Черное золото на серебряных струнах

Так много написано разве что об Элвисе. Тот - певец и киноактер. Этот - актер, исполняющий песни собственного сочинения… «Собственное сочинение» - кто в наше время может доказать, что оно «собственное»? Оба ушли из жизни в 42 года, породив массу вымыслов. Оба к моменту смерти были всем известны у себя в стране, и лишь единицам за ее пределами. Оба успели поднадоесть уставшему от самих себя поколению первых поклонников. Обоих смерть увековечила не в меньшей степени, чем то, что сделано ими при жизни. Обаяние обоих не поддается измерению. Для кого-то они - идеальный образец для подражания, для других - дурной и отпугивающий пример саморазрушения. То и другое - во многом правда. Оба многим обязаны фольклору громко заявивших о себе в XX-м веке меньшинств - прежде всего еврейскому и афроамериканскому. Обоих мало-помалу перестают замечать за гробовой табличкой «классика»…

Выше прозвучало «идеал», «образец для подражания» - но кому подражает, у кого заимствует совершенство сам «образец», кто исправляет ошибки гения? Спросить не у кого - оба мертвы. Именами обоих названо по астероиду.

В начале 80-х, когда время не летело, даже не текло, а медленно-медленно испарялось, как пятно на ковре, пресыщенные дамочки (тоже не просыхая) любили коротать это самое время на спиритических сеансах. Вызывали в том числе и дух Высоцкого. Спрашивали, долго ли будет править Брежнев? На что «дух» якобы отвечал громовым голосом: «Тиррран уммрррёт!»

Разумеется, умрет, как и любой из нас. Но пока мы живы, хотелось бы кое-что выяснить - тронуть струну, ранее не звучавшую.

Данные заметки ни в коем случае не являются оценкой наследия Высоцкого с позиций модного «ревизионизма», ни монологом фаната-одиночки. В этих сомнительных сферах довольно специалистов и без нас.

Упущенные, мало выявленные оттенки в творчестве гиганта - вот что занимает нас. Старая добрая «метафизика» - доказание недоказуемых вещей. Таких, например, как скрытое родство с безумно далекими явлениями заокеанской субкультуры. Ведь таким голосом до него по-русски не пел никто. Как Литтл Ричард в американском рок-н-ролле, Высоцкий легализовал хрип и вопль у себя на Родине. Несколько неслучайных случайностей. Несколько пятен на солнце, подтверждающих подлинность светила.

Лично меня впервые сбила с толку премьера рубрики «Они поют под струнный звон» по радио «Свобода». Был приблизительно 1972 год, и я вовсю шарил в эфире, отыскивая любимые группы. Другой возможности слушать западные новинки я был лишен - какой магнитофон в 11 лет?! Ведущие - диктор Галина Зотова и какой-то джентльмен сообщили, что отныне будут в конце часа баловать слушателей песнями под гитару «без ведома и разрешения авторов». Начали с Высоцкого. Премьера была омрачена свирепым глушением. Я оценил гитару, ритм и необычный тембр голоса, но из слов сумел разобрать и запомнить только два: «Снимите шляпу!» и еще раз «Снимите шляпу». Утром, по дороге в школу, я сумел себя убедить, что знаю сюжет песни полностью, и даже проверил силу своего воображения на однокласснике: «Вчера Высоцкий пел, как чувак приходит в Мавзолей, а охранник ему: Гражданин! Снимите шляпу!»

Одноклассник напрягся. Посещение Мавзолея было мечтой каждого ребенка… но я рано начал взрослеть и сомневаться. Что-то непонятное причудилось мне в этом двойном окрике: «Снимите шляпу! Снимите шляпу!» К вечеру туман частично рассеялся, и стало ясно, что непостижимым образом эта песня напоминает мне любимые, гипнотические повторы в монотонных композициях Криденс, Лед Зеппелин и Дорс. Но - советский гражданин Высоцкий, сквозь заводской скрежет глушилок под одну гитару (!) - звучал еще диковинней и неуместней. Чуть поздней - открыв для себя первобытную музыку чернокожих исполнителей, я с восторгом убедился - ну да! Это «наш» Джон Ли Хукер, Хаулин Вулф или… Похож на всех сразу. Тексты с намеками и без - не имели значения. «Снимите шляпу!» звучало как «Wang-Dang Doodle». Понимания такая позиция, мягко говоря, не встретила. Ни у детей, ни у взрослых. В дальнейшем мне встречались любители Боба Дилана (искренние вполне), знавшие по-английски дюжину слов. А зачем знать больше? Главное - интонация.

