Школа выживания

^{Так многие деревенские дети нашей страны каждый день идут к школьному автобусу: в темноте, по льду. Кострецы, 7:30 утра}

Мы с Аней Артемьевой, нашим фотокором, вновь в Кострецах Тверской области. 1 ноября 2013 года здесь закрыли школу (см. № 128 от 15 ноября 2013, «Школа сопротивления. Акция «Новой»: Мы построим школу в Кострецах. Пришла пора создавать пространство жизни, параллельное государству»). Все население со странным решением районной администрации не согласилось. Странным потому, что до сентябрьских выборов было объявлено той же властью, что школа не будет закрыта в связи с перспективами развития села. Завклубом Елена Львова ходила из дома в дом — агитировала голосовать за ведущую партию, которая обещала школу не закрывать. Наибольший процент голосов за «Единую Россию» в Максатихинском районе дал именно Кострецкий сельский округ.

После закрытия школы Елена голосовать не будет никогда. Мы уже сообщили нашим читателям, что благодаря их мощной поддержке и мужеству жителей Кострецкого поселения удалось отстоять идею строительства новой школы. И случился тот знаменательный день — 19 декабря, когда родители, районное начальство, корреспонденты нашей газеты, специалисты Национальной жилищной корпорации, духовные лица собрались вместе какравноправные участники общего образовательного дела. Сомнения были: не станет ли школа дорогим памятником народной инициативе. Всего-то! Тенденция исхода людей из села может захватить и Кострецы. В этот расклад сил вмешался отец Виталий, настоятель Всехсвятского храма в Максатихе, упомянув про Божий промысел, стоящий над суетой сует. Указание на высший знак так совпало с нашей мечтой и надеждой, что было решено: школе быть!

И мы с Аней пошли по селу.

^{Кострецкие дети играют в снежки перед храмом Успения Пресвятой Богородицы}

Счастье Любы Смородкиной и других костречан

Мы познакомились с ней в тот час и день, когда учителя и технические работники расставались с классами, учебниками, рабочими местами. Многие проработали в школе не один год. Есть и такие, кто, как Люба, — 30 лет. Целая жизнь. До пенсии 4 года. Живет одна. Помощи ждать неоткуда. Потеря зарплаты в 4500 рублей — горе горькое. В тот день никто не скрывал слез. Повар Евгений печалился, что кормить детей так, как в Кострецах, никто не будет. И это оказалось правдой. Здесь был завтрак и обед из трех блюд. Завтраков в Ривицкой школе не оказалось. Как только наша Аня бралась за фотоаппарат, все они хотели принять непременно рабочую форму: повар надевал белый колпак и стоял у холодной плиты, Люба — свой рабочий халат, учитель — писал на доске число, которого для школы уже не было.

Профессиональное оказалось важнейшей, глубинной частью человеческого бытия. Слезы были не о четырех тысячах. Об утраченных смыслах были слезы.

— Люба, скажи, когда ты была счастлива?

— Ой, да не знаю… Да никогда.

— Ну молодая-то была? Ведь кто-то же любил тебя?

— Помню, один парень бежал за мной по мосточку. Городской был. На уборке работал… Да быльем все поросло.

Жила с отцом и матерью. Рассказывает, как они уходили из жизни.

— Отца болезнь сильно корежила. Всем телом на него наваливаешься, а его корежит…

Ни мужьями, ни детями не обзавелась. Да был один. Побивать начал. Решила — все! Одна будет.

— Дак, какие мужики пошли! Где же с ними справишься?

Время дойки. Кошка уже молока дожидается.

^{Бывшая школьная техничка Любовь Смородкина со своей новой коровой Малышкой}

Увольнение с работы совпало с другой бедой: у коровы молоко стало горчить. Тревожный знак. Сдавать корову сил не было. Вместе прожили 18 лет. Она и не пошла смотреть, как ее увозили. Однажды видела, как у коровы текли слезы, когда ее везли на мясокомбинат.

Новая корова стоила 25 тысяч. Деньги, полученные за увольнение (около 17 тысяч), все ушли на телку. Кое-что наскребла сама, да и сестра подмогла.

— Телка-то махонькая, доить собираюсь, а слезы брызжут про ту, прежнюю.

Вдруг глаза Любы загораются, щеки пунцовеют. Она про счастье вспомнила.

— Счастье-то мое среди рогатых да хвостатых было и есть.

Она не смеется. Говорит правду. Ей свободно и легко среди животных. Лучшего творога, который ела у Любы, на свете не найти.

Радио не выключается, и слышу я, как наш президент говорит о помощи братскому украинскому народу. Надо помочь! А Смородкина Люба — это какой народ? Чтобы ей-то помочь?

— Чего только здесь не было. И льнозавод, и хлебозавод, детсад, отделение банка, скотины много… Куда все подевалось? — это обычная присказка селянина, враз лишившегося всего на свете.

По ночам в доме отца Валерия я читаю дневники протоиерея Александра Шмемана. У Владимира Войновича он отмечает, что в описаниях будничной повседневной жизни нет ощущения безнадежности. И это кажется ему странным.

А вот и не странно вовсе. Поскольку человек в этом будничном повседневном труде предстает хозяином своей судьбы. Территория личной свободы ограничена усадьбой, где куры и телка, собака и кошка, свой огород. И как у Любы, прожитая жизнь, где ни греха, ни злобы. Когда ее спрашиваешь о зарплате, она тихо говорит: «Была минималка». Как будто так и надо. Святая душа!

***

Юре Лобанову 37 лет. Про свое счастье говорит точно так, как и его жена Марина. Задумывается ненадолго. А потом уверенно и тихо: «Счастье — когда увидел Марину». Лобановы живут в доме, где одна комната. Она же и кухня с печкой.

— У нас ведь как? Сначала рождается девочка, а потом мальчик. Сначала нянька, потом лялька. Две девочки, два мальчика, — говорит Марина.

Пятилетний Иван не сходит с рук отца. Марина работала техничкой. Зарплата 5200 рублей. На четверых детей — 670 рублей. А еще от государства есть дар многодетной семье. Он составляет 1500 рублей. Итого — 2100 рублей. Лобанов слывет в деревне работящим. Готов к любой работе. У Юры первоочередная задача — пристроить комнату к дому, разделить ее на кубрики — мужской и женский. Держит скот. В доме ощущение тепла и лада. Но есть и ощущение какого-то предела, до которого люди уже доходят.

Дом покидали с чувством какой-то вины: не должно быть так, чтобы работящий и непьющий мужчина, отец четверых детей, зависел от случайных заработков? Что же здесь не так?

^{Марина и Юрий Лобановы с сыновьями Лешей и Ваней}

***

Дом — полная чаша. Александр Белоусов — один из тех, кто сразу стал фермером, как только открылась такая возможность (1993 год). Его хозяйство было известно в районе. Заезжали иностранные фермеры. Все сделано своими руками. Никаких наемных рабочих. Работа, про которую говорят: «Заря зарею смыкает». Известен всему селу как человек, сделавший себя сам. О нем ходит легенда как о самом совестливом человеке на селе. Если сделает какую-нибудь работу, возьмет ровно столько, сколько стоит. Ни рублем больше. Но и он, работящий и сметливый, в прошлом году оставил предпринимательство. Задавили налоги. Задавили предписания. Мне знакома эта порода фермеров-первопроходцев. Это тот крестьянский слой, который захотел быть свободным и независимым от государства. Инициатива шла снизу. Крестьянин, сеявший по указке райкома партии, сразу оценил открывающиеся возможности — стать хозяином своей земли. Я видела, как они начинали. Чем заплатили за эту свободу.

Когда Белоусов говорит, что было вдохновение, он очень точно определяет психологическое состояние этих первых энтузиастов свободного труда. Они прошли сквозь тернии, зная, что за свободу самому пахать и сеять надо платить трудом денно и нощно. Земледельческий ген передается по наследству. Как бы ни гнобили его, он все еще жив. Как сказал Ржевский фермер Владимир Волков: «Мой сын — пятое поколение крестьян, которое гнобят».

