Не Наташа. Парапорнографическая повесть. Окончание

Начало и продолжения:
http://maxpark.com/community/4707/content/2571921
http://maxpark.com/community/4707/content/2573887
http://maxpark.com/community/4707/content/2575382

Часть 3. Элеонора

Глава 6

     «Есть такая штука — солнечный оргазм...» — вкрадчиво прошептал тот, холодный и всё замечающий, сидевший в голове Евгения.
     Давненько он не давал о себе знать — почти две недели. Но верить этому насмешнику и пошляку не следовало, потому что свет был настоящий, до рези в глазах. Яркий, совсем как солнечный, и такой же жёлтый, но не тёплый и не жизненосный, а мертвящий, обжигающий. И светился этим обжигающим душу светом не солнечный круг — светилось им картофельное поле... Нет, не картофельное. И не поле. Пол. Чёрный, отшлифованный до блеска, с беспорядочно разбросанными по нему... Ну, назовём их светильниками — эти разноразмерные, величиной от куриного яйца до головы младенца, светящиеся шары.
     Ярко-жёлтый мертвящий свет отражался от лазурного небосвода (нет — просто свода!), и в этом громадном, величиной с картофельное поле, помещении не было теней...
     «Хренка с бугорка — оргазм! — ответил Евгений холодному и всё замечающему, сидевшему в его голове. — Обыкновенная галлюцинация!»
     Они уже стали обыкновенными — для Евгения. Когда он вернётся (если он вернётся!) из этой, очередной галлюцинации, то его с распростёртыми объятиями и с большим научным интересом встретят в Сосновом Бору, где Старосибирская психа. Вот только вернуться бы...
     Раечка, ау!
     Евгений скосил глаза вниз и всмотрелся. Это была не галлюцинация. Это была Элеонора. Чёрные, иссиня, кудри, плоские жёлтые щёки, греческий нос, изумительной формы грудь... И она была обнажена. Полностью. Она успела избавиться и от ярко-алого свитера с жёлтыми ромбами, и от джинсов.
     —Хватит, — попросил Евгений. — Прекрати, а то я сейчас умру...
     Но она не прекратила, пока Евгений не умер.
     —Доволен ли лорд Эжен? — спросила Элеонора, отирая тонкой золотистой тканью простыни мутные белёсые потёки со своего лица. («Холоса ли была Эхуанг?» — вспомнил он).
     —Спасибо, — только и сумел сказать Евгений. И повторил: — Хватит!
     —Я выполнила своё обещание, — объявила Элеонора. — И жду от тебя того же.
     Нет, подумал Евгений, это не Элеонора. Очень похожа — и лицом, и голосом, — но это не она. Это галлюцинация...
     Но это была какая-то неправильная галлюцинация. Всё вокруг не было похоже ни на Старосибирск, ни на его окрестности, ни на хоть что-нибудь... хоть что-нибудь земное, пусть даже ненастоящее. Куба была похожа на Кубу, Индия была похожа на Индию, и даже Уссури была похожа на Уссури. А тут всё было яркое и мёртвое. Лазурь и золото на непроглядно-чёрном... Даже блики на чёрном блестящем полу были не разноцветные, а либо лазоревые, либо золотые. Не было теплоты, и не было жизни ни в чём. Даже тело Элеоноры (Элеоноры?) было золотистым, без намёка на розовость. Золотая кожа, чёрные волосы, лазоревые глаза.
     Галлюцинация... Трёхцветная... Таких не бывает...
     —Кто ты? — спросил Евгений. — Как тебя зовут?
     Она гневно прищурила свои лазоревые глаза, и угроза в её прищуре была очень реальной.
     —Кто? — непонятно и страшно спросила она.
     —Не надо меня пугать, — попросил Евгений. — Я просто ничего не помню. Скажи мне, как тебя зовут?
     Она как будто опомнилась. Она пригасила угрозу во взгляде и ответила нарочито внятно и размеренно:
     —Отец называл меня красавицей. Мать зовёт меня дочуркой. Все остальные — все! — называют меня «Прин­цес­са-Дев­ствен­ни­ца» и «Ваше Высочество»... За один только этот вопрос, лорд Эжен, я могла бы приказать убить тебя. Но ты мне слишком нужен. Если ты не выполнишь то, что обещал, я убью тебя ещё дважды.
     —Ладно, — сказал Евгений. — Хоть трижды, и все восемь раз мучительно. — («Раечка всё равно меня вытащит», — подумал он с удивившей его самого уверенностью). — Но я ничего не помню... — продолжил он. — Что я тебе обещал, Ваше Высочество? И, заодно: что ты обещала мне?
     —Я обещала тебе ночь любви, — она предпочла ответить на вторую часть вопроса, проигнорировав первую. — Такой любви, что ты запросишь пощады до истечения этой ночи. Ночь не истекла, ты запросил пощады, и этому есть свидетели.
     Да, свидетели были. Евгений не увидел их сразу, потому что они естественно и точно (неестественно точно!) вливались в трёхцветную гамму этого странного места. Свидетелей было никак не меньше десяти, все они были непроглядно черны, белки их равнодушных глаз были не белыми, а золотистыми, а лезвия кривых мечей — лазурными. Один из них был безоружен и безобразно толст. Он был гол, как и все остальные, но, в отличие от остальных, не мускулист, а жирён. Он величественно ковылял, приближаясь к обширному ложу, укрытому золотистыми простынями, где возлежали Евгений и... Элеонора.
     Толстяк приблизился к Её Высочеству и поклонился ей... Нет: склонился над нею, а она раздвинула перед ним ноги. Толстяк постоял, всматриваясь, сложил на груди ладони и выпрямился.
     —Выполняй обещанное, — сказала она Евгению. — Когда вернёшься, получишь остальное: место возле меня на троне и меня. На этот раз всю.
     Евгений растерянно огляделся. Странно, но он не чувствовал себя голым, хотя на нём не было ничего. Ни на нём, ни на Её Высочестве, ни на чернокожих гигантах с голубыми мечами. Похоже, здесь вообще не принято одеваться...
     —Ты мне так и не скажешь, что я тебе обещал? — спросил он.
     —Через две галактических секунды армада Гасителей будет возле Бетельгейзе, — ответила Элеонора. — Ты обещал её остановить, и аванс за свой будущий подвиг ты уже получил. Иди и выполняй... Проводи их, страж моей невинности! — приказала она толстяку.

