Александр Росляков. ОБЕД В ПРИТАНЕЕ. За что в демократических Афинах был казнен Сократ?

На одном конкурсе сочинений о Сократе победила 12-летняя девочка, написавшая самое короткое: «Сократ ходил среди людей и говорил им правду. За это его убили». Лучше, пожалуй, и не скажешь в двух словах об этом босоногом старце, которого дельфийский оракул назвал «самым мудрым из смертных».

Родился он в 469 г. до н.э. в Афинах и умер там же в 399 г. до н.э., выпив по приговору суда чашу сока ядовитого растения цикуты. Отец его, небогатый ваятель-каменотес, не мог дать ему приличного образования, и откуда Сократ набрался своих обширных знаний, восхищавших современников, неизвестно. Известно, что зимой и летом он ходил в одной одежде, хуже чем у иных рабов, часто босиком. Но популярность его была такова, что в 404 г. до н.э. правительство 30-и тиранов позвало его к себе на службу, однако он, рискуя жизнью, отказался наотрез. Он порицал все формы правления: аристократию, плутократию, тиранию и демократию, – как одинаково лицемерные и несправедливые. Но считал, что произвол одного все же лучше произвола многих – и что гражданин обязан соблюдать любые, даже самые плохие законы его родины.

В молодости он отличился в трех военных походах, вынес с поля боя раненого товарища. Вошла в предание, как образец сварливости, его жена Ксантиппа, союз с которой поэт Мандельштам отметил так:

Встречает пьяного Сократа

Крылатой руганью жена.

Возможно, он впрямь часто приходил домой навеселе, так как больше всего любил, болтаясь битый день по городу, задавать всем, кому не лень вступить с ним в беседу, свои знаменитые вопросы. Ну, а беседа и у древних греков была спутницей застолий и вина. За всю жизнь он не написал ни строки, отпечатавшись, как Христос, в пересказах его речей его учениками – главное Платоном и Ксенофонтом.

Сократ считается основоположником диалектики и первым, кто глубоко вскопал вопрос о сущностях – общих понятиях для разных вещей. Например что есть само по себе «прекрасное», «дурное», «полезное» и так далее. Впрочем он сам, мастер образной и цепкой речи, никак не формулировал свою философскую задачу. Но как влекомый некой путеводной целью странник запытывал всех простодушными внешне, но исподволь коварными, даже исполненными подчас язвительной иронии вопросами. Чем надменней и самоуверенней был собеседник, тем беспощадней обставлял его – и, загнав в тупик, еще как бы спохватывался: да это я сам такой дурень, что совсем сбил с толку человека!

Но за этим вроде смешным делом крылся обессмертивший Сократа метод, который он сравнивал с хлопотами повивальной бабки, помогающей роженице. А целью этих хлопот было выуживание из хаоса противоречий и недомыслий того, что ставил выше всего в жизни – истины.

Но какую великую истину он извлек на свет? Да никакой – кроме единственной, которую не уставал повторять: что знает только то, что ничего не знает. И этим-то лишь отличается от невеж, которые тоже ничего не знают, но думают, что все знают.

За что же тогда он так почитался уже при жизни – а посмертно был возведен чуть не в родоначальники науки философии? Формально – за его диалектический метод, позже оформленный в учение о «единстве и борьбе противоположностей». А в сути – за воплощенный им образ мыслителя, имеющего смелость выйти за пределы всего ведомого, дабы постичь силой ума загадочный, бездонный мир – прежде всего мир человека. Его неистовая страсть непредвзято и дотошно судить обо всем на свете не обходила ни самые простые с виду, «детские» вопросы – ни самые парадоксальные и даже запретные: о сущности богов и власти. Он, может, первым из всех мыслителей возвел в систему такой взгляд, что истина – не некий богоданный абсолют, а совокупность противоречивых и даже взаимоисключающих на первый взгляд сторон.

Вот он, к примеру, начав с самого тривиального, пытается установить сущность такого понятия как мужество: «Мужество ли, – спрашивает он собеседника, – не оставлять поле боя первым?» – «Конечно». – «А бежать от врага – трусость?» – «Разумеется». – «А если воин бежал с хитростью и с ее помощью победил врага?» Тут собеседник уже несколько смущается: как это он мог упустить такой подвох? И дальше от вопроса к вопросу, словно раздевая лист за листом кочан капусты, отсеивая всякое ложное или даже неточное суждение, Сократ стремится к сердцевине – и к чему приходит? Чаще всего никакого однозначного ответа в результате нет. Но мощный ум настойчивого босяка как бы продрал нас сквозь все противоречия предмета, заразил ощущением, что это продирание через наружную листву и есть путь к истине. Надо лишь, как бы внушает постоянно он, бесстрашно, не мигая смотреть в глаза правде – или мраку, при неимении достаточного света.