^{Бывший фермер Александр Белоусов и его гончие}

Александр Белоусов не рассказал нам про свое наследство. Мы узнали, что его дед Иван Белоусов был церковным старостой. Вместе с казначеем Федором Ивановым они прятали ключи от храма Успения Пресвятой Богородицы, построенного в Кострецах в1876 году. В народе живет легенда, как они скрывались в лесах, сиживали в болотах, но ключи от храма не отдали. Сегодня этот храм — подлинное чудо Максатихинского района, если не всей области.

Мысль о земле не оставляет Александра Васильевича.

— Раньше, в советское время, торф возили всю зиму, а здесь 20 лет ничего не вкладывали… Это я, такой дурак, землей занимаюсь. Она же все забирает, что зарабатываешь.

На стороне зарабатывать трудно. На своем тракторе бабке землю вспашешь — съездишь себе в убыток. Но ведь не откажешь!

Спрашиваю: «Сколько кур?»

— Лиса сосчитает, — и улыбается.

— Когда был счастлив?

— В СССР. Сейчас все что-то закрывается… Тяжелые земли, и годы меняются.

Печаль его не о себе:

— Ладно, если бы у меня у одного не получалось, а у соседа все хорошо было. А ведь у всех всё разваливается — значит, вообще все не так…

По правилам ВТО, дома нельзя резать скотину на продажу. Двор, в котором скот, должен отстоять от дома на 20 метров. Ну и — запрет на разведение поросят. Вот такие дела.

Это в самом деле «что-то вообще все не так».

Александр Белоусов покончил со статусом фермерского хозяйства. Навсегда.

Так истончаются и рвутся наследственные и родовые нити.

Защита неправды

Надо же такому случиться, чтобы именно в тот день, когда мы были у Александра Белоусова, отец Валерий вынудил меня посмотреть документальный фильм Никиты Михалкова «Чужая земля».

Я так много исходила земель, что, когда насчитала сотую деревню, прекратила счет. Мне ли смотреть кино про деревню.

— Надо смотреть. Этого никто не знает, — сказали в один голос отец Валерий и его жена Ася.

И… началась михалковская мифология. С надрывом, разрывающим михалковское сердце, показаны брошенные дома, порушенные фермы, заросшие бурьяном посевные площади, — все то, что знает каждый, кто в последние 20 лет пересекал границы стольного града. Чтобы увидеть это народное бедствие, не надо лететь ни в Омск, ни в Волгоград. В родном Подмосковье жулики, ставшие миллионерами, нанимали гастарбайтеров разбивать на птицефабрике новехонькое голландское оборудование, а золотых несушек или продавали за десятку, или бросали живьем в яму. Банкротили совхозы, у которых на счете был миллион рублей.

Михалков, потрясенный разбоем, задает один и тот же вопрос и жаждет на него получить ответ: «Это не война, не цунами. Кто же это все сделал? Кто?!» У меня тоже есть вопрос: Никита Михалков придуривается или действительно патриотически убивается? Чего стоят те кадры, когда в заброшенном доме он находит пластинку. Как вы сами понимаете, это марш «Прощание славянки». Только так. Брошенная пластинка — это символ. Вершится геноцид русского народа. Сопровождает патриота-режиссера молодой парень, который так же, как и Михалков, не знает, откуда такие разрушения. Такой погром.

Не того с собой в дорогу взял режиссер. Ему бы пригласить омского фермера Петра Шумакова, с которым 20 лет воюет власть. Отобрали все, что можно. Всего один факт: он передал 320 тонн элитного зерна чиновникам, которые обязаны были дать это зерно фермерам для посева. Вместо элитного фермеры получили фуражное зерно. По осени рассчитаться не могли. Кто сам умер, кто в психушку попал, кто просто обанкрочен был. Шумаков живет в деревне Терпение. Терпения ему не занимать, как и мужества. Он привез мне портфель переписки с надзирающими органами. Главная фраза прокурорского надзора такая: «Переписку с вами прекращаем».

…Фермер из Краснодарского края Сергей Голенко прошел 80 арбитражных судов, а уголовное дело, которое выиграл, тянулось 6 лет.

…Фермеры Норик Казарян и Петр Левченко не могут подойти к своим полям, потому что дороги общего (!) пользования отданы в собственность жулику, имя которого известно.

Список можно продолжить до бесконечности.

Миф Михалкова об иррациональной сущности происходящего — обманная ловушка. Как говорит мой друг Василий Мельниченко из села Галкинское, чьи речи разобраны на цитаты,известны все, кто грабил и грабит деревню. Доподлинно. Поименно.

Гений Михалкова неутомим в поисках врага. И враг найден. Это китаец, губитель наших земель. Есть убойный кадр — это не бедолага-гастарбайтер. Это портрет (кисти Рембрандта!) завоевателя русской земли. Эдакий Чингисхан, не менее того. Я видела такого в Алтайском крае. Он скупил колхоз. Целиком. С техникой и людьми. При полной поддержке верхов. А сам Мельниченко в 2008 году отметил историческую дату — десятилетие уничтожения целой деревни, которую он создал, уверенный в том, что в отдельно взятой деревне можно создать территорию свободного труда. Там и был такой труд. Деревню назвали «Рассвет». Ее уничтожили. Василий знает всех, кто это сделал. И никаких вам ни цунами, ни войн, ни Чингисханов. Все свои. Родные. Русские чиновнички и их подручные банды. Есть в фильме насущный вопрос: как мы живем? Лучше или хуже прежнего? Оказывается, живем лучше, ничего не производя. Этот «парадокс» тоже из тех, что бередит душу режиссера. Как мы «лучше» живем, можно узнать, заехав в Кострецы.

В фильме есть и покаянный мотив: режиссер поздно узнал о народной беде.

Так вот: в 2008 году у крестьян Балтыма (Свердловская область) украли свыше 4000 гектаров земли. Открыто и нагло. После долгих мытарств крестьяне составили список деятелей культуры и написали им письма о своей беде. Они решили, что чувствительность людей искусства выше, чем у чиновников. Первым откликнулся Валентин Гафт. Отклик был сочувственным и запомнился крестьянам. Карен Шахназаров на бланке «Мосфильма» обещал поддержку. Яростно бросилась в бой за балтымскую землю Лия Ахеджакова. Даже адвоката наняла. Вот и весь отклик мира искусства на крестьянскую беду. А вор, укравший землю, жив и здоров. Фамилия известна. Он не китаец. Наш. Русский.

Народная драма завершается голимым фарсом: из заброшенной деревни режиссер звонит в МЧС, в милицию, в «скорую помощь», извещая их о кончине деревни. Какой ответ он получает, догадайтесь сами. Почему бы Никите Михалкову не позвонить по телефону главному человеку страны? Неужели телефон запамятовал?

Всю ночь мы обсуждали фильм. Отец Валерий и его жена Ася понимают обманный посыл режиссера, увод проблемы в безопасное для нашей бюрократии русло, но им кажется важным прокричать боль о гибели деревни. Была и такая версия: пусть каждый житель деревни знает, что у него есть одна перспектива — вымирать.

Примирил нас протоиерей Александр Шмеман: «Когда защита неправды звучит как защита правды, совершается грех». На том и порешили.

^{Отец Валерий, настоятель кострецкого храма Успения Пресвятой Богородицы}

А наутро — на хутор

Мы едем к Марии Степановне Гордеевой. Ей 90 лет. Живет одинешенька. Кругом лес, лес и лес. Недалеко стоит дом, в котором она родилась. Железом крытый, поясняет. Никогда Мария не уезжала с хутора. Когда была счастлива? Может, и была, да не упомнишь. А вот просвета в жизни никакого не было. Мария — живая история нашей деревни. Жалоб на жизнь нет и быть не может, потому как про другую жизнь ей ничего не известно.

— Ты хоть знашь, что воду только журавлем брали, а навоз выкидывали из окна лопатой?

— А как же мне не знать. Еще захватила эту деревню.

Рассказ прерывается горестной историей о гибели двух сыновей. Один — на центросваре погиб, другой — повесился. И вот ведь что обидно, уходил в тот вечер и ни в чем не признался, не попрощался. В рюкзак собрал все, что положено, а печаль в глазах была всегда. Как ей не быть, если баба-шельма загубила не одного мужика? Старше сына была на 18 лет.

