А. Карапец. Торжество серости ведет к власти черных.

Недавно, перелистывая старые книжки, автор этих строк обнаружил, что в 2014 году исполняется 50 лет с момента первой публикации повести Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом». Знаменитой книжке — полвека! Это произведение всегда и справедливо считалось антитоталитарным, даже антифашистским. Именно в этом качестве произведение Стругацких обретает актуальное звучание сейчас, в дни революционного взрыва в Украине.

Предлагаемый очерк был написан 5 лет назад, когда в Украине имел место «разгул демократии», известный также как «бардак им. Ющенко». Даже попытки авторитарной реставрации в соседней России, где тогда номинально правил Медведев, выглядели неубедительно и даже местами комично. Тогда никто и представить не мог, что через пять лет в Украине будут иметь место массовые исчезновения и пытки людей, а на баррикадах будет идти настоящая война с криминально-фашизоидной кликой, стремящейся полностью и окончательно «загнать в стойло» страну.

А ведь если хорошо подумать, то тоталитарии у нас не было около 60 лет. Во времена Хрущёва и Брежнева имели место всё же не тоталитарии, а реакционно-полицейские режимы разной степени строгости, волюнтаризма и маразма. Впрочем, более близкое знакомство с недавно столь вожделенным «свободным миром» западного образца показало, что уровень свободы здесь не всегда превышает брежневский маразм, а уровень дурости и подлости часто превосходит оный.

Переход от тоталитарии к «дерьмократии» положительных результатов не принёс — наоборот, привёл к упадку и деградации. Наконец, приходит понимание того, что тоталитарии с «дерьмократиями» — это вторичные, производные социальные явления, в основе которых лежит уродливая психология толпы, её низменные страсти.

В этом смысле неожиданно актуальной становится книга «Трудно быть богом». Например, здесь есть такие слова: «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные». А в полемике с вечным мятежником Аратой Горбатым главный герой-землянин говорит: «Ты ещё не знаешь, что враг не столько вне твоих солдат, сколько внутри них». Наконец, почтенный врач Будах в конце книги восклицает: «Господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными!».

Словом, сегодня книга "Трудно быть богом" видится не банально антитоталитарной, антифашистской, а направленной против цивилизации вообще в её нынешнем понимании. В современной Украине многие места в этом произведении уже читаются как откровение...

Книга была написана летом 1963 года. До конца года она дорабатывалась и была опубликована в 1964 году. Первоначальный замысел был совсем иным, но ряд событий радикально его изменил, и произведение обрело нынешние сюжет и смысл.

Извилистый путь создания

Ещё в феврале 1962 г. Аркадий Стругацкий, который был старше брата Бориса на 8 лет, пишет брату о замысле написать весёлую книжку с «мушкетёрским» сюжетом в стиле старины Дюма под условным названием «Седьмое небо». В марте 1963 г. Аркадий тезисно излагает следующий сюжет.

Существует планета наподобие Земли накануне Великих географических открытий. Абсолютизм, весёлые и пьяные мушкетёры, кардинал и король, инквизиция, матросские кабаки, фрегаты и галеоны, серенады и верёвочные лестницы, по которым лазают в окна к красавицам. Всё, как у Дюма, но с элементами натурализма: зловоние улиц и немытых тел, жестокость и моральное уродство, скотское поведение аристократов за столом, падаль и отбросы на улицах — словом, настоящая правда «мушкетёрских» времён, ибо Дюма написал неправду. На Земле уже царит коммунизм с высочайшими проявлениями гуманизма и высшими достижениями науки и техники. С целью изучения Средневековья, так сказать, «в натуре» земляне в лице членов московского исторического общества засылают на планету наблюдателя-«кукушку» — здорового парня с огромными кулаками и отличного фехтовальщика. Историки проникают к местному кардиналу и говорят: «Так и так, тебе этого не понять, оставляем тебе этого хлопца, ты его будешь оберегать от козней, за это даём тебе мешок золота, а если с ним что-то случится, мы с тебя живого шкуру спустим». Кардинал соглашается. Земляне оставляют на орбите ретрансляционный спутник. Парень по тамошней моде носит на голове золотой обруч, а вместо алмаза в него вмонтирован телепередатчик, передающий картины общества на спутник, а оттуда — на Землю. Парень селится у местного господина Бонасье, пьёт в кабаках, дерётся на шпагах, лазит в спальни к аристократкам лёгкого поведения, толкается на тусовках у вельмож. Но из-за океана возвращается местный Колумб и сообщает, что открыл местную Америку, прекрасную, как Седьмое Небо, страну. Но удержаться там нельзя: атакуют невиданные звери. Кардинал вызывает землянина и говорит: помоги, ты ведь многое можешь. Парень вызывает помощь с Земли — танк высшей защиты и десяток приятелей-историков с лазерным оружием, назначает им рандеву на том берегу океана, а сам приплывает туда на галеонах с солдатами. Начинается война, но обнаруживается, что это не звери, а разумные существа. Историки посрамлены. Их отзывают на Землю и на «Всемирном Парткоме» вставляют «клизму» по партийной линии – коммунизм, однако!

Через эту «веселуху» красной нитью должна была пройти главная идея: оставаясь внешне милым и добрым малым, представитель высшей социальной формации медленно, но верно обращается в мещанина. Эта мысль пройдёт-таки в повести «Трудно быть богом», но в несколько ином виде…

Борис Стругацкий не разделял стремление создать «лёгкое чтиво». Поэтому Аркадий обращается к брату в злобно-шутливой форме: «Создать повесть… как у Дюма. И не смей мне противоречить. Хоть одну-то повесть без современных проблем в голом виде. На коленях прошу, мерзавец! Шпаг мне, шпаг! Кардиналов! Портовых кабаков!»

Эти творческие терзания происходили на очень интересном политическом фоне, который в результате окончательно определил совершенно другую парадигму повести. В декабре 1962 г. имело место знаменитое посещение Никитой Хрущёвым выставки современного искусства (как нынче модно говорить, contemporary art) в московском Манеже. Будучи науськанным, по слухам, секретарём ЦК по идеологии Ильичёвым, разъярённый вождь, специалист в области изящных искусств, носился по залам выставки с вошедшими в историю воплями: "Засранцы! На кого работаете? Чей хлеб едите? Пидарасы! Для кого вы всё это намазали, мазилы?". Он топал ногами, наливался чёрной кровью и брызгал слюной на два метра. Именно по этому поводу родился известный анекдот, в котором озверевший Никита-кукурузник, уставившись на некое уродливое изображение в раме, орёт во всю глотку: «А это что за жопа с ушами?». На что свита отвечает ему полными трепета голосами: «Это зеркало, Никита Сергеевич…»

Небольшое отступление. Сейчас, по прошествии времени, когда различного рода contemporary-мерзостью уже все нажрались по горло, так называемый социалистический реализм с его доярками, шахтёрами и космонавтами в роли главных героев смотрится весьма одухотворённым, даже возвышенным искусством. А лучшие образцы советской фантастики, с рядом оговорок, пока ещё никто и нигде не превзошёл! Да и Никита Хрущёв на фоне нынешней «уродо-элиты» выглядит не так уж и плохо…

Все без исключения советские средства массовой информации враз обрушились на «абстракционизм и формализм в искусстве», словно уже давно готовились к атаке. Далее последовали новые «ценные указания»: 17 декабря 1962 г. состоялась встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства. Брежнев, Кириленко, Косыгин, Микоян, Полянский, Суслов, Хрущёв и другие «литературоведы» в сопровождении «искусствоведов в штатском» собрались, чтобы «высказать замечания и предложения по вопросам развития литературы и искусства».

В СМИ началась травля деятелей культуры. Многие недоумевали: чем вызван возврат на «сталинско-бериевское гноище»? То ли власть отыгрывалась за щелчок по носу во время Карибского кризиса, то ли — за очередной провал в сельском хозяйстве и начавшиеся перебои с хлебом. А ведь официально считалось, что в стране всё ещё имеет место «оттепель». Впрочем, хрущёвская «оттепель» была явлением нерегулярным, с приливами и отливами. Был даже такой анекдот: культпросвет — это просвет между двумя культами. Известный бард-диссидент Юлий Ким тогда сочинил куплеты:

"К радости для каждого крупного скота
Оттепель настала, да не та!"

