Двадцать лет Буденновску – что изменилось?

 

Это не было "стокгольмским синдромом". Это было совсем другое.

Была война. И война эта была явно несправедлива. У Чечни было много больше прав на независимость от нас, чем, например, у Белоруссии, или Таджикистана, или того же Казахстана, которые до Беловежья и помыслить о своей независимости не могли. А у нас в тех (и этих) обстоятельствах не было никакого права удерживать Чечню. Тем более – силой.

Но революция 91-го года уже потерпела поражение в том смысле, что изменение общественного устройства кинуло РФ не вперед, а назад, и наиболее догадливые уже об этом догадывались. (С сожалением должен признаться, что я не был в их числе – невозможно было поверить, что мы, вместо того, чтобы подняться, покатились вниз.) И война показалась им самым простым выходом из ситуации: немножко психоза, немножко отвлечения, ну, и потом: она же всё спишет. Возможно, они думали и о чем-то еще – не знаю.

Но в любом случае они просчитались – мы еще были слишком людьми.

Первая чеченская не вызвала народного энтузиазма. Протестов, правда (к нашему величайшему стыду), тоже не было. Мы боялись протестовать – это же наша власть, наш Ельцин... А тут рядом еще и эти неуспокаивающиеся коммунисты... Мы еще не понимали и еще очень нескоро поймем, что произошло. Мы и сегодня этого не хотим понимать. И вот в этом отношении изменилось как раз немного.

Но пассивно всё в нас протестовало против этой войны. И просто – как против крови. И против ее явной несправедливости. И против лжи, которой ее пытались окутать. И если бы не политическая целесообразность, мы бы им показали. Но мы и тогда были такими же мудро-глупыми, какими остаемся и сегодня. И здесь тоже не изменилось ничего. Изменилось в другом.

Изменилось в том, что тогда мы понимали закономерность Буденновска. И даже восхищались (в глубине души, конечно, не говоря об этом ни с кем) отважными бородачами, осмелившимися рискнуть жизнью, чтобы освободить Родину. Наше сознание еще не сплюснулось до того, что "мы хорошие, потому что это мы, а те, с кем мы воююем, плохие потому, что мы с ними воюем".

Мы понимали подлость этой войны (хотя и не все вполне ясно). И главное – мы были еще довольно добрыми людьми. Мы не твердили мантр про "с террористами не ведут переговоров". Мы сохраняли здравый смысл и человеческие чувства. И поэтому немыслимое сегодня черномырдинское "Шамиль Басаев, говорите громче!" вызывало у нас доброе одобрение, а не злое озлобление, как это было бы сегодня, даже если не наш (не наш, конечно), а какой-то чужой лидер начнет с кем-нибудь подобные переговоры. Сегодня мы на такое проявление человечности изойдем ядом. Тогда этого не было. А были добровольные заложники, рисковавшие собственными жизнями, из числа тех, кого сегодня толпа величает "дерьмократами" и "либерастами". И был "хэппи энд".

Вот это-то и изменилось. Нельзя сказать, что мы были умнее. Нет, конечно. Но были честнее. Сами с собой честнее. Недостаточно, совсем недостаточно честными. Но гораздо четнее. И главное – мы были гораздо добрее. Несравнимо, несопоставимо добрее.

Добрее не к врагам. Доброта, она вообще не разбирает, кто враг, а кто друг. Добрый человек, он просто добрый. А злой – просто злой. И добрым быть не может не только к врагам, но и к друзьям. Даже к детям своим не может быть добрым. Ненависть, агрессивность – это такое чувство, которое растекается по всей душе и затапливает всю душу.

В 95-м мы были еще добрыми. Мы оставались сравнительно добрыми еще и в 98-м, дефолтном году. И даже в начале 99-го. Хотя гнойник ненависти, копившейся все годы нашего "рынок всё устроит", уже готов был прорваться. Он и прорвался осенью 99-го. И с тех пор процесс стал поступательным и (во всяком случае – пока) необратимым. Нагноение идет все активней, и всё больше гноя вытекает наружу. Так мы духовно возрождаемся и так мы встаем с колен.  

И затапливающая нас ненависть вытесняет из наших душ всё человеческое. И совесть. И ум. И способность творить. И конечно – вкус. И чувство собственного достоинства...

Всё это вещи с ненавистью несовместимые. Всё это атрибуты человеческой психики. А не психики разъяренного животного.