А так — у нее все, как у людей. Продуктовая лавка не приезжает. И не надо! Сын наезжает. Всего наваживает. Денег не берет. Тогда Мария говорит сыну: «Не доводи мою душу до инфаркта, возьми деньги». В доме чистота и порядок. В особом порядке документы. Перво-наперво показывает Новый Завет в дивном кожаном переплете. Это дар ученику кострецкого народного училища Степану Шляпкову, окончившему курс в 1910 году. Награжден Бежецким земством. Это отец Марии. Гордость ее большая.

Было у отца две коровы, две лошади, две дегтярки.

— Раньше-то деготь высиживали. Ты это знашь? Лес-то берегли. Это таперича лес не берегут, а тогда пни корчевали и деготь высиживали. Все рукам делали.

Пришла новая власть. Амбар открыли — все забрали. Разом все отобрали. Детей было 9 человек. Всех сослать! Мария прерывает рассказ и уходит в сени. Приносит лапти. Одна пара из бересты, другая из липы. Так вот: отец с дядей и еще три мужика обули лапти и пеша пошли до Москвы к Михаилу Ивановичу Калинину. Все ему обсказали. Но прежде он напоил их чаем. Возвернулись ходоки, и тут им все и отдали. В финскую войну работала на почте. Только 7-й класс кончила, а там уж и другая война подоспела.

— Ели мякину, в нее добавляли гнилую картошку. Ляпили ляпешечки, но они расползалися. А руки изроблены на работе. Семь баб в одну упряжку запрягались и земельку пахали. Здесь чего только не было. 19 лошадей, 40 откормочных, да много чего другого было. Счас — ничего. Пусто!

До ста лет доживать не собирается. Было два инфаркта и один инсульт.

— Я оставшая одна. Все вымерли. Все были работящи, все награжденные…

Все попытки нашей Ани снять Марию без орденов кончались провалом. Вот он, костюм из бостона, чуешь ткань-то какая была (!) — а поверх награды, все заслуженные.

Вова-сынок говорил: «Мама, все записывай». Не записала, но все помнит до денечка.

— Раньше людьми не позабывши была. Открытку присылали. Какие-никакие, а все же слова были. Счас — нет. Никакого звука ниоткуда, — печалится Мария.

Любила в церковь ходить. До Быковки шла на лыжах. Там оставляла их, а палки в снег втыкала и — пеша до Кострецов. Долго держала лошадь. Пришлось в колхоз сдать.

Ловкости Мария необыкновенной. На высокой лежанке стоит лавка, с которой можно навернуться в любую минуту. Она лихо взбирается на нее. И — прыжок на печь. Так же лихо спускается в подполье, потому как надо гостей угощать, да и в дорогу им дать банки с клюквой, брусникой, грибами. Вот ляжет Мария и чует, что встать не может. Ничего не гнется, а радио сообщает: «Движение — это жизнь». Мария встает. Всем хозяйством управляет сама.

^{Мария Степановна Гордеева}

Вот кто-то любимую охотничью собаку с цепи взял и увел. Сейчас другая собачонка. Зовут ее так же, как и ту, которую увели, — Рой. Он лает. А еще она куриц держит. Нынче много яблок было. Запечет их в печке и курам скормит.

Участковый предупреждает: «Если кто стучит, двери не открывай. Гляди в окно и только потом открывай». Что она и делает. Мария провожает нас простоволосая, не покрытая платком. Первой спускается по лестнице. В сенцах горит лампочка. Мы уходим в ночь, а она все стоит и стоит при открытых дверях. Потом свет в сенцах гаснет. И остается свет только в окошке. Она все еще видит нас. Когда-то мы вернемся…

Прости нас, Мария.

Как жить, как быть…

Наша Аня Артемьева заложила в деревне новую традицию — всем селом наряжать елку в клубе. Пришли дети и молодежь. Все тревоги Елены Львовой, завклубом, связаны с возможным закрытием клуба. «Как только наш глава правительства заговорил о сельских домах культуры, тут же начали закрываться клубы и библиотеки в соседних селах».

— Если такие темпы сохранятся, мы все вымрем, — говорит Елена.

Она уже подверглась критике за то, что в магазине поставила ящик и написала, что деньги нужны на цветомузыку. Люди оказались щедрыми. Установку купили. Чек сохранен. Но, оказывается, акция была незаконной. А закон такой, что за костюм для Деда Мороза в районе требуют 15 тысяч. Неслыханные деньги для села. Начала течь крыша клуба. Прислали бригаду ремонтников. Крыша стала протекать во многих местах. Пожаловались. Но по закону ремонт проведен. Уборщицу как единицу ликвидировали. Но Елена и так совмещает несколько должностей: директор, уборщица, сторож, кочегар. Дискотеки в Кострецах бесплатные. Мечта — добыть теннисный и бильярдный столы. Елена точно знает, из какого места можно звонить по телефону.

— Вот здесь только берет, — и показывает на угол.

Елку нарядили. Зал украсили. Детей позвали к столу. Мандарины, печенье, конфеты, баранки. Никто за лакомством не тянется. Детская оторопь, от которой делается не по себе. Наконец, чай и разговоры о жизни. Аня разрешила детям называть ее на «ты» и обращаться по имени. Воодушевляющее разрешение. У нее появились преданные фанаты. Один из них — Руслан — поднимался с Аней на колокольню. А потом придут молодые люди пить чай, и снова будет разговор о жизни. Он продолжится в доме учительницы Александры Дроздовой. Беседа затянется до ночи. И будет Женя Дроздов (20 лет), Дима Молчанов (19 лет), Илья Кизилов (18 лет). Разговор непростой. Пытались выяснить, как и на что прожить в деревне. Как сохранить человеческое достоинство и верность своему дому? Дима служил в десантных войсках. За себя постоять сумеет. Специальность — механик. Работал в Твери. Зарплата высокая — 20 тысяч рублей.

— Город — не деревня. Зашел в магазин — тысячи уже нет. А если снимать квартиру? — спрашивает Дима.

И все-таки в свои 19 уже определился. А как прожить в деревне, не выезжая из нее?

Сколько можно выручить за клюкву — 800—1000 рублей за ведро;

сколько заработать в лесу — сейчас в него запросто не зайдешь, рубка в коммерческих целях запрещена;

сколько даст инкубатор — цыпленок 50—70 рублей, курица — 300—400.

Получились гроши.

Илья настаивает: можно заработать на мульче. Это — кора хвойных, перемолотая в муку. Охранная грамота для деревьев. Идея продолжения не получила. Есть молодые, которым нравится сам уклад деревенской жизни. Была бы работа, всю жизнь связали бы с деревней.

^{Илья Кизилов с друзьями катается на «девятке» по селу}

***

…Всегда в деревне был тот тип ребенка, юноши, который кажется решительно неприспособленным к условиям деревенской жизни. Какая-то внутренняя, природная хрупкость. Нередко она сопровождается болезненностью. Возможно, и сама болезненность есть порождение той самой внутренней хрупкости. Эти тургеневские Илюшечки из «Бежина луга», эти платоновские мальчики водятся в деревне и по сию пору.

Такой есть и в Кострецах. Он действительно болен, у него сколиоз 4-й степени. Сдавлены внутренние органы. Операция стоит 120 тысяч рублей. Сума неподъемная. Уже месяц работает на пилораме. Зарплату пока не заплатили.

— Вам ведь нельзя тяжести поднимать, — не то спросила, не то сказала я.

— А кого это интересует, — ответил он с абсолютной незлобивостью. Как будто отсутствие интереса к его личности — дело обычное.

Он не то что любит деревню. Он живет ею. Никогда и ни в чем не дает себе послабления. Готов на равных со всеми приняться за любое дело.

Аня Артемьева предложила увидеть свою жизнь через 10 лет. Наш Илюшечка отказался от прогноза. Не знает, будет ли к тому времени жив. Это не был ни вызов, ни демонстрация. Просто констатация факта.