Опираясь на огромный массив агрессивно-равнодушного и послушного большинства, «крупные скоты» развернули истеричную «борьбу с чуждыми нам явлениями». Это тогда появились крылатая фраза: «Книгу имярек не читал, но, как всякий советский человек, резко её осуждаю и требую оградить меня от её тлетворного влияния!..» Массовый психоз разрушил радужные надежды. Ведь казалось, что кошмары сталинского фашизма остались в прошлом, и наконец наступает эра построения по-настоящему «светлого коммунистического будущего». И вдруг откат, реакция и мракобесие…

Борис Стругацкий очень ярко выразил горькое разочарование от рухнувшей надежды: «Одно нам стало ясно… до боли. Не надо иллюзий. Не надо надежд на светлое будущее. Нами управляют жлобы и враги культуры… И если для нас коммунизм — это мир свободы и творчества, то для них коммунизм — это общество, где население немедленно и с наслаждением исполняет все предписания партии и правительства».

Эта мысль в несколько ином виде прозвучит в повести «Трудно быть богом»: почему блестящая научная теория и благородный идеал при попытке их реализации на практике обращаются в противоположность и ведут к социальным кошмарам и ужасам?..

Как писал Борис Стругацкий, «гнойная волна докатилась и… до тихого… цеха фантастов». 26 марта 1963 г. состоялось расширенное совещание секции научно-фантастической и приключенческой литературы Московской писательской организации, в ходе которого под стенограмму ряд писателей был обвинён в формализме и абстракционизме, а на одного даже навесили ярлык фашиста. Аркадий Стругацкий взорвался, выступил с гневной речью, а под конец «обматерил» сие мероприятие и вышел вон. Но времена уже были довольно либеральными. Никого не посадили и не выгнали из Союза писателей. Даже разрешили опубликовать пару статей с изложением своей, непартийной точки зрения.

После этого Борису уже не требовалось убеждать Аркадия в том, что время «кардиналов, шпаг» и легкомысленного чтива уже прошло или ещё не наступило: «мушкетёрский» роман должен стать книгой о судьбе интеллигенции в сумерках Средневековья. Хотя по мнению автора этих строк, парадигма оказалась намного более широкой, о чём далее.

В июне 1963 г. повесть была написана, но редакции и журналы её публиковать не хотели. Были высказаны и дружеские пожелания. Например, по совету Ивана Ефремова, министр охраны короны был переименован в дона Рэбу, до этого он был Рэбией — по мнению Ефремова, такая анаграмма была слишком незамысловатой. Пройдёт несколько лет, и непререкаемого авторитета советской фантастики и настоящего коммуниста Ивана Ефремова разные «дебилы от идеологии» предадут анафеме за роман «Час Быка», и он, не пережив этого, скоропостижно скончается, едва успев закончить «лебединую песню» — роман «Таис Афинская»…

В итоге повесть «Трудно быть богом» прошла сквозь цензурные рогатки и вышла в издательстве «Молодая гвардия». Реакция последовала незамедлительно. Стругацких обвинили в абстракционизме, сюрреализме и даже порнографии. За них вступился всё тот же Ефремов в блестящей статье «Миллиарды граней будущего». Вскоре подоспели другие книги Стругацких — «Хищные вещи века», «Улитка на склоне». На их фоне «Трудно быть богом» вдруг стало образцом для подражания: дескать, можете, когда хотите…

По состоянию на 1997 г., т.е. по данным 17-летней давности, поскольку более свежих данных найти не удалось, повесть в СССР и России вышла тиражом 2 миллиона 600 тысяч, не считая советских изданий на иностранных языках и языках народов СССР. Среди зарубежных переводов Стругацких «Трудно быть богом» занимает второе место после «Пикника на обочине». Повесть издавалась за рубежом 34 раза в 17 странах мира, в том числе выдержала по нескольку переизданий в Германии, Испании, Италии, США.

Попытки экранизации повести ничего хорошего, по мнению автора этих строк, не дали и дать не могли: есть книги, которые адекватно экранизированы быть не могут в принципе, и «Трудно быть богом» относится именно к этой категории. Пару раз довелось смотреть позднесоветскую совместную с какими-то иностранцами экранизацию, в которой даже были почти полностью сохранёны сюжет и внутренние монологи главного героя, но это «типичное не то»! Стругацкие — «от Бога», а это формализации не поддаётся! Ещё, примерно с середины 1990-х гг., в России экранизацией «Трудно быть богом» занимался Алексей Герман-старший, но никак не мог окончить работу: сначала в ельцинское безвременье денег не было; затем наступили путинские «стабилизец и возрождец», когда денег на имперско-шовинистический «кино-дебилизм», на бандитско-ментовское уродство и тошнотворное обывательское «мыло» денег не жалеют, но именно поэтому «Трудно быть богом» теперь «ко двору» не приходится. Мэтр советского кино так и покинул этот мир, не выпустив фильм. Говорят, его сейчас оканчивают, но опять имеют место какие-то проблемы, и не факт, что широкая публика когда-нибудь сможет увидеть ленту. А жаль — может, хоть у известного кинорежиссёра вышло что-то путное…

А книга Стругацким удалась! Одни находили в ней мушкетёрские приключения, другие — крутую фантастику. Подросткам нравился острый сюжет, интеллигентам — сквозящее диссидентство и антитоталитарные выпады. Но всё же, повторимся, в «Трудно быть богом» есть более глубокое «второе дно», смысл которого, по причине ряда бессознательных механизмов, мог быть до конца непонятным даже самим авторам, когда они писали книгу.

Этот смысл становится понятным только сейчас…

Увлекательный сюжет на жуткую тему

Фабула повести «Трудно быть богом» такова. На некоей планете по земным меркам царит «развитое» Средневековье, похожее на европейское. Феодальная и религиозная раздробленность привела к тому, что некогда единая Империя, охватывавшая большую часть материка, раскололась на формальную метрополию Эстор, герцогство Ирукан, королевство Арканар, где происходят события, и торговую республику Соан — что-то вроде североевропейской Ганзы. Также существует Область Святого Ордена — религиозно-фашистская диктатура, где после Барканской резни были уничтожены почти все грамотные; нечто похожее было в кантоне Женева, когда во время правления одного из основоположников протестантизма Жана Кальвина там казнили и сжигали учёных и вольнодумцев. Кроме того, за Красным Северным хребтом лежит страна меднокожих варваров, а за морями – ещё какие-то царства, королевства, герцогства…

В «развитом мире» планеты царит Средневековье, промышленного подъёма и огнестрельного оружия ещё нет, хотя арбалеты уже изобрели, но экологии планеты и здоровью аборигенов уже нанесён непоправимый удар. Торговая республика Соан все леса пустила на корабли. В Арканаре сотни миль от Пролива до сайвы Икающего леса разодраны оврагами, накрыты одеялом комариных туч, затоплены болотами, поражены лихорадками и морами. В городах — скученность, зловоние, гниющие отбросы.

Социальная ситуация — под стать экологической разрухе и антисанитарии. Действие происходит в королевстве Арканар. Во главе монархии формально стоит страдающий подагрой и дебилизмом король, который уже двадцать лет прячется в апартаментах и не видит солнца из-за страха перед всем на свете. Этот сын собственного прадеда, слабоумно хихикая, подписывает один за другим жуткие приказы, обрекающие на мучительную смерть тысячи людей. Реальным правителем Арканара является министр охраны короны дон Рэба – воплощение посредственности и агрессивной серости. Путём интриг Рэба захватил место регента при полоумном короле. Именно дон Рэба развернул в Арканаре массовый террор против художников, писателей, учёных, изобретателей, врачей, просто грамотеев и книгочеев.

Не отстают и другие мерзавцы благородных кровей. Дон Сатарина, полностью выживший из ума родовитейший имперский аристократ ста двух лет от роду, время от времени под действием приступов холецестита издаёт такие приказы, что божедомы не успевают закапывать трупы тех, кто волею случая оказался в его ленных владениях. В столице Арканара дворяне представляют на рассмотрение короля проект указа, в котором вонючим мужикам и ремесленному сброду под страхом смерти запрещается появляться в публичных местах одновременно с благородными донами, а вменяется передвигаться через дворы и по задам, за исключением неизбежных случаев, например при подвозе провианта в благородные дома. Хотя сами благородные доны представляют себой жрущую и размножающуюся протоплазму, проводя жизнь в пьянстве и обжорстве, невежестве, сплетнях, дурацких развлечениях.

