Зубы мне напильником терли - вон, нету зубов. (Все зубы у Салмана и правда железные.)

На днях ночью по дороге из Берлина в Варшаву застрял на автобусной остановке.

Со мной мерзнет дядька явно деревенского вида, лет шестидесяти - корявое такое, грубое лицо, как бывает у пожилых крестьян. Оказывается, по-русски говорит. Беженец из Чечни, из горного села. При нем три баула и связка удочек. А я как раз от Наташки, с которой мы обсуждали ее фильм про Зелима. Я мужику рассказываю эту историю - а он как-то странно на меня смотрит и говорит:

- Мой труп родственники выкупили. Меня в Самашках забрали, во время зачистки. Они там за два часа двести человек убили. Гранаты в подвал закинут. Во двор врываются: "лежать!", "бегом!", положили в грузовик. Ряд людей положат - потом доски, потом еще ряд людей, снова доски - так четыре слоя. А сверху сами сидят. Двое точно умерли, пока ехали, а наверное, и больше. Привезли в Осетию, фильтрационный лагерь. Там такой крик стоит! Приходят, одного кинут, другого забирают. 
- Подписывай, что ты взрывал. Генерала Романова под Минуткой взровали - скажи, что ты. 
- Я не делал.
- Нас, блядь, не интересует, что ты делал! Подписывай, сука!
Я два дня на ласточке висел. Два дня! Иголки в ногти заколачивали, до костяшек. Во всех пальцах у меня были иголки. Сутки я там у них в петле простоял. На шее петля и на носочках стоишь. Опустишься - душит. Я бы задушился, но нельзя по исламу. Обе челюсти у меня сломаны, череп весь поломан - топтали они мне голову. Кого притащат в камеру - не знаешь, доживет до утра человек или нет. Каждый день там зубов по пятьдесят выметали. Все камеры в крови. Оттуда почти никто живой не вернулся.

- Как это место называлось?
- Чернокозово. Там людей по всякому пытали. Зубы мне напильником терли - вон, нету зубов. (Все зубы у Салмана и правда железные.) Током пытали - это "звонок другу" называется. "За круглым столом" - прибивают твой язык к столу и гоняют вокруг него. Обежишь круг - они дальше язык вытаскивают и еще один гвозь забивают. В задницу пластиковую трубку забивают - и потом туда колючую проволку пускает. И крутит, чтобы она в кишки зашла - а потом вытаскивает кишки. Это "новогодняя елка" называлось. А племяннику моему вырезали елочку на спине и кожу сняли. Знаем, что живому, - потому, что у мертвого кровь не идет. Язык отрезали по самую гортань - он кричал там, видимо, а им не нравилось.

- Что же это за люди были? У него же самого мать есть, дети...
- Да он этого не помнит. У него одно: вы Ваню убили, Саню... Яма там, метра три, туда воды налита насосом - и стоишь в воде. Сверху решетка. Я трое суток простоял, зимой. Они сверху ссут, харкают: "Ну что, живой еще?" Били, били, но я под конец уже боли не чувствовал. Они мне и контрольный в голову сделали - вот здесь через затылок прошло. Сначала в коленку выстрелили - проверить, что умер, - я не шелохнулся там, наверно - потом в голову. Я и по документам мертвый считаюсь. Мой труп родственники выкупили, за шесть тысяч долларов. Братья выяснили, куда нас отвезли, деньги быстро собрали, приехали, выкупили тело. Привезли домой, обмыли, завернули в саван, понесли хоронить. И на кладбище я дернулся. У меня во рту, в носу вата была - я видимо, дышать не мог. Они смотрят: шевельнулся, развернули, а у меня сердце бьется. А проверяли, что мертвый.

Увезли в Казахстан, год там лечился, потом вернулся. А в дом наш бомба попала, два пацана и две девки убило, от первой жены детей. Тесть с тещей отошли куда-то, а они дома были. И прямо в дом глубинная бомба попала, ничего не осталось. Такие вот кусочки (Салман показывает пальцами пятак) - я собирал, собирал, плошку насобирал, похоронил. Продал все: еще дом, скот, все - и купил оружия. Много, всем братьям. И пошел воевать. И в первую войну воевал, и вторую.

