Город Гродно, высота три тысячи! Свидетельства тех, кто прошёл фронтовыми дорогами

Иван Комаров:

30 мая. Ночной тренировочный полет.

Под нами идут танки, моторизованные части, пехота. Идут к границе. Это все настораживало нас. Очень многие говорят, что наши не знали, не догадывались, что готовится война. Я, конечно, был рядовым летчиком, хоть и старшим, ведомым командира эскадрильи своей, и то догадывался о том, что вот-вот что-то начнется. Перед самой войной мы знали, чувствовали, что война приближается. Особенно последние месяцы. Мы ночью летали и видели, как части подходят к границе. Немецкие самолеты заходили на нашу территорию, а нам запрещали сбивать их. Они уходили безнаказанно.

Командование, наверное, знало об этом. Во всяком случае, на нашем направлении. Но пакты, принятые накануне войны, соглашения вводили в заблуждение.

20 июня, в пятницу, наша эскадрилья со своего полевого аэродрома перелетела на аэродром Лида. Это несколько в тыл, ближе к Минску. Задача: в субботу рано утром 9 самолетов должны произвести учебный налет на колонну моторизованной пехоты, которая подходила к нашей границе.

Мне было 22 года. Я уже окончил летное училище в Чугуеве под Харьковом и был в строевой части, имел определенный опыт полуторагодичной подготовки. Уже и ночью летали мы на истребителях "Чайка". Базировался наш полк, дивизия, штаб дивизии в г. Лида Белорусской ССР. Аэродром наш был в городе Скидель в двадцати км от города Гродно.

21 июня, в субботу, мы выполнили задание, а вечером перелетели снова на свой аэродром. Летний.

Уже неделю мы готовились к открытию летнего лагеря. Тогда это модно было. С переходом в летние лагеря в воинские части приглашали представителей общественности, строили трибуну, звали духовой оркестр. Такое торжество должно было быть и у нас в воскресенье в 12 часов. Легли спать.

22 июня. Около трех часов, точно не могу сказать, но рано утром – тревога. Палатки наши стояли рядом с самолетами, почти у хвоста. Выбежали. Возмущаемся:

– Кому это надо? Воскресенье, день открытия лагерей и – тревога.

Командир эскадрильи побежал на командный пункт. Также бегом возвращается и кричит:

– Комаров, в самолет, за мной! Город Гродно, высота три тысячи!

Радио, кстати, в самолетах тогда не было.

Он взлетел, я взлетаю. Еще было серо.

У меня не убралось шасси.

Но я знаю задание. С выпущенным шасси все равно пошел. Потому что знаю: нельзя возвращаться.

Набрал высоту 3 тысячи метров и спокойно иду на Гродно.

При подходе к нему я увидел, что вся граница в огне. Сколько хватало глаз – и вправо, и влево – граница горит.

Особенно внушительно это воспринималось на характерном изгибе в августовских лесах и г. Августов на территории Польши.

И у меня сразу мысль: это не учебная тревога.

Это начало войны.

Внизу, прямо подо мной, увидел немецкие бомбардировщики. Девятка за девяткой. Уже с нашей стороны. Шли домой.

Я потом узнал, что это они шли, отбомбившись. В частности, очевидно, по городу Минску.

А у меня еще и пулеметы не были заряжены. Я развернулся и пикировал на их боевые порядки. По мне открыли огонь.

Я вывернул. Глянул в другую сторону. Мой командир заходит и строчит из всех четырех пулеметов по этой группе.

Я быстренько зарядил свои пулеметы (а они были на одну перезарядку), и тоже развернулся и хотя издалека, но сделал свои выстрелы по этим самолетам.

На немецкую территорию мы за ними не пошли. Потому что мы еще не получали отмену приказа не пересекать границу.

Командир показал мне жестами: это война.

Мы сели на аэродром, он побежал на КП, а меня обступили летчики и начали расспрашивать. Я сразу сказал:

– Все, ребята, война.

– Та, ты не шути.

– Что это за шутки!