Более всех зверствует организованная доном Рэбой «гвардия министерства охраны короны»: вооружённых тяжёлыми топорами штурмовиков, одетых в серую униформу, прозвали «серыми ротами» или просто «серыми». Серые роты комплектуются из сынков лавочников, цеховых мастеров и подмастерьев — сейчас подобную публику модно называть «средним классом». Ещё недавно этих отпрысков их толстопузые папаши-лавочники лупили, тщась приспособить к торговле лежалым, заплесневелым и гнилым товаром. Теперь эти коренастые, красномордые, неграмотные и тупые парни в серых рубахах с тяжёлыми топорами на плече, дурно пахнущие немытым телом, пивным и чесночным перегаром, со слюнявыми рожами, со злобой и ненавистью ко всему, что выходит за пределы половых отправлений и выпивки, стучат коваными сапогами по булыжной мостовой -- грррум, грррум, грррум! А их папаши, попивая пиво в тавернах и глядя на своих чад через окна, не могут нарадоваться: «Вот они, защитники! Разве эти допустят? Да ни в жисть! А мой-то, мой-то… На правом фланге! Вчера ещё его порол!.. Это вам не смутное время! Прочность престола, благосостояние, незыблемое спокойствие и справедливость. Ура, серые роты! Ура, дон Рэба! Слава королю!..» Офицерами в серые роты нанимаются обедневшие дворяне, которым отсутствие денег не позволяет вести разгульный образ жизни.

Против кого воюют серые штурмовики? Их ненавидят и презирают благородные доны, которые считают лавочников вонючим сбродом, хотя по степени невежества и скотства родовая знать мало чем отличается от бюргеров. Лавочники отвечают благородным донам взаимностью и толпами идут в серую гвардию: если отдельного купеческого отпрыска любой аристократ может унизить и даже убить, то объединившись в гвардию охраны короны, лавочники становятся силой, государевыми людьми «при исполнении» — серые штурмовики рубятся с дружинами баронов и дворянской гвардией. Воюют серые и против участников непрерывных крестьянских восстаний.

Но главной жертвой серого террора, руководимого доном Рэбой, являются книжники и грамотеи, — бюргеры радостно поддерживают эти репрессии. Серые сжигают жилища, книги и рукописи книгочеев, а их самих по-садистски убивают — сжигают, вешают, рубят топорами на куски. Движимая стадным чувством толпа восхищается нелюдскими деяниями серых: «Как они его, чёрта… Я уж на что привычный, да замутило смотреть… А им хоть что… Во ребята! Прямо сердце радуется. Такие не выдадут». В необходимости таких зверств кое-кто в толпе сомневается: «А может, не надо бы так? Всё-таки человек, живое дыхание… Ну грешен – так накажите, поучите, а зачем вот так-то?..» На это более верноподданые отвечают: «Ты, это, брось!.. Главное, не сомневайся… Раз власти поступают -- значит, знают, что делают»… А те, что побогаче, за пивом в таверне даже «теории» разводят: «Выдумают, надо же!.. Мир круглый! По мне хоть квадратный, а умов не мути!.. От грамоты всё идёт! Не в деньгах, мол, счастье… дальше — больше — оскорбительные стишки, а там и бунт… Всех их на кол!.. Грамотный? На кол тебя! Стишки пишешь? На кол! Таблицы знаешь? На кол, слишком много знаешь!» И здесь же: «Бина, пышка, ещё три кружечки и тушёного кролика!».

Штурмовики наглеют прямо на глазах. Раньше они трусливо жались к казармам, опасаясь благородных донов, которые из аристократической спеси серых ненавидели и горазды были драться длинными мечами. Теперь же серые с топорами наголо разгуливают посередине улиц. Из Арканара исчезли уличные певцы, рассказчики, танцоры, акробаты. Горожане перестали распевать куплеты политического содержания, стали очень серьёзными и совершенно точно усвоили, что необходимо для блага государства. «Возмущённым народом» были разгромлены и сожжены все лавочки, торгующие раритетами, — единственные места в Арканаре, где можно было найти книги и рукописи на всех языках, включая мёртвые. А сверкающая башня астрологической обсерватории, бывшая ранее украшением города, торчала теперь чёрным гнилым зубом, сгоревшая от «случайного пожара». В Арканаре, издавна славившемся безудержным пьянством, потребление спиртного выросло еще в четыре раза.

В самом низу социальной пирамиды находятся крестьяне, которые из-за кровавого террора не решаются выходить из землянок даже для обязательных полевых работ. Они окончательно зарылись в своих Смердунах, Мертвожорках, Висельниках, Ограбиловках, переименованных по августейшему приказу в Благорастворения, Райские Кущи, Воздушные Лобзания, Желанные, Благодатные, Ангельские…

Нищенское и скотское существование толкает крестьян, мастеровых и чернь к восстаниям против короля, баронов и серой гвардии. Но они обречены на неизбежное поражение из-за неорганизованности, несознательности и морального уродства восставших. Восстания вырождаются в жуткие кровавые погромы, а армии повстанцев превращаются в банды головорезов под командой разных мерзавцев. Где-то в местности под красноречивым названием Гниловражье прячутся остатки недавно разбитой крестьянской армии дона Кси и Пэрты Позвоночника. Они не знают пощады, убивая всех, кто попадает под руки. Эту банду тайком подкармливает сам министр охраны короны дон Рэба, чтобы использовать её в случае осложнений с баронами или серыми ротами.

Настоящим же королём бандитов является некий субъект по имени Вага Колесо. Этот сухенький и невзрачный старикашка стал главой объединённых преступных сил от Питанских болот на западе Ирукана до морских границ республики Соан. Вагу прокляли все четыре официальные церкви Империи за гордыню неимоверную, ибо называл себя младшим братом царствующих особ. Он располагает ночной армией бандитов числом до десяти тысяч человек, огромным состоянием и агентурой в государственном аппарате. За двадцать лет Вагу четырежды «казнили», каждый раз при большом стечении народа. При этом, по официальной версии, он томится одновременно в трёх самых мрачных застенках Империи, а дон Рэба неоднократно издавал указы о том, что на самом деле Вага Колесо не существует, а слухи о нём распространяют государственные преступники. Вместе с тем, Рэба предлагал баронам, имеющим сильные дружины, пятьсот золотых за Вагу мёртвого и семь тысяч – за живого. Зачем дону Рэбе нужен Вага, скоро станет ясно…

Вага — гений коммерческого бандитизма, извлекающий из него огромные прибыли, и затея дона Рэбы по уничтожению грамотеев сулит Ваге большие барыши. На «сходняке» главарей подконтрольных ему банд он говорит: «Мой старший брат, его величество, устами министра своего дона Рэбы обещал за головы… бежавших и скрывающихся учёных людей немалые деньги. Мы должны доставить ему эти головы и порадовать его, старика. А с другой стороны, некоторые учёные люди хотят скрыться… и не пожалеют для этого своих средств. Во имя милосердия и чтобы облегчить душу моего старшего брата от бремени лишних злодейств, мы поможем этим людям. Впрочем, впоследствии, если его величеству понадобятся эти головы, он их получит. Дёшево, совсем дёшево…»

Месть и трагедия

Но кроме бандитов, на планете есть и настоящие бунтовщики по призванию и мстители Божьей милостью, некто вроде Робина Гуда или Тиля Уленшпигеля. Впрочем, по мнению автора этих строк, героико-трагические персонажи у Стругацких получались намного лучше, чем, скажем, у Вальтера Скотта или Шарля де Костера. Возможно, дело в близком нам менталитете, тем более, что братья Аркадий и Борис, отец которых был евреем, а мать украинкой, были родом с Украины. Во всяком случае, несколькими строками диалога или авторского монолога им удавалось настолько ярко характеризовать образы повстанцев, бунтовщиков и революционеров, что аж дух захватывает!..

Есть у Стругацких книга «Обитаемый остров» — та самая, которую испохабили «гениальной» экранизацией Федя Бондарчук и Шура Роднянский, испоганили вместе с теми уголками Крыма, где они проводили масштабные «кино-дебильные» съёмки в стиле Голливуда «по мотивам» книги. Вот как в «Обитаемом острове» выглядит на допросе революционер-террорист Тик Феску по кличке Вепрь: «Он тоже был в наручниках, хотя одна рука у него была искусственная, сухой, жилистый человек, с болезненно толстыми, распухшими от прокусов губами…» Вепрь с издевательским юмором говорит трибуналу из трёх человек — что-то вроде «чрезвычайных троек» времён Сталина: «Вашу работу нужно делать по возможности сухо, казённо — за деньги. Это производит на подследственного огромное впечатление. Ужасно, когда тебя пытает не враг, а чиновник. Вот посмотрите на мою левую руку. Мне её отпилили специалисты его императорского величества в три приёма, и каждый акт сопровождался обширной перепиской… Палачи выполняли тяжёлую, неблагодарную работу, им было скучно, они пилили мою руку и ругали нищенские оклады. И мне было страшно. Только очень большим усилием воли я удержался тогда от болтовни. А сейчас… Я же вижу, как вы меня ненавидите. Вы — меня, я — вас… Но вы меня ненавидите меньше двадцати лет, а я вас — больше тридцати. Вы тогда ещё пешком под стол ходили и мучили кошек, молодой человек…» Но вот тот же Вепрь — лидер революционного подполья — в боевых условиях: «Вепрь смотрел на него не мигая — сухой, жилистый, искалеченный старик, холодный и беспощадный боец, с самих пелёнок боец, страшное и восхищающее порождение мира, где ценность человеческой жизни равна нулю, ничего не знающий, кроме борьбы, ничего не имеющий, кроме борьбы, всё отстраняющий, кроме борьбы…».

