Леший по имени Лёша

Остаток отпуска я решил провести в деревне и помочь, заодно, моей тете, единственной из оставшихся в живых по материнской линии. Женщина она одинокая, муж пропал безвести в послевоенное время. Своих детей у нее не было, и относилась она ко мне, как к собственному сыну. По известным только ей одной мотивам называла она меня Лешей, упорно забывая мое настоящее имя. Поначалу пытался исправлять ее ошибку, но понял, что это бесполезно, начал отзываться на имя Леша. Поэтому и всей деревни я был известен под этим именем.

В тех дивных местах, малолюдных, удивительно похожих на описываемые А.И.Куприным в знаменитой повести "Олеся", я действительно отдыхал в полном смысле этого слова.

Деревушка располагалась вдали от так называемого "цивилизованного мира", на расстоянии от больших дорог, и была окружена дикими лесами и множеством рек, речушек, озер, наполненных рыбой, и болот с растущими там летом ежевикой, брусникой, черникой, голубикой, клюквой. Жизнь у людей протекала спокойно и размеренно, без потрясений, ибо смена властей и курса страны ни в коей мере не отражались на обитателях этой глубинки.

Тетя обрадовалась моему появлению, и хотя она категорически запрещала мне помогать ей в домашних делах, но я быстренько договорился со знакомыми сверстниками, и мы привезли и накололи дровишек, припасли на зиму сухого торфа, поправили забор и крышу. Конечно, тетя была крайне довольна. Единственное, что ее смущало, – это мой внешний вид. После дорожного происшествия на мотоцикле, дабы прикрыть многочисленные шрамы на нижней части лица, я отпустил бороду; кроме того, на голове красовалась выгоревшая на солнце копна волос. "Если одеть тебя в длинную холщовую рубаху да вручить посох – будешь ты похож на старца божьего!" – подшучивала надо мной тетя.

Седыми утрами или с наступлением красочных вечеров я отправлялся по знакомым с детства и удивительным по своей красоте местам, пребывая наедине с природой. Это доставляло мне неописуемое удовольствие и душевный покой.

В один из дней, прихватив немудреные рыболовные снасти, я отправился на знакомое окуневое место, где в реку впадало несколько притоков. Один из них образовывал нечто вроде кармана, где водился окунь, но здесь было множество зацепов. Вскоре, поймав три окуня грамм по 200 каждый, пообрывал все блесны на спиннинге, и самую последнюю блесну, сделанную собственноручно и наиудачливейшую из всех, тоже зацепил. Жаль было блесны. Разделся и полез в воду.

Ранее я заметил, что в мою сторону на лодке-плоскодонке по одной из проток подгребает мужик, в котором трудно было не узнать старого знакомого, колоритнейшего деревенского мужика и легендарную личность – Михалыча.

Оторвусь малость от главного, потому как эти, казалось бы, не относящиеся к делу детали помогут читателю полнее разобраться в той драматически-юмористической ситуации, которая сложилась минутой позже.

Во время Отечественной войны отряд кавдивизии обходил немцев по их тылам через эту забытую богом деревеньку. Здесь-то и приглянулась молодому красавцу-казаку юная и искрометная Марта, и после войны Михалыч вернулся к ней, да так и осел здесь.
Но казак есть казак. Михалыч в любое время года непременно имел на голове вечную шапку-кубанку, которую он по необходимости саморучно ремонтировал, меняя подкладку или потертый малиновый верх, перечеркнутый крест-накрест по диагонали желтым кантом.

- Если помру, то прошу похоронить меня в кубанке, – на полном серьезе, по пьяни еле ворочая языком, выговаривал он.

- Это что же, и отпевать тебя в церкви в твоем заквезаном головном уборе? Нет! Не годится!Поп не согласится пойти на такое, – возражали ему мужики.

- Тогда подведите попа к изголовью и покажите ему на моей кубанке крест, выложенный желтым, символизирующим золото, кантом. Если и это ему ни о чем не скажет, то это и не поп, а откровенный жулик. В таком случае хороните без попа. В войну мы своих товарищей и без попов хоронили, на том свете они меня встретят по-братски, не велика беда! – ворчал Михалыч, залпом осушая стакан и скрипя зубами.

