Воспоминания пятилетнего блокадника.

  Приближается  семидесятилетие снятия блокады Ленинграда. Уже сам этот срок говорит, что активных участников тех событий: бойцов,защищавших город от врага и жителей города,работавших на предприятиях, сегодня в живых остались единицы. Большинство из ныне живых блокадников, сегодня уже старики, - дети того времени. К таковым относится и автор этих строк, решивший поделиться собственными "воспоминаниями". Беру в кавычки потому,что конечно же слитной хронологически выстроенной последовательности событий и вообще цельной связной панорамы тех дней воссоздать не могу. Мои воспоминания - это отдельные запомнившиеся картинки, эпизоды без чёткой увязки со временем. Хотя наверное более поздние разговоры взрослых тоже оказали влияние на отложившееся в памяти.

   Знаю,что война застала меня где-то под Ленинградом "на лоне природы", где я вместе с такими же детишками-детсадовцами проводил лето. За мной приехал отец, в Ленинград мы с ним добирались поездом, попали под бомбёжку.Помню эпизод, когда все в вагоне бросились на пол ничком (меня отец прикрыл собой), слышны были взрывы, после очередного из окна посыпались стёкла, некоторые  впивались в пол. Как ни странно, но насколько помню страха я не испытывал, мне это показалось одновременно и жутким, и интересным. Наверное были и раненные (в аналогичной ситуации погибла в то время жена брата отца с двумя маленькими детьми), но рядом все были целы, а подробности не знаю. Во всяком случае до Ленинграда, где нас ждала мама и сестрёнка (на два года младше меня), мы добрались. Смутно помню, что мать и отец что-то напряжённо обсуждали обо мне, мать плакала.Лишь много позднее понял, что речь,видимо, шла о том, что делать со мной: вышло постановление о срочной эвакуации детей (точно не знаю - то ли с 3, то ли с с 4 лет и старше), надо было меня сдавать в формирующиеся группы.Мать категорически не хотела меня куда-то отдавать, меня выписали "с прописки" и заявили, что я куда-то уехал с родственниками. Наверное слишком жестко это постановление не контролировалось, потому что я продолжал жить в семье. Отец вскоре ушёл добровольцем на фронт (вообще-то он имел бронь как инженер-кораблестроитель, но наверное как молодой специалист незаменимым не был). Он воевал где-то недалеко под Ленинградом, и мы успели даже получить от него несколько писем-треугольничков.Мать начала работать в госпитале вроде бы сестрой-хохяйкой (мед.образования она не имела).

    Вот в таких условиях и началась для нас Ленинградская блокада. Запомнились объявления воздушной тревоги, когда зловеще завывала сирена, и громкий голос из репродукторов (они были установлены на улице) объявлял: "Граждане,внимание! Воздушная тревога!" Все должны были бежать в ближайшие бомбоубежища, которые были оборудованы в подвалах многоэтажек: там были расставлены скамейки, и можно было,потеснившись, пристроиться  всем. Вот так тесно сидя и переговариваясь вполголоса, люди дожидались отбоя, после объявления которого можно было выйти.Дети моего возраста конечно не могли долго усидеть, вставали, как-то пытались двигаться между скамеек,вдоль стен, в общем всячески выискивали "свободное пространство". Запомнился эпизод, когда бомба рванула где-то совсем рядом, и дом сильно качнуло взрывной волной. (Вот интересная вещь - казалось бы подвал, откуда мог взяться такой ощутимый качок? На этажах - понятно, но здесь внизу? - и всё же я хорошо запомнил этот качок не только потому, что он был сильный, но в ещё большей степени потому, что он сопроводился каким-то общим синхронным то ли стоном, то ли каким-то горестным "вздохом-охом" всего сидевшего в подвале народа, слившимся в единый звук.) Но обошлось. А вообще-то люди,сидя в бомбоубежище, рассказывали друг другу об обвалившихся при бомбёжках домах, о засыпанных в подвалах людях, которых надо было срочно откапывать и не всегда удавалось достаточно быстро это сделать.

