Гусаровы дети. Страницы из моей семейной истории. Часть 6.

                             П Е Р Е С Е Л Е Н И Е   В   К А Л А Ч И Н С К

    Выезд состоялся 26 марта 1947 года. Приехавший накануне отец договорился о перевозке семьи до станции Карасук с шофёром на голубинке. Голубинкой в селе называли хлебоприёмный пункт, где под навесами хранилось и привлекало множество голубей сдаваемое колхозами зерно, которое потом перевозилось автотранспортом на элеватор на станцию Карасук. Утром к нашей избе подъехал грузовик ЗИС-5, трёхтонка, как его тогда называли в народе, загруженный пшеницей. Водитель, увидев готовый к отъезду коллектив аж из 7 душ, да ещё и в окружении сундука, мешков, узлов и другого барахлишка, затребовал другую цену. Родители, не готовые к таким расходам, сначала от услуг перевозчика было отказались, но при полном отсутствии конкурентов, были вынуждены послать  вдогонку отъезжающему уже грузовику Шуру, который вскочил на подножку кабины и передал шофёру согласие родителей оплатить требуемую им цену, кажется, 500 рублей, месячную зарплату отца.

    Загрузили в кузов наш скарб, залезли пятеро взрослых, включая и меня, а маму с маленьким Толиком посадили в кабину. В тогдашних грузовиках советского автопрома, в т.ч. и в нашем ЗИС-5, в не отапливаемой кабине было место только для одного пассажира. До станции было всего-то 120 км, но до конца дня мы до неё не доехали: днём пригрело весеннее солнышко, пришлось стоять и ждать, когда к ночи раскисшая дорога хоть чуть-чуть подмёрзнет. Перед рассветом отдыхали в какой-то деревне. В ночное время меня тоже взяли в кабину, потому что в кузове поверх зерна стало холодно.

   На станцию приехали к обеду 27 марта, пробыв в пути более суток. Когда мы с братьями в 1997 году ездили на автомобиле от Омска до Краснозёрского, а это на 100 км дальше, чем от Калачинска, то без особой спешки затратили на это менее 8 часов, проехав более 400 км.

    С трудом нашли место в переполненном железнодорожном вокзале. Пока ждали поезда, который должен был довезти нас до Татарской, я со старшими ходил смотреть на железную дорогу, которую никто из нас, кроме Нины, не видел. Кто с любопытством, а я с ужасом смотрел на паровоз. Рёв его гудка вызывал у меня суеверный страх и нервную дрожь лет до 15.

    Вечером загрузились в товарный вагон поезда из маленьких двухосных теплушек. Такие поезда народ после войны называл 500 – весёлыми.  В вагонах было много людей, как и вообще в те послевоенные годы. Перемещалась из конца в конец страны масса людей, ехавших с фронта, из госпиталей или, наоборот, из эвакуации. В вагоне были сколочены нары, а посредине топилась углём круглая чугунная печка – буржуйка. До Татарской было чуть больше 200 км, а ехали всю ночь. На этом участке и сейчас-то однопутная дорога и встречных поездов дожидаются на разъездах, а в то время вообще больше стояли, чем ехали. В Татарскую или Татарку, как её тогда называли, приехали часов в 10 утра. Помню, что вся станция была залита талой водой. Когда тащились со своими мешками и узлами до вокзала, мама всё время говорила мне: «Не бойся, здесь не глубоко!» Я уже не помню, что было у меня на ногах, но когда мы добрались до вокзала, они были мокрыми до колен. Даже сейчас, вспоминая тот марш-бросок до Татаркинского вокзала, думаю, как же я тогда не простудился, ведь было только 28 марта!

    После обеда забрались в теплушку состава, идущего по Транссибу на запад, к Омску. Дорогу до Калачинска, менее 100 км, одолели только к 10 часам вечера. Состав был длинным, а мы ехали где-то в хвосте, поэтому высадились в кромешной темноте в районе нынешнего элеватора. Дату и время приезда на всю жизнь запомнил, видимо, один я: 28 марта 1947 года, в 10 часов вечера. По замёрзшей буграми грязи, какой на песчаных землях Краснозёрского мы не знали, добрались до избушки-полуземлянки какой-то бабушки на улице Семашко, дома через 2 от пожарного депо с деревянной каланчой. Отец заранее договорился с хозяйкой о найме одной комнаты из двух на то время, пока мы не купим себе какое-нибудь жильё.

