Последний Конкистадор Империи

На модерации Отложенный

ПОСЛЕДНИЙ  РУССКИЙ  КОНКИСТАДОР

 

…Пусть он придёт! Я должен рассказать,

Я должен рассказать опять и снова,

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово…

 

     Николая Гумилева можно так называть. Конкистадор, не сжигающий все на пути, а зажигающий сердца читателей. Не завоеватель, отправившийся на поиски серебра, а отдавший талант и силы краткому Серебряному периоду, который позже назовут веком. Просто читающей России хотелось, чтобы наступил именно Серебряный ВЕК, и поэты, щедро разбрасывавшие серебро своего таланта, были рядом со своими обожателями подольше. У большинства не получилось.

А те, кому удалось прожить в новом государстве долгую и степенную жизнь, к её концу исторгали уже не серебряные строки волшебного дара, а чаще яд, в избытке, производимый ими в борьбе за существование. К счастью или горю, поэта Гумилева сия чаша миновала.

«…В биографии славной твоей

Разве можно оставить пробелы…»?

Анна Ахматова о Н.С.Гумилеве

 

     Да, сын корабельного врача императорского флота, потерявший отца в 14 лет, родившийся 15 апреля но новому стилю, носил совсем не подходящую ему фамилию – Гумилев, в переводе с латыни, «смиренный». Но выросший из подростка великий поэт, таковым не был. Ещё в гимназии учителя говорили о нём, что: "Гумилев  усердно изучает все, что не проходится в гимназии"!   И даже молодая жена, Анна Горенко, которую он взял «Из города Киева, из логова змиева»,  сразу поняла, что:

«Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье,

Белых павлинов

И стертые карты Америки…»

 

   Но пока он ещё ребенок. Мать, Анна Ивановна, много читала не только сказки и историческую литературу. Потеряв старшего сына в раннем возрасте, всю душу она вложила в младшего, Николая. Всю жизнь он помнил семейные предания о якобы об основателе из семьи, хане Милюке, перешедшим на службу к русскому царю. Вспоминаю эта рассказы матери  он писал:

Мне чудится (и это не обман)

Мой предок был татарин косоглазый,

Свирепый гунн… Я веянием заразы.

Через века прошедшей, обуян…

 

Прадедом поэта был секунд-майор Львов. Эта необычная должность продержалась в раусской армии всего полвека, после введения её Павлом I-м, и далее числилась уже просто майорской. Годы спустя поэт с нежностью вспоминал, как всей семьёй ходили на вечерние службы, а на другой день, подраставший Коленька обходил стороной своего главного врага:

…На утре памяти неверной

Я вспоминаю пёстрый луг,

Где царствовал высокомерный,

Мной обожаемый индюк…

 

Будучи подростком, Николай жил словно двойной жизнью. С одной – ежедневной, не интересной и скучной, с другой – полной путешествий и  сильнейших впечатлений. Ко дню рождения ему подарили книгу «В стране чёрных христиан». С тех пор Коля бредил Абиссинией. Мечта его жизни сбудется намного позже. Да и с годами детская религиозность переросла в осознанную веру. И будучи взрослым, немало испытавшим человеком, поэт не перестаёт обращаться к  высшей силе:

 

…Господь, сойди к молящим детям

И злые чары отгони…

 

     И небесным промыслом Николаю Степановичу было отмерено совсем немного земных дней. Но это были тридцать пять лет не спокойного, мерцающего холодными отблесками равнодушного существования, а яркая вспышка радостного золотого пламени, слишком рано потушенного жестокой  и небрежной рукой.

     Но и за такую короткую жизнь Гумилёв успел многое. Успел стать кумиром подростков, которые бредили его экзотическими путешествиями. Почти каждый мечтал увидеть город далёкой страны, в котором:

…Над мечетью султана Гасана

Минарет протыкает луну…

 

Успел совершить дальние поездки не только по старой Европе, которую со времён Петра посещали русские дворяне, а по действительно экзотическим и труднодоступным даже сегодня уголкам Африки и арабского мира. А Красное море успел не только назвать «акульей ухой», но и посвятить ему строки, навеянные прочитанным в юности Ветхим заветом:

…Только одно из морей,

Ты исполнило некогда Божий закон,

Разорвало могучие сплавы зыбей,

Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.

 

Но, насладившись ветром далёких земель, он всегда возвращался в родные места, где:

…Солнце, золотистый плод,

В прозрачном воздухе плывет,

Как Ангел, с песней Воскресенья…

 

Возвращался домой! Туда, где успел стать главным редактором журнала «Аполлон», где невольно покорил сердца всех дам своего поколения. Однажды Гумилева потрясают строки присланного в журнал стихотворения:

…Моя душа израненной гиены

Тоскует по нездешним вечерам…

 

     Он заочно влюбляется в автора строк. Они чувствуют одинаково! Её также влечёт к неизведанным вершинам духа! Они созданы друг для друга! Николай Степанович делится возвышенными эмоциями с близким знакомым – Максом Волошиным. Тот напоминает Гумилёву о ждущей его молодой невесте и слишком странном появлении неизвестной поэтессы с католическим именем. Единственное, что Волошин не рассказывает Николаю, это то, что он сам причастен к возникновению из небытия таинственной Черубины де Габриак. Сам изобрел звучный псевдоним и сам… столь же неравнодушен к его обладательнице.