    Конечно же для меня (наверное для всех детей) наиболее тяжким были не тревоги, бомбёжки и обстрелы (хотя конечно нам достаточно объяснили, насколько это опасно), а голод. Я-то уже понимал безвыходность положения. бесполезность стенаний (мать и так делала всё, что могла для нас),а вот моя сестрёнка постоянно со слезами плаксивым голосом причитала: "мама, дай кушать, мама, дай кушать..." (Бедная мама, теперь-то я представляю, каково ей было это слушать.) Я пытался уговорить сестру: пойми, у мамы нету, но уговоры действовали на короткое время. Помню и свою "дурную" привычку: в часы вынужденного сиденья в бомбоубежище, иногда какая-нибудь мать вытаскивала "из закромов" своей зимней одежды нечто типа кусочка какого-то сухарика и давала своему малышу. Я, заметив такое, всегда старался как-то незаметно для своей матери (конечно, если бы она поняла, в чём дело,то не позволила бы) подобраться поближе к"едоку", пристроиться где-то незаметно рядом, чтобы иметь возможность наблюдать "процесс", у меня была какая-то болезненная страсть, хотя бы посмотреть... Из воспоминаний той поры врезалось в память рыдания женщины, потерявшей карточки (а может быть украли) - они при потере не возобновлялись, об этом прямо на них было написано, так что женщина была обречена. Конечно её было жалко, но вообще-то к тому времени смерть от голода была делом обыденным. Улицы, как я их запомнил, представляли довольно пустынную территорию, лишь отдельные согбенные тяжело и медленно бредущие люди, иногда кто-то тянет санки с завернутым в простыню трупом, иногда кто-то присел прислонившись к стене - то ли передохнуть, то ли уже умер. Во дворе нашего дома дежурила (сейчас не могу сказать,в чем заключались её функции) в будочке девушка лет шестнадцати.Когда мы оказывались во дворе,и мать в связи с чем-то на какое-то время отвлекалась от меня, я всегда к ней подходил, она была очень приветливая, ласковая, мы всегда успевали о чём-то перекинуться парой слов.

И вот в очередной раз я, оказавшись во дворе, забегаю в ее будочку, а она сидит за столиком, голову положила на руки.Я хотел её потормошить, разбудить, но она уже одервенела. Тут мать подоспела,оттащила меня...

   Не помню когда именно, но наш с сестрой детсад возобновил работу, причём группы были т.н. "круглосуточные", чтобы дать возможность родителям работать. Из детсадовских воспоминаний запомнилось, что всегда хотелось как-то "прошмыгнуть" к обеденным столам (помнится они шли длинными  рядами и были покрыты белыми скатертями) Нам, детишкам, казалось, что на этих скатертях, если приглядеться, есть крошки, которые можно подобрать - и в рот. Фактически это были пылинки,соринки, но,как ни пытались воспитательницы нам это втолковать, мы этого не признавали и при любой возможности устремлялись к столам в поиске этих крошек... Запомнилось знаменательное событие: нас построили на нечто типа митинга в связи с повышением нормы питания (выступали и что-то объясняли воспитательницы, спрашивали нас,довольны ли мы случившимся, мы радостно кивали) - насколько я понимаю сейчас, это было в связи с начавшей "работать" дорогой жизни.Про детсад еще помню, что весной мы все вместе копали огород, что-то сажали, и позже этот огород начал давать пополнение нашему рациону.