– Это не шутки. Механик, с пулеметами осторожно. Я уже из них стрелял. Заправляй, добавляй боекомплект. Надо быть готовым к вылету.

Не знаю, как командир, что он знал, когда взлетали, но я не знал, что война началась, пока сам не увидел границу в огне.

Первый день весь летный состав из самолетов не вылезал. Никаких боевых порядков не было, чтоб звено, эскадрилья... На перекур нельзя было отлучиться. Сидим в самолетах, только отвернулся, перекуришь... аккуратненько потянешь, механик даст. Обед приносили нам прямо в кабину.

23 июня уже более организованно летали. По парам, по звену. Но все равно организованного руководства не было. Не знали куда идти. Задания – никакого. Задачи нам никто не ставил. Связь с дивизией потеряна. Командир дивизии убит 22 утром, когда бежал по тревоге к своему самолету. Один немецкий самолет, зашел и открыл огонь. Надо же такому случиться, попал именно в командира дивизии.

Наш комполка начал командовать дивизией, а мы остались под командованием заместителя командира полка.

О радио тогда мы еще только мечтали. Работали только на видимого противника. Увидели самолет, взлетаем. А чтоб дать задание кого-то прикрывать, как потом было, или полет на разведку, – такого не было. Так провоевали второй день.

А в первый день все аэродромы были накрыты. Кроме нашего. Я объясняю это тем, что мы перелетели на него только в понедельник или во вторник. Разведка еще не успела нас засечь.

Двадцать третьего, может быть, к обеду, может, чуть позже, самолетов 12 "мессершмитт-110" под прикрытием "сто девятых" совершили налет на наш аэродром.

Воронок наделали. Самолеты наши стояли в лесу, замаскированы. Какие были открыты, получили пробоины. Но ни один не загорелся. Аэродром исковеркали основательно. Взлетать нужно было осторожно с таким расчетом, чтобы не попасть в воронку.

После этого налета командир дал команду проверить готовность самолетов.

Взлетать, перебазироваться на аэродром в Лиду. Подальше в тыл. С таким расчетом, чтоб вывести из-под удара наши самолеты.

Я подошел к своему самолету. Механик доложил, что пробит масляный бак.

– Делай деревянный чоп, забивай, и я полечу.

Взлетали по одному. В воздухе пристраивались друг к другу и летели. Я встретился с Фокиным. Показываю ему: веди ты, а он на меня показывает, мол, выходи вперед и веди.

Ну, раз так... Он позже меня пришел в полк. Считал себя моложе. Я вышел и пошел. Когда подлетаем к аэродрому Щукино, там уже наши сидят. Сел удачно. Там уже был командир третьей эскадрильи.

Это под Лидой, километрах в 10–15 не больше.

Другие разбрелись по другим аэродромам в районе Лиды.

Вот что значит отсутствие связи и руководства.

А на Щукинском аэродроме нас собралось 18 во главе с командиром третьей эскадрильи. Вечерком выставили все самолеты один к одному, крыло в крыло, хотя уже три дня отвоевали. Никому даже в голову не пришло, что завтра утром могут прилететь немцы.

Батальона, который мог бы зарядить нам самолеты, не было. Дали заявку, сказали, что завтра утром придет БЗ и заправит. Мы переночевали. Там нас, правда, покормили.

24 июня утром встали, пришли к самолетам, смотрим, все 18 самолетов целенькие, нормальные.

Бензозаправщик подошел. Начал заправлять самолеты. Вдоль линейки нашей стал и идет. Осталось заправить один или два самолета. И вот девятка "сто девятых" заходит. Увидели наш строй – и вдоль этого рядочка...

Мы успели с Фокиным отбежать метров 15 от хвоста до борозды в поле. Легли голова к голове, лицом к лицу друг к другу. Так и лежим в борозде этой. Слышим, как они ходят по нашим самолетам, строчат. Слава Богу, что нас они не заметили. Так же все спрятались. Ни один не был убит. А когда встали, видим: самолеты наши горят за исключением трех.

