Гром небесный (2)

 В Макспарке текст печатается последовательно в пяти частях, однако целиком желающие могут его прочесть и при желании скопировать в «Проза.ру» по ссылке   http://www.proza.ru/2014/05/23/1705 

3

Когда я проснулась в это утро,  было еще темно. Я не думала о том, где я нахожусь. Сначала я спросила себя, почему, привыкшая спать до десяти часов даже на плохой постели, проснулась так рано.  А эта была отличной.  Я долго лежала, не двигаясь, и прислушивалась, пока не поняла, что меня разбудила тишина. У меня дома по утрам всегда слышен шум улицы. В отелях тоже, и еще эти приходы-уходы клиентов и персонала. Ветер утих. Тишина окружала дом. Тишина и темнота.

 И тут вдруг мне вспомнилось вчерашнее.  Поезд, ночь, мужчина и женщина; и еще большая комната с кухонной плитой.

 И тотчас же подумала о Марселе. Я вдруг поняла, что, сама того не желая, уехала из Лиона, - сделала то, чего, наверное, никто никогда не осмеливался делать.

 И при этом у меня вовсе не было и мысли оттуда  сбегать.

 Моим первым побуждением было тотчас же подняться и уехать, чтобы попасть в Лион до наступления дня. Потом,  поразмыслив, я сказала себе, что этого делать не нужно. Достаточно будет вернуться к полудню.

Пропел петух, очень далеко, потом другой совсем близко. Значит, скоро рассветет.  Снова мне захотелось быстро одеться и потихоньку уйти. Не только из-за Марселя, а еще потому, что мне никак не улыбалось снова встретиться с этой женщиной.

 И еще я себя спрашивала, что подумает мужчина, когда протрезвеет.

 При всем при том я не шевелилась.

 Я лежала голой, и мне было очень уютно. Постель была мягкой, мое тело было окружено приятным теплом. Мне очень нравится одной  лежать в постели, утром, когда впереди много времени. А сейчас, говорила я себе, наверное, часов пять, и этим людям незачем меня беспокоить часов до десяти – одиннадцати. 

 Я потянулась, потом, чтобы еще больше насладиться этой прекрасной постелью, повернулась на живот и уткнулась лицом в подушку.

 Ткань наволочки была душистой. Я никак не могла понять, что это был за запах. Я долго вдыхала его понемножку, маленькими порциями. Был, конечно, запах моих волос, но еще и другой, очень отличающийся, и почему-то он не казался мне незнакомым.  Подвинулась немножко в сторону, туда, где моя голова не лежала. Опять стала вдыхать маленькими глоточками, потом более продолжительными.

 И тут я испытала в какое-то мгновение странное ощущение, что  уже вдыхала когда-то точно такой же аромат. Я сказала себе, что это невозможно, и что  больше не желаю ни о чем думать. Это мне удалось. Очевидно,  я уже совсем засыпала, когда вдруг вспомнила этот запах.

 Это было как удар, - я даже вздрогнула.

 И потом долго лежала без сил. Я себя ощущала переполненной воспоминаниями, которые пришли из далекого прошлого. Из глубин моей памяти.

 И все они были вызваны одним этим запахом.

 Одним этим запахом, который я вдруг вспомнила.

 И вот сейчас  вдыхала уже  изо всех сил, почти непроизвольно, почти до опьянения этот аромат полевых трав, которыми деревенские женщины перекладывают белье в шкафах.

 Я забыла название этих трав, но их форму и цвет я вижу ясно. Это были сухие травы, зеленовато-серые, со скрученными листьями, которые потрескивают, как веточки на огне, когда к ним прикасаешься; ими пересыпают стопки постельного белья.

 Красивые стопки аккуратно сложенных простыней, стопки кухонных полотенец с красными полосами и еще стопки вышитого белья на средней полке.

 У шкафа были две дверцы. Две дверцы, которые скрипели, когда их медленно открываешь.

 Я чувствовала, что эти воспоминания несут боль, и не надо бы их пробуждать. Но было уже слишком поздно. Весь этот далекий мир уже ожил во мне.