* * *
     Безоружный и рыхлый Страж Невинности Её Высочества вышагивал впереди, переваливаясь с боку на бок, как несуразно громадный медвежонок-панда. Остальные двенадцать неслышно ступали по бокам и сзади, окружив Евгения полукольцом. Покачивались, иногда задеваемые босыми чёрными ступнями, жёлтые светильники.
     Евгений нагнулся и поднял один из них. Величиной с гусиное яйцо, но неожиданно лёгкий, прозрачный, он мёртво светился всей своей внутренностью. Он был прохладный и мягкий на ощупь. Евгений выронил его из ладоней, и он покатился к тому самому месту, откуда был поднят.
     Оглянувшись, Евгений уже не обнаружил своей недавней золотистой постели, а громадное помещение с хаотично размещёнными по чёрному полу светильниками всё не кончалось, и лишь где-то далеко впереди обнаружились новые предметы (контуры предметов, стройные, высокие, размытые в воздушной дымке) и новые цвета — зелёное, коричневое, серебристое...
     —Эй! — негромко крикнул Евгений в рыхлую спину Стража. — Куда ты меня ведёшь?
     —К твоему флагману, лорд Эжен, — ответил тот, не оборачиваясь, но замедлив шаг, чтобы Евгений мог поравняться с ним.
     —К моему флагману... — повторил Евгений. — Я что, адмирал?
     —Со вчерашнего дня, лорд Эжен. Адмирал Пятого Пустотного флота Её Высочества.
     —А до вчерашнего дня я был простым капитаном?
     —Нет, лорд Эжен. До вчерашнего дня ты был помощником лаборанта в институте физики пространства.
     —Головокружительная карьера... — пробормотал Евгений. — А кто такие Гасители?
     —Этого никто не знает. Известно только, что они гасят звёзды. Везде, где появляется их армада, гаснут звёзды, а  планетные системы становятся необитаемыми. Стерильными.
     —А зачем?
     —Гасители — поборники Абсолютного Порядка во Вселенной. А жизнь — это хаос. Тем более — разум­ная жизнь.
     —Как же я смогу их остановить?
     —Ты их не сможешь остановить, лорд Эжен. Не ты первый, кто пытался это сделать. Но, вероятно, последний...
     —Так она что — посылает меня на заведомую гибель?
     —Да, лорд Эжен. И лучше тебе погибнуть один раз в бою с Гасителями, чем вернуться, не остановив армаду. Иначе тебя будут убивать, возвращать к жизни и снова убивать столько раз, сколько успеют. Твой предшественник был убит уже два раза и сейчас опять в реанимации, а тот, который командовал пустотным флотом до него, был убит четырежды.
     «Раечка, ау!» — подумал Евгений.
     —Ладно, ещё вопрос, — сказал он. — Две галактических секунды — это сколько?
     —Десять галактических секунд — средняя продолжительность человеческой жизни.
     —А эти... — Евгений неопредёленным кивком указал на идущих с боков и сзади, — кто такие? Тоже стражи невинности, и следят, чтобы я не сбежал?
     —Это команда твоего флагмана, лорд Эжен.
     —А зачем им эти железяки?
     —Всего лишь церемониальное оружие, лорд Эжен. Убивать тебя будут совсем другим. И не они... — Панда-Страж позволил себе улыбнуться. — Твой штурман, — Страж кивнул в сторону одного из гигантов, — расскажет тебе всё остальное и доведёт тебя до корабельной рощи. Желаю тебе не вернуться из битвы, мой лорд.

* * *
     Штурман объяснял доходчиво, хотя и не очень подробно. Корабельной рощей оказались те самые вертикальные зе­ле­но­ва­то-ко­рич­не­вые контуры с серебристыми просверками, чьи вершины уже заслонили весь горизонт и подбирались к зениту. Но это была не роща из мачтовых сосен — это и был Пятый Пустотный флот Галактики, которым Евгений со вчерашнего дня командовал. Издалека корабли были похожи на сосны. Флот был пришвартован на дворцовой планете, примерно в трёх часах ходьбы от спального поля Её Высочества и на весьма почтительном удалении от Тронного Нагорья. Если Евгений вернётся из битвы (победителем, разумеется), флагман будет пришвартован возле Тронного Нагорья, а флот останется на орбите. Потому что если Евгений вернётся победителем, он станет консортом Галактики — одним из супругов Принцессы (уже не Девственницы), будущей Матери-Королевы Млечного Пути...
     Штурман, голый и чёрный, как и все остальные одиннадцать, неслышно ступал рядом с Евгением и отвечал на вопросы, которые Евгений не сумел бы даже сформулировать. Штурман, как вскоре выяснилось, знал, с кем имеет дело. Он не презирал Евгения и не пиететствовал перед ним — он ему сочувствовал и объяснял ему его невыполнимую за­дачу.
     —Но ты не вернёшься, мой адмирал, — говорил он. — Нет, ты не вернёшься! Ни победителем, чтобы стать консортом, ни побеждённым, чтобы многократно умереть. И никто из нас не вернётся из этой битвы. Прости, мой адмирал, но я не верю в твоё оружие, оно не остановит армаду Гасителей. Твои капитаны будут просто таранить их корабли. А флагман пойдёт на таран последним, когда ты убедишься, что твоё оружие — не оружие...
     —Принцесса-Девственница умна, — говорил штурман. — Но она не мудра. Она женщина. Женщины созданы для власти, а не для творения. Мудрые не правят. Мудрые творят и охраняют сотворённое. Мудрый никогда не станет властвовать, но всегда поспособствует власти. Правят — женщины. Творим и разрушаем — мы, мужчины. И если мы не способны сохранить Вселенную для наших женщин, мы обязаны погибнуть. Мы летим на гибель, мой адмирал.
     —Принцесса-Девственница умна, — повторил штурман. — Но при всём при том легковерна. Она слишком доверилась ремесленным поделкам твоего захолустья, мой адмирал. Наслушалась легенд о макрофизическом ­резонансе и нашла в захолустье тебя, занимавшегося резонансами микрофизическими, и пообещала тебе консортство, если ты остановишь армаду Гасителей. Ты не сумеешь этого сделать, мой адмирал. Черенковское излучение — явление микро-, а не макромира, а теневые функции — детство нашей математики. Гравитационный резонанс — не более чем мечта, поэтический вымысел физиков. Кусочек свинца, пропущенный через пылевое облако, не повредит кораблям Гасителей. Бетельгейзе будет погашена, а дворцовое солнце — следующая звезда на пути армады...
     «Бабубы» — первое слово неандертальца, — подумал Евгений... — Забил мамонта, наелся от пуза, улёгся под деревом и,  поглаживая пузо, произнёс: «Ба-а бу-у бы-ы!»...
     От Земли до Бетельгейзе — шестьсот световых лет. Достаточно далеко от этих самых Гасителей, чтобы даже не подозревать об их существовании... Отчего бы мне не сдохнуть в моём захолустье, прожив свой полный срок жизни, насыщенной провинциальными событиями? Но для того, чтобы мне вернуться в мою реальность — бабу бы...
     Раечка, ау!