Однажды я спросила, был ли он счастлив. Он сразу изменился в лице. Сорвался с места. Принес сшитые скрепками 10 листов стихов, набранных на компьютере. Одни он обозначил грифом «плохо», другие были без пометок. Они несовершенны по форме. Требуют большого труда и специальных знаний. Но это тот самый случай, когда вопрос о совершенстве меня совсем не волновал. Сквозь корявость строк проступала чужая душа. Так явственно и с такой оголенностью, что дух замирал.

Война — художник неживого.

Возьмет свое, и не останется родного…

Прячется дьявол за ангела спиной,

Прячутся люди за спины друг друга…

…Сегодня ты воин, завтра ты раб.

Не ты выбираешь, рай или ад.

Ангел не знает, будет ли с нами,

И волк не решает, быть ему с нами?

Разозлилась не в шутку метель.

В перекор солнце низко желтеет.

Холодея желанный апрель,

О вчерашней капели жалеет.

Не упрямься, зима, и смирись!

Животворно капель зазвенит,

И на лоне весенняя кисть

Чудодейственно мир изменит.

Ночью выезжаем из дома, где шла очередная беседа. Вдруг наш Илюшечка вспомнил, что оставил флешку с записями песнопений Сретенского монастыря. Стояла кромешная тьма. Дорога скована льдом. Но он вернулся. «Я не усну без этих песнопений», — только и сказал.

Иван Сергеевич Тургенев считал, что сила «уловления» жизни, той самой, которой только и живет человек, дается не всякому. А вот ведь и в самом деле не понятно, какова судьба тех, у кого угроза не состояться появляется рано, порождая тревогу, не всегда осознаваемую. Но она есть. Вот в чем проблема. Угроза небытия. Должны же быть какие-то психологические службы (социальные лифты?), или задача одна: перемолоть эти души во всеобщее, в обезличенное.

Ржевский фермер, которого я вспоминала, любил повторять стих из «Книги Иова»: «Взывай, если есть отвечающий тебе». Похоже, что отвечающих нет.

***

Следует сказать, что поколенческий сбой все-таки имеет место быть. Речь идет о тех, кому за 40 и 50. Тех, кто сформировался в советское время. Им трудно помочь детям, руководствуясь своими представлениями о способах вхождения в жизнь. Эти способы уже не работают.

В одной из ночных бесед, в самый разгар, два молодых человека резко встали и, не говоря ни слова, вышли из дома. Я содрогнулась. Оказалось, что ушли покурить. Но некая демонстративность присутствовала в этом уходе. Я сразу поняла, что вектор нашего разговора был ошибочным. Нам казалось, мы были доброжелательны, но наш тон был назидательным, как будто опробованные нами способы ориентации в жизни и есть общее правило жизни. Молодые люди из вежливости (или равнодушия) не сопротивлялись, но было видно, что мы бьем мимо цели. Такой тип воспитания Андрей Белый очень точно обозначил:«Молотком по стеклу».

Когда мальчики вернулись, я абсолютно искренне занялась дискредитацией наших наставлений. Расстояние между нами сократилось. Суть в том, что нам, обретшим и обжившим почву, трудно понять зыбкость и ненадежность почвы под их ногами — вот в чем вся суть. Потому и инструментальная часть их бытия должна быть какой-то другой. А мы не знаем, какой. Не умея им помочь, мы оставили им право на их собственные ошибки, собственные заблуждения. Это большее, что мы могли сделать. Грустно как-то.

Ферма

Любителям считать, что наш народ спит и видит, как бы отобрать деньги у олигархов и поделить их, должна сказать: ничего подобного!

Спасибо Александру Минкину, что он известил нас о месячной зарплате Алексея Миллера, председателя правления ОАО «Газпром». 60 миллионов рублей, если верить расчетам Минкина, которые он сделал по официальным данным компании. К миллионам мы с вами еще вернемся.

Так вот: стоим мы с нашей Анечкой на ферме. Свыше двухсот голов. Коровы и молодняк. Идут жесткие проверки. В этом году уже изъяли 7 лейкозных коров, а еще будет проверка на вирусоноситель. Ходит слух, что к 2015 году надо будет поменять скот. А, следовательно, должно быть и новое помещение. Начнем с того, что литр молока сдается то по 14 рублей, то по 12,50 (летом), а литр солярки стоит 33 рубля. Такого не было отродясь.

Ферма — последняя надежда Кострецов. Судьба школы тоже зависит от нее.

Доярки — народ особенный. Острые на язык. Тяжелейшую работу то ли прикрывают, то ли преодолевают шуткой, то злой, то веселой. Такое «веселье» было и на этот раз. Приемщица Татьяна — наша давняя знакомая. Она опекунша внука Руслана, который не помнит ни отца, ни матери. Знает только имя мамы — Алла.

Основная порода коров — черно-пестрые. Коров любят. Жалеют. Разговаривают с ними. Спрашиваю старейшую доярку Галину Михайловну, сколько молока она несет на руках?

— Ну, считай сама. В ведре 11 литров, в бидоне 29. Сорок? Ой, да чего ты дивишься! А когда на горбушке тянешь 60 кило кормов, это что? — и заливается смехом.

…Наташа одна воспитывает двоих детей. Ее 12-летнего сына я знаю хорошо. Это он участвовал в митинге учеников в связи с закрытием школы. Наташа вся светится. Столько в ней любви ко всему живому. Мой дурацкий вопрос о счастье повергает всю ферму в гомерический хохот.

^{Оператор машинной дойки (доярка) Наталья Смирнова кормит трехдневного теленка на СПК «Тифинский» (ферме)}

В проходе фермы стоит стол. Иногда за ним доярки пьют чай.

— Поди, красный уголок хочешь найти, как при советской власти? Нету его, прости господи!

За столом Сергей, молодой человек, выпускник одного из ПТУ. Прошел слух, что это ПТУ будет превращено в колледж, и обучение будет платное.

И хотя мы уже привыкли к тому, что любая новость от верхов всегда связана с различного рода лишениями, все равно ударяемся в переживания.

Сергей — специалист по трудоемким процессам в животноводстве. Сейчас у него должность скотника. Зарплата молодого специалиста 5200. Летом было больше, потому что работал пастухом. Завязать разговор не получилось. Сергей был не в настроении. Если честно сказать, нам ли его спрашивать? Ему ли нам отвечать? Стыдно! Напротив Сергея молодая красивая девица. Сказала, как отрезала: «Я здесь не работаю». Видимо, пришла на подмену. Нас, залетных столичных птичек, не приняла. Было видно, что вся обстановка и окружение унижают ее. И мы — тоже.

В коровнике не тепло. Доярки с закатанными рукавами в резиновой обуви. Зарплата — 5—6 тысяч рублей в месяц. Летом, если без выходных, можно получить и восемь. Сквозь смех и шутки-прибаутки проступает одно — страх. Страх потерять работу.

***

^{Приемщица Татьяна размешивает молоко в молокоохладителе. За смену каждая доярка носит до 400 литров молока}

Татьяна Ивановна — зоотехник, управляющий фермой. Рассказывает историю развала большого хозяйства. В январе наступает ее пенсионный возраст. Уйдет. Непременно. Она всю жизнь отдала животноводству. Не хочет видеть своими глазами, как ферма рухнет. Ждать помощи неоткуда. Чтобы развивать отрасль, нужна прибыль. Откуда ей быть при цене на ГСМ и электричество? Ее упрашивают не уходить, но она уйдет.

— Развала не переживу, — так и сказала.

Вот тут-то я и вспомнила про месячную зарплату Миллера. Осознать эту цифру никто не в состоянии. Но Татьяне Ивановне сразу приходит одна мысль: можно и племя поменять, и новый коровник построить. Потом, видимо, вдумывается в смысл миллионов и мечтательно произносит: «Да не один коровник можно…»

Доярки недоумевают:

— Да чего же он, бедный, делает с такими деньжищами?

— Да печку топит, чего же еще…

На днях прочла: эксперты опасаются, что, если будут обнародованы зарплаты менеджеров госкорпораций, случится социальный взрыв.

Хочу успокоить экспертов. Взрыв не случится. Разрыв между стоимостью труда одних и других так велик, что получающие копейки за свой труд уже не способны осознать ту цифру, которую вы назовете про тех самых одних.