    Со старушкой жил  и её сын-шофёр, молодой ещё парень. Так что и старушка, видимо, была не такой уж и старой, просто постарше нашей мамы, которой тогда было всего 39 лет. Грузовик ГАЗ-ММ, полуторка, ночевал во дворе. В ту же ночь к нашему коллективу присоединился и брат Митя, сбежавший из своего училища в Новосибирске и добравшийся до Калачинска на товарных поездах с углём ещё 8 марта, грязный и голодный. Он нашёл временный приют на сундуке в крохотной квартире дяди Гриши на территории МТС. Семья воссоединилась на новом месте в полном составе, все 8 человек.

    На съёмной квартире мы прожили около месяца. Родители нашли ещё более скромную избёнку, чем та, которую мы снимали. На что хватило денег от продажи имущества в Краснозёрском, да ещё шофёр, перевозивший нас до Карасука, ободрал нас бессовестно. Где-то в апреле была куплена полуземлянка, возвышающаяся над поверхностью планеты чуть более полутора метров в холке, т.е. в матке (это такое бревно, на котором держится потолок), по адресу: ул. Комсомольская, 43. Всё нехитрое строение практически вылеплено из глины и ею же и обмазано и снаружи, и изнутри, включая одну комнату и крохотные сени. Имелись два крохотных оконца на уровне земли. Пол был земляной, входные ступени с улицы вели не вверх, а вниз. Стояла русская печь, на которую как-то вмещались дети, а для родителей был дощатый топчан. Краснозёрская двухкомнатная изба была по сравнению с калачинской дворцом: там во второй комнате был даже деревянный пол.

    Весной 1947 года река Омь, от берега которой наша изба была вторая, разлилась, как никогда не было больше во все последующие годы жизни нашей семьи в Калачинске и в Омске. Вода прибывала каждый день, а отец ходил на берег вечером и втыкал прутики, чтобы утром увидеть, как прибыла вода и сколько осталось до нашей избушки. Ближе нас к воде была изба ссыльных калмыков Бадмаевых. У них тоже была большая семья, а её глава, Николай, шил на заказ сапоги. Вода остановилась только в начале июня, поднимись её уровень ещё сантиметров на 10, и наша землянка превратилась бы в пруд. Рядом был пляж, где всё лето плескалась местная молодёжь и ребятишки.

    Для того, чтобы пополнить хилый семейный бюджет, отец решил организовать лов рыбы в Омке-реке. Сам связал сетку для хитроумной снасти под названием намётка: на конце шеста длиной около 6 метров на двухметровой перекладине закреплялся большой сачок из сетки. С рыбой в этой реке было не очень, но рыбачили только в тёмное время до 2-3 часов ночи, иногда двумя намётками. Отцу, Мите или Саше помогали собирать рыбу в бидончик Зоя или я. Всё, что вылавливалось, кроме самой мелочи, мама несла на базар.

    В сентябре, 2 числа, в семье родилась ещё одна сестричка, Валя. К бревну матки в избе подвесили на верёвках люльку, а меня обязали присматривать за малышкой. В том же сентябре 1947 года я бы должен был идти в школу, ведь мне с апреля шёл уже восьмой год, да не случилось: идти не в чем, сам хилый, в чём только душа держится, да ещё за младшими, Толиком и Валей, присматривать надо. Читать, писать и считать я научился вместе с Зоей, когда та пошла в 1 класс в 1944 году ещё в Краснозёрском, кстати, тоже на 9 году, а надо бы в 1943-м, но из-за голода никто из наших в том году не учился. Первая книжка, которую я прочёл, лёжа на печке в начале 1945 года, (мне ещё и 5 лет не было) называлась «Приключения Травки», автора не помню. Травка – это домашнее прозвище мальчика из ещё довоенного города Ленинграда, который в магазине или на базаре, точно не помню, потерялся от мамы. Потом один ездил на трамвае в поисках дома, а ему все вокруг помогали. Мне непонятно было всё: город, магазин, тем более, трамвай, а никто в семье толком мне объяснить ничего не мог: кроме конной повозки и, изредка, полуторки, мы все ничего не видали.

    Пошёл в школу я только 1948 году в 8 лет и 5 месяцев, этот лишний год так и тащился за мной вплоть до окончания института. В школе, правда, среди моих одноклассников были переростки и постарше меня ещё на год, время было такое. Считай у половины в классе не было отцов – остались на войне, поэтому тем из нас, у которых отцы вернулись с фронта, пусть искалеченные, кто без ноги, кто без руки, завидовали.

