Шоферская доля на Западном фронте

На модерации Отложенный

Шоферская доля на Западном фронте


Отцу моему, Иванову Павлу Степановичу, посвящается

 

 

Мой папа, Иванов Павел Степанович,  сидит справа.

 

 

 

 
    В доме, в котором мы жили у папиной мамы, была большая русская печка, в которой она утром варила еду для семьи. Наверное, на ней уже до меня выросло не одно поколение детей.  Она стала местом моего обитания с тех пор, как мы переехали жить в село Тунгусово, что находится на севере Томской области. Широкая мазаная белая труба и место для лежанки напоминали мне палубу парохода, на котором наша семья добиралась до этих мест. С тех пор как бабушка отправила меня спать со своей  кровати на печь за то, что я брыкалась во сне, ворочалась и не давала ей спать, печь стала для меня местом моего жительства.

   Детские воспоминания…. Как это было давно!!! Мой мысленный взор всё чаще и чаще возвращается в детство. Вижу бабушку, склонившуюся над табуреткой. Это она рано утром наливает в тарелку подсолнечное масло, зажигает фитиль, скрученный из тряпки. И будет он гореть и коптить, пока огонь разгоревшихся в печи дров не озарит ярким светом кухню. Русская печь была ещё и местом наших игр, когда приходили дети тёти Насти. Печь была широкая, места хватало всем. 

   Утром я просыпалась от скрежета ножа по железным противням. Это бабушка спекла ватрушки с творогом  и свеклой и чистила листы. Я не переносила этот металлический скрежет, затыкала уши и лежала, ждала, пока она закончит с этим. Бабушка протягивала мне ватрушку. С творогом мне нравились, а со свеклой, надкусив, я возвращала ей обратно. – Не хочу, – говорила я. – Не хочешь, как хочешь – отнесу тёте Насте и её детям.  И ватрушки быстро исчезали со стола в узелок.

   Электрическая лампочка в доме появилась после того, как построили маленькую гидроэлектростанцию на реке Татош, где-то в году 1949. Мама с женщинами из Тунгусово строила её. Однажды я пришла из школы и увидела лампочку, висевшую под потолком. Бабушка нажала на выключатель – комната озарилась ярким светом. Потом она вышла из дому и не видела, сколько раз свет загорался от моих прикосновений к выключателю, пока у меня не пропал интерес к новому явлению. Вскоре появилась на стене большая чёрная тарелка, из которой доносились голоса. Я пыталась поговорить с дяденькой по радио, но он меня не слышал, продолжал говорить сам с собой. Он что-то рассказывал, а я пыталась понять, заглядывая за тарелку, и я его искала, хотела узнать, где он сидит.

   По вечерам осенью и зимой к отцу приходили его товарищи по детству: пожилой мужчина, Григорий Тимофеевич Шкуратов, и ещё приходил сосед-фронтовик, что жил рядом с нами. Г.  Т. Шкуратов работал в колхозе им. Сталина, был секретарём партийной организации, жил он в селе Тунгусово, на противоположной стороне нашей улицы, был умным и талантливым организатором.  Мне он в то время казался стариком. Шкуратова за глаза называли «Бабай».

 При свете керосиновой лампы они сидели за столом и играли в карты, в «подкидного». Выигрывали, проигрывали, долго обсуждали партии, выясняли ошибки. 
  – Вот если бы я так сходил, а ты бы вот так ..., – неслось нешумно из-за стола. Карты – это был предлог собраться вместе, поговорить о войне, вспомнить погибших товарищах, о срочной военной службе. Игра прерывалась, и я становилась невольным слушателем их разговоров. Нас отделяла только занавеска перед русской печкой, и она не стала помехой. Старик «Бабай» и сосед-фронтовик расспрашивали отца, тот отвечал.

   – Вот, Павел, ты служил много лет в Морском Флоте, был моряком, а скажи мне, плавать в воде ты хорошо умеешь? Где ты научился плавать, если у нас в Тунгусово нет глубокой речки? – Плавать я не умею, – отвечал ему папа. – А как ты в море ходил, если плавать не умел? – допытывался Шкуратов.

  "Во время срочной службы на Дальнем Востоке в Краснознамённой Амурской флотилии и на Тихоокеанском флоте во время войны мы выходили в открытое Японское море, туда попадают воды Тихого океана. Вода такая холодная, что если свалишься за борт, то умение плавать не поможет. Пока матросы будут вытаскивать человека  из моря, он погибнет от переохлаждения.