Служил Михалыч в кавалерийской разведке и был награжден именной саблей. Это была обыкновенная боевая сабля, без каких-либо украшений и позолот, как принято представлять себе наградное оружие;лишь на лезвии было выгравировано, что она именная, а сделал надпись польский гравировщик со множеством ошибок. Висела эта сабля на домотканом коврике на стенке, вынутая из ножен, чтобы видна была гравировка. Как правило, всяк входящий в его дом, глядя на необычное для тех мест украшение, задавал Михалычу вопрос, мол, много ли он в войну покрошил немцев этой саблей? После чего Михалыч молча указывал незадачливому вопрошающему на висящую под саблей деревянную табличку, на которой химическим карандашом было написано: "До хрена".

На старости лет пристрастился Михалыч, как на грех, к спиртному, причем дошел до того, что пил все, имеющее какой-либо процент спирта, вплоть до ядосодержащих лекарств, но, на удивление, ничего с ним не случалось. А "под шафэ" он любил почудить, покуражиться. Жена его Марта против чудачеств мужа имела сильно действующее на него лекарство – "волшебный осиновый дрын" и язвительно-грязный язык, изрыгающий "заветные слова", которые вмиг завораживали незадачливого супруга.

Стоило Михалычу перебрать сверх нормы и свалиться, не доходя до дому, под забором, как соседи тотчас оповещали Марту, и та, прихватив с собой "волшебный дрын", отправлялась к месту опочивания тела. Удивительно, стоило ей этим дрыном приложиться к спине Михалыча и произнести "заветные слова", как он вскакивал и, подавшись вперед, мелко перебирая ногами и вытянув, как лунатик, перед собой руки, устремлялся в нужном направлении – к дому.

Так вот, увидев его на реке, я подумал, что он погребет по другой протоке и уж никак не заплывет в мою сторону. Спустился в воду и по леске добрался до того места, где зацепилась блесна. Вода была прозрачной, день солнечный, и я поднырнул на трехметровую глубину за блесной. Быстро понял, что руками блесну отцепить не удастся, и стал отламывать прогнившую ветку дерева, которая не отпускала блесну. Из последних сил мне это удалось сделать, и я, оттолкнувшись от дна, вынырнул с шумом на поверхность, держа в руках полусгнивший обломок ветки и набирая в легкие новую порцию воздуха. Как оказалось, вынырнул я возле самой лодки Михалыча, который за время моего пребывания под водой заплыл в заветный окуневый карман. Нетрудно представить реакцию старика. Он закричал не свойственным человеку голосом, глаза его округлились, в них стоял ужас, лицо искривила гримаса страха, но при этом он занес весло над головой, чтобы нанести решительный удар "речному чудовищу", то есть мне. Я сообразил: ведь убьет ни за что ни про что! Среагировал мгновенно, нырнул, отпрянул в сторону и увидел, что воду в полуметре от меня прорезало ребром весло. Пронырнул подальше от опасности, а когда появился на поверхности, хотел было обматерить Михалыча, но он, как заправский спортсмен, в два огромных гребка уткнул лодку в берег, а сам выскочил и ломанул напрямую сквозь кусты, подобно лосю, и с несмолкаемым чудным криком "гу-гу-гу-и-а-гу-ги..." скрылся.

Доплыл я до берега, вышел, подтянул подальше лодку Михалыча, смотал снасти, перекурил, набросил на себя камуфляжную куртку и зашел в кусты выкрутить мокрые трусы. Сквозь ветви увидел осторожно ступающего, так, чтобы ветка не хрустнула, и оглядывающегося по сторонам Михалыча, который пробирался в сторону своей плоскодонки, при этом крестясь и что-то шепча. Я кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. Он посмотрел в мою сторону – и опять далеко по окрестности разнесся тот же самый истошный крик и захрустели ломающиеся кусты.

Я собрал свои пожитки и пошел домой.