    Уже в 1947 году нашла себе в Омске работу по специальности сестричка Нина, мой пожизненный ангел-хранитель. Она работала в типографии воинской части 06430, видимо, железнодорожных войск, потому что штаб части размещался в самом красивом здании города, в управлении Омской железной дороги. Теперь в нём Университет путей сообщения. Года два Нина жила в общежитии на улице Пушкина, позади здания, где она работала, а потом ей дали комнату в бараке, затерянном среди железнодорожных служб, по адресу: ул. Кагановича (теперь Карбышева), 1.

    Нашёл себе работу и Митя, хотя ему ещё и не было 16 лет. На правом берегу Омки, в 2 км выше по течению от моста через реку (на него и выходила наша Комсомольская улица), начали строить маслозавод. Брату доверили обеспечивать важную стройку водой. Он возил её прямо из речки в бочке, установленной на двухколёсной повозке. Тягловой силой был бык, а точнее вол, имени которого я не помню. Платили, конечно, гроши, но выдавали карточки на покупку хлеба, их так и называли – хлебными: всё какой-никакой вклад в семейную продовольственную программу.

    Но от получения образования Митя не отказался, а главное, от этой идеи не отказались наши замученные нищетой родители. Вокруг преобладали совсем другие принципы: закончил отпрыск 5-6 классов и достаточно, читать – писать умеет, пусть дальше сам зарабатывает себе на жизнь. Кажется, в 1948 году Митя поступил учиться в электротехнический техникум железнодорожного транспорта, размещавшийся в том же огромном здании управления дороги. Правда, вход в техникум был ближе к нынешней улице Маяковского (тогда Кузнечной) и выходил, как и главный подъезд, на Проспект Маркса (тогда Московскую улицу). Сейчас этот вход закрыт наглухо, а сам техникум с начала 60-х годов работает в Томске. Учился брат в голодные годы, жил на хлебе и воде, но через 3 года получил специальность: стал экономистом для предприятий железнодорожного транспорта. По распределению, как тогда было положено, работал на станции Ин в Еврейской автономной области на дальнем востоке, в т.ч. и секретарём комсомольской организации, до октября 1952 года.

    Все в семье гордились тем, что один из её членов получил пусть пока и не высшее, но специальное образование. А у мамы был аргумент в пользу нашего, младших детей, образования: учись, а то будешь всю жизнь быкам хвосты крутить. При этом она имела в виду не какого-то символического быка, а того вола, который под Митиным руководством обеспечивал водой строительство калачинского маслозавода.

                                        Ш К О Л Ь Н Ы Е   Г О Д Ы

    Ещё до начала учёбы в школе на меня возложили обязанности вести переписку с сестрой Ниной, хотя она и приезжала из Омска домой довольно часто.

Я начал учёбу в 1 классе в начальной школе, которая была в рубленном крестовом доме, скорее всего, оставшемся от раскулаченного в 30-е годы крепкого местного хозяина. Никак не мог взять в толк, зачем меня учат читать по букварю по складам, писать в тетради какие-то крючки, ведь я был грамотным уже три года. Моя первая учительница Валентина Григорьевна Шилкина была уже в зрелых годах, жила на нашей улице недалеко от нас, её двум сыновьям было лет по 14-15, а один из них был глухонемой. Отца в семье не было, он погиб в войну. Школа была близко, ходьбы до неё было минут 10, причём в тёплое время мы ходили в неё босиком.

    Но в следующем учебном году наш класс вместе с учительницей перевели в школу на Пролетарской улице, размещавшуюся в трёх стоящих рядом домишках такого же происхождения, как и прежняя школа. За год учёбы во втором классе мы успели поучиться в каждом из трёх школьных домиков. Ходить стало дальше, почти 2 км, особенно трудно было в непролазную калачинскую грязь и зимой. У меня в табеле об окончании второго класса были только пятёрки, поэтому в 1950 году я пошёл записываться в 3-й класс снова в ту школу, в которой учился в 1-м классе. Меня приняли в параллельный класс, оставшийся в этой школе с первого года обучения. К новой учительнице, Таисье Ивановне Хлыстко, я привык быстро. Моё решение о переходе в старую школу, как оказалось, имело и стратегическое значение: в 3-А классе, где я оказался, лучшей ученицей была Эля Политаева, которую теперь мои внуки называют с любовью бабушкой Элей. В новом для меня классе я и закончил обучение в средней школе №1, выпустившись из 10-А класса в 1958 году. С 14 октября 1953 года мы учились во вновь построенном двухэтажном здании школы на улице Калинина, которое по тем временам воспринималось дворцом, в нём было предусмотрено не только электрическое освещение, включаемое иногда от электростанции расположенного рядом механического завода, но даже и невиданное до этого в Калачинске паровое отопление! До этого все школы, в которых мне довелось учиться, освещались 25-линейными керосиновыми лампами, а отапливались от печей. Дома уроки я готовил только при керосиновой лампе, которую мы купили на базаре только при переезде во вновь купленный дом на Комсомольской, 16, в 1952 году. Она была 10-линейной, что по яркости освещения соответствует 10-ваттной электролампе. В землянке на берегу Омки Шура, Зоя и я 5 лет готовили уроки при коптилке, т.е. керосиновой же лампе, но без стекла. Наш дом подключили к электрическому освещению только в 1960 году.