И в этом «преимущество» того строя, который допускает такой чудовищный разрыв.

Социологическая истина, обозначенная еще великим Питиримом Сорокиным.

***

В 2012 году в деревне Острые Луки (8 км от Кострецов) обнаружили двух поросят, зараженных чумой. По закону, в радиусе 15 км были уничтожены все свиньи. Во дворы заезжал фискар — лесовоз с погрузчиком, специалисты в химзащите вкалывали поросятам парализующие уколы, кусачками для бревен их, еще живых, закидывали в прицеп. Все жители Острых Лук слышали визги заживо сжигаемых поросят. А черное облако висело и над Кострецами.

И дело не в том, насколько законны были эти действия, а в том, почему население расценивает их как враждебные. Прежде всего, потому что никакой разъяснительной работы соответствующие службы не провели среди населения. Операцию, вызвавшую ужас и панику, люди помнят до сих пор.

Я тотчас вспомнила рассказ жительницы деревни Тургенево (Тульская область) Лидии Чадаевой, внучки знаменитого купца Чадаева, который находился в финансовых отношениях с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Так вот: в годы войны коров угоняли в лес. Немцы боялись партизан и туда свой нос не совали. Они обожали кур и поросят. Способ спасти поросенка был такой: поросенка держали в мешке с дырками, чтобы можно было дышать. А в мешке было зерно или мука. Поросенок был занят делом и не хрюкал.

***

Теперь мы знаем, кого нам не хватает в Кострецах. Принца Уильяма, который изучает в Кембридже проблемы аграрного бизнеса в мире и в Великобритании. А еще он изучает организацию оптимального способа жизни сельского населения. Именно это нам и надо, потому что костречан ждет в недалеком будущем ликвидация местного самоуправления в связи с укрупнением сельских округов.

Дети

^{Отец Валерий занимается с местными детьми церковным пением}

Я живу в доме отца Валерия и его жены Аси. Они москвичи, им по 33 года, семь лет назад они приехали в деревню как на дачу и остались в ней навсегда. Как они говорят, сбежали от пластмассовой столичной жизни. Шестеро детей. Младшему всего 1 месяц, старшему Мише 10 лет. За стол садятся 9 человек. И никаких проблем с мытьем посуды. Какая здесь очередность — понять невозможно. Пятилетняя Лиза подставляет табуретку к раковине и отлично моет посуду. Кормить куриц, следить за телкой, выгуливать собаку — все делается по часам и без напоминаний. Печку топят, как я поняла, двое: Миша и восьмилетняя Нина. Сегодня щепы оказалось мало. И дранки нет. Но Миша вчера приволок трехметровый сухой борщевик. Им и растопили. О борщевике Миша знает все. Например, что в народе его называют то «местью Сталина», то «цветком Геракла». Теперь и я о борщевике знаю все. В день службы Миша уходит в половине восьмого утра. Он звонарь. Вся деревня заслушивается звоном. Он рассказывает мне технологию. Но я запутываюсь и уже слушаю машинально. Сейчас Миша читает Стивенсона. Читает всегда, когда выдается время. Трое детей батюшки — на домашнем обучении: Миша, Нина и Соня (6 лет). С ними еще занимается замечательная учительница Александра Дроздова. Я была на этих занятиях. Удивилась некоторым тенденциям в обучении младших школьников. Иногда встаю в тупик, и тогда учительница объясняет мне, что упор сегодня делается на развитии логического мышления школьника. Мы же с Александрой Александровной полагаем, что образное мышление в раннем возрасте — мощное средство не только интеллектуального, но и личностного развития. С особенным удовольствием наблюдаю за решением задач. За тем, с какой интонацией учительница читает условие задачи. Ребенок чувствует, что решение уже кроется в условии задачи. Развитие интуиции — вот что главное в системе обучения, полагает учитель.

Какая досада, что учитель такого класса остался без работы.

^{Преподаватель Александра Дроздова занимается с Мишей, Ниной и Соней Бояринцевыми на дому}

***

Кострецкие дети с трудом привыкают в новой школе. Прежняя — все еще их школа, родная. Нас поразили детские рисунки предполагаемой школы. Мы ждали полета воображения. Аскетизм детского рисунка сразил нас. Замысел детей раскрыл наш главный редактор Дмитрий Муратов: «Господи! Они же рисуют Дом». Точно! Школа как Дом. Школа как Семья, где тебе не ставят двойку за то, что ты забыл тетрадку, а говорят: «Ничего! Не переживай! Завтра принесешь».

«К школе подъехал автобус с учениками из окрестных деревень. Вот уже второй месяц они учатся в новой школе. Она поразила всех технической оснащенностью, теплом в кабинетах. Массой детей. Однако… Отчего-то не стала родной.

Дикость: в стенах хорошо отапливаемой школы мне всегда холодно, холодно… до жути»(Женя Кизилова, 17 лет)

***

Итак, мы в школе Ривицкого поселения. Тепло. Красиво. Спасибо учителям, которые в конце четверти дали провести уроки. В течение двух дней я проводила уроки в средних и старших классах.

Мы ехали, чтобы повидать кострецких детей, но полюбили всех (как и положено!).

Хотите познакомиться с детьми, хотите знать, что их волнует, начните с «Крохоток» Александра Солженицына. Мы начали с крохотки «Костер и муравьи». Каждая крохотка начинается с описания какого-то события, в котором непременно обозначится драматический узел, последует развязка. Не тривиальная. Мысль о мире, судьбе всего сущего в этом мире.

Вот где проблема: почему муравьи с гнилого бревнышка, попавшие в костер и получившие возможность спастись, не воспользовались этой возможностью? Больше того, уже преодолев ужас, возвращались в костер и погибали. Что за сила влекла их назад?

Ах, как завелись дети! Какие версии, какие суждения.

«Бежали назад, к себе на родину» (Руслан Антоновский, д. Батуриха, 12 лет).

«Бежали к тем, кто должен был родиться» (Ангелина Ражджабова, д. Кострецы, 12 лет).

«Бежали домой. Бревно было их домом» (Кирилл Дмитриев, пос. Ривицкий, 11 лет).

Мы прочитали все шесть крохоток. Попробовали написать и свои.

Они писали о брошенных щенках и птичке, которая попала в почтовый ящик.

«Я сначала не заметила ее пищания, но потом нам принесли газету, и я увидела, как страдает бедная птица. И папе пришлось принести пилу и распилить ящик. Птичка еще долго жила в нашем доме» (Арина Булатова, д. Райково, 12 лет).

Рассказывали, как пошли на черничник с котом и заблудились, а кот всех спас.

«Вот зашли в лес и пошли на черничник. Нашли! Стали собирать, собирать и вдруг ушли, далеко ушли. Ни дороги, ни тропинки. А вокруг красота, птички поют, солнце сквозь деревья светит, а кот ходит, нюхает что-то. И вот… он пошел вперед, а я за ним, ну, чтоб не потерялся, а он раз, и на тропинку вышел. Я бабушке кричу: «Идите сюда, тут дорога!» Вот так один кот спас троих людей» (Анастасия Большакова, д. Большая Воздвиженка, 13 лет).

«Как не удалось спасти ежа, потому что он хоть и попил принесенного ему молока, но пирог есть не стал. И ушел от мальчиков в лес, не надеясь на спасение» (Кирилл Дмитриев).

«Я был в Твери. В цирке выступали Запашные со своими львами. После представления дрессировщики гуляли с львами вдоль рядов, где были зрители. А лев шел, как собачка, на поводке. После представления я потерял маму. Очень испугался и расстроился. Меня остановила тетя и поставила около колонны. И там меня нашла мама» (Коля Таратухин, пос. Ривицкий, 11 лет).

«В 1812 году Наполеон напал на Россию. Храбрость русских солдат и военачальников спасла Россию от поражения. До 1812 года Наполеон покорил Испанию, Пруссию, Австрию и пытался захватить Англию. Но никогда, даже если бы Наполеон захватил весь мир, он не заставил бы испанцев, англичан, русских, немцев стать французами» (Миша Бояринцев, д. Кострецы, 10 лет).

