Сталинист против Сталина (Набросок хрущевской эры)

Необходимое предисловие

Говоря об эпохе Хрущева, особое внимание мы будем уделять социально-экономической жизни тех лет. Почему так? Ведь на первый (и совершенно разумный) взгляд, именно политические события того времени и составляют его основную историческую канву. Двадцатый съезд, вынос Сталина из мавзолея… В сущности, всё содержание правления Хрущева можно уложить в одно-единственное слово: десталинизация. Но именно здесь и кроется иллюзия. Марксисты отлично понимают, что любой политической активностью движет экономика, точнее, отношения классов. И процесс десталинизации был вызван лишь неэффективностью созданной Сталиным системы производства и распределения. Между тем, чисто политическая сторона этого процесса известна достаточно широко, чтобы на ней останавливаться. Более того, она напрочь заслоняет всё остальное.

Внешняя политика тех лет — тема отдельная и поистине огромная. Как порывы к оздоровлению рабочих государств взламывали заскорузлую кору сталинизма; какие силы и в какой форме столкнулись в этой борьбе; наконец, почему это оздоровление так и не свершилось (вернее, не дошло до конца) — данные вопросы заслуживают более подробного анализа, и притом они не столь тесно связаны с внутренней политикой СССР, чтобы перегружать ими нашу статью. То же касается и отношений с миром капитала, и национально-освободительной борьбы… Словом, за бортом останется всё, что не связано тесно с главной темой — реформы основ советской системы после смерти И. В. Сталина.

Выздоровление больного

К закату сталинской эры Советский Союз подошел с весьма противоречивым наследием. «Выздоровление больного» — так можно вкратце описать общую ситуацию в стране. Вот что сказал о ней известный марксист И. Дойчер:

«Советский Союз стал второй по мощи промышленной державой мира. Его социальная структура радикально изменилась. Его многочисленный промышленный рабочий класс стремился к современному образу жизни, уровень жизни и массового образования быстро поднимался, хотя и неровно. Те самые коренные условия социализма, которые марксизм усматривал только в высокоразвитых промышленных странах Запада, создавались и накоплялись внутри советского общества. В свете новых потребностей этого общества сталинизм с его смесью марксизма и варварства оказывался анахроничным. Его методы первоначального накопления были слишком примитивны, его неравенство — постыдным, его деспотизм — абсурдным. Традиции марксизма и Октябрьской революции, выжившие в государстве, погруженном в зимнюю спячку, стали пробуждаться в умах миллионов и превратились в средство борьбы против бюрократических привилегий, инерции сталинизма, мертвого груза монолитной догмы».

Таким образом, к переменам подталкивали уже сами изменения социальной структуры советского общества. Присмотримся к ним поближе.

К 1955 году население СССР достигло предвоенного уровня. Основная опора (и в то же время вечная угроза) сталинизма — крестьянская Россия — безвозвратно отходила в прошлое. Советский Союз становился по преимуществу городской страной (хотя окончательно городское население превысило сельское только в 1960 году). Рабочий класс, понесший огромные потери в Гражданской войне и почти растворенный в деревенских выходцах за годы «великого перелома», сформировался в единое целое. Численность его превысила 20 млн. человек. Правда, его политическая сознательность после великой чистки 1937-38 гг. так и не поднялась на прежний уровень.

Некоторое оздоровление происходило и в деревне. Старое крестьянство освободило место для сельскохозяйственного пролетариата колхозной системы. Только в 50-х годах колхозы начали отходить от шока коллективизации к нормальному производственному процессу. И тут же неизбежно вскрылись все язвы, заложенные еще при их создании.

Проблемы эти были второй частью сталинского наследия — по сути, той самой системой, что и носит название сталинизма. Советская экономика изнывала под грузом директивно-административного управления. На деле это выражалось в ее старых болячках: преобладании количественного критерия над качественным (что создавало иллюзию достижений, в действительности представлявших собой настоящий ущерб хозяйству) и диспропорциях в развитии как регионов страны, так и отраслей (скажем, перевыполнение плана по сапогам на левую ногу за счет срыва плана по сапогам на правую не позволяло обуть даже «плановое» число людей). В макроэкономических масштабах последствия таких диспропорций наносили экономике крайне болезненные удары. Особо резко выявилось и отставание СССР от капиталистических стран, совершавших в тот период научно-технический рывок на волне послевоенного бума. Использовать этот рывок в интересах «соцлагеря» сталинская система была не в силах.

