О чудесах в Цфате

Цфатский миф начал формироваться благодаря четырем письмам, в которых впервые была описана уникальность города и которые принесли Цфату известность по всему еврейскому миру, — это были письма, отправленные раввином Шломо Шлумилем из Дрежниц родственникам в Чехию в 1607 году, после того как сам он эмигрировал в 1602 году в Цфат. Эти документы изменили для европейских евреев того времени образ и историю загадочного города в Верхней Галилее. В первом письме говорится:

И пришел я, чтобы объявить о его великолепии, обо всех чудесах и о деяниях Лурии, да благословенна будет память о нем, перед всем Израилем в стране славы, здесь, в Цфате, да будет он отстроен и восстановлен вскорости и в наши дни. И мне рассказал об этом мой учитель и раввин Масуд Маарави, да защитит и охранит его Г‑сподь, а также некоторые раввины и великие ученые этой земли, которые пили из рук его [учились у него непосредственно] и собственными глазами видели удивительные вещи, каких не видели по всей земле со времен танаев. Подобно Рашби [рабби Шимону бар Йохаю], да упокоится он с миром, он обладал всеми достоинствами: знанием деяний всех людей и их перевоплощений, и он мог сказать, что дурные люди перевоплотились в деревья, камни или в зверей и птиц, и он мог сказать, какие прегрешения [совершил человек] с детских лет, и он обладал знанием, какое покаяние было совершено за каждый грех, и он умел по пению птиц и по полету их определять удивительные вещи, как сказано: «ибо птица небесная донесет твою речь и крылатая перескажет слово» [Коэлет, 10:20]. И все это он познал благодаря своему благочестию, и воздержанию, и пресвятой чистоте.

Трудно понять, как никто из нас не заметил принципиального внутреннего противоречия в этом тексте, который читали и изучали много раз. Шлумиль, включивший в первое письмо свидетельства об атмосфере, которую он прочувствовал за годы жизни в Цфате, и традиции, которые он постиг, рассказывает об «удивительных вещах, каких не видели по всей земле со времен танаев». Другими словами, в Цфате Ицхак Лурия (1534–1572) творил («перед всем Израилем») удивительные и неповторимые чудеса. Обладая сверхъестественными силами, он делал нечто, что вызывало восхищение жителей Цфата, видевших это собственными глазами.

Окрестности Галилейского моря. ЦфатLibrary of Congress

Шлумиль записывает в этом послании свидетельства, полученные им от людей из Цфата, и именно благодаря этому письму в европейских и восточных еврейских общинах сформировался мифический образ Цфата, выстроенный вокруг Лурии и его чудес. Но когда Шлумиль рассказывает об этих чудесах, он почти везде употребляет выражение «он знал»: он знал о перевоплощении дурных людей в деревья и камни, зверей и птиц; он знал о прегрешениях каждого с рождения и о покаянии, которые он понес; он знал значение пения птиц и полета их.

Говоря, что никто из нас не заметил противоречия, я погрешил против истины, потому что исключением в этом отношении стал великий критический мыслитель, венецианский раввин и ученый XVII века Леон (Йеуда Арье) да Модена. В своем сочинении «Ари ноем» («Лев рыкающий») он писал: «А что касается чудес Лурии, о которых рассказывают, то большая часть из них в том, что о каждом ему ведомо было, что делала его душа в прошлой жизни [гильгуль]». Осторожный выбор слов указывает на стремление к точности — он не утверждает, будто бы Лурия творил чудеса, скорее, что об этих чудесах рассказывают. Леон говорит, что предлагает нам истории о чудесах Лурии, а не факты, потому что сам он не верил, что эти чудеса происходили в действительности. Просто «ему ведомо было», или, по словам Шлумиля, «он обладал знанием».

Так, в основании лурианского мифа лежит чрезвычайно существенный контраст между заявлением, будто Лурия совершал удивительные поступки, вызывавшие благоговение современников, и реальным рассказом об этих поступках, который свидетельствует, что речь шла лишь о ведении или знании мира, скрытого от других.

Это необычно даже с точки зрения компаративного фольклора. Фирменный знак легенд о святых с конца античности и до Нового времени — совершение святыми сверхъестественных поступков. Они исцеляют недужных, опровергают законы природы, спасают отдельных людей и целые общины от разнообразных напастей и активно используют магические силы (в том числе, например, Тетраграмматон). Даже персонаж, с которым ученики Лурии и последующие поколения сравнивали самого Лурию, — рабби Шимон бар Йохай выделяется среди других талмудических персонажей магической силой и сверхъестественными деяниями. Почти все еврейские легенды о средневековых героях — Раши, Маймониде, Аврааме Ибн‑Эзре, Йеуде ге‑Хасиде — содержат сверхъестественные мотивы, в которых эти персонажи приобретают способность изменить нормальный ход событий чудесным образом.