Эти крохотки открывают мир детей, которые учатся не только по книгам. Они живут в природе, которая учит, как говаривал классик, «держать ухо и глаз в струне». Мир детей и взрослых здесь не разделен стеной, и мужчина, выбросивший щенка, обретает точное свое прозвище, от которого ему вовек не отмыться.

Они в лесу, как дома. Они знают, что такое летний дождь в деревне.

«Крупные капли в дуэте с ветром. Шум. Вой. Ливень в деревне — это словно праздник. Подобно небесной благодати. Живительная влага… В такие моменты понимаешь всю мощь и силу природной стихии» (Женя Кизилова, д. Кострецы, 17 лет).

Они — люди не из массы. У каждого свой непростой опыт общения с окружающим миром. У них нет того, что философ называет дефицитом переживания, дефицитом живого чувства. Они останавливают свой взгляд на явлениях мира, с которыми их детское сердце согласиться не может.

«Сидя на вокзале, я чувствовал всем телом холод и сырость, проникающие в меня больше и больше. Закрыв лицо воротом, я пытался уснуть, но у меня ничего не получилось. Тогда я стал наблюдать за одним старичком. Ему было лет 80, если не больше. Одет в старый плащ с дырами на рукавах. В испачканных штанах и потертых сапогах. Вид был беден и жалок.

Он подошел к магазину, где продавали пирожки. При виде цен его лицо сразу изменилось. На нем выступили слезы. Он отошел от магазина.

Пришел мой автобус, но я не сел на него. Я был в шоке. Меня поразило, что старики не могут ничего себе позволить, хотя чиновники ездят на дорогих машинах. Они платят старикам мизерные пенсии и думают, что им хорошо. Нет, они просто считают их ненужными людьми» (Наташа Кизилова, д. Кострецы, 14 лет).

***

Мы привезли детям подарок — рассказ Нодара Думбадзе «Собака». Он взбудоражил нас осознанием чувства личной ответственности за свои поступки, сложностью соотнесения своих действий с коллективным безумием взрослых и способностью противостоять этому безумию. Он поразил нас бесстрашной верностью родовому, семейному началу.

Мы писали свои финалы этого рассказа, а потом сопоставляли их с авторским. У некоторых было даже два финала, как у Вики Смирновой (д. Кострецы, 11 лет). Это долгий сказ. Как-нибудь в другой раз.

«Привезите, пожалуйста, еще рассказов таких, как «Щенок», — просит Ульяна Лунева (пос. Ривицкий, 10 лет).

Привезем.

«Скажите, все люди в этом мире равны?» — спрашивает Настя Большакова.

— Да. Равны все.

— Как давно вы читаете крохотки? (Настя Большакова).

— В разгар грузино-абхазской войны я сумела пройти в Гали (Абхазия), где шли ожесточенные бои. Подружилась с учительницей Валентиной Шония. Она делала отчаянные попытки выйти из города, но каждый раз возвращалась в свой дом. «Знаешь, мы как муравьи в солженицынской крохотке», — сказала Валентина.

С тех пор учительница пишет сама крохотки. Они дают ей возможность преодолеть горе, обиды. Крохотка как акт самопознания и надежды.

— Вы к нам еще приедете? — спрашивает Семен Каляпин.

— Приедем!

^{Кострецкие дети после окончания уроков в Ривицкой школе спешат к своему автобусу}

Учительница

Шли уроки в старших классах. Читали крохотку «Гроза в горах». Та самая гроза, где чередовались блеск и тьма. Голос грома и рев рек. Все живое разбивалось о скалы. И вот она, эта неожиданная фраза: «И мы… мы забыли бояться молнии, грома и ливня…»

Вот здесь и останавливаемся. Почему мы забыли бояться, почему исчез страх?

Это был шквал предположений. Задача которых — постичь человеческое бесстрашие.

И вдруг я услышала: «Мы были частью этого мира, мира красоты и природной отваги». Сказано со страстью и яростью тех, кто забыл бояться. Потому что был свидетелем мира, сотворенного в первый раз. Сегодня. Сейчас.

Говорила немолодая женщина. Как позже я узнала, это была учительница. Как я люблю диалоги с коллегами на уроках в присутствии детей. Включенность взрослого в ход урока — это на самом деле зона ближайшего развития ребенка, его завтрашний день. На следующее утро я получаю конверт с крохоткой. Ее написала та самая учительница. Жаль, что я не могу привести ее целиком. В ней будет все, что положено крохотке: и событие, и драматический узел, поиски нового смысла и обретение того, что казалось утраченным. Она расскажет о том, что бывает в жизни каждого учителя, когда кажется, что силы твои иссякли и твоя профессия закончена, когда ты слышишь от ученика: «Я не буду читать ваши книги».

«…До декабря ужасное время. Больничный лист. Мысль: надо уйти из школы, свое здоровье дороже.

Но! Мария! Ты же знаешь, что теперь в одиннадцатом классе идет урок литературы, какой должен идти в старших классах. Мысли автора, движение души учителя нужны твоей ученице. Назовем ее Галиной. Так же, как и тебе, нужны ее мысли. Понимаем друг друга с полуслова: «Обрати внимание, это метонимия». — «Да, подразумевается дом Грибоедова».  Я не знаю, как относится ко мне эта девочка, да это и не важно. Важно то, что есть ученица, которая спасла меня как учителя. Спасла литературу и мою душу.

Я снова с радостью иду на урок в одиннадцатый класс, как было раньше».

Спасибо учителям Ривицкой школы. За щедрость. За профессиональную солидарность. За понимание, что у нас одна задача — помочь нашим детям ориентироваться в мире по человеческим законам. Не потерять в этом мире свое лицо. Обрести силы самостояния.

Если вы озабочены судьбой тех детей, которые нуждаются в вашей дружбе, приезжайте в сельские школы. Со своей темой. Своим творчеством.

Вас примут.

Вас ждут.

Елка в клубе

А наутро — на хутор

Мы едем к Марии Степановне Гордеевой. Ей 90 лет. Живет одинешенька. Кругом лес, лес и лес. Недалеко стоит дом, в котором она родилась. Железом крытый, поясняет. Никогда Мария не уезжала с хутора. Когда была счастлива? Может, и была, да не упомнишь. А вот просвета в жизни никакого не было. Мария — живая история нашей деревни. Жалоб на жизнь нет и быть не может, потому как про другую жизнь ей ничего неизвестно.

— Ты хоть знашь, что воду только журавлем брали, а навоз выкидывали из окна лопатой?

— А как же мне не знать. Еще захватила эту деревню.

Рассказ прерывается горестной историей о гибели двух сыновей. Один — на центросваре погиб, другой — повесился. И вот ведь что обидно: уходил в тот вечер и ни в чем не признался, не попрощался. В рюкзак собрал все, что положено, а печаль в глазах была всегда. Как ей не быть, если баба-шельма загубила не одного мужика? Старше сына была на 18 лет.

А так — у нее все, как у людей. Про-дуктовая лавка не приезжает. И не надо! Сын наезжает. Всего наваживает. Денег не берет. Тогда Мария говорит сыну: «Не доводи мою душу до инфаркта, возьми деньги». В доме чистота и порядок. В особом порядке документы. Перво-наперво показывает «Новый Завет» в дивном кожаном переплете. Это дар ученику кострецкого народного училища Степану Шляпкову, окончившему курс в 1910 году. Награжден Бежецким земством. Это отец Марии. Гордость ее большая.

Было у отца две коровы, две лошади, две дегтярки.

— Раньше-то деготь высиживали. Ты это знашь? Лес-то берегли. Это таперича лес не берегут, а тогда пни корчевали и деготь высиживали. Все руками делали.

Пришла новая власть. Амбар открыли — все забрали. Разом все отобрали. Детей было 9 человек. Всех сослать! Мария прерывает рассказ и уходит в сени. Приносит лапти. Одна пара из бересты, другая из липы. Так вот: отец с дядей и еще три мужика обули лапти и пеша пошли до Москвы к Михаилу Ивановичу Калинину. Все ему обсказали. Но прежде он напоил их чаем. Возвернулись ходоки, и тут им все и отдали. В финскую войну работала на почте. Только 7-й класс кончила, а там уж и другая война подоспела.