А в деревне все обсуждали новость: похоже, Михалыч с ума сошел, говорит, что его сегодня два раза леший хотел утащить под воду и он, бедолага, прибежал домой, ухватил саблю и бутылку лопуховой настойки на самогонке, которой Марта протирала появившийся на собаке лишай, забаррикадировался в погребе и истошно орал, если кто приближался и хотел заговорить с ним: "Не подходи, порублю. Порублю-ю-ю!" Но Марта не была бы Мартой, если бы не знала, как вытащить своего мужа из погреба под "волшебный дрын" для снятия порчи. Медовым, спокойнейшим голосом она ему предложила: "Ну что ты кричишь "порублю" да "порублю"? Выходи и возьми на столе три рубля, да смотайся в сельмаг и купи бутылку казенки, кум ведь в гости пришел, а ты, гицель подкубанский, в погребе закрылся". Михалыч такого искушения выдержать не смог и, несмотря на страхи перед лешим, вышел наружу, где тотчас был излечен "волшебным дрыном" и "заветными словами" и причитаниями Марты, которые я здесь приводить не буду – думаю, читателям немудрено догадаться почему.

Теперь Михалыч каждый раз в состоянии подпития, а в нем он пребывал почти каждый день, рассказывал, как на него напал леший, причем рассказ обрастал все новыми и новыми подробностями. От собственного повествования его пробирала дрожь, и страх передавался другим его собутыльникам.

- Здоровый такой, с красными глазами на выкате, шкурой, как у жабы, и руками, как засушенные палки от деревьев. Выпрыгнул из воды и пошел на меня, аки Иисус Христос по воде. Но я не растерялся, рубанул веслом по нему, а весло насквозь прошло, как через туман, и шмякнулось об воду. Вот тут я не выдержал и рванул так, что он поотстал. Слышу – задыхаться начал, тяжело ему-то по суше за людьми гоняться, а в воде он в своей стихии.

Рассказал я тёте, как все на самом деле было, но она мне посоветовала молчать, дабы не нарваться на мощные энергетические проклятия Марты, да ко всему о леших в этих местах ходят целые легенды, которые передаются из поколения в поколение, и здешний народ, скорей всего, будет верить Михалычу, а не мне. Я согласился.

Но на следующей неделе мне опять не повезло с Михалычем. А получилось вот что. Пока я мылся в баньке, тетя замочила всю мою одежду, а мне положила белую рубашку и белые брюки своего пропавшего мужа. Он же был на голову выше и, соответственно, шире меня. Одежда эта сидела на мне, как на могильном кресте.

- Тетя, ну как же так, я ведь договорился, что приду сегодня в гости к закадычному другу детства!

- Ну и что? – возразила на мои укоры тетя.

– Здесь тебе не столица, иди себе огородами спокойно, если уж так стесняешься, никто тебя и не увидит.

В полночь, при полной луне, заливавшей все вокруг своим бледным светом, я попрощался с другом и навеселе отправился по переулку домой. И только я вышел из переулка на главную улицу, как лицом к лицу столкнулся с шатающимся от "принятого на грудь" лекарства Михалычем. Он с ужасом уставился на меня. Я же, предчувствуя, что сейчас будет, захохотал. Наверное, это было лишним, ибо Михалыч завопил так страшно, что мой смех скис на затихающих нотах. Думаю, крик Тарзана показался бы хныканьем младенца по сравнению с воплем Михалыча. Он орал, пока хватило воздуха в груди, а когда замолк, подняли невообразимый лай все деревенские собаки. Михалыч повернулся по-военному через левое плечо и стартанул с места, как ужаленный целым роем диких пчел. От греха подальше, я опять повернул в переулок и огородами пробрался в дом тети. Тетя тоже поднялась и, когда я вошел, спросила:

- Сына, что это было? Зверь какой, что ли, забрел в деревню? Такого страшного рыкаотродясь не слыхала! И собаки вовсю лают.

- Успокойся, тетя, это благодаря одеждам, в которые ты меня нарядила, я снова Михалыча напугал.

- Нет, это что-то другое, вон и соседи все как один повысыпали из домов, и я выйду, узнаю, в чем дело.

Интереса ради я переоделся в почти высохшую свою одежду и тоже появился на улице. Народ подгребал к дому старой Юрчихи, возле которого росли три красивые молодые сосны. Именно на них люди и засматривались. Когда я подошел, Юрчиха, похоже, не в первый раз пересказывала свою историю.

- Лежу я и дремаю, а потом услышала божий крик, проснулась – и вдруг сверху жалобный ангельский голос зовет меня. Ну, думаю, все, ангел меня зовет к себе! И так легко мне стало и хорошо. Выхожу, как выплываю, во двор, а он на сосне сидит и жалобно так скулит. Присмотрелась – и показалось мне, что это медведь. А когда очки надела и пригляделась получше, так увидела кубанку и галифе – не иначе Михалыч.

