Вышиванка наоборот Украинскому национализму посвящается

Эту историю, рассказанную киевлянином Игорем Судаком, порекомендовал опубликовать на страницах ИМХО Владимир Чугреев: «Наткнулся на интересную лирику об украинской действительности. Текст, по моему мнению, заслуживает внимания и бурного обсуждения со стороны одноклубников. Самое смешное, что дата его публикации — 2008 год...»
 <hr/>


СТРАННАЯ ЛЮБОВЬ
 
— Я попрошу при мне, пожалуйста, Украину ни Малороссией, ни Хохляндией, ни, тем более, Хохломундией не называть! — вскочил со своего стула прапорщик Пузырев, покрасневший от возмущения и от выпитого. — Как вы смеете так насмехаться! Что вы знаете о ней? О ее людях? Да если мир это квартира, то Украина в нем — уютная комната отдыха, в которой звучит дивная певучая речь. Если мир — накрытый стол, то Украина — самое вкусное и сытное блюдо на этом столе. Если мир — это единый организм, то Украина — это его …
 
— Целлюлит! — выкрикнул кто-то, и подвыпившие офицеры с новой силой грохнули и дружно покатились со смеху. Один старлей аж мокнулся лицом в салат и хохотал прямо в нем, не в силах поднять головы. Другие просто плакали или мычали, даже не пытаясь произнести ни слова.
 
Вообще офицерская пьянка — это что-то удивительное. Особенно когда перевалит зенит. Любая фраза кажется смешной, любой жест — неприличным, а любая шутка — шедевром. И всегда находится кто-то, на кого обрушивается девятый вал гомерического веселья. На этот раз такой жертвой оказался прапорщик Юрий Пузырев со своей просто фанатической любовью к Украине. Его товарищи искренне не понимали, как он коренной россиянин, родившийся и выросший на Дальнем Востоке, человек, который не был ни разу западнее Томска, вдруг так страстно и так самоотверженно мог запасть на все украинское.
 
Эта его любовь и на трезвую голову выглядела забавно. А что говорить, когда под водочку да в сугубо мужской компании… Капитан Кафтанов, первым справившийся со спазмами, сумел выдавить вопрос:

— Юра... а если… мир… это… мусорная свалка?
— Тогда Украина — проросший сквозь нее нежный цветок! — ответил Пузырев. — Да вы только послушайте, как эта мова звучит: «Як умру, то поховайте мене на могилi…!»
 
Тут даже я, рядовой солдат, зашедший к ним в офицерскую комнату с донесением, не смог сдержать улыбки — уж лучше бы прапорщик промолчал. Да он уже, видимо, и сам это понял, потому что некоторые его сослуживцы уже сползли со стульев и сидели, трясясь прямо на полу. Он махнул рукой, взял свой китель и, пошатываясь, вышел, хлопнув дверью.

— Мову он украинскую любит, — смеялся Кафтанов. — Тоже мне — русский человек. Язык надо любить! — и обернувшись к закрытой двери, крикнул: — Запомни, прапорщик, — язык он до Киева доведет, а мова — только до Львова!
Родятся же такие…
 
Под занавес Союза я служил в армии и какое-то время прапорщик Пузырев был моим непосредственным командиром. А так как я был в гарнизоне единственным из Украины, то он нередко просил меня рассказать о ней — об украинских девушках, обрядах и песнях. И слушал меня он, раскрыв рот, ловя каждое слово, а иногда даже записывая. Особенно ему понравилось, как красиво звучит на украинском: «Я тебя люблю!», и он просил меня дать адресок хоть какой-нибудь украиночки для переписки. Пузырев однажды признался, что в его жилах есть тоже украинская кровь — ему прабабка в детстве рассказывала, что ее мама был родом из Жмеринки. Вот, говорил он, видимо, гены долго-долго копились, а через ряд поколений прорвались и выплеснулись наружу. «Бывает… — думал я, слушая его. — В армии и не такое увидишь».
 
 
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
 
Но все это — и армия, и прапорщик, и его странная тяга — было очень и очень давно, и многое с того времени изменилось или просто исчезло. Сначала растворилась в прошлом моя страна, в которой я родился, потом в лету кануло мое тысячелетие, оставшись только в паспорте, и вот уже практически полностью поколение ветеранов, звенящее орденами и медалями, тихо и смиренно сменилось новым поколением, звенящим мобилками.
 
Я очень редко вспоминал своего армейского начальника — лихие девяностые, а потом оранжевые нулевые как-то очень настойчиво заставляли жить жизнью сегодняшней — в суете и круговерти будней. Поэтому пару месяцев назад, столкнувшись на Крещатике с ним нос к носу, сказать, что я был удивлен, это не сказать ничего. Я его узнал сразу — есть люди, которые сильно не меняются, — тем более, он был всегда очень похож на одного комедийного актера.
 
— Прапорщик Пузырев! — вырвалось у меня. Он вздрогнул и вгляделся. И несмотря на то, что я, в отличие от него, стал заметно крупнее, — он вспомнил меня — я ведь был с Украины, которую он так боготворил и любил.
 
После взаимных удивлений и восклицаний мы направились в ближайшее кафе — нам было что рассказать и что поворошить в памяти. За дружеским чаем я узнал, что его давняя мечта «постоять на берегу Днепра» осуществилась всего-навсего три дня назад. Выяснилось также, что Пузырев, прослужив на одном и том же месте, недавно уволился в чине старшего прапорщика. И еще он поведал мне, что ему из-за своей страсти к далекой «нэньке» пришлось за это время столько всего пережить, что ни в какую не сопоставимо с теми шутками и насмешками над ним, которые я слышал лично. Особенно за последние три с половиной года — после победы Великой Ноябрьской Помаранчевой революции (так Пузырев называл массовое умопомешательство в Киеве).
 
Продолжение: http://imhoclub.lv/ru/material/4092/page/1/#ixzz3IHUCKDhK