    В нашей школе в 50-е годы работали прекрасные учителя, среди которых половину составляли мужчины-фронтовики. Никогда не забуду уроки Михаила Антоновича Фурманчука, отсидевшего 10 лет в лагерях за то, что попал в плен на фронте  (по математике), Дмитрия Семёновича Кузовкина, осуждённого по 58-й статье и строившего Каракумский канал с 1941 по 1951 год (физика и автодело), Виктора Николаевича Дозорова по физике в младших классах и военному делу в старших, Сергея Карловича Гильвега по рисованию и черчению, нашей классной руководительницы с 5 по 8 класс Ольги Аксентьевны Целиковой по немецкому языку, Нины Иннокентьевны и Ивана Ивановича Предитов по русскому языку и литературе и многих других. Это они дали нам знания, позволившие конкурировать на вступительных экзаменах в ВУЗы с выпускниками престижных школ крупных городов. Я был бы рад, если бы и моих внуков в теперешних школах и гимназиях учили преподаватели такого масштаба, как наши учителя в далёкие 50-е годы.

    Итак, в той маленькой избушке на берегу тихой, но коварной речки Омки мы прожили целых 5 лет. Там в 1949 году, 17 октября, у нас родилась сестричка Люда, успела подрасти и начала самостоятельно бегать к близкой речке, за что нам, старшим, доставалось от мамы за недосмотр. В 1949 году брат Шура закончил 7 классов, а продолжать обучение в средней школе для семьи было накладно: надо было платить по 75 рублей за полугодие. Эту роскошь семья позволила себе с 1951 года для Зои, первой в семье закончившей 10 классов в 1954 году, и в 1956-м за 8-й класс для меня, после чего платное обучение в старших классах было отменено. Шура пошёл по стопам отца и уехал в Омск на годичные курсы мастеров-строителей. Пока учился, жил у сестры Нины. По окончании курсов работал сначала, как и отец, в райисполкоме техником по сельскому строительству, а, получив практический опыт, стал строить сборные щитовые дома в совхозе имени Куйбышева, в селе Воскресенка, в 4-х км от Калачинска.  В 1952 году он женился на Зое Моргачёвой из села Крутые Луки, что в 25 км от Калачинска вверх по Оми. Они вместе с Зоей учились на тех самых курсах строителей. В одном из построенных Шурой в совхозе двухэтажных домов им выделили комнату на втором этаже, мы с сестрой Зоей ходили их навестить. Мне его молодая жена понравилась, была скромной и застенчивой, но что-то у них не заладилось, и семья распалась, а Зоя Моргачёва вскоре попала в психиатрическую больницу.

    1952 год для нашей семьи был знаменателен тем, что мы покинули свою землянку у речки. Трое старших детей: Нина, Митя и Шура уже работали и помогли родителям купить дом на этой же улице, под номером 16, ближе к базару метров на 500. Дом, а точнее, свою половину дома, продала нам моя первая учительница, Валентина Григорьевна Шилкина. Ей предоставили более новое жильё как вдове погибшего на войне. Весь дом представлял собой рубленный пятистенок, т.е. изначально в нём было 2 комнаты метров по 20, под тесовой крышей. Он был ещё дореволюционной постройки и когда-то в нём жил торговец мясом. К 1952 году он уже был поделен на 2 половины, изрядно обветшал, от тесовой кровли остались лишь её следы, нижние брёвна сруба в нашей половине под глиняной штукатуркой подгнили, от чего выходящий на улицу угол просел. Сторговались за 3400 рублей, из которых 800 прислал Дмитрий. По сравнению с землянкой, которую мы ещё и продали каким-то дедам, это были хоромы: чердак, деревянные, хотя и перекошенные, полы, дощатый крашеный потолок и целых 4 окна со ставнями, да ещё и с железными засовами. В соседней половине жила семья Федотовых, в то время их было четверо. К дому были пристроены обветшалые сени, имелся и небольшой огород.