* * *
     Они вошли в корабельную рощу и направились к одному из не самых высоких стволов...
     Если не смотреть вниз, на основания кораблей, а смотреть, задравши голову, вверх, то возникало полное ощущение, что ты в сосновом бору. Но что при этом сам ты  — очень маленький.
     Как муравей, и даже ещё меньше...
     Нечто зелёное, клубившееся возле серебристо-ко­рич­не­вых стволов кораблей, тоже напоминало кроны обычных сосен. Штурман объяснил, что это — выносные пылеуловители, сборщики топлива. Перед началом боя они будут сброшены в пространство, а после боя («успешного, но это нам не грозит») могут быть наращены снова...
     Впрочем, Евгений не очень вникал в объяснения штурмана, потому что всё равно ничего не понимал.
     Они, все тринадцать, подошли к флагману и полезли наверх по чешуйкам ствола. Штурман лез впереди, Евгений сразу за ним, остальные одиннадцать следом. Один за другим они нырнули в круглый люк, похожий, если пренебречь размерами, на дыру, проделанную жуком-древоточцем, и двинулись вперёд и вверх по коридору, похожему на тоннель.
     Тоннель оказался извилистым, круглым, пустым и очень просторным. Пустота была ощутимой и плотной, в ней было нечем дышать и невозможно двигаться. Но Евгений двигался (его несла пустота, повторяя все изгибы тоннеля), а дышать было не нужно. Он обнаружил это не сразу, а когда обнаружил, то очень удивился. Попытавшись наконец вдохнуть, он закашлялся и не услышал своего кашля.
     В тоннеле было темно. У темноты был яркий бирюзовый цвет. Двенадцать спутников Евгения казались плотной стайкой узких чёрных рыбок. Стены тоннеля были не видны, но ощущались.
     В тоннеле было тихо — так тихо, что Евгений слышал рост своих волос и перистальтику кровеносных сосудов. Услышав, как растут его волосы, Евгений впервые обратил внимание на то, что все его спутники — лысы. Как бильярдные шары. Как скользкие чёрные рыбки. Он устыдился собственной волосатости — особенно на груди и в паху.
     ...А у принцессы Элеоноры были роскошные — чёрные, иссиня — волосы, и междуножье у неё тоже было пушистым и мягким. Евгению вдруг подумалось, что это естественно и красиво — до боли внизу живота красиво... Всё-таки, он был неандертальцем среди этих совершенных существ мужского пола. Представителем дикой и дав­ным-дав­но вымершей расы...
     Тоннель распахнулся, влился, выплеснул их в просторное помещение с тёплым розовым светом. Здесь было чем дышать, и они уже не плыли — они вышагивали плавно и торжественно. Они уже не были чёрными — плотная бирюзовая пустота тоннеля словно смыла с его спутников чёрную краску, с их безупречных обнажённых тел. А на их лицах явственно читалось радостное ожидание.
     Ожидание чего?
     Безнадёжной схватки и героической смерти в неравном бою?
     Евгений снова ощутил себя древним волосатым уродом, бледным и немощным среди мускулистых бронзовокожих гигантов, радостно идущих навстречу смерти. Но он взял себя в руки и попытался вышагивать столь же торжественно и плавно, как его спутники.
     И у него получилось.
     Отчего бы и нет?
     «Самое важное в жизни для человека — это красиво умереть!». Где-то когда-то Евгений читал что-то такое. В чём-то фантастическом...
     А вот интересно: если он умрёт в галлюцинации, то что с ним произойдёт на самом деле? И вообще: есть ли хоть одна женщина в экипаже флагмана? Потому что иного способа выбраться из галлюцинации (смертельно опасной галлюцинации) он не знает...

