Сегодня юбилей у Киры Муратовой

"Стать режиссером меня побудило тайное тщеславие. Причем бывает серьезное, взрослое тщеславие — оно мне не очень симпатично. А бывает другое, как у Чаплина, — он сложно обращается ко всем и в каждом своем фильме говорит: а вот у меня как это сделано. Это забавное, детское тщеславие... Однажды в беседе со Станиславом Говорухиным, я говорю, как его обожаю, а он посмотрел на меня так, как он умеет, и сказал: "Но он же несимпатичный". Я села. Ну, думаю, если Чарли Чаплин несимпатичный, это крах всего".

Кира Георгиевна Муратова (в девичестве Короткова) родилась 5 ноября 1934 года в небольшом полугородке-полуселе Сороки, в Бессарабии, провинции королевства Румыния.  В 1940 году Бессарабия вошла в состав СССР, а во время войны её снова заняли румынские войска, воевавшие на стороне Германии. Отец ушел в партизанский отряд и осенью 1941 года  пропал без вести под Одессой. Мать с Кирой уехали в эвакуацию. После войны они вернулись в Румынию, где мать член компартии Румынии с 1928 года,  вошла в состав правительства.

На снимке: мать Киры- Н.И.Скурта, премьер министр СРР Петру Гроза, Зам. наркома иностранных дел СССР, С. Кавтарадзе, ген. секретарь РКП Георге-Георгиу Деж, болгарский философ-марксист проф. Сава Гановский

После школы Кира поступила на филфак МГУ, но потом перабралась на режиссерский факультет ВГИКа, где училась в мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой.  Закончила учебу в 1959 году и в 1961-м  начала работать на Одесской киностудии. Еще во время учебы она вышла замуж за молодого украинского режиссера Александра Муратова, вместе с которым работала над первыми своими фильмами «У крутого яра» (1962), «Наш честный хлеб» (1964). Фамилию бывшего мужа носит до сих пор, несмотря на то, что они разошлись еще в 1970-х.

Первой самостоятельной работой стал фильм «Короткие встречи» (1967), где главные роли исполнили Владимир Высоцкий и сама Муратова. Картина вышла очень ограниченным тиражом, но в 1987 году, в повторном прокате, собрала аудиторию в 4,4 миллиона зрителей. Валентина Ивановна из "Коротких встреч" - единственная актерская роль Киры Муратовой (после она пару-тройку раз сыграла в эпизодических ролях других режиссеров, часто даже без указания в титрах). Следующая картина «Долгие проводы» (1971) два года проходила «согласования» с руководством студии, а Муратова была снята с должности режиссера. Gришлось уехать из Одессы в Ленинград, где на «Ленфильме» появилась картина «Познавая белый свет» (1978). Тогда же она познакомилась с художником Евгением Голубенко, ставшим ее вторым мужем и соавтором сценариев. Следующая картина Киры «Среди серых камней» (1983) была выпущена всего одной копией, а режиссер отказалась ставить свое имя в титрах из-за того, что фильм подвергся редактированию. В 87-ом вышла картина "Перемена участи", отразившая в себе настроения пришедшие с перестройкой. Но настоящий фурор произвел следующий фильм, вышедший в 1989 году "Астенический синдром". Кинокритики назвали его "шедевром пессимизма и социальным диагнозом".  На Берлинском кинофестивале Муратовой вручили вторую по значимости награду – 'Серебряного медведя'.

С фильма "Увлеченья" началось ее сотрудничество с актрисой Ренатой Литвиновой, которое было плодотворным и принесло обеим славу. Немного чудаковатая актриса хорошо вписалась в "другое кино" Муратовой, став неотъемлемой частью ее поздних работ. Потом был фильм "Настройщик", получивший три премии 'Ника', а также множество других кинонаград.

 И последние фильмы 'Мелодия для шарманки' (2009), и 'Вечное возвращение' (2012), в которых сыграла Литвинова, имели большой успех у кинокритиков. 

На Римском кинофестивале критики назвали "Вечное возвращение" гипнотической воронкой. Они отметили, что по части оригинальности, вдохновенности, поэзии и юмора фильму не было равных. Вроде бы в фильме ничего не происходит, но оторваться от него нельзя – он затягивает глубоко-глубоко, оставляя только щемящее чувство боли, без которого не бывает настоящего искусства.

Этим и отличается искусство Киры Муратовой – оно настоящее. И таким оно было всегда: и во времена советского "застоя", и во времена "перестройки", и сейчас, во времена полной свободы. Потому что чувства людей остались те же, а это основа кинематографа Муратовой.

Напоследок одно из последних интервью с Кирой Муратовой:

(Антон Долин, 21 июля 2014 года)

Режиссер Кира Муратова в интервью Антону Долину ставит свой диагноз сегодняшней Украине и признается, что больше не собирается снимать кино.

— Есть такое ощущение, что для огромного количества людей творческих профессий события, происходящие на Украине, стали импульсом к созданию чего-то нового. А для вас?