Как нельзя хуже обстояли дела в сельском хозяйстве. Крепостническая политика (как персонально к колхозникам, так и финансово — к колхозам), низкие закупочные цены на продукцию, кабальная долговая зависимость от казны — всё это вело к предельно низкой эффективности производства. В 1953 году (не в первый раз за сталинскую эпоху) плохой урожай поставил страну на грань голода; зерновые резервы были почти исчерпаны. Все наследники Сталина сходились в том, что положение с продовольствием критическое. Эту проблему следовало решить в первую очередь.

Реформа сельского хозяйства

Одной из первых самостоятельных политических акций Хрущева стала легендарная кампания по освоению целинных земель. Многие еще помнят неподдельный энтузиазм, с которым ее встретила советская молодежь. Первые урожаи, казалось, оправдали усилия целинников и в конечном счете закрепили позиции Хрущева на политическом Олимпе. Однако успехи целины были бы лишь отсрочкой для проблем советской деревни даже в том случае, окажись ее плодородие неисчерпаемым. А это было вовсе не так. Конечно, штурм целины стал в каком-то смысле авральной мерой перед лицом голода, но и в этих условиях бюрократическая верхушка могла проявить больше осмотрительности. Отсутствие предварительного изучения и подготовки территорий сделало целину беззащитной перед ужасающими масштабами ветровой эрозии почв. Разрекламированная житница превратилась в пустыню.

Реформа же сельского хозяйства шла вперед. Колхозы были освобождены от унизительного полурабского состояния: трудящиеся получили больше прав, а предприятия в целом — большую инициативу при формировании своей экономической политики. При снижении общего налогового бремени и подъеме закупочных цен это означало поистине новый курс в деревне.

Интересно, что только к 1956 году Советский Союз достиг того уровня механизации села, который считался необходимым для успешной коллективизации еще в начале 30-х. При этом ликвидация машинно-тракторных станций (МТС) и передача техники в собственность хозяйств — хотя и по высоким ценам — открывали простор для еще большей самостоятельности.

Ни о каком «неонэпе» в данном случае говорить не приходится: в «вольное плавание» отпускались чисто государственные хозяйства. К частному сектору (приусадебные хозяйства, кустари) Хрущев питал недоверие, иногда чрезмерное.

Даже совхозы были для него предпочтительней колхозов именно в силу своей «социалистичности». В подобных экономических мерах можно видеть предвестие реставрации, подготовку бюрократов к прямому завладению средствами производства. Но с другой стороны, это позволило в какой-то степени оздоровить советское сельское хозяйство. Что ни говори, а только с хрущевских времен стране перестала время от времени грозить кошмарная тень массового голода…

Рабочий класс и промышленность

Типичный стереотип сталинского бюрократа — «руководство решает всё» — не был чужд и Хрущеву. Потому первой реакцией на затруднения для него всегда был пересмотр управленческой структуры. В сфере промышленности таким шагом было воссоздание органов первых лет Советской власти — советов народного хозяйства. Результат этой реформы вряд ли можно назвать блестящим — как и прочей административной чехарды, наподобие деления партийных организаций по отраслевому признаку.

Характерна для сталинской модели была и резкая дифференциация между промышленностью групп «А» и «Б». Условно их можно разделить как промышленность «для государства» и «для человека». Удельный вес группы «А» вырос с 61,2% в 1940 году до 72,5% — в 1960 году. Во многом это определялось возникновением новых наукоемких отраслей, в первую очередь — космической и атомной. В 1956 году дала ток первая в мире атомная электростанция в подмосковном Обнинске. Успехи в космосе до сих пор наполняют гордостью сердца миллионов советских людей, а сцена рапорта Гагарина Хрущеву стала подлинным символом триумфа советской космической программы.

Общее правило советской экономики (подмеченное еще Троцким) — продукт тем хуже, чем он ближе к массовому потребителю — действовало без изъятий вплоть до самой реставрации капитализма. Хотя с конца 50-х планирование по принципу «ударная цель — за счет остального хозяйства», все же пытались заменить на более сбалансированные планы, ориентированные на более широкие приоритеты за счет имеющихся средств.

Хрущев прекрасно понимал, что жалкий уровень жизни масс, оставленный ему в наследство Сталиным, не может долго оставаться неизменным, тем более в условиях политического пробуждения огромной страны после десятилетий тирании. Вопреки его неустанным призывам «работать больше и лучше», «обогнать Америку» и т. п., промышленность была не в силах обеспечить благосостояние народа. Поэтому необходимо было принять меры по облегчению положения. В первую очередь эти меры коснулись рабочего класса.