Глава 7

     Женщины на борту флагмана были. Просто Евгений их не сразу увидел. Их было много — заведомо больше дюжины. Всё складывалось очень хорошо.
     Женщины ждали их посередине кают-компании. Конечно, это была кают-компания — как ещё можно назвать это просторное помещение с мягко-розовым перламутровым светом, с разбросанными по полу циновками и подушками, с горками фруктов (это могли быть только фрукты) и чашами, наполненными тёмной ароматной жидкостью (несомненно, вином) на низеньких овальных столиках.
     Женщины ждали их (а кого же ещё?), расслабленно лёжа и сидя на циновках и подушках. Они не поднимались им навстречу, но улыбались приветливо и спокойно. Лишь одна из них, кажется, проявляла признаки нетерпения (или тревоги?) то и дело поправляла русые и пышные, как у Наташи, волосы, падавшие ей на глаза. Здесь только мужчины брились наголо, становясь уже не столько людьми, сколько подвижными скульптурами. А женщины были естественны и прекрасны — прекрасны своей естественностью, а не отточенностью форм и движений...
     —Они полетят с нами? — удивился Евгений.
     —Нет, мой адмирал, — радостно улыбаясь, ответил штурман. — Конечно, нет. Они уйдут сразу после прощальной трапезы и унесут в себе наше семя. Семя идущих на смерть.
     В голосе штурмана сквозила лёгкая неуверенность, но не в произносимых им словах, а в чём-то другом. Кажется, он выбирал, с кем из женщин прощально потрапезничать, и выбор был труден.
     Остальные гиганты не колебались. Они брали с низеньких столиков фрукты и подносили их женщинам на вытянутых руках. Женщина брала яблоко (зачем придумывать другие названия?), надкусывала его и возвращала гиганту. Иногда гигант угощал ещё одну женщину. Она, приняв угощение, поднималась и вела гиганта на циновку к той, что была выбрана первой.
     К вину пока никто не прикасался.
     Почти никто: одна из женщин (та самая, с пышными волосами) мягким жестом отвергла угощение, взяла со столика вино и протянула гиганту. Тот отрицательно покачал головой и выбрал другую.
     Штурман в конце концов тоже сделал свой выбор. Даже три выбора.
     А потом они ели фрукты и любили друг друга. Это было красиво, торжественно и почему-то печально. Наверное, это был какой-то древний обряд... На столиках уже было полно огрызков, а вино так и стояло в чашах, никем не востребованное.
     Евгений тряхнул головой и растерянно огляделся. Вот так-так, а как же он? Все женщины были заняты, и как он теперь вернётся? Не отнимать же одну из троих у штурмана — здесь такое, кажется, не принято...
     Но нет, он совершенно зря запаниковал. Та самая, с русыми пышными волосами, похоже, отказала всем и теперь смотрела на Евгения, всё чаще и всё более нервным жестом откидывая волосы со лба.
     Стесняясь не столько своей наготы и волосатости, сколько слишком явных признаков желания, Евгений взял со столика яблоко и протянул ей.
     Она приняла, но не надкусила и не вернула ему, а положила обратно на столик.
     —Сначала вот это, — сказала она, взяла чашу, пригубила из неё и подала Евгению.
     —Но ведь никто не пьёт, — удивился он.
     —А тебе надо.
     —Для храбрости? — усмехнулся Евгений и тоже пригубил. Это оказалось действительно вино. Терпкое, пряное, очень слабенькое и совсем не сладкое. Похожее на «Каберне».
     —Ещё! — велела она, когда Евгений, отпив два-три глотка, уже собирался поставить чашу на столик.
     Он опростал чашу до дна. Стакана полтора, не меньше... Только после этого она надкусила яблоко и подала ему. У яблока был вкус яблока.
     А потом она привлекла его к себе, и он послушно лёг рядом с ней на циновку, уже предвкушая, что вот сейчас проснётся рядом с Раечкой.
     Русоволосая ласкала его, проводя пальцами по плечам, груди, животу, бёдрам. Прикосновения были радостны и приятны, но нисколько не возбуждали. Желания не было.
     Евгению стало страшно.
     —Прости, — сказал он. — Я ничего не смогу.
     —Нет, — возразила она. — Это не ты, это я ничего не смогу.
     —Ты это нарочно сделала? — догадался Евгений. — Это из-за вина?
     —Из-за него тоже. Так надо.
     —Кому? Зачем?
     —Твоё семя взяла Принцесса-Девственница, — не то сообщила, не то объяснила русоволосая.
     —Но ведь она... — Евгений задохнулся от возмущения. — Ведь ничего не было!
     — Она умна, — улыбнулась русоволосая. — Не мудра, но умна. Мудрой может быть лишь Королева-Мать, но мудрые не правят, мудрые только советуют. Умный никогда не отдаст власть, а мудрый никогда её не примет.
     —Ничего не понимаю, — признался Евгений.
     —Мать Её Высочества слабоумна, — опять не то сообщила, не то объяснила русоволосая. — У неё сорок семь хромосом.
     —То есть?
     —На твоей планете это называется «болезнь Дауна». Врождённое слабоумие... Дауны всегда добры, а милосердие — это и есть мудрость. Даже при слабоумии. Королева-Мать слабоумна, но именно она посоветовала дочери найти тебя. А Её Высочество, найдя тебя, стала поступать умно. Утрата девственности — утрата власти. Умные не расстаются с властью. Только влюбляясь или рожая, человек обретает мудрость — иногда. Или рождаясь слабоумным — почти всегда...
     Она выжидательно помолчала.
     —Продолжай, — попросил Евгений. Он был обуян любопытством, возлежа рядом с русоволосой пророчицей. Не плотской страстью, а любопытством. И любопытство было в  чём-то сродни плотской страсти.
     —Мать Её Высочества мудра, но слабоумна, — ещё раз не то сообщила, не то объяснила русоволосая. — А дочь умна. Она не хочет становиться Королевой-Ма­терью и передавать трон своей дочери в такой опасный для Галактики период. Ведь регентом несовершеннолетней Принцессы-Девственницы может быть только консорт. И не любой из консортов, а только отец принцессы... Представляешь себе государство в руках у младенца? Ведь ты вернёшься только через две секунды, когда Принцесса-Девственница, которую ты мог зачать, стала бы совершеннолетней.
     Евгений догадался, что она говорит о галактических секундах, и опять поугрюмел. «Десять галактических секунд — средняя продолжительность человеческой жизни». Опять из него кто-то что-то лепит! Не гения, так героя — хоть что-нибудь, но на «г»... Тут он вспомнил ещё кое-что и буркнул:
     —Я так понял, что мы вообще не вернёмся.
     —Ты победишь, — убеждённо сказала русоволосая. — Королева-Мать мудра... Когда ты победишь, я приду к тебе без вина и сама подам тебе яблоко. И не обижусь, если ты отвергнешь его, мой лорд.
     И она возобновила ласки, не возбуждавшие, а умиротворявшие Евгения.
     —А теперь спи, — шепнула она и запела.
     И Евгений покорно уснул под её странную песню:
    
               А любовь — это больше, чем хмель!
               Я — не матка пчелиного роя,
               но и ты, мой любимый, не шмель.