В «Трудно быть богом» тоже есть такой персонаж — Арата Горбатый. В молодости он был Красивым, а Горбатым его сделали жизнь и борьба. Уродливое лиловое клеймо на лбу Араты «появилось после мятежа соанских корабельщиков, когда три тысячи голых рабов-ремесленников, согнанных на соанские верфи со всех концов Империи и замордованных до потери инстинкта самосохранения, в одну ненастную ночь вырвались из порта, прокатились по Соану, оставляя за собой трупы и пожары, и были встречены на окраине закованной в латы имперской пехотой… Правый глаз <Араты> выскочил из орбиты от молодецкого удара баронской булавы, когда двадцатипятитысячная крестьянская армия… сшиблась в открытом поле с пятитысячной гвардией императора, была молниеносно разрезана, окружена и вытоптана шипастыми подковами боевых верблюдов… Горб и новое прозвище <Арата>… получил, после вилланской войны…, когда после семи лет мора и засух четыреста тысяч живых скелетов вилами и оглоблями перебили дворян и осадили герцога Убанского в его резиденции; и герцог, слабый ум которого обострился от… ужаса, объявил подданным прощение, впятеро снизил цены на хмельные напитки и пообещал вольности; и Арата, уже видя, что всё кончено, умолял, требовал, заклинал не поддаваться на обман, был взят атаманами…, избит железными палками и брошен умирать в выгребную яму… Массивное железное кольцо на правом запястье… было приковано цепью к веслу пиратской галеры, и Арата расклепал цепь, ударил этим кольцом в висок капитана Эгу Любезника, захватил корабль… и всю пиратскую армаду и попытался создать вольную республику на воде… И кончилась эта затея пьяным кровавым безобразием, потому что Арата тогда был молод, не умел ненавидеть и считал, что одной лишь свободы достаточно, чтобы уподобить раба богу… Ногти <Араты> специальным приспособлением вырвал… лично дон Рэба…»

Но жизнь научила Арату ненавидеть — он убивает Вагу Колесо и так говорит об этом: «Когда-то у меня был друг… Вага Колесо. Мы начинали вместе. Потом он стал бандитом, ночным королём. Я не простил ему измены, и он знал это. Он много помогал мне — из страха и корысти, — но… у него были свои цели. Два года назад его люди выдали меня дону Рэбе… А сегодня утром я настиг его в Арканарском порту… В нашем деле не может быть друзей наполовину. Друг наполовину — это всегда наполовину враг…»

Таков путь от Красивого Романтика до Горбатого Мстителя милостью Божией! Арата с горечью говорит о своих неудачах: «Мне кажется, что все мы бессильны… Я вечный главарь мятежников… Мои победы волшебным образом оборачиваются поражениями. Мои боевые друзья становятся врагами, самые храбрые бегут, самые верные предают…» Кстати, вольную республику на воде пытался создать Джузеппе Гаррибальди, о чём ярко пишет Герцен в "Былом и думах", но и у Гаррибальди ничего не вышло. Почему?..

Ответ на этот вопрос Стругацкие вкладывают в уста одного из героев книги — доктора Будаха, великого медика, крупнейшего в Империи знатока ядолечения, автора научных трактатов, настоящего интеллигента, гуманиста и бессребренника, всё имущество которого состояло из мешка с книгами. Будах говорит: «Всегда будет невежественный народ, питающий восхищение к своим угнетателям и ненависть к своему освободителю… Раб гораздо лучше понимает своего господина, пусть даже самого жестокого, чем своего освободителя, ибо каждый раб отлично представляет себя на месте господина, но мало кто представляет себя на месте бескорыстного освободителя».

К этой теме Стругацкие возвращаются неоднократно: большинство революционных «телодвижений» под лозунгами свободы, равенства, братства и светлого будущего приводят к кошмарным последствиям из-за ущербной психологии толпы, которая с неизбежностью извращает любые прекрасные лозунги и благородные идеалы. Причём подходят писатели к этой теме в исконно русском стиле. Нечто похожее писал Александр  Герцен: «Старый порядок вещей крепче признанием его, чем материальной силой, его поддерживающей… Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри… Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы». Герцен неоднократно возвращается к мысли о том, что «разнуздание дурных страстей» ведёт к кровавому психозу и несвободе, затем к реакционной диктатуре, затем к деградации, и это показали все революции. То же, но в своём стиле, писал Фёдор Достоевский: «Ничего никогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы!.. Нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается… Свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собой!.. Не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики». Так социалист и материалист Герцен сходится во взглядах с христианским экзистенциалистом и религиозным мистиком Достоевским, а братья Стругацкие продолжают эту традицию.

Посланцы несбыточного завтра?

На мифической планете, где разворачивается сюжет книги братьев Стругацких «Трудно быть богом», есть ещё одна таинственная сила, о существовании которой аборигены не подозревают, а в силу своего уровня знаний даже представить себе не могут. Здесь начинаются «фантастические спецэффекты», но в отличие от подавляющего большинства развлекательного чтива, у Стругацких «фэнтэзи» и «экшн» имеют подчинённый характер и лишь подчёркивают главную идею — стремление к космическому бытию человека.

В разных странах и континентах планеты внедрены двести пятьдесят наблюдателей с Земли для проведения опыта по «экспериментальной истории» планеты, находящейся на более низком уровне развития. На Земле же, в традициях советского фантастического футуризма, уже давно царит единое для всей планеты высшее коммунистическое общество, в котором люди заняты творчеством, научным поиском, проникновением в тайны природы, в иные миры и так далее. Тема столкновения цивилизаций с разным уровнем развития весьма часто встречается в фантастике. Вообще говоря, эта тема не является столь фантастической, если вспомнить, скажем, приход в Америку европейцев, на корню уничтоживших цивилизации аборигенов, весьма отличные от доселе известных культур Европы и Азии. Этот эпизод мировой истории очень похож на излюбленную фантастикой тему встречи разных миров.

По мнению автора этих строк, в лучших образцах советской фантастики хрущёвского и более позднего времени обращение к теме столкновения цивилизаций разного уровня развития часто имело абсолютно иной подтекст, нежели, скажем, у Герберта Уэллса или Артура Кларка. В книге «Трудно быть богом» это хорошо видно. На момент её создания уже 45 лет шло «построение светлого будущего». Позади были кровавый хаос революций и воен, инфернальные ужасы сталинизма, которыми можно было объяснить трудности, ложные пути, искажение гуманистических целей. Теперь, согласно «единственно верному учению» и высокому коммунистическому идеалу, следовало ожидать скорого «светлого будущего» — цивилизованного, разумного, справедливого, гуманного, качественно иного, реализующего высшее предназначение человека в познании мира. Об этом у Стругацких есть замечательная фраза: «Счастье — в непрерывном познании неизвестного, и смысл жизни в том же». Но это «светлое будущее» казалось всё более недостижимым, и это чувствовали многие, включая Стругацких. Всё их творчество двойственно: с одной стороны, оно пронизано коммунистической идеей в лучшем её понимании, без неё их творчество невозможно вообще; с другой стороны, знаменитый пессимизм Стругацких объясняется, видимо, осознанием и ощущением того, что указанное «светлое будущее» откладывается на неопределённое время, а может быть — навсегда. Причину такой безысходности писатели абсолютно справедливо видят в реакционной и низменной психологии толпы.

К теме проникновения в отсталые миры землян из совершенного коммунистического будущего Стругацкие обращались часто. Проникновение у них происходит не только для наблюдения, но и для подталкивания социального прогресса в отсталых мирах. Так появляется понятие Стругацких — «прогрессор», то есть тот, кто несёт прогресс в отсталые цивилизации. Кроме «Трудно быть богом», к «прогрессорскому» циклу относятся «Обитаемый остров», «Парень из преисподней», «Жук в муравейнике», а если говорить о «прогрессорстве», так сказать, в земном измерении, то — «Хищные вещи века», «Гадкие лебеди», «Отягощённые злом», в определённом смысле, даже «Пикник на обочине».