 Сейчас створки шкафа были закрыты. Стопки белья больше не отдавали своего аромата в комнату. Но деревянные узоры на дверцах странным образом вырисовывали в полумраке лики двух монстров. Я видела на них каждую морщину, каждую бородавку с необыкновенной ясностью.

 Что-то мне говорило, что  мне не удастся еще долгие годы освободиться от этих воспоминаний. Но мне не хотелось об этом думать.

 И только когда в полусне мне показалось, что  различаю в узорах на дверцах руки старой женщины, я чуть не вскрикнула. Я села на постели.  Попыталась думать о наступающем дне. О дороге. О поезде, на который нужно будет сесть. О Лионе. О моей работе. И еще о Марселе, который возвратится в субботу.

 Потом, когда мне стало холодно,  снова легла.

 Вероятно, я долго лежала так, в полудреме.

 Когда  открыла глаза, потолок был серым от утреннего света. Я разглядывала каждую трещину на нем, каждое пятно. И  подумала, что мне никогда не удавалось рассмотреть потолок моей комнаты или комнат отеля, где я часто проводила ночь.

 Конечно, этот потолок был иным. Он был чем-то вроде запаха этой постели.

 Мне было страшно, и я себя чувствовала по-настоящему одинокой.

 А потом, постепенно, все, что меня страшило, трансформировалось в какой-то туман,  и вдруг  я почувствовала , что все будет хорошо. Можно спокойно здесь отдыхать.

 И вообще, если бы кто-то сейчас вошел в комнату, чтобы объявить мне, что меня приговорили вечно лежать на этой постели и смотреть в потолок,  я не стала бы протестовать. Мне не надо было бы ни о чем заботиться. Мне не надо было бы ни о чем думать, и я могла бы тем не менее жить, наслаждаясь прелестью тепла этой мягкой постели.

 Прошло еще несколько часов, а я все так же лежала, совершенно не двигаясь.

 Только когда  услышала звуки шагов под окном, я вздрогнула.  Этот период расслабленного отдыха унес меня от реальности дальше, чем ночной сон. У меня было ощущение полного одиночества, а этот звук шагов напомнил мне, что здесь живут еще два человека. Уму непостижимо то число мужчин и женщин, с которыми я существую бок о бок ежедневно в обычной жизни, но вместе с тем я почувствовала, что мне будет намного тяжелее встретиться вновь с этими двумя людьми, чем увидеть всех, кого обычно встречаю каждый день в Лионе.

 Шаги остановились, и в нижнюю дверь очень сильно постучали. Почти сразу же я услышала, как эта дверь открылась и закрылась, затем какое-то неясное бормотание. Потом  услышала голос Брассака. Он, похоже, опять кричал.

 Женщину я почти не слышала. Они говорили недолго. Дверь опять открылась, затем она захлопнулась с таким стуком, что стекла в моем окне задрожали. Очень тяжелые шаги, которые, несомненно, принадлежали Брассаку,  стали удаляться от дома. Тихонько заскулила собака, мне даже показалось, что скулили несколько собак. Брассак вернулся. Послышался радостный лай, потом тишина снова воцарилась вокруг дома.

 Через несколько минут дверь снова открылась и закрылась, послышались другие шаги. Я спрыгнула с кровати, чтобы подбежать к окну. Уткнувшись носом в стекло, я смогла увидеть между планками ставни  женщину, которая удалялась от дома.

 Я оделась очень быстро.  Взяла мою сумку и вышла из комнаты. Подсознательно я чувствовала, что мне нужно покинуть эту комнату,  и никогда сюда больше не возвращаться.

 Когда  входила в кухню, я еще толком не знала, что я буду делать. Вместе с тем знала, что нужно во что бы то ни стало воспользоваться отсутствием Брассака и его жены, чтобы сбежать отсюда.

 Я быстро окинула взглядом комнату в поисках зеркала. Оно висело у окна. Я посмотрелась в него, и вдруг у меня возникло странное ощущение,  что  вижу кого-то другого. Это длилось какое-то мгновение, и я слишком спешила, чтобы разбираться, откуда пришло это чувство. Мои волосы были растрепаны, и я не могла уйти, не причесавшись. Кроме того, надо было подкраситься. Все так же быстро я разыскала расческу и губную помаду в моей сумке.

