7 глава. ПЕРВЫЙ РАУНД. ПЕРВЫЕ ЖЕРТВЫ.

                 7 глава. ПЕРВЫЙ  РАУНД. ПЕРВЫЕ ЖЕРТВЫ.

   Небо бурело. Палящее солнце, выжигая в каменном городе остатки кислородного запаса, нагнетало  раскаленный воздух, от которого у провинциалки скрипели и стекленели глаза, и она воспринимала окружающее в переломленном свете. Город сжимал кольцо. Студентка  надеялась прорвать его за счёт полторы тысячи баксов, оставленных на хранение лифтёрши. Вечером она обрыскала рынок, над которым кружили тюбетейка, казенная фуражка и безмерные шаровары. Провинциалка еще не успела полностью обрасти городской слизистой накипью: как же хохол без шаровар в столичном городе? тут же по три мента в засаде за каждым углом!

   Она побывала в домоуправлении. В замшевелых, обдёрганных  коридорах и комнатках гуляла весёлая одинокая пустота, отщёлкивая уличные звуки и обживаясь паутиной. В подвале, очищенным от отливающих белизной купальных «корыт» и усидчивых унитазов,  по - сиротски скрестив ноги, сидел сторож. Старые обиды были забыты, сторож даже поприветствовал её скрещенными  ногами и рассказал, что от милиции он откупился пожарным инвентарём, что сейчас  в большом спросе багры и пожарные топоры, и не могла бы студентка разжиться…

- Я что тебе пожарный щит, - бросила провинциалка, - где лифтёрша?

- Продали, - вздохнул сторож, - вместе с лифтом.

   Он поднялся в воздух со скрещёнными ногами, как йог, имитирующий левитацию, на безопасное расстояние от студентки.

- Так, - процедила она, не ожидавшая такой нечестной оплеухи. – Организованная домоуправская преступность. Да ты приземлись – не трону. Где главный? 

- Паскуда, - горько пожаловался бывший хозяин раскладушки на домоуправа. - На два бакса нагрел. Раскладушку упёр. Я даже к Фемиде обращался.

   Фемида оказалась еще большей паскудой. В её недрах исчезли даже героические занюханные порохом армейские галифе.

- Не пржывай,  сейчас мода не на галифе, а на экстрим бикини.

- Что это  такое, - спросил сторож, облизывая её взглядом.

   Студентка популярно объяснила, что экстрим бикини это такое шмотье, которое закрывает от породистых мужиков  непородистые женские дробности.

- А ты почему не в экстриме?

   Оказалось, что у студентки не городские, а провинциальные дробности, и  ни каким экстремальным шмотьём их не закроешь.

   За три дня она обследовала город, передвигаясь на собственных подошвах. Каменный переход возле метро, раньше умиравший от безделья и скуки, был забит крупногабаритными  киосками, похожими на цыганские кибитки, прилавки которых ломились от блестящих цацок, из- за которых дралась толпа, растянувшаяся на весь переход, словно гигантский удав. Она жадно поглощала всё блестящее. Глаза разъезжались от алмазных подвесок, которые были не алмазными, а стеклянными, золотых цепочек, покрашенных  золотистой краской, звонкого хрусталя, который звенел не тогда, когда его награждали легким щелчком, а увесистым молотком. Изобилие таращилось из всех углов, заманивая горожан, и они, нагрузившись стеклянным, железным ломом, утаскивали его домой, наполняя свои однокомнатные и двухкомнатные обители всем сверкающим. На месте человека из легенды остались мелкие заострённые, похожие на занозы, щепки от протеза, которыми торговала бойка старушка  с проржавевшим лицом, называя их  французскими  зубочистками.

- Пилим бабки, - бросила провинциалка.

- Что приказали пилить, то и пилю, - отбрила  бабушка. – Из Берлина вчера привезли. Свежие.

   Возле метро, которое поглощало и выплевывало на дышащие жаром тротуары и площади   пепельных от жары горожан, провинциалка  встретила пятнистого. Дог заложил в золотовалютный ломбард хозяина. И при виде её сказал: "Здрасьте".

- Научился говорить?  - удивилась провинциалка.

   Дог поскреб лапой в затылке.

- Надо еще научиться думать, - ответил он.

   Студентка побывала в студенческом общежитии возле озера. В его водах отражался кроватный металлолом. Бывший комендант был с зазеленевшим лицом, на котором густо прорастали бледно – розовые пупырышки, так что издали лицо казалось растительным, с упавшим до заикающегося шепота голосом и с одними стальными дужками без дымчатых стёкол.