— Ели мякину, в нее добавляли гнилую картошку. Ляпили ляпешечки, но они расползалися. А руки изроблены на работе. Семь баб в одну упряжку запрягались и земельку пахали. Здесь чего только не было! 19 лошадей, 40 откормочных, да много чего другого было. Счас — ничего. Пусто!

До ста лет доживать не собирается. Были два инфаркта и один инсульт.

— Я оставшая одна. Все вымерли. Все были работящи, все награжденные…

Вот он, костюм из бостона, чуешь, ткань-то какая была (!), — а поверх награды, все заслуженные.

— Раньше людьми не позабывши была. Открытку присылали. Какие-никакие, а все же слова были. Счас — нет. Никакого звука ниоткуда, — печалится Мария.

Любила в церковь ходить. До Быковки шла на лыжах. Там оставляла их, а палки в снег втыкала и — пеша до Кострецов. Долго держала лошадь. Пришлось в колхоз сдать.

Ловкости Мария необыкновенной. На высокой лежанке стоит лавка, с которой можно навернуться в любую минуту. Она лихо взбирается на нее. И — прыжок на печь. Так же лихо спускается в подполье, потому как надо гостей угощать, да и в дорогу им дать банки с клюквой, брусникой, грибами. Вот ляжет Мария и чует, что встать не может. Ничего не гнется, а радио сообщает: «Движение — это жизнь». Мария встает. Всем хозяйством управляет сама.

Вот кто-то любимую охотничью собаку с цепи взял и увел. Сейчас другая собачонка. Зовут ее так же, как и ту, которую увели, — Рой. Он лает. А еще она куриц держит. Нынче много яблок было. Запечет их в печке и курам скормит.

Участковый предупреждает: «Если кто стучит, двери не открывай. Гляди в окно и только потом открывай». Что она и делает. Мария провожает нас простоволосая, не покрытая платком. Первой спускается по лестнице. В сенцах горит лампочка. Мы уходим в ночь, а она все стоит и стоит при открытых дверях. Потом свет в сенцах гаснет. И остается свет только в окошке. Она все еще видит нас. Когда-то мы вернемся…

Прости нас, Мария.

Мария Степановна Гордеева на печи

Как жить, как быть…

Наша Аня Артемьева заложила в деревне новую традицию — всем селом наряжать елку в клубе. Пришли дети и молодежь. Все тревоги Елены Львовой, завклубом, связаны с возможным закрытием клуба. Как только наш глава правительства заговорил о сельских Домах культуры, тут же начали закрываться клубы и библиотеки в соседних селах.

— Если такие темпы сохранятся, мы все вымрем, — говорит Елена.

Она уже подверглась критике за то, что в магазине поставила ящик и написала, что деньги нужны на цветомузыку. Люди оказались щедрыми. Установку купили. Чек сохранен. Но, оказывается, акция была незаконной. А закон такой, что за костюм для Деда Мороза в районе требуют 15 тысяч. Неслыханные деньги для села. Начала течь крыша клуба. Прислали бригаду ремонтников. Крыша стала протекать во многих местах. Пожаловались. Но по закону ремонт проведен. Уборщицу как единицу ликвидировали. Но Елена и так совмещает несколько должностей: директор, уборщица, сторож, кочегар. Дискотеки в Кострецах бесплатные. Мечта — добыть теннисный и бильярдный столы.

Елку нарядили. Зал украсили. Детей позвали к столу. Мандарины, печенье, конфеты, баранки. Никто за лакомством не тянется. Детская оторопь, от которой делается не по себе. Наконец, чай и разговоры о жизни. Аня разрешила детям называть ее на «ты» и обращаться по имени. Воодушевляющее разрешение. У Ани появились преданные фанаты. Один из них — Руслан — поднимался с Аней на колокольню. А потом придут молодые люди пить чай, и снова будет разговор о жизни. Он продолжится в доме учительницы Александры Дроздовой. Беседа затянется до ночи. И будут Женя Дроздов (20 лет), Дима Молчанов (19 лет), Илья Кизилов (18 лет). Разговор непростой. Пытались выяснить, как и на что прожить в деревне. Как сохранить человеческое достоинство и верность своему дому? Дима служил в десантных войсках. За себя постоять сумеет. Специальность — механик. Работал в Твери. Зарплата высокая — 20 тысяч рублей.

— Город — не деревня. Зашел в магазин — тысячи уже нет. А если снимать квартиру? — спрашивает Дима.

И все-таки в свои 19 уже определился. А как прожить в деревне, не выезжая из нее?

Сколько можно выручить за клюкву: 800—1000 рублей за ведро;

сколько заработать в лесу: сейчас в него запросто не зайдешь, рубка в коммерческих целях запрещена;

сколько даст инкубатор: цыпленок 50—70 рублей, курица — 300—400 рублей.

Получились гроши.

Илья настаивает: можно заработать на мульче. Это — кора хвойных, перемолотая в муку. Охранная грамота для деревьев. Идея продолжения не получила. Есть молодые, которым нравится сам уклад деревенской жизни. Была бы работа, всю жизнь связали бы с деревней.

Илья Кизилов с друзьями катается на «девятке» по селу

***

…Всегда в деревне был тот тип ребенка, юноши, который кажется решительно не приспособленным к условиям деревенской жизни. Какая-то внутренняя, природная хрупкость. Нередко она сопровождается болезненностью. Возможно, и сама болезненность есть порождение той самой внутренней хрупкости. Эти тургеневские Илюшечки из «Бежина Луга», эти платоновские мальчики водятся в деревне и по сию пору.

Такой есть и в Кострецах. Он действительно болен, у него сколиоз 4-й степени. Сдавлены внутренние органы. Операция стоит 120 тысяч рублей. Сумма неподъемная. Уже месяц работает на пилораме. Зарплату пока не заплатили.

— Вам ведь нельзя тяжести поднимать, — не то спросила, не то сказала я.

— А кого это интересует, — ответил он с абсолютной незлобивостью. Как будто отсутствие интереса к его личности — дело обычное.

Он не то что любит деревню. Он живет ею. Никогда и ни в чем не дает себе послабления. Готов на равных со всеми приняться за любое дело.

Аня Артемьева предложила увидеть свою жизнь через 10 лет. Наш Илюшечка отказался от прогноза. Не знает, будет ли к тому времени жив. Это не был ни вызов, ни демонстрация. Просто констатация факта.

Однажды я спросила: был ли он счастлив? Он сразу изменился в лице. Сорвался с места. Принес сшитые скрепками 10 листов стихов, набранных на компьютере. Одни он обозначил грифом «Плохо», другие — были без пометок. Они несовершенны по форме. Требуют большого труда и специальных знаний. Но это тот самый случай, когда вопрос о совершенстве меня совсем не волновал. Сквозь корявость строк проступала чужая душа. Так явственно и с такой оголенностью, что дух замирал.

«Война — художник неживого.
Возьмет свое, и не останется
                                                         родного…»

«Прячется дьявол за ангела спиной,
Прячутся люди за спины
                                                    друг друга…»

«…Сегодня ты воин, завтра ты — раб.
Не ты выбираешь, рай или ад.
Ангел не знает, будет ли с нами,
И волк не решает, быть ему с нами?»

«Разозлилась не в шутку метель.
Вперекор солнце низко желтеет.
Холодея желанный апрель,
О вчерашней капели жалеет.
Не упрямься, зима, и смирись!
Животворно капель зазвенит,
И на лоне весенняя кисть
Чудодейственно мир изменит».

Ночью выезжаем из дома, где шла очередная беседа. Вдруг наш Илюшечка вспомнил, что оставил флешку с записями песнопений Сретенского монастыря. Стояла кромешная тьма. Дорога скована льдом. Но он вернулся. «Я не усну без этих песнопений», — только и сказал.

Иван Сергеевич Тургенев считал, что сила «уловления» жизни, той самой, которой только и живет человек, — дается не всякому. А вот ведь и в самом деле не понятно, какова судьба тех, у кого угроза не состояться появляется рано, порождая тревогу, не всегда осознаваемую. Но она есть. Вот в чем проблема. Угроза небытия. Должны же быть какие-то психологические службы (социальные лифты?) или задача одна: перемолоть эти души во всеобщее, в обезличенное.

