Санаторно-курортный переворот

Вдруг на площади громкоговоритель выдает новость. Объявляют, что Александр Анкваб уходит в отставку за два года до окончания своих полномочий, а новые президентские выборы назначены на август. Играющий черными тут же опрокидывает короля противника и заявляет, что он победил.

— Это не по правилам, — говорит его партнер.

— Кто круче, тот и правила устанавливает, — отвечает его товарищ.

Похоже, в этом и заключается суть абхазской демократии. 

Никогда еще смена власти в республике не проходила так мирно и быстро. 27 мая оппозиция организовала всенародный сход с повесткой «обсуждение текущей ситуации». Подразумевалось, конечно, «достал уже этот Анкваб». А уже через четыре дня президент ушел в отставку.

— Мы собирались сделать это гораздо раньше, — говорит Рауль Хаджимба, лидер оппозиции. — Но сначала в России была Олимпиада, и мы понимали, что подведем ее, если в это время затеем протесты. А потом возник Крым — здесь нам не хотелось ненужных украинских ассоциаций. Слава богу, уложились до начала курортного сезона — надо же людям дать возможность копейку заработать.

Уже объявили об отставке президента. А народ не расходится.

— Почему абхазский протест никогда не заканчивается стрельбой? — спрашиваю одного из оппозиционеров.

— Если ты абхаз и выпускаешь три пули в толпу абхазов, то две из них попадают в твоих родственников, а одна в твоего соседа, — говорит Аслан, предприниматель. Он днем работает, а вечером стоит и курит здесь. Называет это по-советски — ДНД. Добровольная народная дружина. 

— И что все это значит?

— Это значит, что в Абхазии кровь никогда не прольется.

С другой стороны, россиянам на все это по большому счету плевать.

Вспоминаю, как в 2005 году в Нальчике был свидетелем нападения на город боевиков. На улице тогда все стреляло и взрывалось. А в холле гостиницы сидел на диване мой коллега из крупного американского журнала и резался, бездельничая, в компьютерные игры. Я спросил его:

— Джон, а тебе не интересно?

Он ответил:

— Вот представь: Северная Каролина напала на Южную. Твое издание это заинтересовало бы?

Так и здесь. Если российских граждан что и интересует, то вовсе не фамилия нового абхазского президента, а цена и качество отдыха в Абхазии.

Некоторые мои соотечественники выражают восторг по поводу достоинств того или иного курорта довольно специфическим способом: «Здесь я хотел бы умереть!» — говорят они, метафизически щурясь и глядя в более-менее живописную даль. Некоторые идут дальше: «Скажу жене, чтобы меня похоронили вон под той магнолией». 

Мне, честно говоря, симпатичен такой подход к вопросу жизни и смерти. Он выдает в наших людях склонность к прекрасному и философский склад натуры. Да что скрывать, у меня у самого найдется на земном шаре два-три теплых местечка, где было бы не стыдно назначить встречу богу. Одно из них Абхазия. 

Передо мной в очереди к погранпосту трое: двое малолеток и их отец.

— А мать согласна, что вы вывозите детей на отдых в Абхазию? — спрашивает отца российский пограничник, рассматривая их санаторно-курортные карты.

Я вижу через плечо: Пицунда, санаторий «Питиус», 15 дней.  

— Еще бы ей не быть согласной, — отвечает отец с вызовом.

— Это пожалуй… — солидарничает по-мужски пограничник и пропускает троицу через турникет-вертушку. 

Хотя по всем межгосударственным правилам он должен был потребовать нотариально заверенную бумажку о согласии второго родителя.

У наших пограничников на реке Псоу как не было, так и нет четкого представления, что и от кого они охраняют. То ли Абхазия — это Грузия, а значит, заграница. То ли Абхазия — это Россия, а значит, какая же это граница?

Нужно быть готовым к тому, что если вы заговорите в Абхазии по-русски, то вас здесь не только поймут, но и ответят. Причем на чистом русском. Причем даже дети.

Не раскрою секрета, если скажу, что абхазы не жалуют грузин. Никогда не жаловали, а после войны 1992–1993 годов и вовсе на них обозлились.

— Хочешь узнать, что думает абхаз на самом деле, а не из гостеприимства, иди с ним в апацху — кафе, по-вашему, — сказал мне гагрский товарищ. 

Я пошел. С товарищем, разумеется.

Мы заказали много вкусного. В том числе мацони — сквашенное хитрым кавказским образом молоко.

— Чтобы понравиться абхазу, — учит он меня, — не говори город Сухуми, река Ингури: это по-грузински. Говори так: Сухум, Ингур и так далее.

— Вообще-то далее уже Грузия. Ну а как насчет мацони, к примеру?

— Так и будет: мацони.

— Тогда в чем разница?

— В рецепте. У грузин закваска другая.

Дело оказалось в закваске, а не в произношении. Я тем не менее попросил у своего абхазского товарища разрешения называть столицу Абхазии по-советски — так, как она именовалась во времена дошкольно-курортной моей пицундской любви к девочке Дине из Киева и чебуреку, написанному повсеместно через два «у».

— Да называй как хочешь! Ты мне все равно большой друг, — ответил мне антигрузин и заказал еще два литра «Лыхны», красного полусладкого. Платил-то все равно я.

Хотя вот никого же в Гагре не смущает довоенная табличка на автобусной остановке с названием в трех языковых версиях: русская геометрическая, грузинская вязаная и абхазская с завитушками и запятыми, прицепленными к русскому алфавиту. Любопытно, что с дизайнерской точки зрения к грузинским буквам таких не прицепишь. Абхазские завитушки в грузинской вязи потеряются, растворятся — не найдешь потом. А на русских буквах они все-таки смотрятся излишеством, что бы там ни говорили поклонники буквы «ё». Так что если спросить у алфавита, то быть Абхазии до скончания века, по одной версии, неприкаянной, по другой — самопровозглашенной и суверенной.

К слову, эта автобусная остановка — одна из многих на абхазском побережье выполненных по проекту небезызвестного грузина Церетели. И между прочим, никому не приходит в голову по этой причине автобусные остановки в виде морских гадов, птиц и космических существ уничтожать или как-нибудь вандалить. Если и попадется на мозаичной поверхности такой остановки надпись бутылочным осколком, то будет она безнадежно русскоязычной, без всякой вязи и завитушек, что-нибудь вроде: «ленаялюблютебязаур». И вот будешь так идти себе по самым северным субтропикам планеты и думать мечтательно: за какой же такой «ур» полюбил юноша с Большого Кавказского хребта девушку-туристку из зоны рискованного земледелия?

Надо, впрочем, признать, что этот край, самими изотермами на климатической карте обреченный стать курортом мирового уровня, таковым никак не становится. Инвесторы вкладываться не рискуют из-за неопределенности статуса республики. По большому счету за 20 лет, прошедших с войны, абхазы сумели только зашпаклевать пулевые отверстия на зданиях пансионатов в Пицунде и Гаграх и прикупили десяток гидроциклов на турецкий манер.

Перед самым отъездом захотелось мне половить рыбу с пирса. А ни удочки, ни снастей. Смотрю с тоской на воду. Подходит местный старик с двумя удочками. Одну молча протягивает мне. Не обменявшись ни словом, мы закидываемся. Наживка не нужна, здешняя тюлька клюет на крючок. Сидим, время от времени вытаскиваем рыбеху. Солнце едва поднимается над морем. Со стороны гор начинает поддувать теплый ветер.

— Хорошо-то как, господи! Я знаю, что и ты здесь.