   Из горестного шепота на ушко провинциалка выловила, что месяц назад  в общежитие ввинтился иностранный хлыщ в зашнурованных остроносых туфлях из крокодиловой  кожи с зеркальными треугольными застёжками, с неясным, креативным  лицом. С хорошим распетым  голосом, приличными не русскими манерами и с заграничным чемоданом, обклеенным люфтганзовскими картинками, на резиновых колёсиках: не на спине тащить, а бери за ручку и кати. Вывалил кучу белоснежных фирменных фишек, засеянных факсами и телефонами, ну, дёрнули «Парламент» за открытие совместного вафельно - шерстяного  предприятия, а утром из чемодана повалили полчища моли, ну, понимаешь: за месяц сожрали все одеяла и полотенца. Один чемодан остался. Переживаю, как бы…

- Не пржывай, - бросила студентка, - сейчас безчемоданных сажают, а с чемоданами нет.

   Студентка побывала в телеграфном агентстве и отбила плачущую  телеграмму в родные пенаты. Родные отогнали бумажного гонца "в матушку".

- Так и у меня, -  бросила зарёванная  телеграфистка с огненными губами, которые даже слегка дымились, когда она облизывала их.  - Спасаюсь только сериалами.

- Чем? 

- Да ты что? - всхлипнула телеграфистка. - Не русская?

   Она вытащила из кассового аппарата  двадцать томов сериала. Обложки сериала были в красно-кровавых красках. Студентка отколупнула краску и наткнулась на женщину.

- Ох и страдает она, - заголосила  телеграфистка. – Мучается Мария от любви.

- По её роже не видно.

   Провинциалка  перелистала сериал. Мария действительно мучилась. Только под рукой автора.

- Ох и страдает, - голосила телеграфистка. – Живёт в Бразилии, - она сместила географические широты, - а страдает, как в России.

   Она зацепила такую длинную фразу о страдании и тащила ее до тех пор, пока не запахло потом. Сюжет был так закручен, что закрутил и ее до отчаянного шага.

- Шлепнуть мучителя Марии? - спросила провинциалка.

   Телеграфистка была готова шлепнуть скотину - автора.

- За то, что женщину замучил?

   Скотина - автор замучил любительницу сериала. Он отказывался писать двадцать первый том.

- Наверное, мало бабок платят.

- Да я за двадцать первый том телеграфную станцию продам, - отрезала телеграфистка. - И хрен кто меня остановит.

- Так, - констатировала студентка. – За бразильскую Марию продашь телеграфное агентство, а за отечественную Машку сколько дашь?

- Ты вначале напиши, да так, чтоб там было женское – мужское слияние,  любовь,  - телеграфистка была настроена лирично и напористо, – даже в точках и запятых, и никаких пауз. «Аликапс»! – торжественно сказала она.

- А что такое «Аликапс»?

- Враг любовных  пауз. Издай Машку. Без присутствия товара я не торгуюсь.

   По дороге студентка зашла в аптеку. Вместо измученного валерьянкой хранителя мер и весов за прилавком сидела хранительница с такими наростами на груди, что мужчин пробивала дрожь, и они делали по два, три захода в очередь за лекарствами. Она натягивала на руку "одежду", которую мужчины натягивают на свою мужскую мощь, внимательно рассматривала ее через лупу на свет и сортировала в две кучи. С одной кучи она сдавала даже пылинки. Эту кучу присылали из - за границы. Другую -  она получала от халявщиков. Халявщиками были соотечественники.

- Почему? - поинтересовалась студентка.

- Да ты посмотри, - возмущенно ответила аптекарша. - Те делают даже детские. А наши штампуют одного размера. Еще и с дырочками.

   Дырочки в эпоху бизнеса были недопустимой роскошью. Из-за них влетела пятиклашка аптекарши.

- Гордись и радуйся, - бросила студентка, - Твою дочку занесут в книгу «Рекордов Гиннесса».

    Она  попросила снотворного.

   Хозяйка и орел при ее появлении тревожно проимпульсировали, что через неделю могут быть похороны.

- Спать, - приказала она.

   Студентка  затарила в чайник пригоршню седуксена. Хозяйка и орел свалились после первого глотка.

   Месяц бывшая актриса и орел спали в обнимку. В полдень следующего месяца провинциалка разбудила хозяйку и двуглавого.

Они тревожно уставились на нее. Студентка была похожа на чернильную кляксу.

- Капец, - прошептал орел.