   В январе 1942г. отец был тяжело ранен и попал в один из госпиталей Ленинграда. Мать туда сумела перевестись работать. Отец чувствовал себя очень плохо и практически почти не ел, отдавая всё матери - для детей. Она, используя любую возможность, мчалась к нам, забирая из детсада, подкормить. Как она рассказывала позже - совсем "не соображала", что отцу самому надо было стараться восстановить силы.Нет, хватала с радостью всё, что он мог дать и бежала подкормить детей.Я хорошо запомнил наше свидание с отцом.Мать усадила меня с сестрой на санки, укутала тёплым одеялом, как-то подвязала к спинке санок и повезла.Помнится дорога была долгая и трудная, много неутоптанного снега (мать видимо пыталась как-то сокращать дорогу).Санки то и дело опрокидываались, наскакивая на препятствия, и мать вынуждена была вытаскивать нас из снега, вытряхивать,вновь усаживать, укутывать - и делала всё это, чувствовалось, из последних сил, едва держась на ногах от усталости и слабости. Но мы в конце концов добрались до госпиталя и пришли в палату к отцу. Я не очень понимал тогда с каким трудом и болезненным напряжением он с помощью мамы, медсестры, других раненных полуприсел на кровати, обнял нас одной рукой, улыбнулся нам. Эммочка (сестренка) начала читать детские стихи. (Мы с ней знали наизусть практически всю нашу детскую библиотеку Маршак,Чуковский,Агния Барто - книжки с картинками, мы изображали, что читаем, когда нас слушали гости, и многие "покупались" и удивлялись.) Собрались послушать все "ходячие" раненные.Помнится, я всё пытался с умным видом поправлять,когда Эммочка ошибалась,, но на меня все сердито шикали - "не мешай!" Было очень обидно, т.к. я знал и больше и "правильней", но мои знания не пригодились.Отец долго крепился, но видимо стал терять силы, и мы ушли. На обратном пути, помню, что я "собрал в комок" всю свою волю, обратился мысленно, уж сам не знаю, к каким силам, напрягся, чтобы санки больше не падали - и уж не знаю,как так получается, они ни разу не кувыркнулись...Отец вскоре умер, мы снова поехали в госпиталь, на этот раз попрощаться. Помню долгое томительное ожидагие на каких-то задворках, на холоде и ветре.Мы очень промерзли и, честно говоря, это наложило свой отпечаток на тот день. Да, я понимал и осознавал боль утраты, до меня доходил смысл слов, что видим отца в последний раз,прощаемся с ним.Но так долго пришлось ждать, когда нам наконец вынесли гроб с его телом.Я поцеловал его посиневшее колючее лицо и уже как-то безразлично в полузабытье слушал плач и прщальные слова матери...А потом ещё долго он мне снился, но не таким, каким я его всегда знал: весёлым,шутливым, а серьёзным; на все мои просьбы во сне, чтобы он остался с нами, лишь грустно смотрел на меня.

   Вспоминается такой момент:я долго доказывал матери, что, если подогреть и посолить воду, то она вполне сойдёт за суп, я был просто убеждён в этом. Мне удалось уговорить её провести эксперимент.Увы, гипотеза оказалась опровергнутой...Ещё один момент, сегодня выглядящий почти смешным.Я, пятилетняя кроха, переняв от взрослых их манеру, время от времени тяжко вздыхал, искренне приговаривая "Ох,горе,горе." Лишь много позже меня отучили от этой привычки.Однако случилось в те дни и счастливое событие. (Я как-то уже рассказывал о нём в   комм. к одной из статей о блокаде). У нас в нашей ленинградской квартире был здоровенный буфет у стены, и мать , снимая что-то с него с верху, уронила это за его спинку. Видимо что-то нужное, потому что ей пришлось приложить немало усилий, чтобы с большими трудностями слегка отдвинуть буфет от стены. И - о чудо! За буфетом завалился полотняный мешочек для хранения круп, в нём было грамм 500-600 вермишели.Каким-то образом этот мешочек упал туда еще в мирное время. Вот было радости! До сих пор эта удача вспоминается мной как одна из самых больших в жизни.... Блокада кончилась для нас в августе 1942 г., когда мы были эвакуированы через Ладогу по дороге жизни на "Большую землю".