- Что делал?
- Да все. Спускаемся, колонну атакуем, отходим. У чеченцев регулярной армии не было, маленькие отряды, пять, десять человек. И мы колонну держим, представляешь? Нас десять - их пятьсот. В село зайдут - мы первую и последнюю машину подобьем - все, они встали. Я во всех сражениях был. В Комсомольском был с Гелаевым. Нам он не начальник, мы сами по себе, но зовут - мы идем помогать. Допустим, транспорту дорогу закроем, который снаряды кому-то везет: они там все отстреляют - и готовы. Или огонь на себя отвлечем. Или между русскими вклинимся, начнем стрелять - они давай друг по другу лупить. Они-то не помогали они друг другу: зовут-зовут - никто не идет. Везде был, кроме Буденновска. Туда я не поехал, это уже не моя территория.

Я не с русскими воевал. Мы с контрактниками воевали, с фсбшниками. Я сам видел, как они над солдатами издеваются. В лагере их бить нас заставляли. Тот отказывается, они ему: "не сделаешь с ним - мы с тобой так же сделаем." А солдаты эти - они идут по лесу цепочкой, прочесывают - легко можно убить. Ребята говорят: "Щас мы их". Я говорю: "Я по ним стрелять не буду, вы как хотите." Вышел, свистнул. Они стоят, дрожат. Жара, а они вот так трясутся. У меня борода во какая, страшно. Грязные, все во вшах! Кальсоны снимает - они шевелятся, правду говорю. Портянки каменные, ногти на ногах вот такие, вниз загибаются. Отвел их на ручей помыться, дал бритвы, чтобы побрили себе все, одел в чистое, покормил. Мы там как раз барана сварили, голнышт сделали, бульон с черемшой. Я хлеб в бульон макаю, показываю им, как есть. "Вкусно? Вот расскажете." Отвезли в Ингушетию, отдали матерям. Ни денег не взяли, ничего - пусть лучше дома расскажут. У нас нет такого, чтобы пытать человека, по Корану нельзя это. Должен убить - убей, но не издевайся. Ты на Газават вышел, на пути Аллаха. Это не обязательно война: если бедному помогаешь, больному - это тоже Газават, на нем нельзя с дурными мыслями. Хотя, конечно, как начинаешь воевать - адреналин, как бешеный бык становишься, еще, еще, тах, тах.

А этот сука Тракторист, который пленных резал, гад - одного солдата режет, другой на это глядит. Мы тогда договорились: если кому этот Тракторист встретится, убьем его. Но его в Алдах взяли, он побрился, бороду сбрил, с беженцами выходил, скромный такой. Его узнали, сейчас у вас в тюрьме сидит. Сколько ему дали? 
- Пожизненно, вроде.
- Правильно. 
- А Басаева видел?
- Конечно видел, из Грозного вместе выходили. Он коридор купил за три миллиона. Хаттаб ему говорил: это ловушка наверное, лучше в обход. А он думал: так прямо к горам выйдем. Ему заминированное поле продали. А еще говорил: "Раненых не берем!" Ему когда ступню оторвало, его на сани посадили, я говорю: "Ну что, не берем раненых?" Ты кому-нибудь другому такое приказывай. Кто свою родню оставит?

- А как выходили?
- Один пробегает метров пять, ложится - следующий бежит, тоже ложится, так один за другим. Кто взорвался - взорвался, кто нет - дальше бежит.
- Ты долго воевал?
- До 2006 года.
- Все время в лесу?
- А я и до войны в лесу жил. С овцами же всегда, в горах. В землянке-то лучше даже, знаешь как тепло, печка горит.

- А дым?
- Так на то ночь есть. Ночью по сопкам-то они боятся летать. Я был бы моложе - и по сей день бы в лесу был. Но решили - и всей семьей выехали. Некоторые из наших к Кадырову перешли, а мы выехали. Я сначала в Белоруссию, оттуда по лесу перешел в Литву, а там в Польшу.
- Там границы не охранят что ли?
- Охраняют, но у меня же карта есть. В Литве меня брат ждал, он еще раньше выехал, дальше вместе перешли. В Польше сдался властям.

- И как тут?
- Нормально, только жен моих всех раскидало, кого куда. Загс-то у меня с первой только, по документам, мы не одна семья. Кого где приняли: одна в Германии, другая в Бельгии, третья в Норвегии, четвертая в Польше. Я, видишь, круиз совершаю.
- Зачем тебе четыре жены?
- Так чтобы детей больше было, одной трудно столько рожать.