Но вернёмся к книге «Трудно быть богом». Итак, на планете в разных местах внедрены двести пятьдесят землян-наблюдателей. Каждый из них имеет телекамеру для передачи данных на борт космической станции, вращающейся вокруг планеты незаметно для аборигенов; у главного героя книги — это некое подобие драгоценного камня на золотом обруче, охватывающем волосы. На недоступном для аборигенов острове на южном полюсе планеты находится опорная база исследователей; небо патрулируют дирижабли.

Главный герой книги Антон, согласно «легенде», выступает в роли Руматы Эсторского — богатого и спесивого аристократа из древнего рода Империи, якобы сосланного из метрополии в Арканар за убийство на дуэли. В соседнем Ирукане внедрён одноклассник Антона — Пашка, он же дон Гуг, старший постельничий герцога Ируканского. В Соане внедрён «старший группы» исследователей Александр Васильевич, он же дон Кондор, Генеральный судья и Хранитель больших государственных печатей торговой республики Соан, вице-президент Конференции двенадцати негоциантов и кавалер имперского Ордена Десницы Милосердной. За Красным Северным хребтом в стране меднокожих варваров под видом шамана-эпилептика также внедрён «агент» Земли — специалист по первобытным культурам.

Исследователи прошли психологическое кондиционирование и готовы ко всему: они умеют не отворачиваться, когда рядом избивают, убивают, выпускают внутренности, режут на куски; они способны часами спокойно выдерживать излияния законченных кретинов; они могут есть из посуды, которую дают вылизать собакам и протирают грязным подолом. Кроме того, благородный дон Румата в совершенстве владеет мечами и обладает навыками боя, не известными аборигенам вообще, например «веерной» защитой. Правда, по «условиям игры», он имеет право только защищаться и наносить лёгкие телесные повреждения, но не убивать или калечить. Агенты министра охраны короны дона Рэбы обратили на это внимание. Это дало повод Рэбе обвинить Румату в связях с нечистой силой: «Вы, несомненно, продали душу дьяволу, ибо только в аду можно научиться этим невероятным, сказочным приёмам боя. Я готов даже допустить, что умение было дано вам с условием не убивать. Хотя трудно представить, зачем дьяволу понадобилось такое условие. Но пусть в этом разбираются наши схоласты». Дон Рэба подозревал о «запредельном» происхождении Руматы. И об этом хорошо знал бунтарь Арата…

Несостоятельные теории извращенных идеалов

Кроме специальных навыков, исследователи вооружены некоей базисной теорией феодализма, разработанной на Земле в тиши кабинетов и лабораторий, на пыльных раскопках и в дискуссиях солидных учёных. Румата, то есть Антон, приходит к выводу, что теория не соответствует социальной практике: «Базисная теория конкретизирует лишь основные виды психологической целенаправленности, а на самом деле этих видов столько же, сколько людей, у власти может оказаться кто угодно». Согласно теории, дон Рэба — это всего лишь мелкий авантюрист эпохи укрепления абсолютизма, в крайнем случае, нечто вроде герцога Ришелье, умного и дальновидного политика, защищавшего абсолютизм от феодальной вольницы. Но на фоне террора, развязанного Рэбой, «нормальный» уровень средневекового зверства выглядит идиллией.

Румата безуспешно пытается доказать дону Кондору из Соана, то есть старшему группы Александру Васильевичу, что положение в Арканаре вышло за пределы базисной теории, и действует новый систематический фактор, в теорию не вписывающийся: «Всё, что хоть немного поднимается над средним серым уровнем, оказывается под угрозой…Если ты умён, образован, сомневаешься, говоришь непривычное… ты под угрозой. Любой лавочник вправе затравить тебя хоть насмерть. Сотни и тысячи людей объявлены вне закона. Их ловят штурмовики и развешивают вдоль дорог. Голых, вверх ногами… Вчера на моей улице забили сапогами старика, узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые с потными звериными мордами… Здесь нет никаких теорий, здесь типично фашистская практика…». Когда дон Румата говорит о фашизме, о серых штурмовиках, об активизации мещанства, дон Кондор и дон Гуг, он же друг детства Пашка, воспринимают это как эмоции: «Не шутите с терминами… Терминологическая путаница влечёт за собой опасные последствия… Раз базовая теория не предусматривает серых, значит серые мне мерещатся… Серое движение есть… заурядное выступление горожан против баронов».

Очевидно, что такие строки имеют антитоталитарную направленность, но здесь есть и более глубокий подтекст. Коммунистическая теория и идеология, даже с оговорками на извращения и лицемерие, имела в основе «социальный оптимизм», согласно которому человечество, несмотря на кошмары, ужасы, катастрофы и прочие неудачи, идёт по пути прогресса к «светлому будущему». Кстати, различные либеральные теории исповедуют тот же «оптимизм прогресса», тем более что социализм и либерализм имеют один корень — европейское Просвещение. Эрих Фромм называл это «розовыми очками прогресса». Вера, как правило, бессознательная, в прогресс и «светлое будущее» вообще является одним из важнейших аффективно-нагруженных содержаний психики или комплексом (Карл Юнг), но в детали сейчас вдаваться не будем. Вместе с тем, Стругацкие, которые, повторимся, исповедовали коммунистическую идею, пусть и по-своему, равно как и многие другие, к концу хрущёвской оттепели осознали, что идея и теория не срабатывают: в теории должны быть прогресс и скорое «светлое коммунистическое завтра», в котором будет реализовано высшее предназначение человека, а на практике — застой, регресс, тоталитарные кошмары… Возможно, этим объясняется буквально навязчивая главная идея, красной нитью проходящая через всю книгу «Трудно быть богом» — красивая теория не соответствует грязной и низменной практике: «Самыми страшными были эти вечера, тошные, одинокие, беспросветные. Мы думали, что это будет вечный бой, яростный и победоносный… что всегда будем сохранять ясные представления о добре и зле… только многого не учли. Например, этих вечеров…».

У Стругацких между строк читается ещё один вопрос: а может ли ход цивилизации быть понят и переделан с помощью теоретических формул? Здесь опять следует вспомнить скептицизм Герцена: «Каждое дело идёт не по законам отвлечённой логики, а сложным процессом эмбриогении… Где лежит необходимость, чтобы будущее разыгрывало нами придуманную программу? Если бы человечество шло прямо к какому-нибудь результату, тогда истории не было бы… Отчего верить в бога смешно, а верить в человечество не смешно; верить в царство небесное глупо, а верить в земные утопии — умно… утратив рай на небе, верим в пришествие рая земного и хвастаемся этим». Здесь материалист Герцен неожиданно подходит к православному мироощущению, отрицающему «разумность и благость исторического процесса, идущего к осуществлению верховного блага» (Бердяев). Сейчас социальная практика всё более убеждает, что цивилизация, по крайней мере, в её нынешнем понимании, зашла в огромный и крайне опасный тупик. И всё же ход истории подчинён законам, но, во-первых, эти законы во много крат сложнее примитивных схем, которыми их пытаются описать, во-вторых, они определены сложнейшими психическими процессами больших масс с огромной долей иррациональности, в-третьих, они амбивалентны, т. е. направлены одновременно во благо и во зло, и нужно научиться направлять их во благо, а для этого сначала хотя бы понять, что такое благо, ибо далеко не всё, что принято считать благом, является таковым…

Вернёмся к сюжету. Сначала землянам вообще запрещено было вмешиваться в события на планете, даже если прямо на глазах кого-нибудь режут на куски. Но по мере усиления террора руководство эксперимента решает спасать жизни выдающихся интеллектуалов планеты, чтобы обеспечить этой планете будущее, которое без интеллекта невозможно. Спасение разрешается путём подкупа, шантажа, даже драки, но без убийств и увечий. Для подкупа дон Румата Эсторский снабжён неким «полевым синтезатором типа Мидас», который любой мусор, например опилки, превращает в золотые монеты высочайшей пробы с профилем «Пица Шестого, короля Арканарского». Румате удалось многое сделать для спасения представителей культуры Арканара, но далеко не всё: многие были уничтожены или спились и опустились.

Ещё недавно двор короля Арканара считался одним из самых просвещённых. Многие из придворных учёных были шарлатанами. Но был среди них Багир Киссэнский, открывший сферичность планеты. С приходом к власти дона Рэбы его обвинили в помешательстве, граничащем с изменой, и бросили в тюрьму, откуда его с большим трудом вызволил Румата и переправил в метрополию. Обсерватория Багира Киссэнского сгорела, а ученики разбежались.