 А на лидере эскадренных миноносцев «ТАШКЕНТ» во время Великой Отечественной войны  бороздили мы воды Чёрного моря, сопровождали корабли, попадали под обстрелы немецкой авиации. Даже во время шторма все матросы  старались на корабле быть очень осторожными. Не было случая, чтобы кто-то упал за борт. "ТАШКЕНТ" выходил в море для сопровождения других кораблей и ночью, и в плохую погоду. Во время шторма немецкие самолёты не летали над морем, поэтому командование использовало эту возможность, так как не было обстрелов со стороны немцев. Однажды шторм превратился в ураган. Высокие волны били о борта судна, и вода переливалась через палубу. Ураган сопровождался сильнейшим ливнем, поэтому трудно было разобрать, где находилось небо, а где – море. Свет молний разрывали мрак, а грохот грома оглушал матросов", - рассказал он и о шторме в девять баллов, из которого миноносец «Ташкент» благополучно выбрался после выполненного командой боевого задания.

   Потом они снова продолжали игру, прерывались и начинали рассказывать разные истории из фронтовой жизни или рассказывали разные «страшилки», из-за которых я позднее боялась в тёмное время суток ходить в школу. 

     Вечерние посиделки фронтовиков остались в моей детской памяти ещё и потому, что приходили разные фронтовики или друзья по детству папы, и всё снова и снова папа рассказывал им о своём боевом пути. Однажды «Бабай» спросил  о дорогах, по которым папа колесил после того как «Ташкент» списали из-за сильных пробоин, а команду отправили с Чёрного моря на западный фронт. Много кораблей погибло в Чёрном море, поэтому часть команды приписали на оставшиеся корабли, а папу отправили в механизированную бригаду в качестве шофёра.

     Около трёх лет колесил папа по дорогам войны. Слушала я его рассказы, а сама представляла себя за рулём полуторки, катила по лесной дороге. В окна веяло запахом соснового леса, ехала по степной дороге, а впереди клубилась солоноватая пыль от впереди идущей машины.

     А из-за стола несётся взволнованная речь отца, который рассказывает о дорогах. «Сколько тысяч километров проехал на полуторке – не сосчитать. Люблю дороги, только не те, что изрыты бомбами и снарядами…. Разные дороги приходилось  видеть мне во время войны: и узкие просёлки, и «снежники», и широкие автострады и бездорожье. Это когда подъезжаешь к мосту, а мост уже разбомбили немецкие самолёты». 

      Многие его рассказы до сих пор цепко держит моя память. Разные случаи рассказывал папа, связанные с фронтовыми дорогами. Особенно запомнилось мне, как при форсировании Днепра вода в реке была красной от крови раненых и погибших красноармейцев, упавших в реку. Он со своей полуторкой переправился благополучно на другой берег, а по бокам плота вцепившись в него,  плыли солдаты и женщины-фронтовички. Это была наступательная операция. Была же у папы Грамота за подписью маршала Конева «За форсирование Днепра». Так фронтовики в нашем доме коротали время по вечерам зимой. Я слушала их рассказы до тех пор, пока не засыпала.

Десятки тысяч шоферов колесили по дорогам войны, и они знают, что это такое – дорога военных лет. И у каждого есть, что рассказать о том, как они воевали на своей полуторке. Прошли годы, ушли в Мир иной многие водители, прошедшие войну. Но память о их ежедневных подвигах должно хранить молодое поколение, рождённое после войны. Но чтобы помнить, нужно знать, нужно владеть информацией. Вот и пытаются некоторые водители-фронтовики записать свои воспоминания. Мне понравились рассказы  Пётра Яковлевича Кучко. Хочу, чтобы и читатели прокатились мысленно вместе с ним по фронтовым дорогам, по которым он прошёл на своём «газике», и смогли понять, что пришлось испытать фронтовым шоферам.

    «Батарея, которой я подвозил снаряды, удерживала небольшую, но очень ответственную высоту. Немцы, собрав все свои силы, пошли в наступление, и наши войска с боями отступали. Батарея прикрывала их отход. Везу я снаряды, выжимаю из своего «газика» (так мы называли полуторку ГАЗ АА) всё, что можно, и вижу: перед мостом через речку «пробка», скопление машин. Оказывается, немцы разбомбили переправу. Вот и стоят машины – вперёд пути нет, и назад путь закрыт: дорога узкая, не развернёшься. В кювет съехать тоже нельзя – поле заминировали наши же сапёры, чтобы немецкие танки не прошли.
Водители вышли из машин, совещаются, что же делать дальше.

