Путанница с русскостью: русские и Russians

 

Чем отличались обладатели советского паспорта с записью в 5-й графе «русский» от тех, у кого там стояло что-то еще?

Они отличались тем, что знали: «Я – русский, так написано в паспорте». Вот этой самой черточкой в самосознании.

Чем еще? Больше ровным счетом ничем. Потому что запись такая могла появиться при определенном стечении обстоятельств у любого человека – мало ли что могла написать паспортистка. Были русские курносые и горбоносые, голубоглазые и кареглызые, пьющие и непьющие, умные и глупые, щедрые и скупые – в общем, любые.

И как пристально мы не будем всматриваться в эту (условно говоря – 150-миллионную) группу, мы не найдем в ней никаких отличий от остальных (условно говоря – 100 миллионов) обладателей советских паспортов.

Потому что отличий таких, психологических и культурологических, нет. Есть ли биологические, генетические? Этим дожны интересоваться те наши мыслители, которые не понимают, чем этнология отличается от животноводства, а этногруппы людей – от пород скота. Этнология – дисциплина не биологическая.

Отсюда и следует простейший вывод – нет никакого русского этноса внутри того, что можно назвать «русским суперэтносом», и что когда-то называли «советским народом», и для чего – только вдумайтесь в трагикомизм этой ситуации! – в современном русском языке нет названия, так что приходится использовать английское Russians. Нет. Не сущестует. Группа «русские» есть явление русской культуры, но не этнологический феномен. «Русские» граждане РФ (да и других республик СССР) от «нерусских» отличаются только одной черточкой самосозния. И ничем больше. Для образования этноса этого мало.

Поэтому говорить о какой-то русскости, отличающей картины Коровина от картин Левитана, скульптуру Коненкова от скульптуры Антокольского или поэзию Есенина и Гумилева от поэзии Пастернака и Мандельштама, нет никакого смысла. Это искать кошку, которой нет.

Но зато есть другая «кошка». То, что отличает русский суперэтнос от других суперэтносов. Например, от европейского. Или от исламского. И эту «кошку» не нужно искать долго. Это очень большая и очень заметная «кошка». Просто не кошка, а тигр какой-то.

Самый беглый взгляд на русскую культуру в ее тысяче-с-лишнем-летней истории показывает, что мы совсем не европейцы. Хотя были времена, когда наша культура сближалась с европейской.

Первая русская аристократия, варяги была даже не двоюродными, а родными братьями, завоевавших атлантическое побережье норманов. Эта общая скандинавскость первой России и ранней Европы роднит две культуры, хотя статус этой скандинавскости в двух культурах был разным, да и сами культуры были разными и по возрасту, и по роли в истории, и, главное, по своему внутреннему содержанию – по идее культуры, по ее нерву.

Второе сближение происходило, начиная с Петра, а отчасти продолжается сегодня. Здесь тоже сыграла свою роль кровь правителей – начиная с Петра 3-го (Карла Петра Ульриха – так его звали) и до революции 17-го года Россией правила ветвь Гольштинской династии (за исключением Екатерины 2-й – Софии Августы Фредерики Ангальт-Цербстской в девичестве). Но главным, была, конечно, не «кровь». Просто Россия цивилизовывалась, догоняла Европу, училась у Европы.

Так и была создана удивительная культура – по форме европейская, а по сущщностному своему содержанию – совсем не европейская. Более того, хотя культура наша для европейцев часто и притягательна – я имею в виду не привычку сморкаться в руку и во всем дурака валять, а Достоевского, Толстого, Чайковского, Шостаковича, этот список постоянно растет – но при попытках ее освоения европейцы встречаются с немалыми трудностями. Хорошую постановку Чайковского, что балетов, что опер, в европейских театрах встретить очень трудно. Даже когда постановщики – «наши люди».

Но для многих наших этно-культуро-мыслителей сходства формы достаточно, чтобы кричать: «Мы – европецы!». Хотя будь они чуть внимательней, то могли бы заметить, что сами европейцы ничего подобного не кричат.

И вот здесь мы подходим к самой интересной коллизии нашей общественной мысли: столкновению «руссистов» с «европеистами».

«Руссисты», чувствуя нашу особость, но не будучи в состоянии отрефлексировать это свое чувство достаточно глубоко, чтобы перевести его из эмоциональной сферы психики в интеллектуальную, а попросту говоря – понять эту особость, эту русскость, один за одним скатываются к поиску отличительных особенностей «русских по паспорту» от «нерусских по паспорту». Глаза навыкат, и, ну, орать: «Я – русский!!!», не понимая, что тот, кому он это кричит, – не менее русский, чем он сам.

«Европеисты» же, справедливо замечая, что разыскиваемой «руссистами» кошки нет вовсе, не чувствуют у своего уха дыхания улыбающегося тигра – той реальной русскости русского суперэтноса, которая отличает Russians от европейцев.

Понять, что это за тигр, что это за русскость, нам было бы жизненно необходимо. Но – увы – с тем состоянием души, с которым мы пребываем, нам вообще ничего невозможно понимать.