АНДРЕЙ ПЛАТОНОВ И РОССИЯ

Истинного себя я никогда не показывал. И едва ли когда-нибудь покажу.                                            

Истина всегда в форме лжи; это самозащита истины и её проходят  все.  //  А. Платонов.

Русский писатель Андрей Платонов (Андрей Платонович Климентóв (1899-1951) - писатель-самородок, родом из многодетной семьи слесаря-железнодорожника, жившего в одном из пригородов Воронежа - Ямской слободе. Его справедливо называют странноязычным. Понять его непросто. Он жил во времена, когда правдивое слово было подвигом, когда нельзя было говорить то что думаешь, если ты думаешь не так, как положено. Поначалу Платонов верил в новую религию – коммунизм, он не сомневался в скором бессмертии человека, боялся утраты этой веры. Он менялся на протяжении всего своего творческого пути. Талант, вызревая, прозревает…

Андрей учился в железнодорожном техникуме, «записывался» (так тогда проходил набор всех желающих учиться пролетариев)  в Воронежский университет, который открылся в 1918 г. на базе эвакуированного из Тарту старинного Юрьевского  университета. Но учиться ему не пришлось. Позже он получил образование инженера-мелиоратора и несколько лет работал на разных ирригационных проектах. Писать начал рано, с 1918 до 1921 года писал для воронежских газет и для газеты "Воронежская Коммуна" статьи и стихи.  Участвовал в гражданской войне - служил в ЧОН, т.е в "частях особого назначения", обучали там и политграмоте. Затем его «бросили на идеологический фронт». Много читал: русского философа и космиста Фёдорова, Тимирязева, поэтов… Николай Федоров хотел воскресить всех умерших, а Красную площадь превратить в кладбище, где самые достойные умершие будут ждать, когда их воскресят. Идеологию большевизма Платонов представлял как руководство к действию по воплощению всеобщего счастья. В раннем творчестве воспевал Ленина, Троцкого, Сталина, Луначарского, электрификацию, покорение Вселенной и паровоз.

После издания «Епифанских шлюзов» в 1927-м пришла известность. В этом произведении описано, как роют котлован для великой стройки, а на самом деле, как оказалось, себе могилу. Возводят по приказу "Петра Великого" шлюзы, которые пересохнут, и палач открутит голову инженеру.

В 1928 году у Платонова вышли уже две книги, его стали печатать в журналах. Но за сатирические рассказы с критикой «перегибов» в коллективизации и бюрократизма автора подвергли критике, обвинили в «правом уклоне», произведения объявили вражескими, издавать перестали. Сталин назвал рассказ «Усомнившийся Макар» (1931) кулацким, но не стёр автора в лагерную пыль. Платонов же о статье Сталина «Головокружение от успехов» выразился устами вожака сельхозартели Кондрова так: «Всякое слово в уме читаешь – и как будто свежую воду пьёшь: только товарищ Сталин может так сообщать!».

В 1937-м Платонов, после многих отказов в публикации и материальных затруднений, вынужден был каяться: «Мои литературные ошибки не соответствовали моим субъективным намерениям». Получается, он хотел сказать, что намерения его были безупречны, но вот их воплощение исказило их идейность и его преданность «делу партии Ленина-Сталина». Бесполезно. В Советском Союзе он оставался практически неизвестным. Только через семь лет после смерти писателя благодаря усилиям вдовы Марии Александровны вышла небольшая книжка рассказов. В 1986 году в журнале «Знамя» опубликовали «Ювенильное море», в 1987 в «Новом мире» - «Котлован», в 1988 в «Дружбе народов» – «Чевенгур». Полностью творческое наследие Платонова стало доступным лишь в девяностые. После этого оценки творчества писателя обнаружились самые разные:

Одним была присуща сладковатая тональность книг серии «ЖЗЛ», другим - причисление писателя к диссидентам-антисоветчикам «с фигой в кармане», третьим - причисление его к большевикам, но более искренне верующим в цели мировой революции, чем сами партработники. Некоторые «евразийцы» даже не прочь были причислить Платонова к своему так называемому «национал-большевизму» и к православию.