- Сбрей бороду, - сказала студентка, - а то не узнают.

   Она загрузила рюкзак на спину. Хозяйка почувствовала себя совсем худо.

- Милостыню пойдем просить?

- Бери орла.  И показывай ему эпоху бизнеса.

   От эпохи бизнеса орел совсем пал духом.

- Какая же дубина до этого довела? - шептал он.

   Провинциалка эту дубину еще не знала. Она тащила рюкзак, похожий на горб. Профессор истории при её появлении  закрыл лоб. Лоб был пропахан клювом. Отметину орла он выдавал за учёную трещину от титанического труда над монументальной энциклопедией "Как заработать бабки?", на которой споткнулась хозяйка. Историк был в исторической одежде. Эпоха бизнеса содрала с профессора все, что можно было содрать.

- Как чувствует себя особа? - спросил он и погладил рюкзак. - Не скучает?

- Скучает, - ответила студентка.

   Орел хотел развеять скуку с профессором и ректором. Профессор попытался улизнуть, сославшись на свой вид, в котором было неудобно появляться перед особой.

- У Вас неправильное мышление, отсутствует логика, и нет доказательных фактов, - сказала студентка. – Преподаете историю, а в доисторическом виде не хотите появляться. Студенты верят только  голым фактам.

   Кавалькада во главе с провинциалкой двинулась по лестнице. По ее бокам стояли статуи в мундирах с крестами на груди, лентами... Они вернулись из прошлого. Профессор тайком орудовал  у подножия статуй. Они сырели от профессорских брызг, мерзли, но возвращаться в прошлое не хотели. Эпоха бизнеса обрушила свою лапу и на высшую сферу образования. В мраморном гиганте зияли дыры. Дорогой камень исчезал в неизвестном направлении. Лапа бизнеса прошлась и по обладателям будущих дипломов. Студенты были похожи на привидения. Достала младших и старших преподавателей, превратив их в пыль привидений. Не смягчила свой удар даже на вахтере. Он продал свой войлочный стул, с которого восемьдесят лет взирал на свет божий.

- Это кто же? - шептал орел, тревожно импульсируя по обитателям института. - Дети той же дубины?

- Завяжи ему глаза, - сказала студентка хозяйке, - а то в истерику ударится.

   В институте все еще была видна работа орла после битвы с историком. Ее волна докатилась и в приемную. Хранительница ключей и печатей ректора затыкала щели париком. На стене, где висели портреты, остались одни гвозди. На гвоздях болтались ключи. Студентка  взяла дверь на себя. Орел тревожно проимпульсровал - за дверью неожиданность. Провинциалка вошла ураганом и наткнулась на раскладушку. На ней спал комендант общежития. Над раскладушкой висела карта. На ней шла битва. В сердца городов впивались флажки. Они падали, когда бывший комендант выдавал храп. Флажков под раскладушкой становилось все больше, а городов на карте все меньше.

- Так, - констатировала студентка. - Новый ректор.

- Новый, - прожурчала секретарша. - Пришли - спит. Не будить же.

   Следы бывшего ректора терялись в пенсионном фонде. Орел проимпульсировал - секретарша врет. Бывшего администратора подставила не пенсия, а хранительница ключей и печатей. И почтальоны. Они перестали носить ему почту. Расшифровывать импульсы орла о судьбе бывшего ректора студентка не стала. Загадок и так было много.

- Разбудить, - приказала она.

- Пробовали, - ответила секретарша. - Не получается.

   Орел снова просигнализировал - врет. Провинциалка посмотрела на профессора. Историк запустил в ход губы и приблизил их к ушам ректора.

- Ну что Вы? - с упреком сказала студентка. - Шепчете. В эпоху бизнеса. Хук слева.

- Понял, - сказал историк.

   Бывший комендант от левого хука только сильнее подмял под себя раскладушку и выдал храп, от которого тревожно заработали заатлантические радары.

- Так, - констатировала провинциалка. – Стара эпоха в нокауте. Хук справа. – Она вырабатывала свой словесный стиль. – Новая на ринге. Первые жертвы: войлочный стул с вахтёром. Ну, это хрен с ним. Войлок, стулья и вахтёров  мы умеем делать. – Она сурово посмотрела на секретаршу. – Сексуальная жертва. А историк, ректор. Это же воспитатели! Пошли домой, - бросила она хозяйке.

- А зачем мы сюда тащились? – возмутилась хозяйка. – За жертвами или за бабками?

- Драться. Ты умеешь драться?