Лейб-знахарь Тата высказал гениальную догадку о том, что эпидемии возникают от мелких, невидимых червей, разносимых ветром и водой. С пятью другими врачами Тата был обвинён в злоумышлении на отравление короля, под пыткой признал себя виновным и был повешен на площади. Пытаясь его спасти, Румата роздал тридцать килограммов золота, потерял четырёх своих агентов (благородных донов, не ведавших, что творят) и едва не попался сам, будучи раненым во время попытки отбить осуждённых. Поэтому, когда алхимик Синда, который, как и все алхимики, искал способ превращения глины в золото, а нашёл закон сохранения вещества, был обвинён в сокрытии философского камня, Румата обернул лицо чёрной тряпкой, обезоружил явившихся за алхимиком штурмовиков, побросал их в подвал, а самого Синду выпроводил в пределы Соана под покровительство дона Кондора, где алхимик продолжил поиски философского камня.

Ещё недавно Пэпин Славный, автор исторической трагедии «Поход на север», руководил государственным просвещением, но возглавляемое им министерство истории и словесности при доне Рэбе было признано вредным и растлевающим умы, а сам Пэпин постригся в монахи и удалился в уединённый монастырь. Цурэн Правдивый, автор более пятисот баллад и сонетов, изобличённый в преступной двусмысленности и потакании низшим сословиям, был лишён чести и имущества, пытался спорить, читал в кабаках теперь уже окончательно бунтовщические баллады, дважды был смертельно бит патриотическими личностями и только тогда поддался уговорам своего большого друга и ценителя дона Руматы и уехал в метрополию. Покидая Арканар, иссиня бледный от пьянства Цурэн стоял на палубе корабля, вцепившись тонкими руками в ванты, и звонко выкрикивал свой прощальный сонет «Как лист упавший падает на душу».

Утешение в пьянстве ищут многие грамотеи Арканара. Знаток космографии почтенный отец Тарра и историк брат Нанин спиваются, подрабатывая в кабаках писанием прошений по заказу неграмотных лавочников и аристократов. Румата спасает их тем, что устраивает преподавать в учреждённую иждивением дона Рэбы Патриотическую школу, которая готовит из мелкопоместных и купеческих недорослей административные и военные кадры, включая палачей и пыточных дел мастеров. Чтобы учёных людей там приняли и не обижали, Румата даёт много золотых монет прокуратору школы «высокоучёному» отцу Кину — садисту-убийце, постригшемуся в монахи, автору «Трактата о доносе», на который обратил внимание дон Рэба. Гениальный изобретатель отец Кабани, которого Румата прячет в хижине посреди Икающего Леса, тоже спивается, тем более что Кабани первым открыл метод добычи этилового спирта путём перегонки продуктов брожения и изобрёл некое устройство наподобие самогонного аппарата.

Трагична судьба Гура Сочинителя, создавшего первый в истории Империи светский роман — печальную историю о том, так принц полюбил прекрасную варварку. Но после беседы в кабинете дона Рэбы писатель понял, что принц Арканара не мог полюбить вражеское отродье. Гур бросал на площади в огонь свои книги, а теперь сгорбленный, с мёртвым лицом на дворцовых церемониях по команде дона Рэбы выступал со стихами ультрапатриотического содержания. Чтобы забыться, Гур Сочинитель хочет научиться пить, но у него не выдерживает желудок. Хозяин оружейной лавки, книгочей, писатель и знаток изящной словесности отец Гаук под одобрительные возгласы толпы был убит серыми штурмовиками. Румата спасти старика не успел — опоздал всего на несколько минут и застал уже обезображенный труп на виселице.

Спасаясь от террора, грамотеи бегут в соседние страны: «По тёмной равнине королевства Арканарского, озаряемой заревами пожаров и искрами лучин, со сбитыми в кровь ногами, покрытые потом и пылью, измученные и перепуганные, убитые отчаянием, но твёрдые как сталь в своём единственном убеждении, бегут, идут, бредут, обходя заставы, сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить… подобно богам, создают из глины и камня вторую природу… проникают в тайны природы».

Сюжет книги развивается, в том числе, вокруг спасения врача и крупнейшего в Империи специалиста по ядолечению, высоко учёного доктора Будаха, которого дон Рэба выкрал, чтобы использовать в очередной провокации: убийстве короля, совершении переворота и приходе к власти в качестве арканарского наместника и архиепископа Святого Ордена — религиозно-фашистской организации.

Румата подавлен невозможностью активнее влиять на ход событий: «Мы связали себя по рукам и ногам… Проблемой Бескровного Воздействия… это научно обоснованное бездействие… Стисни зубы и помни, что ты замаскированный бог, что они <аборигены> не ведают, что творят… ты должен быть терпеливым и терпимым».

И вот уже в воображении Румата видит себя во главе восстания: «Румата словно наяву видел спины серой сволочи, озаряемые лиловыми вспышками выстрелов, и перекошенную животным ужасом всегда такую незаметную, бледненькую физиономию дона Рэбы, и медленно обрушивающуюся… Весёлую Башню… Это было бы настоящее дело». Но тут же наступает отрезвление: «Да, они в Институте правы. Потом неизбежное. Кровавый хаос в стране. Ночная армия Ваги, выходящая на поверхность, десять тысяч головорезов, отлученных всеми церквами, насильников, убийц, растлителей… истребляющих всё живое, от младенцев до стариков; громадные толпы слепых от ужаса крестьян и горожан, бегущих в леса, в горы, в пустыни; и твои сторонники… вспарывающие друг другу животы в жесточайшей борьбе за власть и за право владеть пулемётом после твоей неизбежно насильственной смерти… страну, обезлюдевшую, залитую кровью, догорающую пожарищами, в которой всё… придётся начинать сначала». Такие мысли — абсолютно в стиле Герцена! Среди революционных мыслителей именно Герцен впервые поставил вопрос о цене революции: будучи в ряде случаев неизбежной, революция — это хаос и выпадение общества из нормального развития, отбрасывание социума далеко назад; революция — это чаще не прогресс, а регресс с неизвестным результатом…

Воспитанный в духе гуманизма, Антон с ужасом ощущает, что за время пребывания в роли дона Руматы нравственно переродился, его психика болезненно двоится, что видно во внутреннем диалоге: «Я убью дона Рэбу… Он убивает будущее. — Он не виноват, он сын своего века… Многих придётся убивать… Это уже было. Травили ядом, бросали самодельные бомбы. И ничего не менялось. — Нет, менялось. Так создавалась стратегия революции. — Тебе не нужно создавать стратегию революции. Тебе ведь хочется просто убить. — Да!..» Часто Румата испытывает неконтролируемые приступы злобы и ярости: «… Остановились двое штурмовиков, глазеют на него и скалят зубы… Благородный дон Румата Эсторский осатанел… потерял контроль над собой… шагнул к штурмовикам… Видимо, лицо его изменилось страшно, потому что насмешники шарахнулись и с застывшими, как у паралитиков, улыбками торопливо юркнули в таверну. Тогда он испугался… Ведь я их чуть не зарубил… Он вспомнил, как совсем недавно на пари разрубил одним ударом сверху до низу чучело, одетое в двойной соанский панцырь, и по спине побежали мурашки… Сейчас бы они валялись вот здесь, как свиные туши… Вот так бог! Озверел…». А вот ещё один внутренний монолог при встрече с серым солдатом, которого Румата, по условиям эксперимента, должен был бы изучать и жалеть, как «не ведающего что творит»: «Что со мной произошло? Куда делось воспитанное и взлелеянное с детства уважение и доверие… к человеку?.. Ведь я же их по настоящему ненавижу и презираю… Не жалею, нет – ненавижу и презираю. Я могу сколько угодно оправдывать тупость и зверство этого парня… социальное жуткое воспитание, всё, что угодно, но теперь я отчётливо вижу, что это мой враг… И ненавижу я его не теоретически, не как «типичного представителя», а его самого, его как личность. Ненавижу его слюнявую морду, вонь его немытого тела… его злобу ко всему, что выходит за пределы половых отправлений и выпивки».

И действительно, попробуй, например, сохранить хотя бы остатки гуманизма и человеколюбия в наших современных условиях вселенского стадного жлобства, алчности и подлости в обществе снизу до верху… В наше время обилия гламура и так называемого образования со «слюнявыми мордами» и «немытым телом» вроде бы получше стало, но остальной мерзости человеческой даже добавилось! В результате возникают рецидивы криминально-фашизоидных нарывов наподобие того, который вздулся сейчас в Украине.