 Я была готова, и уже надела пальто, когда дверь неслышно открылась. Вошла женщина. Она оглядела меня, как и вчера, ничего не выражающим взглядом. Потом она подошла и поздоровалась со мной. Я ответила. Она меня спросила:

 - Вы что, уезжаете?

Я кивнула, спрашивая себя, должна ли  ее поблагодарить, но она опередила меня:

 - Не нужно уезжать так.

 - Но мне действительно надо ехать.

 Голос у меня был не очень уверенный.

 - Нет, надо бы вам остаться.

 - Но у меня нет никаких причин оставаться здесь.

 Женщина некоторое время колебалась и слегка морщила лоб, как будто бы мой ответ поставил ее в действительно затруднительное положение, потом сказала:

 - Вам надо остаться. Иначе… иначе он подумает, что это  я вас заставила уехать.

 - Да нет же, я сама хочу уехать.

 - Да, но он мне не поверит.

 Я задумалась на минуту, прежде чем спросить, где Брассак.

- Не знаю, - сказала она. – Он в полях, но не сказал, в каком месте.

 На ее лбу сейчас были такие же морщины, как тогда, когда она беспокоилась за костюм мужа. Она на мгновение сложила руки, прежде чем вытереть их о свой фартук, и проговорила:

 - Останьтесь хотя бы до полудня, чтобы он видел, что я вас не прогоняла. Я не ответила, но  положила свою сумку и сняла пальто. У женщины, казалось, сразу гора с плеч свалилась. Она принялась ходить от шкафа к своей печи, заявив, что сейчас даст мне на завтрак молоко от своей коровы. Вкусное, парное молоко!

                                                4

 Женщина поставила передо мной большую чашку кофе с молоком. И еще хлеб, масло и мед. Потом вышла. Перед этим взяла с меня обещание не уезжать до возвращения мужа. Ее голос был по-прежнему тихим и ровным, взгляд не выражал ничего, но мне казалось, что она была искренней и действительно хотела, чтобы я осталась.

 Оставшись одна, я стала есть. Я не была голодна, но все, что она мне дала, было так вкусно, что я съела много. Каравай хлеба был большой и пышный, с коричневой корочкой. Мед был светлый и ароматный, молоко – как сливки, а большой кусок масла лежал на зеленой тарелке, на которой были нарисованы листья. Все было ново для меня и не похоже на то, что я ела обычно в городе. Еда была отличной, и еще все это немного походило на игру.

 Притом, пока я ела, мне начало казаться, что  когда-то уже  играла в эту игру. И еще  поняла, что то, что было связано с запахом постельного белья и трещинами на потолке, продолжается.

 Никогда не могу остановиться, если что-то мне доставляет удовольствие.  Всегда позволяю себе идти навстречу сиюминутной радости, даже если потом мне придется за это дорого заплатить. Наверное, именно поэтому я  съела еще три бутерброда, потом быстро достала сигарету из моей сумки и закурила. Во-первых, мне захотелось курить, а во-вторых, табак – это было хоть что-то от моей жизни в Лионе.

 Некоторое время я делала все, что могла, чтобы только не думать. Чтобы ничего не видеть, кроме дыма от моей сигареты. Выдыхала этот дым потихоньку, чтобы он оставался возле меня. Но, несмотря ни на что, он все же уплывал, и я провожала его взглядом.

 Кончилось это тем, что  стала разглядывать все, что было в комнате.

 Мебель, да и вообще все вещи были приземистыми и тяжелыми. Тишина тоже была какой-то тяжелой.

 Мне было не по себе. Мне казалось, что вещи меня разглядывают. Предметы были похожи на тех больших котов, которые делают вид, что спят, а на самом деле подглядывают через щелочки чуть прикрытых глаз.

 На самом деле, я чувствовала стеснение в их присутствии. Повторяла себе, что это ужасно глупо, но мне действительно казалось, что они разглядывают меня, потом переглядываются друг с другом, чтобы обменяться впечатлениями на мой счет или расспросить обо мне друг друга. Что касается меня, то у меня было странное ощущение, что вновь узнаю старых знакомых.

 Я не люблю никакой борьбы, поэтому мне захотелось во что бы то ни стало освободиться от этого наваждения.