Как у иных есть абсолютный музыкальный слух, у него был абсолютный слух на всякую неправду. И его заявление о собственном незнании не было скорей всего ни нарочитым парадоксом, ни кокетством. Похоже, он имел в душе какой-то неизреченный образ истины, понимая, что в современном ему мире нет возможности ее изречь. Потому главным образом неутомимо отметал прочь все неистинное – и отрицаний в его беседах куда больше, чем утверждений.

Отсюда же, видимо, происходят и два его самые загадочные для современников признания, за которые он и заплатил в итоге головой. Одно – что с каких-то пор в нем поселился некий внутренний голос или «демон», никогда не говоривший, что надо делать, но говоривший, чего делать не надо. Ну а второе – уже самое крамольное. Размышляя на предмет тогдашних многочисленных богов, он заподозрил, что они действуют не сами по себе, но за ними стоит некий управляющий их действиями архибог.

Но при всем этом он строго держался и неких положительных начал. Все то же, вероятно, внутреннее чувство, ломавшее все шаблоны отвлеченного суждения, заставляло его возводить гражданскую добродетель в высшее человеческое качество. И удивительно перекликаясь вновь с Христом, он за 4 века до Христа изрек одну из главных установок будущего богочеловека – что для всякого гораздо лучше терпеть зло, чем творить его. Но попутно впал в какое-то безумное для мудреца младенчество – сочтя, что если люди поймут, в чем добро, только ему и будут следовать!

Гражданский долг он стойко исполнял не только на войне. Сограждане запомнили его принципиальность на посту притана – члена совета Пританея, учреждения, отправлявшего властные и обрядовые функции. В Пританее еще угощали изысканным обедом за казенный счет отличившихся в пользу отечества героев – например победителей на Олимпийских играх. И когда некто был осужден на казнь, несправедливо по мнению Сократа, он один из всех 50-и коллег-пританов громко выступил против.

Но даже современному ребенку уже, наверное, ясно, что такому правдоборцу с его неукротимым словом и умом рано или поздно должно было не поздоровиться. Для аристократов он был вызывающим простолюдином, беспощадно побивавшим в публичных спорах их купленную за большие деньги образованность. Для демократов – распугивающим их улов и срывающим их продувные вывески разоблачителем. Кто-то даже сравнил его с электрическим скатом, который своим ударом лишает языка любого спорщика. Еще кого-то пугал его великий критицизм и полная отвязанность суждений…

Но так как даже 30 тиранов не решились в открытую преследовать его за отказ служить им, сменившие их демократы завели против него тайную интригу. Считается, что руку к ней приложили и софисты, которых он высмеивал за бесцельную словесную эквилибристику. Но на них тогда возникла мода, они давали знатным юношам дорогостоящие уроки – а Сократ, учивший всех бесплатно, еще и подрывал их бизнес.

Плохую роль в его судьбе сыграл и знаменитый комедиограф Аристофан. Принадлежа к консервативной партии аграриев, он не делал различия между Сократом и софистами: и тот, и те были для него лишь вольнодумцами, попиравшими святую старину. В комедии «Облака» он вывел а как раз в образе софиста, который сидит как сыч в своей «думальне» и учит молодежь не платить налоги и плевать на старших.

В итоге «группа товарищей» из демократов во главе с неким Анитом привлекла Сократа к суду по сфабрикованному, как называется сейчас, обвинению. Ему вменялось развращение юношества, отрицание отеческих богов и введение нового божества – «расстрельная» тогда статья. Правда, в гордившихся своей просвещенностью Афинах она практически не применялась – да и суд над ом мыслился скорей как бутафорский, с целью лишь окоротить его, но не лишать жизни. Но старина , военный ветеран, не поклонившийся и былым 30-и тиранам, не дал выставить себя в шутовской роли.

