О мирных тайнах

 

Есть вещи, которые нельзя рассказывать никому, никогда, ни за что, как бы ни хотелось; и чем сильнее хочется -- тем вернее нельзя.
Никогда. Никому.
Единственный случай, когда подобные откровения уместны, многократно описан в фантастике, но в реальной жизни происходит нечасто: это если вас поймали враги и под "сывороткой правды" выпытывают у вас военную тайну, которую вы действительно знаете, но не хотите выдавать, а молчать молча силы воли не хватает, -- вот тогда можно, валите всё им на головы, может быть, они впадут в уныние и пустят себе пулю в лоб, всё польза будет;
молитесь только, чтобы они предварительно отстегнули ваши наручники. Но это как-то маловероятно.
 
А во всех остальных случаях, всем остальным -- нельзя, нет.
И не в том же дело, что эти истории как-нибудь особенно вас порочат. Обычно нет. Или если и порочат, то не вас. Или даже если и вас, то так давно, что все равно не считается. И все же, все же. ...
 
Мне лет шесть что ли было, лежу вечером в постели и вдруг понимаю -- мы все умрем.
Ну я умру, это ладно бы, но ведь все, ВСЕ, и мама, и Вовка из второго подъезда, и даже овчарка из дома напротив -- все умрут. И это было так невыносимо, что какой уж тут сон, сидишь до утра скрючившись между кроватью и столом, обняв изо всех сил плюшевого мишку по имени Тюпа, и твердишь тюпатюпатюпатюпатюпа, потому что как-то надо же прикрыться от этого ужаса, и думаешь -- только он может быть не умрет, он плюшевый... -- в таком вот духе.
 
Нет, это не моя история, это я так вру, со мной такого не было Я росла в таком тактильном голоде, что даже плюшевого медведя не научилась обнимать без острого чувства неловкости... -- и это я тоже вру.
 
Может быть. ...Мне было пятнадцать, и я забеременела. Наверное. От учителя физкультуры. Я точно не знаю, да или нет, я слишком мало знала обо всяких таких вещах, мне бы самой тогда и в голову не пришло, но он следил и заметил, что я слишком давно не отпрашиваюсь "по болезни", и заставил меня весь урок качать пресс, и вечером все наладилось, спасибо ему, так что всё обошлось.
 
Только после того урока Светка и Танька перестали со мной дружить, а Марина наоборот начала, и я только сейчас поняла -- почему...
 
-- Нет, это тоже не моя история, это я просто выдумываю. Ради примера. ...Или вот еще.
 
Мне было пятнадцать, я по ночам выбирался из квартиры потихоньку, шел в соседний двор и угонял машину дяди Вити, маминого любовника, он меня сам научил машину водить, чтобы я его папе не заложил. Он никогда ничего не замечал, я ее всегда на место ставил, а если бы и заметил -- что бы он сделал?..
 
И я ездил по улицам, но не просто так, я мечтал переехать кошку, он, дядя Витя, сказал, что это очень трудно, что они верткие, и правда, сколько раз я пытался -- они убегали, но один раз у меня таки получилось. Я ее прямо посередине переехал, она три дня на дороге лежала, я каждый день после школы ходил смотреть, а на четвертый подошел к Караваевой и говорю -- пошли со мной, я тебе что покажу, и она пошла, только была недовольна, что далеко идти, мы пришли, а кошку убрали, и Караваева мне не поверила, сказала, что я дурак и всё выдумываю...
 
-- А вот это уже пересказ близко к тексту, но я тоже предпочла не поверить, как та Караваева.
 
Короче, вот ничего такого рассказывать нельзя. Не потому, что вы даете кому-то оружие против себя, -- фигня, какое же это оружие.
Ни шантажа путного не получится, ничего.
 
Беда в том, что вы даете человеку ключ, протягиваете, навязываете, насильно в карман суёте; но кому же приятно владеть ключом от чужого шкафа со скелетами?
 
Как будто у него своего нету такого же точно шкафа.
 
Ибо весь ужас, вся невыразимая тоска подобных историй в их чудовищной банальности, в том, что они есть у каждого, прямо вот у каждого, кого ни ковырни, и ковырять поэтому ни в коем случае не надо.
 
А если невмоготу, если распирает и раздирает от чувства доверия и желания поделиться с самым близким и родным человеком -- вы ему лучше военную тайну расскажите.
Он ее, может быть, кому-нибудь продаст за бочку варенья и корзину печенья.
Всё польза будет.