На высоте метров семи или восьми, подсвеченный, помимо лунного света, многочисленными ручными фонариками, на первой ветке, обхватив сосну руками, сидел Михалыч. До этой высоты ствол был ровный, без сучков и выступов, покрытый гладкой корой. Это же сколько андреналина было выработано в теле Михалыча, подумал я, чтобы вот так вскарабкаться без ничего на такую верхотуру? Или же алкоголь этому в какой-то мере способствовал?

В этот момент подошла Марта с "волшебным дрыном".

- Ну, и... что ты там делаешь на дереве, тварь гнилая? Что тебя туда заволокло?

- Марта, не ругай его, действительно здесь дело нечистое, – вступились за своего дружка недавние собутыльники, которые ему помогали прикончить бутылку лопуховой настойки. – Разве может старик сам, в его возрасте, взобраться на такую сосну? Здесь уже и пацаны пробовали, с поясами на ногах, проделать тоже самое, да не получается у них. Точно дело нечистое!

- Замрите, судорги проклятые! – указав дрыном на дружков мужа, театрально произнесла Марта, и те, прячась друг за друга, сбились в кучку. Повернувшись и задрав голову в сторону мужа, звонким и хорошо поставленным голосом начала "заклинательница" свой монолог:

- Слезай, сволочь! Чтоб ты там на дереве засох, чтоб у тебя внутри все выгорело! Чтоб тебя сожрала заживо бледная спирохета! Ой, скотина, всю одежду опять изгвоздал, небось? Слазь, урод тринитратный, бить не буду, но за ужратую настойку отхватишь сполна. Чтоб у тебя алкоголь этот лился изо всех твоих дырок! Чтоб тебе глаза навеки лешие залепили, как тебе с перепою мерещится всякая нечисть! Слезай, гицель подкубанский, не то дрыном тебя оттуда сшибу, как грушу залипешенную.

- Марта, истинная правда, леший меня сюда за шиворот заволок и последние силы все забрал, даже рук расцепить – и то не могу. Неимоверную слабость чувствую.

Дело приобретало серьезный оборот, поэтому послали за местным электриком Савкой. Тот пришел с "кошками" (такими металлическими когтями, которые надевают на ноги для лазания по деревянным столбам), взобрался с их помощью к Михалычу, перебросил веревку через выше расположенную ветку сосны и обвязал ею старика под мышками. С силой отодрал Михалычу руки от сосны, и мужики осторожно опустили его на землю, где "волшебный дрын" супруги и ее "заветные слова" вмиг произвели исцеление.

После этого случая Михалыч, под потоком непрерывных уверений Марты, что у него началась белая горячка, нехотя поверил супруге и стал примерным трезвенником, даже от стакана пива, предложенного закадычными дружками, и то отказывался. Но история с лешим на этом, к моему сожалению, не закончилась.

Тётя меня начала уговаривать не ходить больше за реку, не пугать людей, а наведаться к одноглазому Ивану, местному парикмахеру, у которого была машинка для стрижки овец, дабы он меня обкорнал по-человечески, потому как зарос я, подобно льву из затрапезного цирка.

Перспектива быть обкорнанным машинкой для стрижки овец меня не устраивала. И разве можно уговорить человека с душой заядлого рыбака, попавшего в эдакое "рыбное Эльдорадо", усидеть дома!

За несколько дней до отъезда выбрался я снова на рыбалку. Время было сенокосное, и люд занимался сеном на заливных лугах. Наловив сколько надо, я направился к дому. Решил перейти небольшую и неглубокую речушку вброд, так как лень было брести километра полтора до мостика. Противоположный берег речушки зарос ивняком, а в нем была плешина, куда я и собрался выходить. Речушка хоть и небольшая, метров шесть или семь шириной, но оказалась глубоковатой, местами мне по шею. Придерживая на голове одной рукой связанную в узелок одежду и снасти, почти добрался до суши и начал подниматься по глинистому откосу, как по миниатюрным ступенькам, вымытым течением, когда увидел идущую вдоль берега за кустами женщину с граблями. Решил: надо замереть и не двигаться, пускай пройдет себе мимо, а то ведь, чего доброго, перепугаю невзначай. Видать, не по судьбе было. Может, кому-то и везет при загадывании желаний, но уж точно не мне. Только женщина поравнялась с пробелом в кустах, где я притих, как в этот момент нога моя соскользнула с глинистого выступа на дне реки, и я, чтобы удержать равновесие, вскрикнув, свободной рукой хлопнул по воде и мощно загреб ею воду в сторону.

