– Вы пытались как-то подобраться к архивам КГБ, связанным с Сахаровым?.. Эти архивы уничтожены.

Подробный рассказ о внутренних поисках, формировании политической позиции и личной жизни Андрея Дмитриевича Сахарова во многом меняет образ иконы советского правозащитного движения, сложившийся в России. 

– Николай, как бы вы сами охарактеризовали жанр вашей книги? Это чистой воды беллетристика, художественно-историческое исследование или скорее все же документальная проза? Что вы писали? 

– Это беллетристика, художественная биография, может быть, документально-художественное исследование.

– В какой степени ваш Андрей Сахаров – литературная фигура, а в какой – исторический персонаж? 

–  Конечно, в первую очередь это литературно-документальный персонаж, но за любым фактом, который приведен в книге, стоит документ. Конечно, в романе есть и литературный домысел, есть развитие второстепенных сюжетных линий, которое, может быть, в точности не соответствует жизни. Но то, что с Андреем Дмитриевичем происходило; ситуации, в которых он оказывался; поступки, которые он совершал, – все это я могу подтвердить документами.

Домыслы в основном касаются нескольких не первостепенных персонажей. У книги многофигурная композиция: ее героями являются коллеги Сахарова, академики Зельдович и Харитон, его родственники, жены и дети (Елена Боннэр в первую очередь), советские политики вроде Берии или Горбачева.

Все они – реальные персонажи, я стремился максимально соблюдать историческую правду, но в то же время в развитии сюжета не обошлось без фигур собирательных. Допустим, в образе друга Сахарова Матвея Литвина обобщены характеристики нескольких фигур, которые так или иначе "прошли" через судьбу Андрея Дмитриевича.

– Каков круг документальных источников, с которыми вы работали? Где вы брали материалы для книги? 

– Основной документальный источник – это, конечно, двухтомник воспоминаний Андрея Сахарова, а также воспоминания о нем самом, хотя таких материалов очень мало. Точнее сказать, всего три сборника вышли о Сахарове почти за четверть века после смерти. Кроме того, я встречался и беседовал со многими людьми, знакомыми и как-то связанными с Сахаровым. Например, с некоторыми его коллегами из закрытого ядерного центра в Сарове. Я побывал в самом научном центре, был в доме (точнее, в той половине дома, в которой Сахаров жил с первой женой Клавдией и их общими детьми).

Я побывал в доме-музее академика Харитона, в так называемом "красном доме", где располагался теоретический отдел, в котором работал Сахаров, изобретая термоядерную бомбу. Побывал в Нижнем Новгороде, в квартире-музее Андрея Дмитриевича – а раньше это была квартира, в которой он жил вместе с Еленой Боннэр во время ссылки из Москвы.

Я беседовал с людьми, с которыми ссыльные общались; это, кстати, очень незначительный круг людей. В том же доме, где жили Сахаров и Боннэр, только в другой квартире, располагается связанный с его горьковским изгнанием архив. Я также встречался с некоторыми людьми, с которыми Сахаров работал в Москве.

– А с самим Сахаровым вы были знакомы? 

– Да, и с ним, и с Еленой Георгиевной Боннэр. С ней у меня не было очень уж больших бесед, но мы встречались, наверное, пять-шесть раз. А с Сахаровым я познакомился благодаря журналисту Юрию Росту. Андрей Дмитриевич ездил в Сыктывкар поддерживать избирательную кампанию диссидента Револьта Пименова, и Юра попросил меня туда вместе с Сахаровым слетать. Не скажу, что я вел обширные разговоры с ним, но мы беседовали. Иногда я встречался с Андреем Дмитриевичем, когда он работал в Верховном Совете.

– При подготовке книги вы общались с кем-то из соратников Сахарова по правозащитному движению, скажем, с Сергеем Ковалевым, Людмилой Алексеевой, Юрием Шихановичем? 

– С Людмилой Алексеевой я общался, но довольно давно. А с Сергеем Адамовичем Ковалевым как-то не получился у меня разговор о Сахарове. Ковалев в ту пору тоже был народным депутатом, но как-то о Сахарове со мной предпочел не беседовать. Возможно, не увидел во мне подходящую фигуру для такого разговора. Не знаю.