«Песни без слов» были и у Высоцкого. К нашему счастью, находились свободные от предрассудков владельцы магнитофонов, не выкидывавшие при перезаписи эти «неформатные» произведения (хотя лента стоила не дешево и местом на ней дорожили).

Эти записи представляют собой непрерывный «скэт», выкрикиваемый с маниакальной быстротой шамана. Проще всего усмотреть в них пародию на кривляния стиляг, дурашливое глумление даровитого денди над бездарными модниками. Однако более въедливый слушатель уловит в этих импровизациях опасное сходство с наиболее смелыми опытами западных современников Высоцкого. Выстраиваются поразительные, но неминуемые параллели: тут и Капитан Говяжье Сердце с «пропитым» голосом оборотня-алкаша, и вовсе первобытный колдун Экзума, рожденный на острове Кошачьем (Багамы) в начале 40-х. Две импровизации Высоцкого без слов - это осязаемый хаос, откуда усилием поэтической воли формируются четкие фигуры и положения его песен.

Exuma, Captain Beefheart - имена эти с каждым годом говорят потребителю все меньше. Голоса отверженных артистов застывают и парят безымянными обломками в ледяном безмолвии космоса. Но скрытый от невооруженного глаза бесшумный ход потускневших небесных тел влияет на судьбу и настроение сильнее, чем фальшивые и ослепительные «звезды».

Попытки довести материал Высоцкого до «попсового» совершенства дают, как правило, клинический результат. Бледные демоны блюза не любят «грамотных аранжировок» и продуманных соло. Рядовой адепт Зеленого Змия гораздо выше и тоньше оценивал формулы своего сумеречного бытия, в равной степени противопоказанные (и отвратительные) и профанам и эстетам, как неадаптированная гаитянская кухня.

Если бы с этим человеком работали другие музыканты!

Если бы его «сырые» версии доводили до ума иным путем! Тогда бы у Тома Уэйтса был серьезный соперник задолго до коммерциализации «декаданса».

Какой роскошный концептуальный альбом вышел бы из цикла песен к «Бегству мистера Мак-Кинли»! В этом цикле с помощью интонаций и слов Высоцкий открывает свою Америку, кошмарную и неповторимую.

Когда появились пластинки с оркестром Гараняна, народ пытался танцевать под «Утреннюю гимнастику» (без куплета, где рифмуется «Йоффе» и «кофе») - на короткое время она сделалась чем-то вроде танца «pogo» советских панков среднего возраста, не сознающих своей «панкоты». Никто не обратил внимания на шахтерский блюз «Черное золото». Производственная тема отпугивала. А между тем в основе этой вещи - классический рифф «Green Onions» Booker T. & MG’S. Побольше бы таких заимствований! И поменьше депрессивных фрейлехсов.

Странные шахтеры угрожают голосом Высоцкого: «Мы топливо отнимем у Чертей! Свои котлы топить им будет нечем!» Перед нами образец «советской готики».

Мрачные, завораживающие именно своей неубедительностью (автор на ходу выдумывает одни и удаляет другие подробности, дистанцируясь от порождений собственной фантазии) песни для кинофильма «Бегство мистера Мак-Кинли» вызывают особенное ощущение тревоги и дискомфорта. Откуда возникает этот диссонанс? Мы помимо воли чувствуем, что нам рассказывают вовсе не о том, что видно из набора слов. Сходным воздействием обладают лучшие песни того периода. Например, «Strawberry Fields Forever»…

Есть главный ход, но только вот

Упрашивать - я лучше сдохну.