- Я артистка, - вскинулась хозяйка. – Я в Александринском театре императриц играла. Моё призвание сцена.

- Это, конечно, хорошо, что ты артистка, что цариц в Александринском играла, но александринскую сцену  придётся сменить на ринг. Будем учиться драться. Иначе нас завалят, как ректора.

   На следующий день студентка, помня телеграфистку, засела за написание суперсерила. Сначала она погрузилась в монументальную энциклопедию профессора "Как заработать бабки?", споткнулась, как и бывшая артистка, на последнем томе  и окунулась в мир бизнеса. Она постигала его основы с упорством хищника, преследующего свою жертву, Пробный шар, запущенный провинциалкой, попал в книжного бизнесмена в подвале. Возле подвала шатались крепколобые, бугристые  молодцы с ошкуренными головами. Они были выращены эпохой бизнеса.

- А какие бабки у вас получает автор? - спросила она.

   Молодцы не знали человека с фамилией "Автор".

- Это не фамилия!

- Поменьше гавкай!

   Молодцы повели студентку по подвальным книжным  лабиринтам с застоявшимся заплесневелым воздухом, от которого хлюпали легкие, с паутиной ржавых, продырявленных труб, из которых сочилась вода, собираясь в грязные лужи на рванном, облохматившемся линолеуме. Лужи чавкали и, как казалось провинциалке, даже квакали, что навело её на естественный вопрос: у вас тут книжный или лягушачий бизнес? Пройдя километра полтора, согнувшись под низкими бетонными потолками, которые ежесекундно накрывали студентку  увесистыми кусками обваливающейся штукатурки, воткнулись в железную дверь. Тяжело и натужно скрипнув, дверь пропустила её в огромное, размером со стадион помещение. Ярко отсвечивали лампы, бросая жгучий свет на перевязанные белыми жгутами серые пачки книг на  понтонах, которые  до потолка загружали помещение. Одну стену полностью  занимал деревянная, коричневая витрина. Она была уставлена разноформатными книгами: маленькими со спичечный коробок и книгами – великанами размером с уличный плакат; тонкими, как в ученическую тетрадку и толстыми в амбарную книгу, с блестящими, яркими обложками, разрисованными всеми цветами радуги, над которыми светились золотистые буквы. Провинциалка не могла сдвинуться с места. Сказки, которые она не читала и даже не знала об их существовании. Сказки, которые она читала, но  в блёклых, гаснувших обложках, отпечатанных на тонкой, серой, просвечивающейся  бумаге. Сказки, о которых она слышала, но ни разу не видела их в книгах. Она прошла вдоль всей переливающейся лучистым светом витрины, осторожно ощупывая книги, чтобы убедиться, что это не сон, не иллюзия, не фантазия, вынырнувшие из тёмных подвальных лабиринтов.

- Сказки, - выдохнула она.

- Какие, мать твою,  сказки. Бабки это.

   Книжный бизнесмен работал на конвейере. Он загружал книги на ленту. Лента выплевывала их через подвальное окно прямо на лотки. Бизнесмен отращивал золотую  бороду, которая после разговора со студенткой выросла на сто сантиметров, и брил массивные брови. Диалог должен был оказаться коротким. На каждой секунде простоя конвейера бизнесмен терял десять тысяч бабок.

- Первое правило книжного бизнеса, - бросил он. - Книгу нужно уметь затаривать.

   Бизнесмен вызвал человека с малярной кистью.

- Мазни!

   Человек с кистью мазнул по рукописи студентки. Рукопись оказалась затаренной в кроваво – красную  краску и стала твердой, как подошва солдатского сапога.

- Наши покупательницы, - объяснил он, - не любят мягкого тома. Они любят сериалы в супертвердом томе. - Его рука прошлась по мужскому механизму под джинсами. Борода выросла на сто сантиметров. – Твой супер сериал не подходит. Он в мягком томе. Пиши новый. Я издам.

   На суперсериал борода отреагировала попыткой уменьшить свой рост и зацепилась за ленту. Лента тормознулась.

- Ты что, сука! - гаркнул бизнесмен. - Я же бабки теряю.

   От окрика "Сука" уложила бизнесмена на себя, подбросила, как бы соизмеряя свои силы и его тяжесть, и выплюнула в окно на молодцов, собиравших дань с лотков. Молодцы рухнули, словно напоролись на камень из пращи.

   Ещё месяц  студентка угрохала на суперсериал в твёрдом томе и поняла, что из провинциального словарного запаса сериал не вытянешь.