Я поднялась с кресла и подошла к большому пузатому буфету. Когда я прикоснулась к нему, мои ладони пробежали по гладкому дереву. Теперь я уже не была полусонной, и в комнате было светло. Мысли мои были ясными. И я вовсе не была сумасшедшей.

 Конечно, это был не тот старый буфет, в который я ставила когда-то выщербленные тарелки моей бабушки; и все же, чем больше я его разглядывала, тем больше мне казалось, что  уже когда-то его видела.

 Непроизвольно я присела возле него, чтобы вновь стать ростом с маленькую девочку, чтобы увидеть дверцы и массивные железные накладки так, как  их видела во времена моей бабушки. Постепенно меня охватывало все большее волнение. Если бы дело было только в этом буфете, достаточно было бы просто повернуться к нему спиной. Я уже решила так и сделать, но этот простой жест, - что-то вроде   «я с тобой не вожусь», - казалось мне, тоже прямехонько шел из моего детства, и потом меня притягивала не только мебель, но и все остальное, что было в этой комнате. Я двинулась по кругу, останавливаясь подолгу перед каждым предметом. Я гладила верх потемневшего от времени посудного шкафа, набитого безделушками, когда у меня вдруг возникло ощущение, что я здесь не одна. Резко повернувшись к окну, я увидела, что на меня со двора смотрит женщина. Она тут же ушла, а я замерла, не двигаясь, ругая себя и не зная, что же теперь делать. Башмаки простучали возле порога, и женщина медленно вошла. Она долго смотрела на меня, потом сказала очень тихо:

 - Вы не думайте… мне не хотелось бы, чтобы вы подумали…

 - Что вы за мной следили? Это ваше право. Вы у себя дома, и вы знаете, кто я.

 Поскольку я разозлилась, я говорила очень громко.

 Женщина робко приблизилась. Она сложила свои большие руки на животе и теребила пальцы, как это делают дети, когда не знают урока.

Мне это показалось забавным. А она все повторяла:

 - Нет мадмуазель, вы не подумайте, нет…

 В общем-то, очевидно, меня больше всего раздражало, что я никак не могла догадаться, о чем она думает. Чтобы избежать дальнейших объяснений, я пожала плечами и отвернулась. И, пока  шла к окну, она продолжала бормотать тем же жалобным тоном, который злил меня:

 - Вы решили, что я плохо о вас подумала? Я вас уверяю, что это неправда. Я не поверила ни одному слову из того, что он мне про вас сказал. Вчера вечером он был пьян, а сегодня утром злился.

 Мне было любопытно, что он мог обо мне сказать, протрезвев.  Повернувшись к ней,  я спросила:

- Сегодня утром он вам говорил обо мне?

 - Да.

 - И он вам повторил то, что говорил вчера?

 Она замялась, потом снова стала нервно теребить себе руки.

 - Да, но я же знаю, что это неправда.

 - И как вы думаете, - кто же я?

 - Я не знаю… Но не… не то, что он сказал.

 В ее глазах по-прежнему была пустота, но эти неловкие движения ее рук уже меньше раздражали меня.  В них было что-то трогательное. Мне вдруг захотелось крикнуть: «Да, я шлюха! Настоящая! Ну и что! Жрать-то надо! Это ремесло не хуже других!» Я не смогла.  Просто сказала:

 - И,  тем не менее,  это правда.

 Ее руки замерли на мгновение, потом возобновили свое движение. Женщина немного опустила голову. Она, похоже, думала, что сказать. Наконец, она решилась:

 - Это неважно. Это не причина, чтобы вы думали, что я за вами следила.

Она что-то хотела добавить. Видно, не знала, как ей это выразить. Я пришла в конце концов к выводу, что она просто не очень умна.. Чтобы покончить с этим,  спросила:

 - Ну, тогда почему же вы на меня так смотрели?

 - Я довольно долго наблюдала за вами. Когда вы дотрагивались до этого буфета, вы, мне показалось, были не так печальны.

 Сказав это, женщина посмотрела на меня. Она казалась испуганной. Впрочем, она вдруг быстро, словно избегая какой-то опасности, вышла из комнаты.

                                                           5

 Я обещала ждать до полудня. И вот я уселась у окна на удобное низкое  кресло. Мне было хорошо, и не было никакой необходимости шевелиться.