Проявляя несколько меньше осторожности, чем Леон, я бы сказал, что не большинство, а все оригинальные предания о Лурии содержат мотив знания о чем‑то. Нет ни одной легенды о Лурии, созданной в период его пребывания в Цфате (или в следующие полстолетия — период, которому посвящена эта книга; я не говорю о легендах, появившихся много веков спустя), где говорилось бы о том, что он творит чудеса. Нет историй о больных, которые выстраивались бы в очередь у его дверей, чтобы получить исцеление, или об угрозах цфатской еврейской общине, которые он отразил бы.

С этим утверждением согласен рабби Йосеф Каро, который в начале своего личного дневника «Магид Мейшарим» рассказывает о страстном желании творить чудеса подобно великим предшественникам:

Итак, всегда храни верность благословенному Имени [Б‑жьему], и тебе будет дарована способность творить чудеса, как творили их древние, и так люди узнают, что есть Б‑г в Израиле, ведь сейчас чудес не бывает, потому что Б‑жественное Имя не освящено, потому что мир не видит чудес, совершенных мудрецами, а когда они увидят сотворенное тобой, то имя Б‑жье будет освящено.

Каро говорит здесь без обиняков, имея в виду, что его интересует он сам, а не происходящее вокруг. Он чувствует, что не настолько свят, как «древние». Поэтому он должен стремиться достичь их уровня святости, чтобы получить способность творить чудеса. Его чудеса, в свою очередь, дадут еврейскому народу возможность «узнать, что есть Б‑г в Израиле». Эта распространенная в средневековом иудаизме теория называлась «памятью чудес Его» (ср. Теилим, 111:4). Согласно ей, признание бытия Б‑жьего и Его участия в делах мира порождается чудесами, которые творятся в повседневной жизни.

Каро делает два заявления, которые представляют интерес для наших рассуждений. Во‑первых, он даже не рассматривает возможность, что другой человек — например, Лурия — может быть способен достичь духовного уровня, необходимого, чтобы творить чудеса. Хотя этот текст с большой долей вероятности был написан до прибытия Лурии в Цфат, Каро мог вспомнить о других знаменитых местных чудотворцах. Но он глубоко убежден, что если он сам не сможет этого добиться, то некому будет освятить Имя Б‑жье.

Во‑вторых, Каро четко и ясно дает понять, что «сейчас чудес не бывает». Иными словами, миф о Цфате, бережно хранимый и распространяемый следующими поколениями, что Цфат в те времена изобиловал святыми чудотворцами во главе с Лурией, был совершенно неизвестен человеку, жившему в этом городе в период «золотого века» и считающемуся одним из самых крупных местных мудрецов. И сам Лурия говорил о том же, согласно свидетельству его ученика рабби Хаима Виталя.

[Это сказано] для человека, который прибегает к практической каббале [мистической магии]. Сначала я скажу о том, что есть грех. И это слова моего покойного учителя, да благословенна будет память о нем. Я, Хаим, пишущий это, спросил своего покойного учителя об использовании практической каббалы, запрещенному в трудах каббалистов последнего времени. А если так, то как же рабби Ишмаэль и рабби Акива, да пребудет с ними мир, в «Пиркей Гейхалот» использовали удивительные имена, чтобы проникнуть в память и открыть сердце? И он ответил мне, что в те времена можно было найти пепел [красной] телицы, и они могли полностью очиститься от всей скверны, а мы нечисты от соприкосновения с мертвыми, и нет у нас пепла телицы, чтобы очиститься от скверны мертвых… а потому нам в наше время не разрешено использовать святые имена, а использующий их осужден на тяжелую кару, о чем я буду говорить ниже.

А в другой раз учитель мой, да благословенна будет память о нем, ответил тому же человеку иначе: «Знай, что все имена [Б‑жьи] и заклинания, которые можно найти в книгах, ошибочны, и даже в тех именах и заклинаниях, которые испробовали и исправили знатоки, тоже много ошибок. Поэтому запрещено использовать их. Но если бы мы знали истинные и верные имена, нам тоже разрешено было бы их использовать.

Лурия не отрицает истинности и действенности еврейской магии — того, что Виталь называл практической каббалой. Он не мог, разумеется, оставить без внимания сотни древних источников, в которых упоминается использование магии, от текстов раввинистической эпохи и вплоть до средневековых и современных ему сочинений. Но как всегда, он рассматривает магию как теоретическую возможность, не осуществимую на практике в нынешние времена.