     Их обоюдные чувства к таинственной Черубине закончились ненастной осенью 1909 года, дуэлью из-за русской дворянки Елизаветы Дмитриевой, скрывавшейся под этим мистическим именем.

     Первая и последняя дуэль нового столетия! Но не будем забывать, что поссорились большие поэты, а не приказчики из бакалейной лавки. Да и тень дуэли Пушкина не оставляет в покое умы творцов Серебряного века. Даже пистолеты были приобретены старинные, тех времён. Николай Степанович оделся в цилиндр и сюртук, по моде XIX века, а местом поединка были избраны окрестности  печально знаменитой Чёрной речки. К тому же ещё жива младшая дочь великого поэта. Дуэлянты не знакомы с Натальей Александровной, но через неё нить времени словно соединяет гения русской словесности с молодыми литераторами нового, XX века. Пока никто ещё не знает, сколь страшным и кровавым он будет. Ведь первое десятилетие обманчиво спокойно, хотя проигранная русско-японская война и расстрелянные властями демонстрации рабочих, оптимизма в мыслящих граждан империи не вселяют.

К счастью, на этой дуэли никто не погиб. Провидение милостиво разрешило, так легко игравшим с ним талантам, оставить потомкам свои произведения и даже отпустило игрокам со смертью ещё годы творчества. Гумилеву – чуть больше десяти, Волошину – почти четверть века.

     Мы, сегодняшние читатели, должны быть благодарны и за эти крохи времени, подаренные поэтам вечностью. Многие ли собратья по поэтическому цеху, кроме воспитанного на средневековых легендах и Священном Писании Николая Гумилева, могли превращать древние события в понятные современникам, живые и одухотворённые картины? Кто бы ещё рассказал как:

…Идёт с мечом святой Георгий,

Что иссечен из слоновой кости.

Демоны спасаются в испуге,

И наутро видны капли крови

На его серебряной кольчуге…

 

     Память о святом III века, Георгии, отозвалась в сердце поэта XX столетия, впоследствии также принявшего мученический венец от врагов своей Родины. Николай Степанович также уходит на 1-ю Мировую войну защищать веру предков, свою моральную и общественную позицию. Гумилев, единственный из талантов этого странного времени уходит в армию добровольцем. Это была не аристократическая охота на львов или барские развлечения в усадьбах, а тот самый патриотизм, который, якобы исчерпал себя уже к началу прошлого столетия. Оказывается, не совсем… 

После окончания школы прапорщиков Николай Степанович получает первый офицерский чин и попадает в Александрийский полк «Чёрный гусаров». Служившие в полку носили чёрную форму и она очень нравилась Гумилёву.

Позже он так написал о себе в третьем лице:

 

Он не ведал жалости и страха,

Нёс на стремени он чёрный стяг,

И была украшена папаха

Черепом на скрещенных костях…

 

     Изнеженный петербургский гимназист за ночную разведку в 1915 году получает награду, особо ценившуюся в армейских кругах  – «солдатского» Георгия и звание унтер-офицера, которое рядовые, пусть и дворянского происхождения, получали весьма редко. Военные будни потрясают Гумилева. Человеческая жизнь, бывшая наибольшей ценностью в окружении романтического поэта – на передовой не стоила ничего… Николаю Степановичу не хотелось видеть, как:

… жужжат шрапнели, словно пчёлы,

Собирая ярко-красный мёд…

    Но и мечтам о мирной жизни осуществиться не суждено. А если помнить, что поэт почти всегда провидец, то стихотворное предостережение, обращённое больше к себе, чем к не верящим в крушение своего мира современникам – сбылось:

…Мы услышим робкий, тайный шаг

Мы с тобой увидим Люцифера…

 

Да, до конца 1917 года шаги подданных князя тьмы были еще довольно робкими, и не согласная с новым ликом власти научная и писательская элита ещё могла успеть на «философский пароход». Но Гумилев даже не думал об этом. Он подсознательно готовился не к красивой, а к достойной смерти на родине. Достойной русского боевого офицера. Хотя в мирное время его произведения часто носили необычные, не всегда понятные и знакомые читателю названия, в тяжёлые для страны времена Гумилев перестает играть с экзотикой и со всей ответственностью начинает относиться к происходящим событиям. «Вилла Боргезе», «Пьяный дервиш», «Аддис-Абеба – город роз» и им подобные «декоративные» произведения остаются в прошлом. Появляются стихи совсем с другой нотой, не менее талантливые, но более серьёзные и актуальные: «Сестре милосердия», «Ангел боли» и другие. Николай Степанович принимает участие в первых, ещё свободных дискуссиях и собраниях, которые посещают и представители победившего пролетариата. Он читает стихи разных лет, не боясь быть непонятым малообразованными слушателями, и открыто высказывает своё мнение о событиях в государстве. Преподаёт в литературных студиях, мода на которые неожиданно захватила растревоженный город. Проявляет недюжинное для своего вспыльчивого характера терпение, разбирая вирши часто малограмотных, но обладавших большими претензиями на имя в поэтическом мире, учеников. Словом, банально выживает. Ведь необходимо заботиться о маленьком сыне с царственным именем Лев, которого любовно называл «Гумилёнком» и жене – музе, пережившей его на 45 лет, которой перед венчанием писал:«…Я понял, что в мире меня интересует и волнует только то, что имеет отношение к Вам»! Теперь к ней имело отношение и отсутствие дров для печки-буржуйки, и полуголодная жизнь, и практически ежедневные аресты знакомых…