Появилось стремление причислить Платонова и к философам. Талант большого художника и каждая грань его творчества требует понимания, вот и образуется раздолье интерпретаторам. Читая Платонова, порой не поймёшь, иронизирует он или на самом деле так думает. Где ирония над мыслями героев, а где их одобрение? Известна психопатология тоталитарного общества: говорить одно, думать другое, а делать третье.

В каком же слое, в каком уголке текста таится личная позиция писателя? Платонов, как и каждый талантливый писатель – действительно мыслитель, а каждый мыслящий человек – по-своему философ. Трагическую его философию можно увидеть в контексте произведений, в самой его жизни. У Платонова немало афористичных фраз, порой внешне нарочито деформированных, странно построенных, но удивительно глубоких, приглашающих к философским размышлениям. Они как вивисекция, они как скальпелем препарируют реальность и ментальность эпохи. Чего стоит выражение ребёнка: «Плохих людей убивать надо, а то хороших мало»…

Когда же он писал непосредственно о философии – получалась примитивная политизированная конструкция, особенно в ранней публицистике. Так что знаменитый древнегреческий философ Платон, который, как известно, в своих идеалистических построениях разделил мироздание на надлунный нетленный мир идей и подлунный мир тленных вещей писателю Платонову чужд. Платонов, например, пишет: «Разница между идеализмом и материализмом и есть разница между буржуазной и пролетарской наукой». Устрашающая для тех лет жестокой классовой борьбы фраза. Но как физика может быть буржуазной? И при чём тут философия?

Платонов справедливо считал, что подражать ему невозможно. А литературные переводчики справедливо считали, что переводить его на другие языки тоже невозможно. Философы, пожалуй, отметили бы, насколько вымученно могли бы выглядеть попытки писать философские работы, подражая языку Платонова. Я говорю о профессионалах, а не о схоластических упражнениях жуликов вокруг непостижимости потустороннего мира.

Но Платонов схоластикой не страдал. Он – загадка, созданная реальностью проводимого над Россией эксперимента.

В его творчестве можно выделить три этапа.

ПЕРВЫЙ этап творчества Платонова.

Вначале писатель искренне верит в маршрут «паровоза истории», его стремление проверить вперёд ли летит наш паровоз, происходило только от желания усовершенствовать механизмы движения и уголька в топку подбросить. Беды свои и обиды он принимал скромно и молча, находя выход в творчестве. В публицистике он «покорял природу», воспевал силу электричества, отвергал и Церковь и Толстого, воспевал пролетариат, ленинскую теорию отражения и механистический детерминизм, предавался утопическим мечтаниям. Например, «разморозить» Сибирь...

Помнится, Чехов писал: «Русский жалуется на проклятую жизнь, пьёт и философствует на тему верблюдоведения в тундре, или как устроить всемирное счастье и божественную благодать». Насчет пьянства – это про других, но остальное сходится. Платонов воспевал классовый антагонизм так: «С одной стороны мы – революция, с другой – весь мир, который для нас сплошной кровавый фронт… Только смерть её (буржуазии) наша мать». Коммунизм есть не только советская власть плюс электрификация, это по нэповски. Коммунизм есть конец старого мира, окончание всемирной бесчеловечной истории, начало особого цикла солнечной Вечности. Такая была его вера. А религию Платонов отвергал как «предрассудок и народный самогон», объяснял её «как средство доведения народа капиталистами до потери сознания» и рассказывал «правильные способы ликвидации этого безумия», высмеивая «перегибщика» Щекотулова.

В 1920 году в статье «Христос и мы» Платонов пишет: «Мёртвые молитвы бормочут в храмах служители мёртвого Бога. В позолоте и роскоши утопают каменные храмы среди голого нищего русского народа. Одурманенный, он спит в невежестве. …Христа, великого пророка гнева и надежды его служители превратили в проповедника покорности слепому миру и озверевшим насильникам» /А.Платонов. Чутьё правды. М., 1990. С.50-51/

И действительно, творчество Платонова носит своеобразную атеистическую направленность, нравится это сегодня нашим срочно перестроившимся идеологам или нет. Об этом свидетельствуют десятки его высказываний:

«Бог есть любовь, говорили древние люди. Нет, любовь есть форма жизни»,

«Бог – образ, начерченный рукой человека»,

«Революцией разрушена не только христианская религия, но и предупреждена всякая возможность возникновения на земле всякой новой религии».