Вхожу я через черный ход,

А выходить стараюсь в окна.

Это же поэтическая речь блюзмена! «Backdoor Man» таганского Моррисона. Сам тяжеловесный, скорбный, ступенчатый ритм идеально совпадает с «мефистофельским» вальсом Лед Зеппелин «Dazed & Confused». Но адресована она поколению советских граждан, которые умрут, так и не узнав, кто такой Мадди Уотерс. Имена не имеют значения. Мы, не «служившие в разведке у Колчака», спокойно реагируем на интонацию царского офицера в поэзии Гумилева, и кривимся от «Поручика Голицына», даже если его старательно выводит несчастный, подневольный Северный.

Знакомился ли сам Высоцкий с кем-то из названных выше по своей воле, осмысленно? Не думаю. При столь интенсивном творчестве достаточно самого себя. Хотя, в одном документальном фильме, где показана его квартира, и мелькнул на полке под проигрывателем диск Гордона Лайтфута (замечательный бард из Канады) - вероятно, подарок иностранцев.

Визионер, философ, народный поэт - титулы, вызывающие в наше время в лучшем случае зевоту. Лучшим памятником многим из тех, у кого они уже есть, было бы исчезновение с лица земли самой системы памятников, фейерверков, парадов, «манежей и арен, где миллион меняют по рублю».

Люди с необычным голосом редко отказываются от вредных привычек. Ужас недопонимания (страх быть неверно понятым современниками) толкает их к пропасти… Боязнь оказаться забытым при жизни. Но и посмертная слава, когда жизнь и смерть изучены до мельчайших частиц, фактически распылены, как дезодорант в накуренном помещении, не выглядит привлекательней. Сколько гаитянских зомби и упырей водится в его текстах, сколько бесов является к персонажам песен, написанных якобы для потехи богемных друзей… Их там не меньше, чем фронтовиков, спортсменов, студентов и моряков. «Трое везли хоронить одного» - наяву таких похорон не бывает. Разве что в гангстерских драмах Жан-Пьера Мельвиля, у которого много общего с Говорухиным. Так не хоронят - так выкапывают зомби.

В ресторане «Березки» закончилось второе отделение, когда ко мне подошел аскетичного вида, похожий на прибалта, блондин в черном костюме. Я сразу понял, в чем дело. Он должен был изъять у меня японский приемник, который мне всучили три разгильдяя, обворовав чью-то хату в Николаеве. Все трое были из очень хороших семей, и я не ожидал от них такой подлости. Но слухи об аресте уже гуляли по городу…

Мы спокойно вышли из кабака. Был тихий июльский вечер. Оперуполномоченный произвел изъятие вполне деликатно (мамаша посетовала: «Как же я теперь «Чонкина» будут слушать?»), и даже предложил отвезти меня обратно в ресторан - на работу. В кабине «газика» было темно, он стал вертеть ручку настройки, и попал на финал песни, сами понимаете, чьей. После чего голос с акцентом (это был «Голос Америки») сообщил: «…скончался в Москве от сердечного приступа».

Никто из нас - водитель, опер и я, не проронил ни слова. Лично меня удерживал не шок - «умер сегодня во сне от сердечного… во сне… в Москве, какая здесь разница», а цитаты из его последнего фильма, которыми так злоупотребляли граждане всех мастей. Почему-то они тормозили горечь этого внезапного известия.

Посовещавшись с коллегами, мы решили, чтобы не сеять паники, и не подводить людей, рекомендовавших нас на подмену (они были в отпуске), сыграть официально дозволенные «Корабли». Оказалось, что никто не помнит текст полностью. Но мы быстро его восстановили. Бурной реакции не последовало - никто не вскочил, не призвал почтить память и т. д. До конца отделения оставалось сорок минут - самое «парнусовое» время. Люди подходили и заказывали, каждый свое - кто Антонова, кто запрещенный Чингиз Хан. А в голове, словно туман по ступеням, сползали скорбные слова:

«Не вгоняю я в гроб никого…»