Евреи‑ортодоксы идут молиться на могиле рабби Ицхака Лурии бен Шломо (святого Ари) на старом кладбище Цфата на севере ИзраиляФото: Менахем Кагана / AFP/Getty Images

В двух ситуациях Лурия представил два разных объяснения отсутствия магических сил в еврейской жизни в его время; одно — ритуальная нечистота, вызванная прикосновением к трупам, от которой теперь невозможно очиститься, а другое — невежество тех, кто использует святые имена в качестве заклинаний. Вывод в обоих случаях одинаковый: магии сейчас в Цфате нет. Но истории, рассказанные сознательно или случайно, живут собственной жизнью. Хотя Лурия сам недвусмысленно опровергал утверждения, будто он творит чудеса, и вообще отрицал возможность творить чудеса в настоящем, его слава святого‑чудотворца непоколебимо продержалась до сегодняшнего дня.

Но примечательно, что, помимо слухов, ходивших о Лурии, легенды, пересказанные в письмах Шлумиля, которые легли в основу позднейшего жития «Шивхей а‑Ари» («Восхваления Ари [Лурии]), не упоминают ни одного чуда, которое он совершил на практике. Как бы ни велико было искушение сочинить волшебные предания о Лурии, никаких таких историй в Цфате около 1600 года не существовало. Этот факт указывает на то, что в легендах о еврейских святых того времени не нужно видеть продукт неконтролируемой фантазии и воображения. Скорее, речь идет о нарративах, касающихся фундаментального характера жизнеописания, историй, которые сложно интерпретируют биографию, сохраняя при этом верность фактам.

*  *  *

Рассмотрим знаменитую легенду о теленке, который вошел в бейт мидраш, где сидел Лурия с учениками, и положил передние ноги на стол. Лурия сказал ученикам, что они должны купить этого теленка за любые деньги, ритуально забить его и сообща съесть его мясо. В теленке, сообщил он, живет душа резника, который ввел в грех евреев Цфата. И здесь Лурия ничего не делает. Он лишь знает что‑то. Опираясь на это знание, он говорит ученикам, как поступить, но его слова не сопровождаются никаким действием, которое выводило бы событие из ритма повседневности.

Иными словами, Лурия опять не ведет себя, как другие святые.

Другой такой пример содержится в истории о саранче. Здесь Лурия, сидя с учениками у стен Цфата, видит тучу саранчи, которая несется в город, чтобы наказать жителей за то, что они не помогли нищему в беде. И вновь он ничего не делает. Он лишь велит ученикам собрать милостыню для этого нищего, но не использует никакой магии, чтобы отвратить беду:

Однажды Лурия велел учителю нашему рабби Ицхаку Коэну пойти в деревню Эйн‑Зейтун, на могилу рабби Йеуды бар Илая и рассказать ему его толкование фрагмента из книги «Зоар». Он приказал ему не говорить ни с кем и не отвечать никому. И тот, да покоится он с миром, пошел и простерся на могиле рабби Йеуды бар Илая, да покоится он с миром, в деревне Эйн‑Зейтун, и сделал как было велено, и святой танай ничего не ответил ему. Тогда он вернулся к своему учителю и сказал: «Учитель, я отправился на могилу таная и сделал, как ты мне велел, но не получил от него никакого ответа». Лурия, благословенной памяти, ответил ему: «А разве не открылось мне в видении, что ты разговаривал с арабской женщиной? И это не она поприветствовала тебя, а ты первый поприветствовал ее в таком‑то и таком‑то месте, а я ведь предупреждал тебя, чтобы ты ни с кем не разговаривал!» Тогда наш достопочтенный учитель рабби Ицхак Коэн припомнил, что так и было, и сознался ему… и неподалеку он нашел также могилу рабби Круспадая, которая не была раньше известна и не было на ней никакого опознавательного знака, и она была на берегу реки, как и могила рабби Пинхаса бен Яира, которую никто не знал, и открыл еще места погребения бесчисленных танаев и пророков. И он всегда говорил, что поскольку танаи и святые происходят из скрытого мира, нет на их могилах знака и они неизвестны. А когда он отправился на кладбище города Цфата, да будет он отстроен и восстановлен вскорости в наши дни, он говорил, что здесь лежит такой‑то праведный человек и зовут его так‑то, а здесь другой праведный человек, которого зовут так‑то, и они проверяли потом и обнаруживали, что это истинная правда, как будто он сам присутствовал на их похоронах.