     Но разруха, уничтожившая привычный быт среднего класса, никак не повлияла на мировоззрение поэта и его небанальное отношение к повседневности. Даже единственное угощение – почти прозрачные ломтики серого хлеба, подавались его гостям на изысканной, чудом сохранившейся посуде. Потомок князя Львова по материнской линии не собирался лишать себя красоты из-за каких-то мировых катаклизмов. И это не было позёрством или декадентской насмешкой над голодными. Ведь и его друзья, не последние писатели бывшей Российской империи падали теперь от голода, не в силах добраться до спасительной кружки горячего кипятка с сахарином… Это была незаметная многим борьба неординарной личности с навязанными извне тяжелейшими условиями существования.

     Вообще, в хаосе революционных будней  Гумилев не теряет способности трезво размышлять в самые трудные минуты, справедливо считая уныние главным нарушением закона Жизни. Он твёрдо убеждён, что нельзя опускаться, унижаться до отчаянья, нельзя принимать на себя этот тяжкий грех...

Проходя или проезжая мимо церкви, открыто крестился на её купола, независимо от мировоззрения спутников, что было уже опасно в те смутные годы. А на одном из диспутов, где присутствовали члены разных, тогда ещё нескольких партий, на вопрос о политических взглядах, Николай Степанович твёрдо отвечает: «…- Я убеждённый монархист». В дальнейшем, это сослужило ему плохую службу. И хотя он провидел, что умрёт:

…не на постели,

при нотариусе и враче…,

 

никто не мог запретить ему мечтать о мирной, домашней кончине. Возможно, так бы и произошло, если бы не обвинение в заговоре против пришедшей власти. А оно оказалось нешуточным по тем суровым временам. Участие в «Петроградской боевой организации»! Была такая на самом деле или нет, сегодня знают только сотрудники закрытых архивов. Но в 1921 году кому-то очень хотелось, чтобы она существовала и возможно, отчитаться о раскрытии контрреволюционного подполья. Не исключено, что ради должностного повышения нескольких сотрудников губернской Чрезвычайной Комиссии Петрограда с жизнью расстались 60 невинных душ. Видное место среди участников реального или сфабрикованного чекистами заговора занимала фамилия Гумилева. Просто сама фигура поэта на литературном и политическом небосклоне оказалась слишком заметной. А судьбы выдающихся личностей в России редко складывались удачно, и слишком часто зависели от сиюминутных капризов власть предержащих…

   И оказалось неважно, что «последний из царскосельских лебедей» - сам Иннокентий Анненский, автор знаменитого стихотворения «Среди миров», исполненным позже Вертинским и Гребенщиковым, посвятил юному второгоднику Коле Гумилёву четверостишье на обложке своего последнего сборника, «буревестник» - Горький чуть позже назвал его «талантищем», а «чайка революции» - знаменитая Лариса Рейснер ходатайствовала за поэта перед новыми хозяевами жизни. Ничего не помогло…

…Но, сжимая руками виски,

Я лицом упаду в тишину…

 

     Даже в воспоминаниях расстрельной команды красноармейцев, Николай Степанович остался несгибаемым, «шикарно» принявшим смерть врагом. И против собственной воли, палачи восхищались его поведением в последние минуты, назвав Гумилева «крепким типом». И хотя всем хорошо известно стихотворение о пуле, которую в кузнечных всполохах отливает для поэта трудолюбивый рабочий, оказавшееся, к сожалению, также пророческим, существует еще одно, родственное по смыслу, более романтически написанное, но от этого не менее страшное произведение. В 1908 году, за 13 лет до гибели Гумилев пишет «Старого конкистадора», явно провидя в главном герое себя:

…Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости…

 

Что же, он тоже предложил смерти «поиграть в кости», и явно проигрывая, вел себя красиво и достойно, так как и жил….

Жаль, что мы  никогда не узнаем, где покоятся его останки. Эту тайну, видимо, навсегда можно причислить к неразгаданным. Роковой выстрел прозвучал 90 лет назад, но стихи Гумилева похоронить оказалось невозможно. Его творчество не нуждается в реабилитации, проведённой властями новой России в 1992 году.

      А та самая Черубина, узнав о приведении приговора в исполнение, написала:

 

…Но я верю – ни гордость, ни злоба

Не мешали тебе отойти…

 

    И нам хочется верить, что это была мужественная, достойная кончина творца и воина! Вечная память…