               Нас лишь двое в Галактике — двое,
               только двое: лишь я и ты.
               Не гожусь я в супруги героя,

               не хочу опылять цветы,
               не желаю вынашивать сына
               для не нашей с тобою мечты!

               Мы с тобою ни в чём не повинны,
               если гибель Вселенной близка.
               Я —  твоя, ты — моя половина,

               мы с тобою — две жилки виска
               одного, и куда нам отсель?
               Я люблю. Я трезва и чиста,

               а любовь — это больше, чем хмель!..

* * *
     Проснувшись, он обнаружил, что весь экипаж флаг­мана, все двенадцать, стоят возле стены «ка­ют-ком­па­нии» (стена стала прозрачной), и смотрят вниз. Евгений присоединился к ним.
     Снаружи было позднее утро.
     Женщины уходили из корабельной рощи.
     В группке, уходившей из их корабля, Евгений поискал, но не нашёл русоволосую пророчицу... Впрочем, они были слишком далеко внизу, и он мог просто не различить с такого расстояния цвет волос той, которая ему так и не отдалась, коварно предложив коварное вино.
     Женщины уходили, «унося в себе семя идущих на смерть». Семя героев.
     Евгений огляделся, всматриваясь в лица «героев, идущих на смерть». Их лица не отражали никаких эмоций.
     Как у роботов. Биологических роботов...
     Пребывание в галлюцинации затягивалось, и была эта галлюцинация, мягко говоря, неприятной. Потому что непривычной. Никогда Евгений не любил фантастику, и за всю свою жизнь прочитал чуть более десяти книжек этого вычурного жанра. Наверное, и десяти оказалось слишком много. Наверное, надо было ограничиться пятью, или не читать вовсе...
     Женщины ступили на чёрный пол «спального поля Её Высочества» и в конце концов стали не видны.
     —Что теперь? — спросил Евгений у штурмана.
     —Теперь ты утвердишь разработанный план битвы, мой адмирал, и — вперёд! — энтузиастически ответил штурман.
     —К славной победе? Или к неизбежной гибели?
     —Победа невероятна, — мягко напомнил штурман.
     Никакой он был не робот, просто фанатик.
     —А если я не захочу утвердить разработанный план? Всё равно «вперёд»?
     —Ни в коем случае, мой адмирал. Если ты не сочтёшь план битвы рациональным, предложи другой.
     —И в чём заключается разработанный?
     —Мы выходим на орбиту, ныряем — и выныриваем возле Бетельгейзе. Дождавшись армаду Гасителей, атакуем её. Все корабли, кроме флагмана, таранят корабли армады, а флагман, прежде чем пойти на таран, использует твоё оружие.
     —Гасители тоже вынырнут возле Бетельгейзе? — спросил Евгений. — Сколько времени нам придётся их ждать, известно?
     —Гасители пренебрегают нырками, — ответил штурман. — Они движутся неспешно и неодолимо, с околосветовой скоростью. По спирали к центру Галактики. И гасят звёзды на своём пути...
     —Я спросил: сколько времени мы будем их ждать возле Бетельгейзе?
     —От двух до четырёх секунд.
     —Галактических?
     —Да, мой адмирал.
     От двадцати до сорока лет, — прикинул Евгений. — Это если «средняя продолжительность человеческой жизни» сто лет. Если семьдесят, то чуть меньше, но всё равно много... А если они долгожители? Если они по триста лет живут? Ну вот почему было не посмотреть в энциклопедии про эти галактические секунды?
     Впрочем, и так ясно, что это — годы и годы, и в любом случае...
     —Я не стану утверждать этот план, — заявил он. — Зачем ждать армаду возле Бетельгейзе, если её путь известен?
     —Битва возможна только возле звезды.
     —Почему?
     —Они движутся неупорядоченным роем, и расстояние между их кораблями сравнимо с межзвёздным. Но возле звезды армада скучивается, выстраиваясь в боевой порядок, который нам уже известен и до сих пор ни разу не менялся. Мы их тараним.
     —Сколько их кораблей было уничтожено таким способом?
     —Пока ни одного, мой адмирал. Но другого способа нет.
     —Тогда незачем ждать их возле звезды. Вынырнем возле армады. Флагман пойдёт впереди. Никаких таранов, пока не применим моё оружие. — (Надо будет ещё узнать, что это за оно и как им управлять, — подумал Евгений). — Таран — только по моему при­казу.
     —Но... Мой адмирал! Так мы не сможем уничто­жить больше одного корабля за раз, а следующий придётся искать.
     —Вот и славно, — сказал Евгений. — Будем гасить их поодиночке.
     —Гасить?
     —Да. Они гасят наши звёзды, а мы будем гасить их самих. Моим оружием... Повторяю: никаких таранов без моего приказа! Внеси мои изменения в план и подай мне на утверждение.
     —Твой план уже утверждён, мой адмирал. Но...
     —Что «но»?
     —Твой план... нереален, мой адмирал. Так мы не остановим армаду. И уж тем более не уничтожим её.
     —Возможно. Но ведь вы собирались идти на гибель, а не на победу? Или я чего-то не понял?
     —Да...
     —Что «да»?
     —На гибель.
     —Ну так это я тебе в любом случае гарантирую: если не победим, то погибнем. Однозначно!
     —Ты дикарь, мой адмирал, — сказал штурман. — Ты ничего не понимаешь. Но я получил приказ повиноваться тебе, и я тебе повинуюсь. — Штурман помедлил, прежде чем переспросить: — Ты действительно гарантируешь нам гибель?
     —Победу или смерть! — нервно хохотнул Евгений.
     Раечка, ау!