 Когда женщина вернулась, она стала готовить обед. Время от времени я поворачивала голову, чтобы посмотреть, что она делает. Два или три раза наши взгляды встречались, и каждый раз у меня было впечатление, что она пытается улыбнуться.

Где-то незадолго до полудня кованые башмаки, с которых,  видно,  счищали грязь, проскребли у порога. Дверь открылась, и свора собак ворвалась в комнату. Они носились туда-сюда, обнюхивая пол и опрокидывая стулья. Спустя минуту после этой карусели все они собрались вокруг меня. Более храбрый, чем остальные, большой пес с сероватой жесткой шерстью подошел ко мне и положил свои лапы мне на колени, потом, не успела я даже шевельнуться, несколько раз лизнул меня в лицо.

 Брассак крикнул что-то, что – я не поняла, и собаки тут же отбежали от меня к его ногам. Оправившись от изумления, я рассмеялась.

 Брассак подошел, протягивая мне руку. Он поздоровался со мной, и спросил, не испугалась ли я. Я ответила, что очень люблю собак, и что просто они застали меня врасплох.

Когда собаки снова приблизились ко мне, я присела, чтобы их погладить. На самом деле их было всего пять, но когда они ворвались в комнату, у меня создалось впечатление, что это была целая свора. Тут Брассак принялся их мне представлять.

 - Этот большой дворовой, который помыл вам нос, - это Брютус. Самый надоедливый, но и самый ласковый из всех. Однако будьте уверены, весит он около 40 килограммов,  и запросто опрокинет вас на землю. Маленькая черная с короткой шерстью, которая обнюхивает ваши ноги, это Диана, тоже славная, но более трусливая. Боб, большой с обрезанными ушами, у которого хвост боксера, это лучший сторож.

 Брассак объяснил мне, что Мики, маленькая черно-белая собака,  - настоящая норная. Что касается старого Дика, это тот, что встречал нас вчера вечером во время нашего прибытия.

Не обращая на нас внимания, женщина накрывала стол на троих. Мы сели за стол, и во время еды Брассак продолжал говорить о своих собаках. Он снова говорил громко, много жестикулируя. Но, поскольку я люблю собак, меня интересовало все, о чем он рассказывал, и я не обращала внимания на его манеру разговаривать. И его огромная фигура больше не поражала меня. Наоборот, все в этой кухне казалось сделанным под него, по его размерам. Я не говорила ничего и слушала его с большим удовольствием.

 Между прочим, он сказал:

 - Вы увидите, скоро они признают вас за свою. Даже маленькая Диана. Зверье очень хорошо распознает тех, кто их любит.

И я не удивилась, услышав это.

 Закончив эту фразу, он повернулся к своей жене. Занятая тем, что снимала сковороду с плиты, она не могла видеть гримасы, которую он состроил по ее адресу. Но когда она обернулась, держа в руках сковороду, то сказала:

- Леандр думает, что я их не люблю, потому что не ласкаю их.

- Нет, это потому, что ты злишься, когда я привожу новых.

 - Ну конечно, если бы я его слушала, их было бы уже в доме несколько сотен. А их же надо кормить.

 - Это тебе обходится не так дорого,  спасибо Роже.

 Я спросила, кто этот Роже, и Брассак сказал, что это сосед. Он повернулся к окну и показал мне дом, который виднелся вдалеке, наполовину скрытый деревьями, по другую сторону долины. Он сказал, что Роже работает в Живоре, на заводе по изготовлению клея. Он на грузовике собирает кости во всех мясных лавках этого округа. Каждую неделю он набирает мешок костей, и, поскольку у него есть мотоцикл, привозит его сюда.

 Когда жена сказала о хлебе и о каштанах, которые нужно добавлять, чтобы сделать похлебку для собак, Брассак повысил голос. Тогда она продолжала есть, не говоря больше ни слова.