Серость — источник Черного Зла

Сюжет книги построен на противостоянии дона Руматы и министра охраны короны дона Рэбы. Фигура Рэбы является весьма показательной в наше время засилья чиновничье-клерковской серости в государственных и корпоративных «конторах»: «Три года назад он вынырнул… мелкий, незаметный чиновник, угодливый, бледненький, даже какой-то синеватый… и словно на… трупах вырос исполинским бледным грибом этот цепкий, беспощадный гений посредственности. Он никто. Он ниоткуда. Это не могучий ум при слабом государе, каких знала история, не великий и страшный человек, отдающий всю жизнь идее объединения страны во имя автократии…».

Несколько лет назад во время очередного обострения истеричной борьбы с «памятниками коммуно-тоталитарного прошлого» наблюдалась забавная картинка. При сносе памятника Станиславу Косиору в Киеве и Владимиру Ульянову-Ленину где-то на периферии самый большой активизм проявляли невзрачные клерки из местных "госадминистраций". И вот что показательно: Ленин воистину был, как писал Николай Бердяев, «великим и страшным человеком», Косиор был просто большой сволочью, а те, кто активничал на сносе памятников, — этакие типичные мелкие ублюдочные подонки. Скажем, в Киеве буквы с памятника, дёшево играя перед телекамерами на публику, сбивал некий мерзавчик с тёмным прошлым, сменивший уже не одну «политическую позу» и добившийся этим хлебного места в мэрии; сей клерк по-клоунски едва двигал тяжёлой кувалдой, бывшей ему не по силам, а внешне был очень похож на дона Рэбу: «Не высокий, но и не низенький, не толстый, но не и очень тощий, не слишком густоволос, но и далеко не лыс. В движениях не резок, но и не медлителен, с лицом, которое не запоминается, которое похоже сразу на тысячи… не блещущий… никакими особенными мыслями».

Но вернёмся к деяниям дона Рэбы, весьма похожим на жизненный путь нынешней «элиты»: «Что он ни задумывал, всё проваливалось. Он натравил друг на друга два влиятельных рода, чтобы ослабить их и начать широкое наступление на баронство. Но роды помирились… и отхватили у короля изрядный кусок земли… Он объявил войну Ирукану, сам повёл армию к границе, потопил её в болотах и растерял в лесах, бросил всё на произвол судьбы и сбежал обратно в Арканар. Благодаря стараниям дона Гуга... удалось добиться у герцога Ируканского мира — ценой двух пограничных городов, а затем королю пришлось выскрести до дна опустевшую казну, чтобы бороться с крестьянским восстаниями, охватившими всю страну. За такие промахи любой министр был бы повешен за ноги на верхушке Весёлой Башни, но дон Рэба каким-то образом остался в силе. Он упразднил министерства, ведающие образованием и благосостоянием, учредил министерство охраны короны, снял с правительственных постов родовую аристократию и немногих учёных, окончательно развалил экономику, написал трактат «О скотской сущности зкмледельца» и, наконец, год назад организовал «охранную гвардию» — Серые Роты». Весьма похоже на выходки многих нынешних авторитетов, которых по совокупности деяний давно пора четвертовать, но они занимают посты, их защищает госохрана и адвокаты! А вот забавная цитата на тему нынешнего кумовства: «Два года назад любой аристократический ублюдок с презрением говорил о «ничтожном хаме, обманувшем государя», зато теперь, какого аристократа ни спроси, всякий называет себя родственником министра охраны короны по материнской линии».

Впрочем, при всей своей посредственности, дон Рэба оказался непревзойдённым мастером кровавых интриг и провокаций. Румата даже пришёл к выводу, что в Институте нужно ввести курс «феодальной интриги», а подлость измерять «рэбах» и даже лучше в «децирэбах». В этом смысле все клерки одинаковы…

Добиваясь абсолютной власти, дон Рэба совершил переворот. Договорившись с главарём бандитов Вагой Колесом и отравив полоумного короля, Рэба устраивает кровавый погром объединёнными силами серых рот и ночных бандитов: «Какой-то звук возник над городом… многоголосый вой…Началась ночь длинных ножей, уничтожение зарвавшегося серого руководства… истребление… наиболее неудобных аристократов». А ведь до этого Румата долго ломал голову, «что означает… противоестественный союз лавочников и грабителей с большой дороги». Впрочем, такой ли уже противоестественный этот союз? Вспомним наши бандитские 1990-е: именно масса базарных «бизнесменов» была питательной почвой для процветания рэкета — он не только грабил и «разводил», через него лавочники «решали вопросы» между собой. Торгашество и бандитизм состоят в неразрывной связи, порождая друг друга, а разговоры о высоком моральном уровне «среднего класса», то бишь мелкой буржуазии, сиречь лавочников — это глупости. Одним из ярчайших подтверждений является то, что происходит ныне в Украине.

Но заговор серых и бандитов оказался только первой частью провокации. Дон Рэба входит в тайный сговор с религиозно-фашистским государством — Святым Орденом: Рэба сдаёт Ордену королевство, которое превращается в Арканарскую область Святого Ордена, а сам Рэба становится епископом, боевым магистром и наместником Ордена в Арканаре. Под предлогом наведения порядка, уничтожения бандитов и вышедших из-под контроля серых, в Арканар вводятся войска Ордена — хорошо вооружённые и обученные монахи, одетые в чёрное. Так серые лавочники подготовили почву для чёрных монахов: «Там, где торжествует серость, к власти приходят чёрные». В стране устанавливается фашистский режим и разворачивается жуткий террор: "Город был поражён невыносимым ужасом. Красноватое утреннее солнце угрюмо озаряло… дымящиеся развалины… Полчища ворон спустились на город… С наспех врытых столбов свисали на цепях обугленные тела… Казалось ничего живого не осталось в городе — только орущие вороны и деловитые убийцы в чёрном… Мелькнуло помертвевшее от ужаса толстое лицо… одного из тех лавочников, что ещё три дня назад за кружкой пива восторженно орали: «Ура дону Рэбе!»… Эх, серость… Вокруг Весёлой Башни… царило оживление. К ней вели, тащили, волокли по земле штурмовиков, в изодранных серых мундирах, вшивых бродяг в лохмотьях, пупырчатых от страха горожан, истошно вопящих девок, целыми бандами гнали… оборванцев из ночной армии. И тут же… вытаскивали крючьями трупы, валили их на телеги и увозили за город». Те аристократы и богатые буржуа, вина которых сочтена незначительной, толпятся в очереди за отпущением грехов: за былые прегрешения, например публичное поношение имени его преосвященства епископа Арканарского или невосторженный характер мысли об оном, полагается энное количество ударов розгами по мягким частям и целование ботинка его преосвященства.

Наблюдая эти картины Румата мучительно размышляет: «Люди это или не люди? Что в них человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и покорно ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня… Души этих людей полны нечистот… А казалось бы, чего проще: десять тысяч… молотобойцев, да в ярости, кого хочешь раздавят в лепёшку. Но ярости-то у них как раз ещё нет. Один страх. Каждый за себя, один бог за всех». Наоборот, горожане стараются приспособиться к любой власти: сначала к серым ротам, затем к чёрным монахам…

И здесь Румата подходит к самой главной мысли — глубинные причины заключаются не во власти конкретного изувера или фашистского режима, а в низменных страстях толпы: «Можно дать им всё. Можно поселить их в самых современных спектроглассовых домах, и научить их ионным процедурам, и всё равно по вечерам они будут собираться на кухне, резаться в карты и ржать над соседом, которого лупит жена. И не будет для них лучшего времяпрепровождения. Рэба — чушь, мелочь в сравнении с громадой традиций, правил стадности, освящённых веками, незыблемых, проверенных, доступных любому тупице из тупиц, освобождающих от необходимости думать и интересоваться… Они были пассивны, жадны и невероятно, фантастически эгоистичны. Психологически почти все они были рабами — рабами веры, рабами себе подобных, рабами страстишек, рабами корыстолюбия. И если волею судеб кто-нибудь из них рождался или становился господином, он не знал, что делать со своей свободой. Он снова торопился стать рабом — рабом богатства, рабом противоестественных излишеств, рабом распутных друзей, рабом своих рабов… Они были слишком пассивны и слишком невежественны, а пассивность и невежество вновь и вновь порождали рабство».