Слепую веру он считал признаком рабского сознания и пишет об одном из своих персонажей: «Идиотизм его веры, чувственная, счастливая преданность рабству были в нём словно прирождёнными или естественными… / «По небу полуночи», там же/

Но писатель понимает:  «Над народом не надо смеяться, даже когда он по язычески верит в свою богородицу», потому что «Если мы хотим разрушить религию и осознаём, что это сделать надо непременно, так как коммунизм и религия несовместимы, то народу надо дать вместо религии не меньше, а больше чем религия». / «О любви», 1922 год, там же, С.183/. Он понимал, что коммунистическая идеология навязывалась народу в качестве религии.

ВТОРОЙ, основной этап творчества.

В «Чевенгуре» уже иной Платонов, но и там немало рассуждений о Боге. Чего стоит предложение Чепурного Порфирию «заняться ласками в алтаре» с его Клобздюшей, или недовольное выражение водителя кобылы по имени «Пролетарская сила» Копёнкина: «Пошли отсюда, здесь сырым богом что-то пахнет». Чевенгурцы не жаловали религиозные предрассудки отнюдь не по причине своего атеизма, просто религия воспринималась ими как бесконечное откладывание цели, а потому как обман. Их жизнь была пропитана мистицизмом, революционно-религиозным экстазом и аскезой сверх всякой меры. Коммунизм для них и есть «экстасис», то есть «выход из себя», в иную счастливую жизнь.

Чевенгурцы – герои романа вроде бы философствуют, но философия у них гротескно-классовая, выдуманная, это скорее издёвка над философией, потому что без реальных конкретных знаний философии не бывает. Философствование – это двойной труд: сначала добывают знания, а потом их осмысливают. А философская сверхзадача автора иная: выразить словесность бывших ранее бессловесных людей, осуществить их саморазоблачение-самовыражение. Умствования не просто необразованных, а восторженно-невежественных людей, в головах которых «как в тихом озере, плавали обломки когда-то виденного мира и встреченных событий».

«Слышали кое-что на митингах, вот и агитируют». Ведь массы людей знакомились с марксизм только на митингах и собраниях, на которые «явка обязательна». Получается, что Платонов осуществил своего рода вивисекцию целой исторической эпохи скальпелем слова. (лат. термин "вивисекция"  буквально означает живосечение – т.е. рассечение живого организма с целью его изучения или исследования причин заболевания).

Известно, что толпа есть «снижено-человеческое», она управляется эмоциями. Толпа в целом всегда глупее составляющих её индивидов. И неудивительно, что людские толпы в «Чевенгуре» уничтожили «буржуазию», даже не подозревая, что буржуа – это всего лишь горожанин, живущий своим трудом. И стали они жить, пишет Платонов, ничего не делая, кроме каких-то безумных субботников по перетаскиванию деревьев и домов в центр города. Потому как всем хотелось жить в центре. Это снова художественная оценка коммунистической утопии? Мне думается не только. Дело в том, что Платонов иронизирует и над самим собой, ужасается своим взглядам двадцатых, своей ранней публицистикой и переносит своё разочарование в художественную форму. В революции разочаровывалось немало писателей, ученых, поэтов. А когда жизнь заставляет человека разочаровываться в своих бывших идеалах - у него возникает злость на себя тогдашнего. И компенсацию он находит в энергичном отмежевании от преодолённой позиции. Но отмежеваться напрямую Платонов не мог, расстреляют. Вот он и писал «Чевенгур» и «Котлован».

Известно, чтобы сохранить душевный покой – лучше вообще не разочаровываться в своём прошлом и всю жизнь повторять: «я своих убеждений не меняю». Хорошо бы. Но не меняются только дураки и покойники. Платонов не был ни тем, ни другим, он старался быть честным, вынужденно соизмеряя свою совесть и своё творчество с мерой дозволенного. Ум и честность совмещать было трудно. Неприятие себя злее, чем неприятие других. И не случайна ироничная фраза в «Шарманке»: «Стервец. А то бы давно погиб». Вот так, как я думаю, и высмеял писатель книгами тридцатых годов свои завихрения двадцатых. Он симпатизирует своим незадачливым героям и себе самому.