 В течение всего обеда Брассак непрерывно говорил о своих собаках. О тех, которые сейчас, и обо всех тех, которые у него были. По его словам выходило, что собаки лучше людей. Он считал также, что ни одна из них не бывает злобной без причины, и он, Брассак, ручается, что может без всякого риска приблизиться к самому злобному сторожевому псу. У него нет какого-то особого дара, или магической силы. Он любит собак, вот и все. Но он их любит по-настоящему. Вообще-то он любит всех животных. У него только бессознательный страх перед пресмыкающимися, но не такой сильный, чтобы их убивать. Это сильнее его, он не мог бы поднять руку на животное. Когда его жена заметила, что это его увлечение часто дорого обходится, он стал кричать, что никогда не платишь слишком дорого, если делаешь добро.

 - Я предпочитаю таким способом купить мне и тебе местечко в раю, чем  отдавать свои су кюре.

 Добавив эту фразу, он захохотал. И как вчера, его смех раскатывался по всей комнате. Но его жена не смеялась. Напротив, она казалась очень раздосадованной,  и сказала, что ей не нравится, когда о рае говорит человек неверующий.

 Однако видно было, что Брассак решил не заводиться. И он объяснил мне, что, когда он приехал сюда, он потратил значительную сумму, чтобы огородить большую часть своих земель. Теперь он может запретить охотникам заходить на них, а дичь может жить здесь спокойно. Он сказал, что ненавидит охотников, и с некоторыми из них дело доходило даже  до драки.  Когда он говорил об этом, его огромные кулаки сжались, и вены на волосатых предплечьях вздулись. Его жена воспользовалась моментом, чтобы сказать, что это тоже кончалось неразумными расходами. И она уточнила, что Брассак колотит их, когда дерется, очень сильно. Три раза его приговаривали к возмещению убытков и морального ущерба, нанесенного пострадавшим, и это были большие штрафы.

 Брассак пытался заставить ее замолчать, но на самом деле, думаю, он очень гордился своими подвигами, и был доволен, что я о них узнала. И еще я спрашивала себя, не гордится ли также и жена Брассака его силой. Все же после третьего штрафа он приобрел и установил ограждения. И еще он купил ружье, - не для охоты, а от охотников.

 Я находила все это великолепным, и,  во всяком случае, забавным, когда об этом слушаешь.

 Утром, когда сидела одна в кухне, я сказала себе, что уеду сразу после полудня.  И сейчас, пока Брассак говорил, я несколько раз смотрела в сторону окна. Снаружи светило солнце. Лес на холме напротив,  с его красными и желтыми деревьями, казалось, был охвачен пламенем. Вершина холма, поросшая соснами, была,  наоборот,  в полумраке. Еще выше было небо. Оно было почти бесцветным.

 Пока женщина готовила кофе, я почувствовала, что меня охватывает приятная полудрема. Голос Брассака куда-то удалялся от меня. У меня было такое же ощущение, как и в буфете вокзала де Перраш, но здесь не было других звуков, кроме голоса Брассака. Кроме того, я думаю, что я позволила себе поддаться этой полудремоте уже не из-за усталости. Нет. Это было просто от удовольствия, которое я испытывала. Потому что я действительно  чувствовала какую-то умиротворенность, и у меня не было причин не поддаться ей.

 Мы выпили кофе, потом Брассак встал из-за стола и спросил меня, не хочу ли я пойти с ним посмотреть «его земли». Не раздумывая, я кивнула в знак согласия и в свою очередь поднялась. Когда мы уже выходили, женщина заметила мне, что я не смогу идти по полю в моих городских туфлях. Она мне одолжила свои, и, так как они были мне велики, она дала мне еще пару комнатных тапочек, связанных из грубой шерсти. Когда я обулась, у меня возникло ощущение, что я не смогу идти в этих туфлях без каблуков. Я чувствовала себя совсем маленькой, и совсем близко к земле.

                                                             6

Брассак положил три пустых мешка на ручную тележку и отправился в путь по тропинке, спускающуюся в долину, которую я видела из окна. Я шла в нескольких шагах позади него. Некоторое время собаки носились вокруг нас, потом побежали гуськом впереди. Один только старый Дик бежал вслед за Брассаком. Время от времени он останавливался, поворачивал голову в мою сторону, потом снова бежал за хозяином. Мне казалось, что он доволен, что я тоже с ними. Глядя на то, как он себя ведет, я вспомнила, что говорил Брассак. Если приглядеться, глаза этого пса говорили больше, чем, допустим, глаза женщины.