А тут два «мессера» появились в небе. Расчётливо заходят на нас, будто знают, что мы в западне и деваться нам некуда. Водители врассыпную, попрятались кто куда. Вдруг вижу, съезжает на обочину дороги полуторка, доверху загруженная боеприпасами. Из кабины высовывается щупленький паренёк – совсем школьник – и кричит нам: «Если я проеду, езжайте по моему следу…». И поехал к реке прямо по минному полю. Откуда-то появился наш сапёр, что-то закричал пареньку, замахал руками….  Но водитель «газика», не обращая внимания на его знаки и на атакующие «мессеры»,  петлял и петлял по смертоносному полю. И представьте себе – проехал. А за ним и мы. Как он нашёл ту полоску незаминированной земли, как не подорвался на минах, никто не знает!

…Фронтовые дороги всегда были линией фронта, передовой. Особенно в начале войны, когда в небе свирепствовали «мессеры» и «хейнкели». Охотились за каждой машиной, не жалея ни пуль, ни снарядов.  –  Везли мы как-то в полк продовольствие: мешки с мукой и сухарями, консервы. Вдруг затылком чувствую: сзади фашистские самолёты. Выглянул из машины: так оно и есть – летят.  Другие водители тоже заметили «мессеры». Прошли они над нами, ударили из пулемётов. Одна машина загорелась. А самолёты на другой заход разворачиваются. Выскочили шофера из своих машин, побежали к деревьям, которые росли недалеко от дороги. Я,  было, тоже ринулся за ними, да чувствую, не спасут нас деревья – уж очень они редкие были. Смекнул, что надёжнее будет спрятаться под кузовом: сверху-то лежат мешки – вот тебе и укрытие. Многие водители не вернулись в тот раз к своим машинам. Лишь я да те, кто последовал моему примеру, остались живы и доставили продовольствие по назначению.

Интендант полка никак не мог сначала понять, почему это мои мешки с продуктами потяжелели килограммов на двадцать. А я знал почему: от немецких пуль и осколков.  Находчивость и выдержка в нашей профессии многое значили. Но ещё и знание техники, своей машины, выучка – вот основа основ». 

        И как бы в подтверждение этим словам я вспоминаю папины слова. «А у меня выучка шоферскому и слесарному делу была ещё довоенной. Пришлось и автомехаником поработать. Много я полуторок возвратил к жизни в Паутово в начале войны.  В Паутовское МТС притаскивали их со всего Алтая, а я их ремонтировал, и после ремонта их отправляли на фронт. А с последней полуторкой и самого отправили на железнодорожную станцию, в Бийск. А уже оттуда ехал на поезде вместе с другими моряками на Дальний Восток. И полуторку везли на платформе. А потом был обратный путь, но уже к Чёрному морю.

        Ремонтные мастерские были у нас на фронте в авторотах. А в пути ты и механик, и водитель, и слесарь. Нередко под огнём противника приходилось ремонтировать свою машину. Я всегда в кузове и под сидением возил запчасти. Если сломается что-нибудь в пути, то чем заменишь-то?!  Запчасти снимали иногда с брошенных немцами машин. Едешь по дороге, видишь, разбитый автомобиль стоит. Если есть время, отвинтишь от него какую-нибудь необходимую деталь. Если время в обрез, то подцепишь трофей к машине и привезёшь в авто мастерскую. Ремонтники всегда спасибо говорили.

Многое шоферам приходилось делать самим. Мы и двигатели форсировали, делали их мощнее; и лебёдки всевозможные конструировали, чтобы можно было самому, без чьей-либо помощи, выбираться из ямы. Но главное было на фронте, – доставить груз вовремя. От  опыта и умения, смекалки и находчивости водителя порой зависела жизнь многих солдат. Не привёз вовремя ГСМ, опоздал на полчаса с боеприпасами – и роте нечем драться с фашистами. И хотя, казалось бы, есть оправдание: плохая дорога, самолёты бомбили, мост разрушен – в сознании всегда присутствовало:  задержаться в пути никак нельзя».
 


- А как шофера ориентировались в боевой обстановке? Как, Павел, вы находили дорогу к назначенному месту? Бои же шли не  у дороги, – спрашивал Григорий Тимофеевич.
И отец продолжал рассказывать: «В последние годы войны у нас были карты. А в начале карты в штабах не успевали составлять, так как обстановка на фронте часто менялась. Поэтому шофера пользовались «словесными» ориентирами: поедешь до водокачки, повернёшь около одинокого дерева….  И ничего, своих находили. Хуже было другое....