– Одна из удачных особенностей вашей работы, на мой взгляд, – это авторская отстраненность. Поступки Сахарова, его друзей и врагов вы интерпретируете, как правило, в прямой речи персонажей книги, а не в своем авторском описании. Отчасти поэтому не совсем понятно, кто для вас Андрей Сахаров – герой, мученик, человек мятущийся, ищущий, совершавший ошибки? Как вы себе его представляете? 

– На этот вопрос я как раз не могу определенно ответить. Мне хотелось прежде всего показать мощную фигуру Сахарова. Я считаю, что Андрей Дмитриевич –  один из десятка людей, исторических личностей, деятельность которых существенно повлияла на историю Советского Союза, России второй половины ХХ века. Как и всякая личность такого масштаба, он до конца непознаваем. Я постарался, как мог глубоко и широко, показать его характер, умонастроения, воззрения, его окружение. Может быть, мои слова прозвучат несколько напыщенно, но мне кажется, что я в какой-то степени открываю Сахарова заново.

Будем честны: Сахаров в России почти забыт. Да, иногда мелькает его фамилия, мелькают ссылки на его работы и заявления, но много ли о нем сейчас россияне знают? Как-то ушла его фигура из общественного обихода. В прошлом году, например, было два юбилея, связанных со значительными датами в биографии Сахарова: 60 лет во времени испытания основанного на его идее ядерного устройства и 45 лет со дня выхода знаменитых "Размышлений...". Я не видел ни одной публикации по этим поводам, а ведь оба события дают поводы поговорить очень о многом.

ничем особенным не выделялся, такими прямо уж острыми речами. Обстановка в закрытом городе физиков была достаточно свободной по советским меркам: там обсуждалось все и вся; понимали, что прослушивают, что были стукачи, но особо ученые не таились. Мне кажется, что Сахаров – нормально мыслящий человек, который не может не задуматься о том, как устроено общество, в котором он живет, ради защиты которого он создал мощное, убийственное оружие. Тогда не только он об этом задумывался, многие задумывались – и умные люди, и не очень, и я тоже задумывался.

Но одно дело – задуматься, а другое – набраться силы, храбрости, воли и встать "по ту сторону". На это мало у кого хватает сил, люди склонны к компромиссам, я и о себе, к сожалению, такое могу сказать. А вот Сахаров был честен во всем, поэтому считал нужным сказать то, что он думал о советском тоталитарном обществе. Динамика развития его характера к тому же не была каким-то единым актом. Его трактат "Размышления о мире и прогрессе...", например, написан человеком, который стремился улучшить социалистическую систему, "взяв" у капитализма какие-то полезные моменты. Только позже к Сахарову пришло понимание того, что социализм вообще не подходит для природы человека. Это сложный душевный процесс, я пытался его прописать, и надеюсь, что мне это удалось.

– Пожалуй, самые захватывающие страницы вашей книги связаны с описанием непростых отношений Сахарова с родными и близкими ему людьми – с первой женой Клавдией, с Еленой Боннэр, на которой он женился через несколько лет после смерти первой супруги, с его отношениями с собственными детьми и детьми Боннэр. Елена Георгиевна предстает в вашем романе как человек очень сильный, искренне любящий Сахарова, человек, которого искренне любит Сахаров – но как человек противоречивый. Вас не испугала острота этих противоречий? 

– Честно признаюсь, что о некоторых моментах взаимоотношений между членами семьи Сахарова – Боннэр я умолчал, позволив себе минимум правды. Мое общее впечатление таково: Боннэр фактически спасла Сахарова в очень трудный период его жизни, когда он оказался один, когда он всеми был, по сути, брошен. Во-первых, новая любовь дала Сахарову силы для жизни и борьбы.

Во-вторых, именно в связи с появлением в его жизни Боннэр (хотя, естественно, не только по этой причине) Сахаров занялся настоящей общественной деятельностью. И вообще я  считаю, что любовь Сахарова и Боннэр – великая любовь, это в истории такая редкость!

– Вы не опасаетесь, что откровенность вашей книги вызовет обостренную реакцию в правозащитном сообществе, среди людей, которые были близки к Сахарову, у его детей, детей Елены Георгиевны? Ведь Сахаров и Боннэр для людей либеральных убежденийво многом сакральные фигуры. 

– Нет, не боюсь. Я же не писал в духе "желтой" прессы. Все, о чем я пишу в книге, происходило в действительности.