Это характерный мотив писем Шлумиля, которые я цитирую здесь только частично. Все они упорно и регулярно повторяют одну и ту же мысль: Лурия знает. Он не делает так, чтобы нечто происходило; он не вмешивается в мирские или Б‑жественные явления с помощью сверхъестественного знания или сил. Он просто знает о том, что существует лишь в тайном мире, о том, что невидимо для людей из плоти и крови. По большей части он ничего с этим знанием не делает. Иногда, как в этих примерах, он велит одному из учеников действовать в реальном мире — купить и забить теленка, дать милостыню нищему. Но его знания и проистекающие из них действия не имеют ничего общего с волшебными деяниями, которые приписывают святым, как христианским, так и еврейским, в житиях эпохи Средневековья и раннего Нового времени.

Важное свидетельство, достоверность которого сторонними источниками никак не проверяется, содержится в четвертом письме Шлумиля:

И ученик Лурии, да будет благословенна память о праведнике, ученый рабби Гедалья Галеви рассказал мне, что в свое время Лурия, да будет благословенна память о праведнике, рассказывал ученикам удивительные вещи, которые он видел день за днем. Он располагался на горе, которая стояла за городскими стенами, и оттуда смотрел на все цфатское кладбище и видел сонмы душ, восстающих из могил и возносящихся на небеса — и наоборот, он видел мириады нисходящих, и видел, как добавлялись в шабат новые души к [народу] Израиля. И из‑за всей путаницы и смешения душ глаза его заволакивались дымкой, и он переставал видеть, и ему приходилось закрывать глаза, и с закрытыми глазами он видел то же самое. И еще однажды Лурия, благословенной памяти, отправился с учениками изучать Тору в поля и увидел, что на деревьях сидят десятки тысяч душ, а рядом протекал ручей, и он увидел, как тысячи и десятки тысяч душ плыли по воде. Увидев их, он спросил, какова их природа, и они ответили, что прослышали о его святости и о том, что он в силах исправить их, потому что то были души, не допущенные за занавес [Б‑жественного присутствия] за то, что они не покаялись, и они поведали ему о перевоплощениях, которые они претерпевают в этом мире. И святой мудрец пообещал им сделать все, что в его силах, чтобы позволить им вознестись. И потом мудрец рассказал об этом ученикам, потому что они видели, как он спрашивает и отвечает, но не понимали, о чем он говорит, и он рассказал им обо всем случившемся.

Этот рассказ чрезвычайно важен по нескольким причинам. Во‑первых, он достоверный. Цепь передачи четкая и прямая — от события к ученику, который сам там присутствовал и слышал слова Лурии, а Шлумиль только записал его слова.

Я не буду утверждать, что произошло ровно то, что написано. В конце концов, со времени этого события — 1571–1572 годы (от прибытия Лурии в Цфат до его кончины годом позже) — до письма Шлумиля, написанного в 1607 году, прошло больше поколения. Более того, трудно поверить, что рабби Галеви передал все в точности и на него никак не повлияла репутация Лурии, сложившаяся за последние тридцать пять лет. Но цепь передачи и тот факт, что рассказ восходит напрямую к духовной среде лурианского Цфата, не вызывают сомнений.

Самое странное в этой истории — поведение Лурии. Он закрывает глаза, шепчет что‑то себе под нос, уходит в себя и полностью игнорирует присутствие учеников. Подобное поведение усиливает таинственность, которую ощущают ученики, а также харизматическую власть, которая от него исходит, — это будет видно позднее. Более того, абсолютное, беспрекословное доверие, с которым ученики воспринимают его рассказ, не может не поражать. Некоторые рассказы такого типа содержат «доказательство», что Лурия сказал правду и что он действительно обладает чудесными знаниями. Но совершенно очевидно, что такого рода доказательства нужны преимущественно людям, не принадлежащим к общине верующих. Ни один ученик не пытается проверить рассказ учителя. Ему верят здесь и почти во всех аналогичных историях без всякой тени сомнения и не требуют никаких обоснований.

В любом случае, если дальше мы ждем «удивительных вещей», которые обещает история, то это обещание остается невыполненным. Лурия опять ничего не делает и, насколько нам известно, позднее тоже не выполняет своего обещания. Он просто обладает волшебным знанием и способен постичь происходящее «за занавесью». Он ни разу не участвует ни в каком сверхъестественном событии. Даже души, которые собираются вокруг него и просят, чтобы он помог им достичь избавления, не получают искомого. Лурия ничего не делает; он только видит и знает.