А раз горят, там же полно боеприпасов, начали рваться патроны. Летят куда хотят. Пришлось опять прятаться. В лес подальше. Часа полтора просидели. Идти к самолетам командир не разрешал. Что там сделаешь голыми руками?

Утихло. Годными, на которых можно взлететь и можно летать, оказались только два самолета. Командир назначил двух летчиков, дал им задание лететь в Могилев.

Остальные всем составом, человек 15, вышли на дорогу, перестрели полуторку. Развернули ее и поехали на свой аэродром. Он остался в тылу у нас. Мы знали, что там полно самолетов.

По дороге встретили военного на мотоцикле. Он говорит:

– Там уже немцы. Там танки немецкие. Аэродром уже занят. Все, там делать нечего.

Сел на мотоцикл, и дальше поехал. Там стрельба шла.

Мы развернулись и поехали в сторону Минска.

Потом я уже догадался, что мотоциклист был одним из лазутчиков, которых немцы забрасывали для организации паники.

Минск горит. Нас туда не пускают.

Командир доложил, кто мы такие.

– Вот дорога, разворачивайте на Могилев.

Выехали на эту дорогу, встретили еще своих, в частности, командира полка, который уехал командовать дивизией. А чем командовать, если 122-й полк разбит, и наш, 127-й.

И еще одна машина появилась, автобусик маленький. Добирались до Могилева.

25-го прибыли в Могилев, переночевали. Технический состав, который в Минске присоединился, оставили там, а нас, весь летный состав погрузили в теплушку и – на Москву.

31 июня или 30 даже, мы уже были в Москве.

Переночевали в казарме возле стадиона, а на следующий день нас самолетом ЛИ-2 отправили в Курск. Переучиваться на самолеты Миг.

Занимаемся в Курске. Двух летчиков уже научили, и они полетели самостоятельно. Вдруг бежит посыльной к командиру. Телеграмма. Снова тревога, сбор. В самолет и в этот же день – в Борисоглебск.

Прибыл эшелон из Монголии, привезли "Чайки", на которых мы начинали. Собрали свои самолеты, прибыли в Вязьму.

Потом был Ржев...

В сорок первом награждения были как исключение.

3 июля был первый указ о награждении, опубликованный в "Правде". В тот указ попали и два наших летчика. Мой командир звена Жуковский Сергей Яковлевич и Данилов, по-моему. Они были награждены первыми.

Период был такой, не до наград. Отступления, неудачи...

18 августа. Мне и моему товарищу поручено провести разведку, установить численность фашистских войск, их военной техники по дорогам от Ельни до Смоленска. Расстояние около 150 километров. На эту операцию требовалось не менее часа. Притом в дневное время. Вылетев из Вязьмы, мы удачно провели разведку, определили координаты скопления вражеских войск. И только начали возвращаться, как на нас ринулись несколько фашистских истребителей. Нам тогда удалось уйти. Но уже в последний момент над Ельней вражеские зенитчики попали в кабину моего самолета. Хорошо разворотило кабину. В нескольких местах ранило спину, у самой кисти раздробило кость левой руки. Начал терять силы, ориентировку. К счастью, машина не загорелась, не вышло из строя и рулевое управление. Самолет, если так можно выразиться, остался живым. Каким-то чудом я превозмог боль, выровнял самолет, вывел его из зоны вражеской передовой и посадил на "живот" на ржаном поле. В горячке вылез из кабины. Но, истекая кровью, тут же рядом с машиной повалился на землю. Вскоре меня подобрали санитары. Более полугода пролежал в госпитале.

Комаров Иван Евдокимович. Полковник. Войну закончил в Берлине. Совершил 310 боевых вылетов. Сбил 13 фашистских самолетов. Был командиром полка, заместителем командира дивизия. Награжден орденом Александра Невского, пятью орденами Красного Знамени.

Материал взят из пятитомника Николая Даниловича Романова "День за днем и жизнь за жизнью". Каждый том – год Великой Отечественной войны. Где земляки автора из города Красный Луч Луганской области вспоминают свои фронтовые дороги.