Когда ему дали слово на суде, он, обычно весьма скромный в самооценках, изменил своему правилу и сказал примерно следующее. Все, что говорилось здесь против меня – вранье. И хоть всем известно, что я могу затмить любого красноречием, сегодня к нему не прибегну и скажу одну правду. А она в том, что если есть в Афинах безупречный гражданин – это Сократ, герой трех войн, слуга отечества и истины, не развратитель, а воспитатель лучших мужей, чьи имена все знают. И если хотите по обычаю услышать, чего я сам считаю достойным за мои деяния – это обед в Пританее. Тем паче что он мне нужней, чем победителям олимпиад: они не нуждаются в пропитании, а я нуждаюсь.

Судьи, ожидавшие просьбы о замене смертной казни изгнанием или хотя бы покаянием, взбеленились от столь дерзкой отповеди – и вопреки их первоначальному замыслу приговорили Сократа к смерти.

Это был беспримерный приговор: в Афинах никого еще не карали так строго всего за выразительное слово. И когда первая ярость судей спала, они решили одну их подлость выправить другой – передав друзьям Сократа, что если он захочет бежать из-под стражи, мешать ему не будут. Этой подробности скверного дела посвящен щемящий сердце диалог Платона «Критон». Критона, ученика а, подослали склонить его учителя к побегу, на что богатые сограждане даже сделали свою складчину. Но , не бегавший и от врага, на доводы Критона, что достойнейший из афинян не должен быть казнен, ответил так.

Всю жизнь я проповедовал законопослушание и могу ли теперь позволить людям говорить, что это было только лицемерием, которое вскрылось, едва дело коснулось моей жизни? Разве моим детям будет лучше, если я сгину с бесчестьем на чужбине? Я уже стар, все равно скоро умирать, так лучше умру с честью! Предчувствие мне говорит, что моих судей покарает рок, а мое имя будет в славе.

Еще широко разошлась в Афинах и в веках такая деталь. Другой ученик Сократа, Аполлодор, придя простится с учителем, горько сокрушился: «Особенно тяжело мне, , оттого что ты осужден несправедливо!» На что ответил: «А разве тебе было бы легче, если бы меня осудили справедливо?»

Последним его желанием было самому обмыться перед смертью, чтобы потом не пришлось возиться с ним другим. Он выпил, как заздравный кубок, чашу с ядом, лег и умер. Афиняне, до самого конца не верившие в казнь Сократа, пришли задним числом в такой гнев против его обвинителей, что те в страхе бежали из Афин – подтвердив тем предсмертное пророчество философа…

Показательно, что христианство, довольно плохо относившееся к античному языческому миру, выделило из него Сократа как предвестника Христа – за догадку о том архибоге. И в ранних христианских храмах даже изображался на иконах.

Но за что все же, если отрешиться от деталей, был убит этот гремучий праведник? Я думаю, лучше всего на это ответил он же сам его диалектическим посылом. Такие личности, служившие посмертно славе их народов, при жизни именно их совершенством входили в конфликт с властью, сложенной так или иначе из несовершенного большинства. И потому на таких светочей как Сократ, Христос, Джордано Бруно, протопоп Аввакум всегда находились такие казнители как афинский суд, синедрион, святая инквизиция, РПЦ. Причем последние казнили осужденных ими уже именем казненного Христа.

Диалектика Сократа, ушедшая за рамки его времени, пожалуй, объясняет и такой необъяснимый ныне парадокс. Жестокий сталинский режим породил у нас именно культ личности – когда могучих личностей было невообразимое сейчас число. Композиторы Прокофьев и Шостакович, писатели Шолохов, Булгаков и Пастернак, конструкторы Туполев, Яковлев, Ильюшин, Лавочкин; ученые Капица, Ландау, Курчатов – и этот список можно бесконечно продолжать. По нынешней метафизической трактовке все они произошли «вопреки» – но почему-то в наше «свободное» и благое время не происходит ничего подобного. Не пахнет и подобием свершений той «плохой» поры, и последние обломки того великого «вопреки»-авиастроения – Ту-204 и Ил-96 – угроблены благодаря текущему «благодаря».

То есть наша «свобода» парадоксальным, но уловленным еще Сократом образом обернулась афинским судом, синедрионом и инквизицией вместе взятыми. В зародыше убила этим круговым зажимом весь творческий позыв, еще раз доказав овский посыл: что вид снаружи может быть полной противоположностью сокрытой под ним сути.

При тирании Сократ выжил, а при демократах был казнен – и всей своей жизнью и смертью дал нам на 24 века вперед повод задуматься о выведенных им на личной шкуре парадоксах бытия!

roslyakov.ru