Рассказ рабби Галеви свидетельствует и еще об одном важном моменте. Во всех чудесных историях о Лурии мир не изменяется. Изменяется лишь восприятие мира. Для стороннего наблюдателя, который видит цфатское кладбище, ручей и окружающие его деревья и камни, ничего не происходит. Мир остается точно таким же, как был до того, как в нем произошли чудеса Лурии. Но когда Лурия открывает ученикам, что произошло на самом деле, радикальным образом меняется их взгляд на мир. Услышав учителя, он не ощущают никакого физического изменения реальности, но они никогда больше не будут смотреть на мир как раньше. С этого момента они будут воспринимать все окружающее сквозь призму знания Лурии.

*  *  *

Один из ключевых компонентов тайны, окружавшей фигуру Лурии, заключался в том, что мудрец его масштаба так мало написал. Сохранилось лишь небольшое число приписываемых ему текстов и несколько литургических стихотворений для субботней службы на арамейском языке. Больше ничего. Хорошо известно, что его учение дошло до нас через его учеников, а записывал его преимущественно рабби Хаим Виталь. Трудно оценить, где заканчивается собственное учение Лурии и где начинаются переработки и интерпретации Виталя. Этот вопрос не менее сложен, чем проблема, как понять, какие из доктрин и утверждений, которые Платон в своих диалогах приписывает Сократу, действительно принадлежат учителю. Вопрос, почему Лурия не записывал свое учение и свои размышления, мучил многих еще при его жизни. И они напрямую спрашивали его об этом.

И однажды цфатские мудрецы спросили его: «Учитель наш, Светоч Израиля, Всевышний даровал тебе столько мудрости, отчего же ты не напишешь хорошую и мудрую книгу, чтобы Израиль не позабыл свою Тору?» И он ответил им так «Если бы все моря были чернилами, а все небеса — пергаментом, а весь тростник — перьями, и тогда не хватило бы, чтобы записать всю мою мудрость. И когда я начинаю открывать вам одну тайну Торы, то вокруг меня остается их еще невидимое множество, и они подобны бурному потоку, и я ищу уловку, как приоткрыть для вас хоть один тонкий ручеек и поведать хоть одну тайну Торы, крупицу, которую вы могли бы вынести, и не загружать вас свыше возможного, чтобы вы не захлебнулись, подобно младенцу, который захлебывается от изобилия молока. И потому мой совет вам — сами записывайте то, что вы слышите от меня, и оно останется у вас в памяти и сохранится для будущих поколений.

Этот рассказ, который несколько раз появляется в цфатском корпусе, имеет огромное значение для понимания того, как характер Лурии получил отражение в легендах. Здесь тоже претензии Лурии на то, что ему дарована великая мудрость, ученики воспринимают не как гордыню или хвастовство, а как беспрекословную истину.

Утверждение Лурии о широте его знаний представлено здесь как еще один пример чудесной мудрости, которой он был наделен. Но Лурия отвечает на вопрос только во второй части рассказа, где он предлагает два объяснения. Первое касается его самого, а второе — учеников. Второе объяснение проще и его легче понять; это скорее вопрос дидактики. Лурия знает, что его ученики, подобно младенцу у материнской груди, не в состоянии испить из обильного источника его мудрости. Им нужен тонкий ручеек. Поэтому он советует им записывать его учение в соответствии с их собственными способностями воспринять его. Если бы Лурия сам взялся за фиксацию своего чудесного знания, ученики захлебнулись бы от его полноты и не смогли бы воспринять вообще ничего.

Первое объяснение сложнее и интереснее, и в нем содержится важный момент личного признания. Лурия признает, что каждый раз, когда он пытается облечь свое учение в слова, «вокруг меня остается их еще невидимое множество, и они подобны бурному потоку, и я ищу уловку, как приоткрыть для вас хоть один тонкий ручеек». Другими словами, его идеи настолько обширны, что он не в состоянии привести их в порядок и облечь в слова, так чтобы другие поняли бы его и проникли бы в его глубины.

Иными словами, Лурия признает здесь, хотя и уклончиво, что он страдает некоторым коммуникативным расстройством, вызванным проклятием обильности. Перед ним такая сокровищница возможностей, миров и идей, столько путей мышления и творения, что он не в состоянии сосредоточиться на чем‑то одном, четко сформулировать это в определенном порядке от начала и до конца — а только так можно изложить эти мысли в письменном виде. Это признание ведет нас ровно к главной идее этой статьи: Лурия — человек знания, а не человек действия. И он, и его ученики осознают огромную и поразительную широту его мудрости, но они понимают, что, когда доходит до того, чтобы перевести ее в практическое изменение, записать то, что знаешь, он терпит полное фиаско. То же самое явление заметно в историях о чудесах Лурии, проявляющихся в его учености; он не в состоянии превратить свои сверхъестественные способности из потенциальных в реальные.