— Для меня — нет. Мне безумно нравился Майдан, пока не стали стрелять и убивать. Поначалу для меня это было чем-то поэтическим. Там была всевозможная шваль и сброд, но было и много идеалистов. То ли они отчаялись, то ли ненавидели, то ли голодали… Но они были идеалистами и мечтали осуществить свою идею. Верили в прекрасное будущее, которое они сейчас осуществят, причем бескровно. Потом, как всякая революция, Майдан начал поворачивать в другую сторону. Возможно, их вызвали, толкнули на это — но начались убийства. Раньше мы убивали других животных, сейчас убиваем друг друга. Это для меня исключается. Никакая территория — пусть ее называют Родина — не заслуживает того, чтобы из-за нее убивали друг друга. Я пацифистка. Это даже не позиция, я так чувствую биологически.

Я продолжаю по инерции сочувствовать украинцам, продолжаю по инерции осуждать Путина, но тот факт, что убивают друг друга, меня разрушает. Поэтому никакого творческого импульса я не ощутила. Его просто не может быть. Могу привести пример из своей жизни. Однажды у меня произошла трагедия. Умер мой ребенок, маленький. После этого у меня долго было такое состояние, что я не могла воспринимать стихи, музыку, вообще искусство. Мне это все было омерзительно, казалось неправдой. Невроз, что ли, — он длился довольно долго, потом прошел. Сейчас что-то похожее. Мне омерзительно, когда убивают друг друга. Будет Украина Европой или нет, мне неинтересно. Такой ценой мне ничего не интересно.

— После «Вечного возвращения» вы собираетесь делать новый фильм?

— Я вообще считаю, что больше не буду снимать кино. Просто по своим личным причинам, не из-за политики. Здоровье мое ушло, и этой работе я больше не могу в таких условиях предаваться. Я ее очень люблю, но это тяжелый физический труд: он был бы для меня доступен только в том случае, если бы я была миллионершей. Или если бы меня спонсировал миллионер. Тогда — захотела бы, прекратила бы смену, пошла бы спать… Никогда таких денег ниоткуда не будет, поэтому я эту тему для себя закрыла. Особенно после «Мелодии для шарманки», которую мы снимали ночью, зимой, с детьми. Это было так разрушительно для организма, что я еще тогда решила: заканчиваю.

— Вы были пионером в отношении отныне запрещенного в России мата: впервые с экрана он прозвучал в вашем «Астеническом синдроме» в 1989-м.

— Этот фильм вообще был такой: все, что в голову придет, надо было сделать в нем. Знаете, Довженко однажды сказал кому-то: «Это что, последний фильм при советской власти? Зачем вы в него сразу все пихаете?» Вот я все в «Астенический синдром» пихала.

— Так он и был в каком-то смысле последним фильмом при советской власти!

— «Астенический синдром» был энциклопедический фильм. Я смотрела его снова недавно, с любопытством смотрела. Забыла уже: боже, вот это да, сколько же там всего, сколько мелочей! Он снимался как мозаика, я вообще люблю этот способ. Он производит впечатление большой формы, но это иллюзия. Просто кусочков мозаики так много и они такие разные, что создается впечатление шири. Многое я забыла. Но помню, как снимала. Мне было очень хорошо. Мне было прекрасно. Это была роскошь. Помню, мы снимали-снимали-снимали, и деньги кончились — ведь он запускался как одна серия, а мы наснимали больше. Поехали в Госкино в Москву, и вдруг мне Армен Медведев говорит: «Ну что вы огорчаетесь, Кира! Такая угрюмая приехали! Снимайте вторую серию! Снимайте сколько хотите». Это было поразительно.

— Сегодня эту радость можно вернуть? Что для этого нужно?

— Замыслов у меня много, но я их отодвигаю. Я недостаточно сильна и здорова физически. Я себя чувствую, как голова профессора Доуэля. Голова работает, организм не сдюжит. Это нормально — когда-то заболевать, стареть, умирать. Я вышла на финишную прямую, понятно? Это у всех бывает, в конце концов. У одних эта прямая длинная, у других короткая, вот и все.

— Если вернуться к «Астеническому синдрому»: он открыл многие двери. Сейчас цензура в России пытается их снова закрыть. Это вообще возможно?

— Конечно, можно закрыть. Это механически происходит: взяли — и закрыли. Но цензура… Понимаете, у каждого времени есть свои, если можно так выразиться, преимущества. В Советском Союзе многое было запрещено, и наступало такое изощрение: надо было пролезть через игольное ушко, найти форму. Голь на выдумки хитра — по этой пословице я жила всегда. Я так к ней приучилась, что даже теперь, когда деньги дают, я стараюсь снять поменьше, поскромнее, подешевле.

— Однако были случаи, когда цензура все-таки вас нагоняла, как в случае фильма «Среди серых камней».