     Для перевозки нашего имущества никакого транспорта не понадобилось, всё перенесли на руках. Мне досталось переносить старую рыжую кошку, которая в знак протеста немедленно убежала на старое место. Однако, в первую же ночь через щель в крыше между домом и сенями пришла к своим хозяевам, чем заслужила их уважение на всю свою оставшуюся кошачью жизнь. В это же лето мы с отцом покрыли крышу поверх старого и трухлявого тёса толем, а затем постепенно, за несколько лет привели в порядок пол, вместо сеней пристроили кухню, где было наше с Анатолием спальное место, веранду, соорудили новый сарай, переложили печь. А уже после моего отъезда на учёбу были заменены сгнившие брёвна сруба. Дом верой и правдой прослужил семье до самой смерти отца в 1978 году, да ещё после этого мама прожила в нём около года. В 1979 году дом был продан, а взамен его куплена для мамы половина дома в Омске, недалеко от меня, на улице Инженерной, 83. А наша половинка дома на Комсомольской, 16 в Калачинске до сих пор стоит, правда, вся усадьба используется под дачу бывшей нашей соседкой, Лидией Георгиевной Орлянской, её родители жили через дорогу напротив нас.

    Дети из нашего дома разъезжались постепенно, по мере окончания школьного обучения. Сначала уходил Саша, когда женился, и возвращался, когда разошёлся с Зоей Моргачёвой. Из этого дома он призывался в армию в 1952 году, сюда же возвратился, отслужив 3 года в Харькове. Потом работал и вечерами ходил в школу рабочей молодёжи, которая размещалась в тех же трёх домиках на Пролетарской улице, где я учился в 1949-50 учебном году во 2-м классе. Второй ушла Зоя, окончившая школу в 1954 году и поступившая в Омский авиатехникум. Домой теперь она приезжала только в гости.

    Следующая очередь на выезд была за мной. В то время у меня и моих сверстников были честолюбивые планы: после школы получить хорошую специальность и работать в городе (именно работать, а не заколачивать большие деньги, бабки, как принято сейчас говорить). Нет, мы не были альтруистами, готовыми жить, как наши родители, на копейки, просто тогда подразумевалось, что человек образованный за свой труд получал гораздо больше, чем неуч. Помните мамины аргументы насчёт быков с хвостами? После серии ремонтных работ вместе с отцом на купленном доме, а особенно после того, как мама, съездив в гости к своей сестре тёте Фене в  г. Белово, рассказала о моём двоюродном брате Владимире Обозенко, окончившем Новосибирский инженерно-строительный институт, архитектурное отделение, я решил пойти  по стопам отца и двоюродного брата. Созидательный строительный труд мне нравился, да и сейчас нравится, я много чего построил для своей семьи и для дома. Но так было до тех пор, пока меня в школе не начали обучать физике. Лет в 13-14 появились другие пристрастия: автомобиль (чисто теоретически), электро- и радиотехника. Причём таких увлеченных среди моих одноклассников было около десятка. Из консервных банок, велосипедных спиц, кусков медного провода строили электромоторы, питающиеся от батарей для карманного фонаря, затем электромагнитные громкоговорители на подковообразном магните, говорящие из пустого ведра и, наконец, детекторные радиоприёмники. Кто имел дома электросеть, чтобы подключить паяльник, и хоть какие-то деньги, чтобы через Посылторг купить радиодетали    (в магазинах тогда ими не торговали), тот дошёл до ламповых усилителей и радиоприёмников. После этого был выбран путь в радиоинженеры.

    Следом за мной в 1961 году после окончания 9 классов покинул родительский дом Анатолий. Он поступил на учёбу в Омское речное училище, где учился 5 лет, до 1966 года. В соседней с училищем средней школе занимался, чтобы, кроме профессии, получить и аттестат о среднем образовании. В 1965 году после окончания 11 классов средней школы уехала на учёбу в Омский сельскохозяйственный институт Валентина, а через  год, в 1966 году, поступила в Омский медицинский институт и Людмила. Школу она закончила с серебряной медалью.

    Самой верной нашему родительскому дому осталась самая младшая наша сестричка Светлана. Она родилась уже в этом доме в 1953 году. После окончания школы в 1970 году она не захотела учиться дальше и решила идти работать. По моему ей совету и по моей же рекомендации она пошла работать в службу связи учебного аэродрома Калачинск, входящего в структуру Омского лётно-технического колледжа (тогда – училища) гражданской авиации, где я к тому времени работал уже 5-й год. С небольшим перерывом Света работала там до пенсии и даже года на два дольше.