Бывало,  приедешь в указанный квадрат, посмотришь по сторонам – должна стоять батарея, а её нет. Чувствуешь по времени, что артиллеристы далеко не должны были уйти. Вот и начинаешь гонять по позициям, искать свою батарею. Кругом грохот, разрывы бомб и снарядов, а ты чуть ли не по следам пушек ищешь своих. А бывало и так. Приедешь вовремя на место, а все погибли. Стоишь и думаешь, что делать?  Снаряды ведь не бросишь, они живым нужны.  И опять носишься по передовой, ищешь другие батареи. Разгрузишься – и снова за снарядами. А тут уже санитары свой груз приготовили. Везём раненых бойцов в медсанчасть».
Водители военных лет проехали на своих "газиках" да ЗИС-ах сотни тысяч километров по дорогам войны и в разное время года. Дождливые были ли дни, морозные ли, а летом палило солнце над головой - для водителей не было выходных дней. Они возили свой груз каждый день, приближая день Победы.  О многом могли бы водители военных лет рассказать после окончания Великой Отечественной войны, могли бы написать рассказы – если бы умели их писать, если бы остались живы.
- А тебя, Павел, где ранило? До Берлина дошёл или нет? – спросил папу фронтовик на одной из первых вечерних посиделок в нашем доме. Папа после ранения на фронте болел и, поэтому к друзьям не ходил. И отец рассказал о своём последнем военном дне и о том, как попал в госпиталь в последний раз, как  мистический случай спас жизнь двенадцати солдатам.  
   «Это было 7 мая 1945 года. Я вёз на машине по дорогам Венгрии в пункт назначения двенадцать красноармейцев. Мы были уже под городом Цегленд. Это недалеко от Будапешта. Бои уже прошли, и дорога была свободной. Но венгры воевали на стороне Гитлера, поэтому советские войска Венгрию не освобождали, а выходит, что завоёвывали. Венгры оказывали ожесточённое сопротивление, сражались против Советских войск на своей территории не только венгерские солдаты, но и  воевали и "стар и млад". Погибли десятки тысяч наших красноармейцев на её территории.  

      Я вёл машину, а командир сидел рядом со мной, в кабине. Вдруг он приказал мне остановить машину, чтобы солдаты смогли пообедать. Солдаты выбрались из кузова, сходили в кусты по своим делам, расположились недалеко от машины, на обочине дороги.  Уже достали сухой паёк и начали есть, когда  полуторка сама тронулась медленно с места, как будто кто-то подтолкнул её сзади. По ровной дороге поехала она вперёд, набирая скорость. Видя это, все громко рассмеялись. Я очень удивился, так как ставил машину на тормоз.  Вскочив на ноги, побежал догонять её, для того чтобы остановить. Машина отъехала, но недалеко. Когда я подбежал к кабине и открыл дверь, услышал мощный взрыв с правой стороны машины. Щепки от деревянного кузова и части полуторки разлетелись в разные стороны. Мой чемоданчик с вещами, который я прятал под машиной, вылетел из тайника, но остался невредимым, только грязь отшелушилась.

 Что подсказало командиру сделать привал? Что подтолкнуло машину вперёд? Если бы дальше продолжили мы путь, разнесло бы нас всех на куски. Меня сильно ранило. Взрывной волной солдат отбросило в сторону и присыпало землёй. Раненых и контуженых вытащили из земли и увезли в медсанчасть. Но это уже проделали солдаты из проезжавшей после нас машины».  

Это произошло 7 мая 1945 года. На следующий день, 8 мая 1945 года, поздним вечером, был подписан акт о капитуляции Германии.  На Дальнем Востоке в это время загоралась заря нового дня, дня долгожданной Победы - 9 Мая. В этот день отец лежал на операционном столе. Хирурги «латали» его, зашивали оторванные и пробитые осколками кусочки его тела. Они боролись за его жизнь, так как пробитую осколком часть лёгкого им пришлось удалить. И ещё более пяти месяцев отца выхаживали врачи в военном госпитале. Израненный и больной, он вернулся домой с фронта, став инвалидом Великой Отечественной войны II группы. Судьба подарила ему ещё шесть лет жизни. А мне дала возможность увидеть своего отца. Наверное, и для того, чтобы написать о нём эти воспоминания из моего далёкого детства. Они ярко всплывают в моей памяти особенно в дни, когда празднуют очередной день Победы. Я смотрю на бывших фронтовиков и очень явственно представляю себе моего  сорокалетнего отца.

 Фото из семейного архива,  документы нашла в Интернете.