* * *
     Почти такой же тоннель, как входной, выплеснул Евгения в «адмиральское дупло» — так он решил называть помещение в самом комле, откуда ему предстояло управлять «своим» оружием. Оружие было размещено в корне флагмана («В корме?» — переспросил Евгений. — «В корне», — поправил штурман) и управлялось из любого места ствола, но Евгений решил, что удобнее будет отсюда.
     Штурман не возражал. Штурман повино­вался.
     В «своём» оружии Евгений разобрался легко и довольно быстро, за несколько дней «нырка» навстречу армаде Гасителей. Правда, не сам разобрался, а с помощью штурмана. И даже не столько в самом оружии, сколько в управлении оным...
     Объект, подлежащий разрушению, надлежало взять в «прицельную рамку» (трёхмерную, между прочим, поскольку учитывалось не только направление, но и относительная скорость в векторном выражении). После чего в сторону объекта отправлялась «пылевая бомба» с небольшой — всего лишь сотни тысяч метров в секунду — скоростью. Бомба взрывалась, образуя анизотропное, то есть очень упорядоченное, облако пыли сверхтяжёлого элемента. После уточнения направления на объект сквозь это анизотропное облако отправлялась значительная (около 9 граммов) масса. Свинцовый шарик. Пуля. Со скоростью, сравнимой со световой — не менее 280 мегаметров в секунду.
     Прохождением «пули» через анизотропное облако пыли инициировался узконаправленный конус когерентного гравитационного излучения. Объект, задетый поверхностью этого конуса, разрушал сам себя механическими резонансами. Евгению надлежало запомнить лишь порядок управляющих действий: посылка «бомбы», отслеживание (по таймеру) образования анизотропного облака, уточнение направления и собственно выстрел — выстрел как таковой. Выстрел свинцовой девятиграммовой «пулей»...
     Всё выглядело очень просто. Надо было только поверить, что этот «гравитационный лазер» возможен и осуществим...
     А почему бы и не поверить? Галлюцинация есть галлюцинация, в ней соблюдение физических законов не обязательно. Но штурман, объясняя Евгению принцип действия и метод управления, не скрывал своего скепсиса и тем самым очень мешал уверовать...
     Общаться Евгений мог только с ним, со штурманом. Все остальные члены экипажа флагмана не сказали ни слова — ни Евгению, ни штурману, ни друг другу. Если они и общались между собой (неужели же нет?), то не словами. Только со штурманом Евгений мог поговорить в полёте (или «нырок» — это всё-таки не совсем полёт?) о разных интересных вещах.
     Например, о бабах. А также о власти. О том, что баба и власть — одно и тоже, спорить с ними — себе дороже, гораздо легче застрелиться из рогатки. И вот именно этим они с Евгением и занимаются в настоящий момент.
     Говорили они, между прочим, по-русски...
     А с кем ещё в этой галактической сверхцивилизации он говорил?
     Кроме штурмана, только с тремя: с Принцессой-Дев­ственницей, со Стражем Её невинности и с русоволосой пророчицей.
     Опять кто-то что-то лепил из Евгения. Даже здесь, в галлюцинации. Что-то на букву «г»...

* * *
     Выплеснувшись в «адмиральское дупло», Евгений инициировал освещение и сразу обнаружил, что он здесь не один. Во втором из присутствующих (первым, разумеется, был штурман) он опознал русоволосую пророчицу. Она сидела на циновке и приветливо улыбнулась Евгению, на мгновение отвернувшись от штурмана. Значит, ему не показалось: её действительно не было среди «уносивших в себе семя героев»... Ну а спрятаться муравьишке в этом сосновом стволе не так уж и сложно.
     —Сколько лет, сколько зим, красавица! — воскликнул Евгений. — Ты пришла поднять мой боевой дух?
     —Не только, мой лорд, — ответила она спокойно и серьёзно. — Надеюсь, что не только дух, но и плоть... Но это будет зависеть от результатов твоего первого боя. — И она опять стала смотреть на штурмана.
     Штурман был занят делом: влипнув ладонями и лицом в стену «дупла», разворачивал флагман «корнем» к точке встречи объекта с конусом излучения.
     Между прочим, двигались они «корнем» вперёд, и «корень» был никаким не корнем, а скорее «головкой». Наконечником копья. Узким и округло-ту­по­ры­лым конусом, которым корабль галактиан зарывался в поверхность планеты при посадке.
     Евгений вспомнил, как странно и дико было наблюдать старт флота с Дворцовой планеты, когда корабельные «сосны» выволакивали из почвы свои «корни» и устремлялись, предварительно перевернувшись «корнями» вверх, в голубизну небес...
     Штурман наконец отлип от стены.
     —Прошу, мой адмирал, — сказал он. — До выстрела осталось совсем немного. Не забудь отдать приказ о таране, если... промахнёшься.
     —Не промахнусь, — буркнул Евгений, влипая лицом и ладонями в стену и разглядывая объект.
     И вот это вот они собирались таранить? Да это же всё равно что таранить бревно спичкой! Пусть даже очень зажигательной спичкой...
     Ладно. Бомбу можно было посылать.
     Евгений сделал это и оглянулся на штурмана.
     Тот уже приблизился к русоволосой, наклонился над нею, поцеловал её плечо и, зажмурившись, зарылся носом в пышное облако её волос, а она рассеянно потеребила пальцами его напряжённую плоть и ласково шлёпнула по бедру. Так отгоняют симпатичного, но вот сейчас мешающего кота...
     Евгений отвернулся и снова дисциплинированно влип в стену.
     Таймер мяукнул: пылевое облако было готово. Должно было быть готово.
     Евгений аккуратно совместил трёхмерное перекрестие прицела с объектом и выстрелил. Потом ещё раз выстрелил. И ещё раз — на всякий случай.
     Мало ли что... А вдруг...
     Теперь оставалось только ждать. Недолго — минут двадцать (не галактических). Самое большее — полчаса.
     Он уже не верил в «своё» оружие. Он почти знал, что придётся идти на таран — таранить «спичкой» агромаднейшее «бревно». Но это была уже не его работа, а работа штурмана... Евгений отлип от стены, повернулся к русоволосой пророчице, и спросил, изо всех сил игнорируя штурмана:
     —Ты принесла мне яблоко?
     —Да, — ответила она и тоже спросила: — А сколько у нас с тобой времени?
     —Двадцать минут.
     Она улыбнулась и протянула ему яблоко. Он надкусил, ухватил её за руку и повлёк за собой. Куда угодно. Лишь бы вон отсюда. В бирюзовый тоннель, распахнувшийся перед ними. Евгений был дикарь, со своими дикарскими табу, и ему совсем не хотелось делать ЭТО на глазах у штурмана.
     Они соединились прямо там, в тоннеле, не дожидаясь более укромного дупла.