Платонов отождествляет веру в Бога с разновидностью «умственного покоя», то есть с полным отсутствием или бездействием ума. Возможно потому, что большевизм — это мистика, которая выше божественного и выше религии и которая не может удержаться в рамках морали. Большевизму не нужна ни религия, ни мораль. Так может ум нужен? Тоже нет! Потому что одним из ключевых рычагов эксплуатации по Платонову является разум, а обладание им - грешное перед пролетариатом собственничество: «Ум такое же имущество, как и дом, стало быть, он будет угнетать ненаучных и ослабленных...»

Какая злая ирония! И главной делается ДУША. Мастеровой Захар Павлович так и говорит: «Никто ничего серьезного не знает — живое против ума прёт».

Живое - это «душа», она «прёт» ПРОТИВ УМА, который вместе с эксплуатацией, частной собственностью, отчуждением, буржуазией, эволюцией, историей стоит по ту сторону классовой битвы. Так идет «созревание» коммуниста, положительного героя Александра Дванова, который «в душе любил неведение больше культуры» и радуется, что «в России революция выполола начисто те редкие места зарослей, где была культура». (!)  И они не просто расстреливают буржуев, они ритуально простреливают им горло в области желез (здесь Платонов показывает знание магической анатомии) где у тех якобы «находится душа». После окончательного уничтожения… нет, не людей, а «буржуазных элементов», наступает общенациональное примирение с трупами: «Теперь наше дело покойнее! — отделавшись, высказался Чепурный. — Бедней мертвеца нет пролетария на свете». Все страдают, все бедные и все мёртвые. Глупость и абсурд выставлены здесь Платоновым как важнейший мистический инструмент большевистского «преображения» мира и человека. Глупость культивируется как самая действенная форма существования, рвущегося к мировой душе. Блаженны нищие духом, то есть разумом.

Блаженны глупые, бедные и обреченные на послушание борцы с главным эксплуататором — рассудком, потому что это внутренний буржуа. Вот такие люди, утратившие от бездны лишений и унижений не только элементарную логику, но и простейший ментальный аппарат, - это и есть общинник - чевенгуровец — красное издание индивида как всечеловека. Для вселенского перепуга других стран и народов. Читая - отшатываешься, надоело, прочь из всей этой грязи и дикости, нищеты и убогости, от этих смертей и жестокой бессмыслицы хочется бежать и умываться. Трудно придумать более сильную критику большевизма, чем «Котлован» или «Чевенгур». Они жаждали жечь и убивать, и строить и снова жечь…  Большевик Сафронов заявляет: «Мы уже не чувствуем жара от классовой борьбы, а огонь должен быть: где ж тогда греться активному персоналу?» /Котлован. Ювенильное море. М., 1987. С. 58/

Получается, что с точки зрения официальной идеологии Платонова не печатали совершенно справедливо, большей «антисоветчины» трудно и придумать. А «Чевенгур», как несколько лет назад справедливо отметил Александр Дугин, есть «базовый текст Революции», в некотором смысле её самовыговаривание. Благодаря «Чевенгуру» мы можем понять многое. Тайну большевистского переворота и партии-государства, даже в какой-то степени тайну веков предшествующих...  Далее евразиец  Дугин писал: «Андрей Платонов один из главных культурно-исторических и философских аргументов национал-большевизма, и самым кратким ответом на вопрос «что такое национал-большевизм?» будет одно слово «Чевенгур». Ох, не надо! Было бы обидно за Платонова, если бы его творчество использовали как аргумент в пользу большевизма. Дугин продолжил свою мысль  так : «Чевенгур» написано на знамени новой национал-большевистской доктрины нашего самосознания. Это карта маршрута гносеологической историософской дефиниции. Это наше наследство. Мы снова отберем у вас все. Не чтобы иметь, чтобы быть, чтобы ничего не оставить как есть, чтобы упразднить все отдельное, и привести к тотальности Победы всеобщее, единое, Целое».

