Игорь Яковенко: то, что творят федеральные телеканалы, подпадает под «Нюрнберг»

На модерации Отложенный

Игорь Яковенко: то, что творят федеральные телеканалы, подпадает под «Нюрнберг»    Июнь 19, 2014

Как мы уже писали — в Москве создан независимый профсоюз «Журналистская Солидарность», который, по словам его организаторов будет  объединять журналистов, не готовых участвовать в информационном обслуживании государства. Корреспондент Русского Монитора побеседовал с одним из его создателей, журналистом Игорем Яковенко.

Игорь, как вы можете охарактеризовать ситуацию в российской журналистике?

К сожалению, сегодня российской журналистики осталось очень мало. На протяжении последних пятнадцати лет пространство российской журналистики сокращалось, и в крупных СМИ ее практически не осталось. Этот процесс начался с убийства НТВ, дальше можно выделить еще несколько этапов, и на сегодняшний момент ее почти нет.

Журналистика частично ушла в Интернет, в блогосферу, частично просто исчезла. И с этим как раз связано то, что мы сегодня создали наш профсоюз «Журналистская солидарность». Очень серьезный этап наступил, когда начались события на Майдане и позже – в Крыму, на Донбассе. Надо понимать, что это война, которую ведет Россия, и ведет она ее прежде всего своими «информационными войсками». Я считаю, что российские телеканалы – главные организаторы этой войны. Безусловно, средства массовой информации России стали смертельно опасными как для соседних стран, так и для своей страны.

Каковы перспективы?

В какой-то степени это зависит от нас, ведь перспективы определяет не кто-то со стороны, не марсиане, мы способны на них повлиять. Наиболее вероятный, инерционный сценарий – это дальнейшая фашизация нашей страны, которая закономерно приведет ее к краху и обрушению. Дальше дело может дойти до международного трибунала. Причем не только над политическим или военным руководством, но и в значительной степени над журналистами. Ведь то, что сейчас творят федеральные телеканалы, несомненно подпадает под какой-то новый «Нюрнберг».

В этой связи логичен вопрос – как мы должны относиться к тем сотрудникам российских официальных СМИ, которые фактически находясь в рядах одной из сторон конфликта, «освещают» его, мягко говоря, предвзято? Можно ли их считать журналистами?

Конечно же, нельзя. Это не журналисты, это пропагандисты, сотрудники информационных войск Путина, информационные боевики, если хотите. Только так их и можно называть. Я искренне сочувствую близким убитых два дня назад под Луганском корреспондентов ВГТРК. Но, по моему мнению, этих людей убили не артиллерийские снаряды. Виновник их гибели сидит на 5-й улице Ямского Поля, дом 19, это человек по фамилии Добродеев. Это он послал их к боевикам в качестве операторов или наводчиков информационного оружия. По моему мнению, он – преступник, который несет ответственность за гибель этих людей. Это что-то из разряда Ганса Фриче с его Der Sturmer, другими пропагандистами Третьего Рейха, которых судили в Нюрнберге.

Поэтому, как уже говорил выше, боюсь, что если события продолжат развиваться и дальше в рамках этой парадигмы, то международным трибуналом все в конечном итоге и завершится. Что касается других, более оптимистичных сценариев, то мы создали наш профсоюз именно для того, чтобы попытаться повлиять на ход событий, чтобы сделать все что в наших силах, ситуация развивалась в другом, менее драматичном направлении. Чтобы появилась та точка кристаллизации, вокруг которой собирались бы люди, которые хотят заниматься журналистикой, но сложившаяся система не дает им такой возможности. Таких людей в стране довольно много. На сегодняшней пресс-конференции я называл цифры: в настоящий момент в стране насчитывается примерно 400 000 человек, которые формально являются журналистами. Из них как минимум 10 процентов журналистами являются. Это большой ресурс.

Перед нами сейчас разворачивается процесс, который можно охарактеризовать как закручивание спирали молчания: если все вокруг занимаются пропагандой и враньем, то быть журналистом становится неприлично. Есть ощущение того, что ты – белая ворона. А если мы создаем работоспособное сообщество, и выясняется, что нас на самом деле не так уж и мало, то мы сможем начать раскручивать эту спираль молчания в обратную сторону. Если нам это удастся, то мы почувствуем, что мы есть, нас много, мы можем повлиять на ситуацию в стране.