* * *
     Из бирюзовой пустоты тоннеля Евгений выплеснулся прямо в лифт какого-то солидного учреждения. Лифт был похож на балетный класс: в нём были три зеркальные стены и металлический поручень вдоль одной из них — той, что напротив раздвижных дверей. Разве что вместо паркета был всё-таки лино­леум.
     «В столь нефункционально шикарном помещении обязательно должно что-нибудь произойти, — подумал Евгений. — Что-ни­будь ни с чем не сообразное и отвратительное. И это безобразие будет отражаться в зеркальных стенах, бесчисленно повторяясь вдоль бесконечного по­ручня».
     Но сначала, прежде чем отвратительное случилось, он вспомнил всё, что с ним происходило прежде.
        Происходило, а не грезилось...

  Эпилог. Наташа (тридцать лет спустя)
    
     Редакция еженедельной иллюстрированной газеты «Паранормаль» располагалась на девятом этаже ДСП — Дома Свободной Прессы. От любой из трёх ближайших остановок до него было не менее четырёхсот метров пешком. Последние пятьдесят из них — вдоль забитой иномарками автостоянки. Было начало декабря, температура за тридцать (к полудню Интернет обещал минус двадцать шесть), Евгений мёрз...
     ДСП вздыбливался восьмигранным краснокирпичным фаллосом из двухэтажного здания областной типографии, в которой печаталось всё высокотиражное — в том числе и то, что не сумело разместиться внутри шестнадцатиэтажника и ютилось в более дешёвых и менее престижных офисах Старосибирска.
     «Паранормаль» была достаточно известной и достаточно доходной фирмой, чтобы арендовать две трети этажа в ДСП, почти точно посередине. Два нижних этажа занимала проправительственная газета «Триколор» (бывшие «Красные зори»), а самый верхний — целиком — оккупировал оппозиционный таблоид «Соколы Жириновского в Сибири». Посерёдке теснилось то, что сумело выжить и умудрялось неплохо жить.
     Евгений направлялся на девятый этаж. За своим куском. Если ему сегодня достанется хотя бы «кусок».
     Бессонная ночь давала о себе знать. Пора завязывать с работой по ночам. Пятьдесят лет — совсем не двадцать. Вот и Раечка об этом постоянно талдычит...
     В тёплом вестибюле Евгению поплохело, и он чуть было не сунулся назад, на мороз, но решил пересидеть на лавочке вдоль окна-стены, а уже потом соваться к вахте со своим подозрительным (уже два года, как подозрительным) пропуском. Очень такая себе вокзальная лавочка, но с вечнозелёными фикусами у торцов, и от вахты почти не видна... Ему вдруг вспомнилось лето почти тридцатилетней давности, и он привычно стал подбирать слова.

* * *
     Была летняя сессия после четвёртого курса, был почти недельный перерыв между экзаменами, и была совместная с параллельной группой вылазка на природу. По недостроенному мосту через Большой Ушай, к Чёрной речке, и даже немного за Чёрную речку, которую они перешли вброд. Протоки, маленькие озёра, высокое разнотравье, редкие кустики.
     Высокая девушка с полноватыми ногами и в зелёном вязаном купальнике, имени которой Евгений так и не узнал, прихватила одеяло и какую-то книгу и отделилась от остальных. Наверное, решила поготовиться к экзамену и заодно позагорать. Немного выждав (Раечка руководила сервировкой пикника), Евгений двинулся в ту же сторону. Трава была ему почти по грудь, а кое-где и выше, но ещё не успела подняться после незнакомки.
     Незнакомка читала, закинув свободную от книги руку за голову, подставив солнцу бритую подмышку. Это только-только начинало входить в моду — бритые подмышки, желательно загорелые. А книга оказалась вовсе не учебником: ни формул, ни графиков, ни диаграмм на страницах не было. Впоследствии Евгений выяснил, что это был толстенный том Акутагавы, тоже только-только начинавшего входить в моду у советских читателей. Впрочем, сначала, едва раздвинув траву, Евгений заинтересовался купальником.
     Девушка посмотрела на Евгения без удивления, но с вопросом и сомкнула раскинутые было ноги (наверное, хотела, чтобы загорели не только подмышки). Евгений плюхнулся рядом с ней на краешек одеяла и кончиком указательного пальца дотронулся до крупновязаных ярко-зелёных трусиков.
     —Сами вязали? — спросил он.
     Девушка аккуратно закрыла книгу, заложив её травинкой, подняла голову и внимательно посмотрела в ту сторону, откуда оба они пришли. Евгений тоже оглянулся. Трава за ними уже почти поднялась.
     —Сама, — ответила она, снова раскинула ноги и заложила руки за голову, открывая солнцу уже обе свежевыбритые белые подмышки. — Хотите рассмотреть поближе?
     —Конечно, — сказал Евгений.
     Девушка улыбнулась, подняла свои полноватые ноги и, быстро сняв трусики, протянула их Евгению.
     Бритыми у неё оказались не только подмышки...
     Она опять отправила Евгения к галактианам, но Раечка была начеку и вытащила его почти сразу.