Возникает вопрос: отберём награбленное у бандитов и мошенников или отберём у людей заработанное и заслуженное?  Комиссар Достоевский (такую фамилию Платонов дал своему персонажу) приказывает отнять имущество у богатых, раздать его бедным, думая, что социализм так сразу и "произрастёт". Но, по-моему, если у Платонова здесь издевательство – то у Дугина всерьёз… Кто был ничем, тот станет всем? Нет, не станет! Здесь нивелировка в безликом «мы» и уничижение человека. Противникам России, действующим по теории управляемого хаоса, как раз и нужны люди, не осознающие что ими управляют. В России только через тысячу с лишним лет после насильственной христианизации массы заговорили на языке революции, но обещания коммунистического рая оказались обманом. Вирус эсхатологии и мессианства, обрядившись в тогу идеи мировой революции, поразил Россию. Казалось бы, займитесь «сбережением народа», обустройством страны. Так нет же!

Поэт Рильке придумал бессмысленную фразу о том, что все государства граничат друг с другом, и только Россия - с Богом. И кинулись наши борзописцы эту фразу цитировать. А зря. Россия не исключение, она тоже граничит с другими странами. И не надо спрашивать кто виноват и что делать. Перефразируя тютчевское "умом Россию не понять" лучше сказать так: давно пора Россию-мать умом народным понимать. И делать надо себя и отвечать за себя, штучно и каждому, в своих интересах и в интересах своей страны.

ТРЕТИЙ, завершающий этап творчества.

В 1938 году для острастки писателя по вздорному обвинению в антисоветском заговоре был арестован его пятнадцатилетний сын Платон Андреевич Платонов и осуждён на 10 лет. В лагере сын заболел туберкулёзом, и по просьбам писателей, в частности М. Шолохова в 1940 году был освобождён, но долго не прожил и умер на руках отца в 1943 году. Ухаживая за сыном Платонов заразился туберкулезом и спустя восемь лет, в 1951-м году умер и сам.

Во время войны Платонов работал военным корреспондентом «Красной Звезды», и, надо сказать, фронтовые рассказы и очерки Платонова написаны совершенно иначе, браво, лирично и идеологически безупречно. Так, как было положено. Он включился в общую работу на победу и верил в скорые перемены к лучшему в послевоенной мирной жизни. Вернулся весной 1945 из Берлина в офицерском звании, но уже совершенно больным. Получал военную пенсию и жил во флигеле бывшей усадьбы Герцена на Тверском бульваре, где находился Литературный институт. Платонов часто расчищал снег у входа своего жилища, отсюда и родилась легенда, что он работал дворником. Этого не было. Но было другое: Сталин, прочитав его повесть "Возвращение" написал на полях: "Талантливая, но сволочь". Первое слово вождя спасло писателю жизнь, второе обрекло на пожизненное молчание. Его рассказ, напечатанный в 1946 году, послужил поводом для разгромной статьи в Литературной газете. После этого ему разрешали только делать что-нибудь в качестве внештатного анонимного литсотрудника, например, редактировать сказки для детей. Иногда он подрабатывал в качестве рабочего сцены в театре. Этот грустный финал жизни талантливого писателя сегодня не любят вспоминать.

Незаконченный роман Платонова 30-х годов "Счастливая Москва" был обнаружен в его рукописях только в 1990 году. Сюжет таков: Москва - это имя девушки, она сирота. У неё отрезало ногу в метростроевской шахте, но она счастлива, потому что умеет любить. Значит и Платонов был счастлив, если столько к тому времени уже пережив, сохранил в себе любовь к жизни и к людям.

Известно огромное влияние языка на сознание. По мнению И. Бродского «Платонов сам подчинил себя языку эпохи», в отличие от большинства писателей того времени, занимавшихся более или менее «стилистическим гурманством, что было формой эскапизма», бегства от реальности.

Но не специально же Платонов «подчинял» себя языку, это его родной язык! Можно, конечно, вполне обоснованно говорить о преемственности в русской литературе, о «зависимости писателя от не аналитической сущности русского языка» и т.д., но у Платонова, думается, рефлексий по этому поводу не было. Просто это его стиль жизни, стиль мышления и самовыражения. Он вышел из русского народа и сказал так, как мог. Он понимал: "Где сила - там нет свободы. Свобода там где совесть".

P.S. Памятник А.П. Платонову установлен в Воронеже осенью 1999 г. в честь 100-летия со дня рождения писателя на ул. Большая дворянская (пр. Революции, 22), перед красным корпусом Воронежского гос. университета. Фото автора.