Мы видим, что государство занято планомерным наступлением на СМИ, на блогосферу, на свободу слова в Интернете: блокируются сайты, принимаются новые драконовские законы. Не получится ли так, что честные журналисты есть, а средств донести свою позицию до аудитории у них нет?

Да, действительно, ситуация непростая. Однако, несмотря на то, что в настоящий момент власть заблокирована ведущие оппозиционные ресурсы, такие как Ежедневный журнал, Каспаров.ру, Грани и т.д., они продолжают работать. И что интересно – их посещаемость не сильно снизилась. Более того, у огромного количества людей появился дополнительный стимул заходить на Ежедневный Журнал, на Каспаров.ру, на другие площадки. Люди заходят туда с помощью TOR, анонимайзеров, Opera Turbo и т.д. – существуют десятки способов обойти все эти блокировки. Это очень важный показатель – все заблокированные СМИ живут и не собираются умирать. Конечно, в случае, если власти поставят цель полностью задавить свободу слова в стране, они смогут это сделать. Но для этого нужно перейти к следующему уровню противостояния: начать всех сажать, закрыть Интернет, закрыть границы, то есть двигаться к какому-то северокорейскому варианту, минуя даже китайский.

Такой вариант невозможен?

Теоретически возможен. Но он связан с очень серьезными издержками для страны и для ее руководства. У меня нет уверенности, что Путин готов на это пойти, хотя, на мой взгляд, в нашей стране происходит сползание к фашистской диктатуре. Однако есть принципиальное различие между российским режимом и его руководством – и тем, что представляет собой настоящее тоталитарное государство. Различие одно: в основе всех тоталитарных диктатур ХХ века лежала мощная идеология, мощная система ценностей – античеловеческих ценностей, ужасных ценностей, людоедских ценностей, но, тем не менее, ради этих ценностей люди шли на смерть. Скажите мне, пожалуйста, какие ценности являются базовыми у правящего класса Российской Федерации? Кроме того, что все они хотят хорошо жить, больше ничего нет. У них нет ничего, ради чего можно было бы пойти на смерть. Поэтому я думаю, что ни Путин, ни его окружение не пойдут на какие-то крайние шаги, которые влекут за собой уже смертельные риски. А установление на одной седьмой части суши жесткого репрессивного тоталитарного режима – это смертельный риск, который усугубляется тем, что он должен быть связан с агрессией вовне.

По факту эта агрессия уже есть…

Она есть, но пока все-таки в ограниченных формах. Хотя надо понимать, что подобные процессы способны самораскручиваться. И в этом главную опасность представляют собой российские СМИ. Потому что перед нами – передовой отряд, который сегодня, как это ни парадоксально, тянет за собой политику, а не наоборот. СМИ разжигают психоз и ненависть, отравляя сознание граждан, давят на политику. Совершенно очевидно, что Путину сейчас очень хотелось бы вылезти из Украины, но как он это может сделать, когда по всем каналам зомбируется население, когда сознательно дегуманизируются украинцы, которые вдруг все поголовно стали фашистами, убивающими русских детей. Поэтому главная проблема сегодняшней России – это, конечно, СМИ, это отсутствие доступа людей к объективной информации, это всеподавляющая промывка мозгов. Поэтому мы сегодня собрались вместе, чтобы дать возможность честным журналистам вместе противостоять девятому валу пропаганды и лжи. Это надо было делать еще 20 лет назад, но, к сожалению, никто тогда не мог себе представить, что сегодня мы будем жить вот так. Но лучше поздно, чем никогда, ведь то, что происходит сейчас, опасно для каждого из нас, опасно для страны, опасно для мира, в конце концов.

Я сознаю, что шансов на успех у нас не так много. Но мне очень не хочется, если все-таки со страной произойдет то, о чем я говорил в начале интервью, винить себя в том, что я мог попытаться что-то сделать, но не сделал.