Ржевский фермер, которого я вспоминала, любил повторять стих из «Книги Иова»: «Взывай, если есть отвечающий тебе». Похоже, что отвечающих нет.

***

Следует сказать, что поколенческий сбой все-таки имеет место быть. Речь идет о тех, кому за 40 и 50. Тех, кто сформировался в советское время. Им трудно помочь детям, руководствуясь своими представлениями о способах вхождения в жизнь. Эти способы уже не работают.

В одной из ночных бесед, в самый разгар, два молодых человека резко встали и, не говоря ни слова, вышли из дома. Я содрогнулась. Оказалось, что ушли покурить. Но некая демонстративность присутствовала в этом уходе. Я сразу поняла, что вектор нашего разговора был ошибочным. Нам казалось, мы были доброжелательны, но наш тон был назидательным, как будто опробованные нами способы ориентации в жизни и есть общее правило жизни. Молодые люди из вежливости (или равнодушия) не сопротивлялись, но было видно, что мы бьем мимо цели. Такой тип воспитания Андрей Белый очень точно обозначил: «Молотком по стеклу».

Когда мальчики вернулись, я абсолютно искренне занялась дискредитацией наших наставлений. Расстояние между нами сократилось. Суть в том, что нам, обретшим и обжившим почву, трудно понять зыбкость и ненадежность почвы под их ногами — вот в чем вся суть. Потому и инструментальная часть их бытия должна быть какой-то другой. А мы не знаем, какой. Не умея им помочь, мы оставили им право на их собственные ошибки, собственные заблуждения. Это большее, что мы могли сделать. Грустно как-то.

Ферма

Любителям считать, что наш народ спит и видит, как бы отобрать деньги у олигархов и поделить их, должна сказать: ничего подобного!

Спасибо Александру Минкину, что он известил нас о месячной зарплате Алексея Миллера (председателя правления ОАО «Газпром»). 66 миллионов рублей, если верить Минкину. К миллионам мы с вами еще вернемся.

Так вот: стоим мы с нашей Анечкой на ферме. Свыше 200 голов. Коровы и молодняк. Идут жесткие проверки. В этом году уже изъяли 7 лейкозных коров, а еще будет проверка на вирусоноситель. Ходит слух, что к 2015 году надо будет поменять скот. А следовательно, должно быть и новое помещение. Начнем с того, что литр молока сдается то по 14 рублей, то по 12.50 (летом), а литр солярки стоит 33 рубля. Такого не было отродясь.

Ферма — последняя надежда Кострецов. Судьба школы тоже зависит от нее.

Доярки — народ особенный. Острые на язык. Тяжелейшую работу то ли прикрывают, то ли преодолевают шуткой, то злой, то веселой. Такое «веселье» было и на этот раз. Приемщица Татьяна — наша давняя знакомая. Она опекунша внука Руслана, который не помнит ни отца, ни мать. Знает только имя мамы — Алла.

Основная порода коров — черно-пестрые. Коров любят. Жалеют. Разговаривают с ними. Спрашиваю старейшую доярку Галину Михайловну, сколько молока она несет на руках?

— Ну, считай сама. В ведре 11 литров, в бидоне 29. Сорок? Ой, да чего ты дивишься! А когда на горбушке тянешь 60 кило кормов, это что? — и заливается смехом.

…Наташа одна воспитывает двоих детей. Ее 12-летнего сына я знаю хорошо. Это он участвовал в митинге учеников в связи с закрытием школы. Наташа вся светится. Столько в ней любви ко всему живому. Мой дурацкий вопрос о счастье повергает всю ферму в гомерический хохот.

В проходе фермы стоит стол. Иногда за ним доярки пьют чай.

— Поди красный уголок хочешь найти, как при советской власти? Нету его, прости господи!

За столом Сергей, молодой человек, выпускник одного из ПТУ. Прошел слух, что это ПТУ будет превращено в колледж и обучение будет платное.

И хотя мы уже привыкли к тому, что любая новость от верхов всегда связана с различного рода лишениями, все равно ударяемся в переживания.

Сергей — специалист по трудоемким процессам в животноводстве. Сейчас у него должность скотника. Зарплата молодого специалиста 5200 рублей. Летом было больше, потому что работал пастухом. Завязать разговор не получилось. Сергей был не в настроении. Если честно сказать, нам ли его спрашивать? Ему ли нам отвечать? Стыдно! Напротив Сергея молодая красивая девица. Сказала как отрезала: «Я здесь не работаю». Видимо, пришла на подмену. Нас, залетных столичных птичек, не приняла. Было видно, что вся обстановка и окружение унижают ее. И мы — тоже.

В коровнике не тепло. Доярки с закатанными рукавами в резиновой обуви. Зарплата: 5—6 тысяч рублей в месяц. Летом, если без выходных, можно получить и 8 тысяч. Сквозь смех и шутки-прибаутки проступает одно — страх. Страх потерять работу.

***

Татьяна Ивановна — зоотехник, управляющий фермой. Рассказывает историю развала большого хозяйства. В январе наступает ее пенсионный возраст. Уйдет. Непременно. Она всю жизнь отдала животноводству. Не хочет видеть своими глазами, как ферма рухнет. Ждать помощи неоткуда. Чтобы развивать отрасль, нужна прибыль. Откуда ей быть при цене на ГСМ и электричество? Ее упрашивают не уходить, но она уйдет.

«Развала не переживу» — так и сказала.

Вот тут-то я и вспомнила про месячную зарплату Миллера. Осознать эту цифру никто не в состоянии. Но Татьяне Ивановне сразу приходит одна мысль: можно и племя поменять, и новый коровник построить. Потом, видимо, вдумывается в смысл миллионов и мечтательно произносит: «Да не один коровник можно…»

Доярки недоумевают:

— Да чего же он, бедный, делает с такими деньжищами?

— Да печку топит, чего же еще…

На днях прочла: эксперты опасаются, что, если будут обнародованы зарплаты менеджеров госкорпораций, — случится социальный взрыв.

Хочу успокоить экспертов. Взрыв не случится. Разрыв между стоимостью труда одних и других так велик, что получающие копейки за свой труд уже не способны осознать ту цифру, которую вы назовете про тех самых одних.

И в этом «преимущество» того строя, который допускает такой чудовищный разрыв. Социологическая истина, обозначенная еще великим Питиримом Сорокиным.

Доярка Наталья Смирнова кормит трехдневного теленка

***

В 2012 году в деревне Острые Луки (8 км от Кострецов) обнаружили двух поросят, зараженных чумой. По закону в радиусе 15 км были уничтожены все свиньи. Во дворы заезжал фискар — лесовоз с погрузчиком, специалисты в химзащите вкалывали поросятам парализующие уколы, кусачками для бревен их, еще живых, закидывали в прицеп. Все жители Острых Лук слышали визги заживо сжигаемых поросят. А черное облако висело и над Кострецами.

И дело не в том, насколько законны были эти действия, а в том, почему население расценивает их как враждебные. Прежде всего потому, что никакой разъяснительной работы соответствующие службы не провели среди населения. Операцию, вызвавшую ужас и панику, люди помнят до сих пор.

Я тотчас вспомнила рассказ жительницы деревни Тургенево (Тульская область) Лидии Чадаевой, внучки знаменитого купца Чадаева, который находился в финансовых отношениях с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Так вот: в годы войны коров угоняли в лес. Немцы боялись партизан и туда свой нос не совали. Они обожали кур и поросят. Способ спасти поросенка был такой: поросенка держали в мешке с дырками, чтобы можно было дышать. А в мешке было зерно или мука. Поросенок был занят делом и не хрюкал.

***

Теперь мы знаем, кого нам не хватает в Кострецах. Принца Уильяма, который изучает в Кембридже проблемы аграрного бизнеса в мире и в Великобритании. А еще он изучает оптимальный способ организации жизни сельского населения. Именно это нам и надо, потому что костречан ждет в недалеком будущем ликвидация местного самоуправления в связи с укрупнением сельских округов.

Фото Анны Артемьевой

(Окончание следует)