Религия — опиум для народа, или Когда твой враг внутри тебя

Это было одной из причин того, почему Румата отказал в помощи Арате Горбатому — революционеру Божьей милостью. Арата знает о происхождении Руматы. Спасать Арату из застенка Румате пришлось при помощи вертолёта. Арата потребовал объяснений. Румата попытался рассказать о себе и даже показал на небе Солнце — крошечную звёздочку. Арата заявил: "Я ненавижу попов, и мне очень горько, что их лживые сказки оказались правдой. Но бедному мятежнику надлежит извлекать пользу из любых обстоятельств. Попы говорят, что боги владеют молниями… Мне нужны молнии, чтобы разбивать крепостные стены". После этого в каждом разговоре с Руматой Арата просил "молнии" — огнестрельное оружие: "Проклятые попы правы, за небесной твердью… живут боги, всеблагие и всемогущие… Бог, раз уж ты существуешь, дай мне свою силу, ибо это лучшее, что ты можешь сделать". Румата отказывается под разными предлогами. Именно в этом месте звучит фраза, ставшая заголовком книги: «Трудно быть богом». Арата обвиняет Румату в том, что он, Румата, только вредит делу, предлагает вернуться, как и подобает богу, обратно к себе на небо и никогда больше не приходить: «Я не звал вас. Я никогда никому не молился. Вы пришли ко мне сами. Или вы просто решили позабавиться?.. Вы ослабили мою волю… Раньше я надеялся только на себя, а теперь… чувствую вашу силу за своей спиной. Раньше я вёл каждый бой так, словно это мой последний бой. А теперь я заметил, что берегу себя для других боёв, которые будут решающими, потому что вы примете в них участие». И действительно, вера в сверхъестественную помощь свыше, вера в том виде, как её принято понимать, — в Бога Всеблагого и Всемогущего — ослабляет и обезоруживает человека. В этом месте напрашивается неожиданная параллель с другим знаменитым автором…

В работе Карла Маркса «К критике гегелевской философии права. Введение» есть знаменитая фраза: «Религия есть опиум для народа». Эту фразу, вырванную из контекста, полубезграмотные недоумки любят приписывать Ленину, а затем ругать за нее «не того классика» последними словами. На самом же деле полностью мысль Маркса звучит так: «Религия — это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум для народа». Как говорится, почувствуйте разницу: во-первых, Маркс настроен к религии не столь уж критически, скорее, с жалостливым участием; во-вторых, по Марксу, религия одухотворяет, создаёт хотя бы иллюзию возвышенности беспросветному существованию человека в бескрайнем море социально-экономической низости и подлости; но, в-третьих, по Марксу, религия ослабляет волю к борьбе. Не вдаваясь в сложные подробности, отметим, что современный уровень психологии позволяет вполне научно истолковать интуитивные догадки Маркса. О том же говорит и Арата Горбатый…

Арата требует: «Либо дайте нам ваши молнии, или хотя бы вашу железную птицу, или хотя бы просто обнажите ваши мечи и встаньте во главе нас». Вынужденно отмалчиваясь, Румата про себя полемизирует с бунтовщиком: «Ты ещё не знаешь, как безнадёжно всё твоё дело… Враг не только вне твоих солдат, сколько внутри их… Ты ещё, может быть, свалишь Орден, и волна крестьянского бунта забросит тебя на Арканарский трон, ты сровняешь с землёй дворянские замки, утопишь баронов в Проливе, и восставший народ воздаст тебе все почести, как великому освободителю, и ты будешь добр и мудр… И по дороге ты станешь раздавать земли своим сподвижникам, а на что сподвижникам земли без крепостных?… И хорошо ещё будет, если ты успеешь умереть своей смертью и не увидишь появления новых графов и баронов из твоих вчерашних верных борцов. Так уже бывало…». Здесь Стругацкие снова возвращаются к тому, что низменные страсти толпы извращают даже самые благородные идеалы при их практической реализации.

Но Арата был единственным на планете человеком, к которому Румата не испытывал ненависть или жалость. Более того, Румата завидовал Арате. Румата сам хотел бы стать таким вот Аратой, чтобы иметь высокое право убивать убийц, пытать палачей, предавать предателей: «Арата явно превосходил его в чём-то, и не только его, а всех, кто незваным пришёл на эту планету и полный бессильной жалости наблюдал страшное кипение её жизни с разреженных высот бесстрастных гипотез и чужой здесь морали… Мы бесконечно сильнее Араты в нашем царстве добра и бесконечно слабее Араты в его царстве зла».

Человек — это трагедия

Есть в книге ещё один захватывающий диалог, вскрывающий самую суть напряжённой мысли писателей. Это разговор Руматы с доктором Будахом, в котором Будах выступает в роли молящегося, а Румата — аллегорически выполняет роль Бога. Сначала Будах высказывает глубокие мысли о природе человека: «Сущность человека… в удивительной способности привыкать ко всему. Нет в природе ничего такого, к чему бы человек не притерпелся. Ни лошадь, ни собака, ни мышь не обладают таким свойством. Вероятно, бог, создавая человека, догадывался, на какие муки его обрекает, и дал ему огромный запас сил и терпения… С другой стороны, привычка терпеть и приспосабливаться превращает людей в бессловесных скотов… И каждый новый день порождает новый ужас зла и насилия». Последняя фраза напоминает о «стреле Аримана» в романе «Час Быка» Ивана Ефремова: социальное зло безнадёжно порождает новое зло…

Откровения Будаха перекликаются с мыслями Эриха Фромма о том, что человек — это единственное животное, которое не только знает объекты, но и понимает, что он это знает; человек осознаёт своё отчуждение от природы и себе подобных; бессилие, неведение, конечность бытия и неизбежность смерти. Человек — это трагедия…

Взывая к Богу, Будах просит Создателя сделать всех людей добрыми и счастливыми, дать им вволю хлеба, мяса и вина, одежду и кров над головой, чтобы исчезли голод и нужда, а вместе с ними и всё, что разделяет людей. Но Румата в роли Бога ответствует, что это не принесёт пользу людям, ибо сильные отберут у слабых данное Богом.

Тогда Будах просит Бога вразумить и/или наказать жестоких и сильных, чтобы оградить слабых. Но Бог, то есть Румата, говорит, что когда будут наказаны сильные из жестоких, их место займут более слабые, тоже жестокие, и придётся карать всех.

Будах просит Бога дать людям всё, что нужно, чтобы они не отбирали друг у друга данное Богом. Но Румата в роли Бога опять говорит, что это не пойдёт на пользу людям, ибо когда они получат всё даром, без труда, то забудут труд, потеряют вкус и обратятся в домашних животных, которых придётся кормить и одевать вечно.

Будах не сдаётся, требуя у Бога сделать так, чтобы люди больше всего полюбили труд и знание, сделали их единственным смыслом жизни. Но Бог в виде Руматы ответствует, что это значит лишить человечество истории, подменить его другим, стереть с лица земли и создать на его месте новое…

После этого Будах, поняв наконец, всю трагедию и безысходность восклицает: "Господи, сотри нас с лица земли и создай наново более совершенными!.."

Здесь следует сделать ремарку о названиях. Есть данные, что российский кинорежиссёр Алексей Герман-старший снимал фильм по книге Стругацких под рабочим названием «История Арканарской резни». Так это или нет — автору этих строк доподлинно неизвестно, но если это так, то позволим себе заметить, что хотя на резнях в книге построен весь сюжет, но это далеко-далеко не самое главное. Стругацкие назвали книгу «Трудно быть богом», что во время написания, возможно было правильно… Не автору эти строк судить классиков советской, собственно мировой литературы. Похоже, в момент написания писатели, несмотря на свой фирменный пессимизм, всё же надеялись, что после долгих терзаний и метаний эксперимент по созданию коммунизма как высшего общества труда и познания даст положительные результаты. Недаром у них Будах просит Бога также оставить всё как есть и дать людям идти своей дорогой, в надежде, что эта дорога приведёт всё же к «светлому будущему». Как видим, не вышло… Бросились обратно: оказалось, что это ещё хуже — тупик на грани катастрофы. Теперь вот дожились до криминального фашизма… Возможно поэтому умерший в ноябре 2012 года Борис Стругацкий (Аркадий покинул этот мир еще в 1990 году) мало появлялся на людях и не желал принимать прямого участия в экранизациях своих произведений не только по состоянию здоровья, но и потому что Борис Натанович хорошо понимал: та идея и надежда, которые являлись стержнем творчества всей их жизни, дискредитированы и втоптаны в грязь, идеи же либерально-рыночного потребительства есть, как говорится в Писании, мерзость и запустение.

Повторимся, что сегодня книга Стругацких видится не просто антитоталитарной, как 50 лет назад, но и направленной против самой парадигмы земной цивилизации в том смысле, как её доселе принято понимать.

Сейчас, через 50 лет после написания, события в Украине подтверждают справедливость утверждения о том, что царство серости ведет к власти черных.

Перечитав знаменитую книгу, наберёмся наглости и предложим ещё одно название произведения, а именно слова доктора Будаха: "Господи, сотри нас с лица земли и создай наново более совершенными!.."