* * *
     В «Паранормаль» нести такое не имело смысла. В «Паранормали» секса не было — разве что с инопланетянами или с барабашками. В «Паранормали» предпочитали криптоисторию и околонаучные откровения Вселенского Разума, немножко баловались Рерихом и охотно брали рассказы Евгения об иных реальностях. Почти в каждый номер на полосу, а то и на разворот. Платили покилобайтно, и выходило четыре тысячи в месяц, иногда пять.
     Евгений торговал своими грёзами. Своими иллюзиями. Своими галлюцинациями. Ему больше не на что было жить. Раечка Званая была учителем, и этим всё сказано. Репетиторство по физике приносило больше, чем основная зарплата в гимназии... А Евгений продавал свои грёзы. Если находились покупатели.
     Первым и до сих пор единственным покупателем оказался Зиновий Анатольевич Паневин, учредитель газеты «Паранормаль». Он же — главнейший полтергейстовед Старосибирска и основатель «Аномальной скорой помощи» (защита населения от козней барабашек с попутным и почти бесплатным определением геопозитивных зон в квартире и с окроплением жилья святой водой — при наличии показаний к оному окроплению со стороны понимающих дело батюшек). Очень лысый и не менее оптимистичный полтергейстовед...
     Шесть лет тому назад (это было ещё в прошлом тысячелетии) Евгений принёс ему свой давний бред про Киевское море, и этот бред был опубликован с продолжением в трёх последующих номерах газеты, а Евгений получил за него аж две месячных зарплаты лаборанта. И незамедлительно сочинил рассказик о празднике Грито де Яра на Кубе. Но не получил ни копейки: текст был отвергнут. Так постепенно он узнавал вкусы своего работодателя...
     Три года тому назад, принеся в «Паранормаль» рассказик о «гравитационном лазере», Евгений удостоился личной беседы с учредителем и главным редактором прогрессивно-научной газеты.
     —Откуда у вас эти сведения? — восхищённо вопил Зиновий. — Где вы нашли эту информацию? Где?
     Евгений хотел ответить ему честно и в рифму, но, подумав, не стал. Полтергейстовед обиделся бы, решив, что Евгений не хочет выдавать источники своей информации и просто-напросто отругивается от прямых вопросов. Зиновий Анатольевич был из породы свято верующих в сон своего разума. Не чужого, а вот именно и только своего...
     И уж ни в коем случае не следовало для «Паранормали» описывать способ проникновения в иные реальности, известный Евгению. Зиновий Анатольевич его бы не понял. Зиновий Анатольевич от него просто шарахнулся бы, как шарахался (картинно, но искренне) от соседей по этажу.
     Зато соседям «Паранормали» такое можно было бы носить. Три из восьми комнат на девятом этаже арендовал эротический (назовём его так) альманах «Конец века». Года два тому назад он чуть было не переименовался в «Начало века», но раздумал: во-первых, пропадала пикантность названия, а во-вторых и в-главных, подорожала перерегистрация. О «Конце века», наверное, стоит подумать. Хватит уже брезговать, жрать охота...
     Сегодня и сейчас Евгению было что предложить не только «Паранормали», но и «Концу века». Нет, право, какого чёрта? Читатели хавают и не такое. Почему бы им не схавать правду под колпаком вымысла с бубенчиками? Пускай они сочтут Евгения сумасшедшим эротоманом, но пускай они ему заплатят!
     «Вот так и делаются дети, — сказала Наташа». Вот так он и начнёт свой рассказ. И расскажет всё...
     Нет! Нет! Никогда! Ни за какие деньги!
     Разве что за очень большие...
     Ведь должно же быть что-то святое? Должно же быть хоть что-ни­будь, о чём нельзя? Мало ли что хранится у  Евгения на флешке — это Евгений для себя писал, а не для соседей «Паранормали» по этажу...

* * *
     Наташу он после выпуска ни разу не видел. Знал, что она живёт в Пятом Почтовом и работает в крутой рекламно-ядерной фирме, что третий раз замужем и два взрослых сына от первого брака.
     —Красавицей стала с возрастом, я тебе скажу! — рассказывал на последней встрече выпуска Сашка Княжич и обнимал свою Катеньку-свет­лень­кую (Екатерину Княжич) с таким видом, что не отдаст её никому, даже на время.
     —Так-таки ни разу? — переспросил Алексей Пет­ро­вич, с таким же точно видом обнимая Валюшку. — И не хочется? Ну-ну...
     Раечка Званая тоже обнимала мужа, успокоительно почёсывая за ухом.
     А запредельно прекрасная и запредельно несчастная Элеонора не обнимала никого. Мужа она нашла не в своей группе, а курсом старше. Высокий, улыбчивый, светлокудрявый, он был успешным комсомольским работником, но не сумел стать банкиром и спился. Элеонора его стыдилась и никуда с собой не брала.
     Два взрослых сына у Наташи... При чём тут Евгений? Ни при чём. Наташа сама «всё рассчитала». Зато из него никто ничего не слепил. Никогда и нигде...
     У них с Раечкой детей так и не случилось, но это отдельная история, не имеющая никакого отношения к рассказу, который начнётся словами: «Вот так и делаются дети, — сказала Наташа»...

* * *
     Евгений на бегу кивнул вахтёрше, которая всё же должна была помнить его физиономию, и юркнул в лифт. Он выплеснулся в лифт из бирюзовой пустоты тоннеля и почти сразу увидел Наташу. Она зашла на третьем этаже, и Евгений узнал её. И она его тоже.
     Он не стал её ни о чём расспрашивать, и она тоже молчала. Он просто встал перед ней на колени и заплакал. Они бесчисленно отражались в зеркалах лифта, и отражения разъединяли их.
     Между ними не должно было быть так много Вселенных. Так много миров. Так много женщин. Между ними не должно было быть ничего и никого.
     Но было. И этим, бывшим, любой порыв, самый искренний, оборачивался ложью. И нельзя было поклясться, не солгав.
     Евгений плакал, уткнувшись своим дважды залысым лбом в её нелепую грубошёрстную «шотландскую» юбку, а Наташа терпеливо ждала, когда он перестанет плакать, и встанет с колен, и уйдёт. Навсегда.