обсуждались в прессе».