Первым делом избавились от сталинских методов милитаризации труда. Вслед за уничтожением системы рабского лагерного труда (не только неэффективной, но еще и варварской), были отменены драконовские антирабочие законы предвоенного времени. Значительно расширились права профсоюзов.

Улучшилось материальное положение рабочих. Были внесены изменения в систему оплаты труда. Зарплата (в первую очередь, малообеспеченных категорий) выросла за 10 лет более чем на 20 процентов. Это позволило сгладить различия в оплате между рабочими и инженерно-техническим персоналом. Были отменены все формы платы за обучение. Внесены изменения в пенсионную систему, остававшуюся неизменной с 30-х годов, уменьшилось налоговое бремя.

Проблема грандиозной нехватки жилья также была смягчена путем массового строительства знаменитых «хрущевок». С 1956 по 1963 годы в Советском Союзе было построено больше жилья, чем за предыдущие сорок лет. Многие об этом забыли, но именно тогда отдельные квартиры (не только для служащих, но и для рабочего класса) в массовом порядке пришли на смену баракам и коммуналкам.

Впрочем, принимая во внимание слабые результаты промышленной реформы, подобное повышение жизненного уровня не могло продолжаться долго. Историки выделяют в эпохе Хрущева два этапа, грубо говоря, «позитивный» и «негативный». На втором — с начала 60-х годов — хрущевские реформы постепенно вырождаются в суетливую и бессмысленную кампанейщину, проводившуюся за счет ограбления пролетариата. В свою очередь, рабочие окончательно утратили иллюзии в отношении правящей бюрократии, что вело к их конфронтации с хрущевской кликой и жестоко подавлявшимся стихийным протестам, вплоть до кровавой бойни в Новочеркасске.

Противоречия Хрущева

У любого общественного деятеля есть как минимум два лица. Первое, субъективное — его мысли, чувства, идеи, намерения; то, что он есть сам по себе, независимо от общественной роли. Второе — эта самая роль: те общественные и классовые тенденции, которые человек пусть невольно, пусть бессознательно выражает. Причем именно второе лицо и есть его «лицо в истории». А первое может заинтересовать разве что биографа (в случае жизненного успеха) или судебного защитника (при неудачном исходе).

Но лиц может быть и больше. В этом смысле Никита Хрущев (будучи человеком, в общем-то, простым и цельным) обладал удивительной многоликостью. Даже в своей политической роли он был подлинным «двуликим Янусом»: одно лицо его было обращено в будущее, второе не отрывалось от прошлого. Причину такого поведения я вынес в заголовок статьи: Хрущев был именно «сталинистом против Сталина». Как и вся советская бюрократия, он был вынужден двигаться вперед, глядя назад. Кровавый груз сталинизма неудержимо тянул их в прошлое. Однако смерть Сталина (вовсе не означавшая конца его эпохи) породила стремление окрепшего рабочего класса СССР к обновлению Советской власти. А этого бюрократия допустить не могла, и потому ей пришлось поступиться кое-чем из сталинского наследия — только бы не лишиться главного: власти над рабочими от их же имени. Как только речь заходила о ликвидации власти сталинских последышей, аппарат готов был пролить реки крови во имя своих интересов — как в СССР (Новочеркасск, антисталинские бунты в лагерях), так и за его пределами (Венгрия, Германия). Таким образом, модернизация сталинской системы была произведена руками самих бюрократов под давлением рабочего класса.

Для этого и пригодился Хрущев. Это был искренний, но недалекий сталинист, типаж начала 30-х годов. Такие люди поддерживали сталинский «социализм» не за страх, а за совесть, но зачастую оказывались слишком идейными для потребностей бюрократической контрреволюции. Именно они, оказываясь на нарах, строчили письма «любимому вождю» и попадались на удочку партийной этики по-сталински: «Партия знает, что ты не совершал этого, но ей нужно твое признание!..»

Благодаря близости к Сталину, Хрущев сохранил и даже укрепил свои позиции в годы массового террора. Историческая потребность в десталинизации вынесла его, так сказать, на гребень волны. Когда же задачи «освежения» сталинизма были выполнены, Хрущев стал лишним. Его попытки воевать с аппаратом (массовые сокращения, ограничение привилегий) почти не принесли плодов, так как он все же был плоть от его плоти. Его начинания после 1960-61 годов, в общем, уже не были востребованы историей. В истории СССР открывалась новая эпоха: трансформация бюрократии в новый имущий класс.