Вечернее

Он что-то не то пишет, или я что-то не так читаю, и шестиосевая система Бейли ошарашенно офигевает, окончательно запутавшись в амплитудах зубцов и хаотичных ритмах, где пульс скачет от горького "пишет что-то не то" до сладкого "но всё-таки пишет же!".

От солёного "счастлив без меня" до пряного "но счастлив же".

От еле сдерживаемого детского желания бежать ему навстречу до усталого и обречённого взрослого "А зачем?"

Детское желание бежать отнесём на стадион - 8 кругов по чёрной дорожке, прыжок с разбегу в песок и в финале - объятия со старым клёном.

А ещё -  переделать сто тысяч  дел за день. Если своих не хватит, возьмём чужие. А если и чужих не хватит - на закате ещё раз - восемь кругов по стадиону.

Так, чтобы измученное тело ныло усталым взрослым вопросом "А зачем?" к тому часу, когда стрелки доходят до чёрной дыры, где был тот, который "без меня", но "счастлив же".

И у меня тоже есть "1972" Иосифа Бродского и бокал аргентинского Кайкена под "Honesty".

И потихоньку засыпающий дом, и поскрипывающая от воспоминаний лестница, увешанная яблоневыми портретами.

И архив его касаний, от которых гудящая усталость в теле приобретает шёлковый вкус вина.

Я тоже счастлива. Почти в отместку -счастлива.

Зима молчалива, тепла и полна людьми,
но смотришь на них, словно из-за прозрачных стекол.

Мы будем медлительны - солнце и кашемир, согретый лучами, стекающими из окон.
В нас будут слова, припасенные на потом, с горчением мандариновых тонких корок.
Ты будешь касаться ладоней горячим ртом, а я в них - носить поцелуи твои. Нескоро
закончится время нежнеющей тишины, дыханий двух тел, их теней, что к утру тончают.

И в белое утро зима окунет иных -
простившихся, но обещавших начать с начала.

(ЛиС)