Женщина от неожиданности впала в ступор. Расширенные от испуга зрачки уставились на меня, подбородок ее мелко дрожал. Я узнал в ней младшую сестру Марты и произнес: "Хилина, это я, Леша, Лешка, что, неузнала?".

Хилина перекрестилась три раза и вдруг возопила: "Леший, миленький, пожалей ты меня, не губи! Внученька со мной здесь, пропадет ведь самехонька! Я здесь сено ворочаю".
Черт меня дернул – да и не вылазить же нагишом перед женщиной из воды! – и я произнес, смеясь:

- Ладно, иди себе с богом, не буду я тебя губить. Ступай!

Женщина посмотрела на мою улыбающуюся физиономию и совершенно серьезно произнесла:

- Спасибо тебе, лешенька, мне моя мама еще когда-то говорила, что и среди леших есть добрые, видать, ты из них! – Обернулась и трусцой засеменила туда, откуда пришла.

Вышел я из воды на берег, оделся, сел, закурил, свесив ноги к воде. Но вскоре услышал детский голос, смех и умоляющий голос Хилины. Увидел маленькую девчушку, настоящего рыжего чертенка, бегущую в мою сторону, а за ней, с ужасом на лице, еле поспевая, гналась Хилина, пытаясь ухватить ее за плечо. Бабуля споткнулась, чуть не упала, приостановилась – и этого было достаточно, чтобы девочка оторвалась на приличную дистанцию. Она подбежала ко мне, встала в двух шагах и спросила:

- Ты, что ли, леший?

- Я за него буду, – ответил, улыбаясь, я.

Хилина подошла, встала сзади девочки, положила руки на ее плечики и, увидев меня уже в камуфляжке, начала внимательно разглядывать.

- А что ты здесь делаешь? – вновь спросило рыжеволосое солнышко.

- Сижу отдыхаю, вот речку вброд перешел, да твою бабушку испугал невзначай. Видишь, она до сих пор испуганная. А ты, похоже, не слушаешь ее, прибежала лешего смотреть.

- Да, потому что лешего можно видеть только один раз в жизни.

- Не побоялась, что он тебя заберет с собой?

- Нет, я в зоопарке пострашнее тебя зверей видела!

- А я знаю, как тебя зовут, – сообщил я. – Бабушка тебя зовет "солнышко ты мое золотое"! Правда ведь?

- Ну откуда ты все знаешь? – с неподдельным любопытством спросила девочка и продолжила: – Я тоже знаю, как тебя зовут. Тебя зовут Леша.

- Правильно, умница, это бабушка тебе сказала? – поинтересовался я.

- Нет, бабушка мне ничего такого не говорила. Леша – от слова леший, разве не понятно? Ты леший по имени Леша.

Хилина наконец узнала меня.

– Лешка, мерзавец, ну и напугал же ты меня! У меня прямо все внутри оборвалось, чуть умом не двинулась! Мне твоя тетя говорила, что ты приехал, да ты же видишь, какой бесенок у меня на руках, куда с ней выберешься?

- Зато благодаря Солнышку ты хоть не будешь, как Михалыч, всем доказывать, да людей без толку будоражить, что леший здесь объявился.

- Так это ты, что ли, его так напугал? – удивляясь и смеясь одновременно, спросила Хилина.

- Я, а то кто же? Я ведь леший по имени Леша, как твое Солнышко меня нарекло. Только ты тетке Марте об этом не говори, а то ведь проклянет.

- Да если скажу, так она на тебя молиться будет! Михалыч ведь совсем пить перестал, работает как зверь и день и ночь, несмотря на свои годы. Вновь, спустя 20 лет, они счастливы и не нарадуются друг на друга. Осчастливил ты их. Но рассказывать и в самом деле не стоит, а то ведь, чего доброго, узнает и вновь сорвется. Будем звонить тебе, если такое случится, чтобы добрый леший вновь объявился в наших местах.