- А зачем много детей?
- Если семья большая, она себя защитить может. Если бы не братья, я бы сейчас в общей яме лежал. Нас вот здесь человек пятьдесят - родные, двоюродные, это для нас одинаково. Если что - позвонишь, сразу поедут, со всей Европы. Надо помогать друг другу: если у кото-то проблемы, денег нет, надо помочь. У нас всегда так было: если человек женился, надо ему дом вместе построить, дать - кто баранов, кто телку - чтобы он постепенно-постепенно поднялся. Теще надо подарки дарить, чтобы она чувствовала, как мы ее уважаем, любим. Тогда семья сильная будет. Тогда я смогу сыновьям своим сказать: ты этой дорогой иди, ты этой. Девками я не распоряжаюсь: они замуж выйдут, у них свой хозяин.
- А жены не против?
- Нет, никаких проблем. Раньше же все под одной крышей жили. Хорошие отношения, в гости друг к другу ездим.
- А где ты тут рыбачишь?
- На Висле, на прудах. В Европе рыбалка везде хорошая.

- А в Чечню не собираешься?
- Конечно, собираюсь. Но сейчас в селе жить не дадут. Придут менты, заберут, скажут: ты кормишь боевиков. Скажешь "не кормлю" они же не поверят, будут пытать. В горах сейчас людей никого не осталось. Пока хоть один человек с оружием бегает, они нам жить не дадут. Эх, поехали бы, Саня, с тобой, картошки бы в мундире сейчас поели...
- Ну, иншалла, поедим еще.
- Ты муслим что ли?
- Нет, но это не важно, бог один.
- Нет, важно. Вы верите, что Иисус бог, а мы верим, что Всевышний Аллах. А Иисус - человек, через него Аллах говорил. Такие люди были специальные. Там не просто так все делалось: мазхабы собирались, вот как мы с тобой сидим - они тоже собирались - Иса, Муса, Мухаммад - решали, как что людям сказать...

- А кто сейчас по горам бегает? Молодежь?
- У кого-то отца убили, у кого-то брата. За интересом туда никто не идет, только отомстить. Если мой сын скажет "я хочу в лес", я его останавливать не буду.
- Так убьют ведь.
- Так и так умрешь. Пусть хоть люди скажут: "хороший был, достойный." Аллах сто пятьдесят тысяч лет назад про каждого из нас все решил - что ты сегодня покушаешь и когда в туалет пойдешь. Сто пятьдесят тысяч лет назад!

- Ты говорил, кто-то из ваших перешел к кадыровцам?
- Да, в основном, чтобы про родственников что-то выяснить, разыскать. Они по двести тысяч платили, чтобы туда попасть. Потом многие ушли, а кто-то остался. Но ты не бойся, когда надо будет, мы с ними за день разберемся. Каждая семья знает, кто их сына убил. Мы того, кто племяннику елочку вырезал, нашли - все, нету его. Рамзан сейчас всех помириться заставил. Они как бы мирятся "ради Аллаха и Рамзана" - но это ерунда. Если сказали "Мы вас прощаем ради Аллаха" - значит, так и есть. А если "ради Рамзана" - это значит, пока Рамзан живой. А как начнется третья война - все выйдут. Там оружия полно, у каждого закопано.

- Салман, ну зачем же война-то? Опять же людей поубивают, да и все.
- А те что, зря погибли? Дома, скот - я не считаю, дом построить новый можно. А люди-то? Конечно, будем воевать.

Пытаюсь спросить про автобус. Одна за другой две польки раздраженно отмахиваются - мы русские мигранты с баулами. (Вообще, поляки - наши братья, загруженные, no nice at all. Удивительно похожий народ, прямо как в зеркале себя увидел.) Наконец спрашиваю у юной парочки - они тоже шарахаются, потом, сообразив, что я спрашиваю по-английски, вежливо объясняют.
- Говеный тут народец. Пока по морде не дашь, не понимают. А как дашь - полиция, проблемы...
- Ну слушай, они же вас приняли.
- Да не они приняли, а начальство им сказало. Сами они письма пишут, что выселить нас надо.

Тут наконец подъезжает наш автобус, мы хватаем баулы, вскакиваем в него, счастливые отъезжаем - и понимаем, что удочки-то мы забыли.

На фотке - крутое граффити в Варшаве