 Тропинка привела нас в каштановый лес. Все деревья были толстыми и корявыми. Они потеряли уже половину листвы. Тропинка была усыпана опавшими листьями. На некоторых поворотах листья собирались в кучи, и я испытывала удовольствие, погружая в них ноги. Меня это забавляло, я скользила подошвами по земле в куче листьев, и когда добиралась до ее конца, я видела, как из листьев вылезают большущие широкие башмаки с квадратными носами. У меня было впечатление, что я иду на чужих ногах. В лесу не чувствовалось даже дуновения ветра, и запахи ощущались очень сильно. Это было приятно, и я не чувствовала себя чужой в этом лесу.

 Возможно, думала я, это никогда больше не повторится, но это меня почему-то не беспокоило. После долгого подъема по склону холма тропинка выбралась из каштанового леса. Она продолжилась на лугу, где стала шире. Потом потерялась в траве.

 Бассак остановился. Я подошла к нему. Мы были на вершине холма, который как бы замыкал долину. Первое, на что я обратила внимание, был ручей, потому что он,  как солнечный пунктир, золотился в долине  внизу,  среди деревьев и трав.

 Брассак сказал, что ручей выходит из земли прямо под нами, у подножья холма, между двумя каштанами. Потом я посмотрела налево.  Отсюда не было видно дома Брассака, скрытого от нас лесом. Зато я увидела дом соседа на холме справа. Низкий и серый, он располагался на крутом склоне. Прямо под ним виднелась маленькая сосновая рощица, и казалось, что она там для того, чтобы не дать дому соскользнуть по склону вниз.

 Долгое время Брассак не говорил ни слова. Он вынул свой платок и вытер пот со лба. Он тяжело дышал и смотрел на долину. Отдышавшись,  спросил меня, нравится ли мне этот пейзаж. Я сказала, что да, и показала на небольшой холм, который возвышался посреди долины. Я спросила, что за постройка видна на его вершине, под соснами. Брассак мне объяснил, что это полуразрушенный деревянный барак. Потом добавил:

 - А вон,  то желтое – это площадка для игры в шары. Она еще не совсем заросла травой, потому что ее делали основательно, с хорошим покрытием из камней.

 У меня был, очевидно, озадаченный вид, потому что Брассак рассмеялся и сказал:

 - Вас это изумляет? Вы не первая. Все, кто это видит, тоже удивляются.

И тут произошло что-то, чего я не поняла: Брассак перестал смеяться, и лицо его как-то затвердело.

 Я подождала, потом снова стала расспрашивать. И, как будто я его внезапно разбудила, он удивленно взглянул на меня. Он минуту колебался, потом сказал:

 - Мне надо наполнить мои мешки…  Когда-нибудь я  вам все объясню.  Я вам расскажу об игре в шары и о ферме, которая вон там.

 Я посмотрела в том направлении, которое он указывал. На самом деле, там, наполовину скрытый деревьями, стоял дом; виднелись лишь часть его стены и угол крыши.

 Я не настаивала, и стала тоже собирать каштаны. Но они кололи мне пальцы, и дело у меня продвигалось медленно. Его мешок был уже полон, когда в моем было меньше половины. Однако это занятие вовсе не показалось мне скучным.

 На закате мы вернулись, все так же в сопровождении собак, которые бежали впереди.

 Женщина нас ждала. Она накрыла и на меня. Два или три раза за едой я хотела заговорить о моем отъезде, и не могла.  Не знаю, почему, но мне казалось, что об этом нельзя было говорить здесь, за этим столом, в этой комнате, этим людям.

 Брассак опять говорил нам о своих собаках. Я тоже рассказывала истории про собак. Потом настало время идти спать, и я с огромным удовольствием снова улеглась в мою замечательную постель.

 Сейчас я понимаю, что мне нужно было обдумать все это, чтобы принять, наконец,  решение о своем отъезде, но я сказала себе, что  сделаю это завтра, потому что сегодня вечером  все еще чувствовала себя очень усталой. 

 Этой ночью я буду спать одна на этой прекрасной постели, и, похоже, в два раза крепче, чем обычно.

                                                      Продолжение следует