— Это вообще был казус. Мне сказали: «Да не делай ты современность, ты не можешь, ты все искажаешь». И я взяла классику, хрестоматию — Короленко, которого в пятом классе учили. А потом — все равно: я шла своим путем, а советская власть шла своим, постепенно разлагаясь. Редакторы уже не понимали фильмы, которые смотрели: «Неспроста же… Она что-то имеет в виду…» Я им кричала: «Это Короленко! До революции дело было! Богатые, бедные! Что вам не нравится?» А они отвечали: «Будто вы сами не понимаете!» И опять запрещали.

— Вы следите за фильмами других режиссеров? Что вам понравилось в последнее время?

— Ханеке. Мне хватает. Это для меня простота и гениальность. Я имею в виду фильм «Любовь». Он кажется даже примитивным, как Джотто. Тоже простой, прямолинейный… Я очень люблю Джотто и полюбила Ханеке. Мне еще многое нравится, я вообще всеядна. Люблю, восторгаюсь. Но все остальное — ниже, чем Ханеке.

— Есть, по-вашему, будущее у украинского кино?

— Если они привыкнут к мысли, что надо делать дешево. Есть люди, которые по дешевке умеют делать черт-те что. Только придумать надо. Это и нужно Украине, а не на Голливуд равняться. Они все хотят делать блокбастеры. Еще раз: голь на выдумки хитра! А учиться надо у всех — и у Довженко, и у американцев.

— Как вам кажется, сегодня искусство способно как-то влиять на реальность? Или только ее фиксировать с большим или меньшим успехом?

— Очень мало, временно и сиюминутно искусство может на что-то влиять. Только в том случае, если кому-то у власти покажется, что ему это на руку. На самом же деле не может влиять ни на что. Я никогда и не надеялась. Главное было — сказать, выкрикнуть. Получить наслаждение от правды, высказанной вслух и красиво. Это очень важно в искусстве — наслаждение. Меня спрашивают иногда: «Вы любите деньги?» Я всегда думаю: «Они что, идиоты?» Конечно, люблю! Но не больше, чем искусство, а меньше. Другие — может быть, очень талантливые, — больше любят деньги, и они себя иначе ведут. А для меня важнее всего удовольствие. Вы не представляете себе, какое наслаждение — монтаж. Это наркотик, за гранью любого удовольствия.

— Мы с вами разговариваем сейчас во время Одесского международного кинофестиваля. Фестивали для вас — удовольствие?

— Я разлюбила фестивали, после того как появились кассеты и диски. После перестройки я только и делала, что ездила по фестивалям, у меня было столько паспортов! Бесконечно смотрела фильмы, с утра до вечера. А потом появилось видео, и фестивали как таковые перестали меня интересовать. Только если место интересное, чтобы туда поехать. Зачем ехать, если кино я могу смотреть дома? Но я все-таки режиссер и актриса — могу что-то изобразить. Вести себя светски, кланяться, благодарить. Возьму премию, поклонюсь, улыбнусь, скажу «Спасибо вам большое, как мило с вашей стороны». Нет, мне нравятся безделушки, но не настолько, чтобы в этом всем постоянно участвовать.

"Для режиссёра - не только для меня, вообще для режиссёра, мне кажется, типичен такой парадокс: нужно сочетать в своей психике две крайности. Одна из них называется "мания величия", другая "всяк сверчок знай свой шесток". Понимаете? Очень важно сопрягать эти две крайности в своём сознании. Без мании величия, тайной или явной, скрываемой или афишируемой, невозможно в режиссуре ничего сделать. А с другой стороны, нужно знать свои очертания, свои контуры, свои ниши, границы и в них втискиваться со всей своей манией величия. Для меня, например, это обязательно. Может быть, другие такое правило тоже практикуют. Думаю, все практикуют, но, может быть, не все осознанно.

Когда речь идёт об искусстве, наивно считать, что кто-то говорит правду, а кто-то неправду. Правды нет никакой, вообще нет! Есть мироздание и его хаос, понимаете? И человеческий мозг не может постичь всего. Сколько бы мы ни говорили, что малейшая молекула создана по образцу мироздания. Тем не менее "малейшая молекула" не может постичь мир, но хочет постичь. И искусство так же, как религия, даёт утехи, утешения. На разных уровнях. И то, что является правдой для одного уровня сознания, что называется, для "простого зрителя", будет лакировкой и неправдой для другого уровня сознания, настроенного на правду. Но носитель такого сознания тоже никакой правды не получает, потому что его мозг тоже ограничен.

Нельзя назвать ни "правдой", ни "неправдой" ту модель, которую ты накладываешь на мир. Она всё равно его "лакирует", пусть даже в очень грустном варианте. Модель организует мироздание, чтобы мозг его воспринял и утешился - утешился хотя бы, так сказать, игрой ума. Пусть это будет очень грустно, очень печально, но радость формы даёт радость мозгу, и это утешает. Любое искусство не является правдой, любое искусство является тем или иным уровнем лакировки модели мироздания, которое мы не можем охватить разумом".