Голощёкино

Небольшой железнодорожный переезд Голощёкино на железной дороге Челябинск – Кустанай Южно-Уральской железной дороги От Троицка на юг – голая ровная ковыльная степь Пристанционный посёлок – это три десятка дворов, землянок с небольшим палисадником. Здесь расположился зерновой элеватор – предприятие для подготовки зерновых к хранению и само собственно хранение с комплексом работ по поддержанию зерна в здоровом состоянии. Работники - приёмщики зерна, операторы веялок, сушилки, складов. Операторы – громко сказано, здесь нет никакой механизации, все работы вручную, руками, с помощью лишь плиц (плоские вёдра с двумя ручками) и деревянных лопат ворошат зерно, избавляя его от половы и сырости. Из техники только дизель-мотор, работающий на мазуте, для привода в движение конвейеров по подаче зерна в различные ёмкости и для выработки электричества, в основном – для освещения рабочих мест. Сушильная установка – обыкновенная печь, работающая на угле.

В Голощёкино расположилась нефтебаза – хранилища горюче смазочных жидкостей для снабжения окрестных предприятий, колхозов и совхозов.

И ещё одно, так сказать, производство – казарма для железнодорожных рабочих, обслуживающих здешний участок (околоток) железной дороги. Сюда, на здешний околоток железной дороги, и был переведён мой отец Бычков Гордей Яковлевич в середине тридцатых годов. Занимался ремонтными профилактическими работами. Мама, Галина Ивановна, урождённая Шаповалова, была домохозяйкой, ведь детей было 5 человек. В казарме все жилые помещения были уже заняты, поэтому отец приступил к строительству своей землянки, рядом, по соседству с казармой. В семье к тому времени было уже трое детей_ старший брат Иван, родившийся в Украине, куда подались родители сразу после женитьбы в 30 году. Там жил брат отца, вот и решили воссоединиться. Прожили они там недолго, начался голод, народ потянулся в житные места – в Казахстан, в Узбекистан. Второй брад Петя и я рождались с интервалом два года. Землянку отец соорудил быстро. Тогда существовал обычай складчины; друзья собирались в строительную бригаду, за неделю – две землянка была готова к заселению. Технология проста, я её описал в предисловии. Почему землянка? Строительных материалов не было, всё под рукой – земляной дёрн, корявое дерево из близлежащих берёзовых перелесков, глина, солома, известь. И руки.

Техники никакой. Отец приобрёл статного гнедого коня Ваську. Он был просто незаменим для сенокоса, подвоза топлива, обработки подсобных посадок картофеля, подсолнухов. Несколько рабочих, сложившись, приобрели сенокосилку с лошадной тягой.

Жили дружно, без мороки о комфорте и роскоши. И понятий таких не знали. Хлеб и сдобу пекли свой. Для этого приобретали периодически мешок–два зерна, возили его на мельницу, чтобы перемолоть в муку. Из круп преобладало просо, которое толкли в ступе, готовя так пшено. Мама заготавливала лапшу собственного изготовления. Имели свою корову и рогатую мелочь для мяса. И, конечно, в хозяйстве всегда были овцы, поросята, куры. Бычка на мясо кололи с наступлением устойчивых морозов, тушу хранили в холодной кладовке. А в тёплое время на мясо шли, как говорится, с конвейера, птица и мелкий скот.

За одеждой и прочей амуницией для хозяйства отец снаряжал лошадную экспедицию в город – в Кустанай или в Троицк. Эти поездки были праздниками для семьи, все пребывали в трепетном ожидании отца. Но это бывало не так часто, зарплаты были скудны, экономили на всём. Спасало подсобное хозяйство.

Взрослые работали охотно и дружно. Все знали и видели: без труда не выживешь. Отдыхали тоже с отдачей, весело и изобретательно. Помню до сих пор посиделки с песнями. И мужики, и бабы пели народные – русские и украинские песни, тягучие, на все голоса, с подголосками и вывертами. Никто этому пению не учил, всё передавалось из поколения в поколение.

Огороды сажали на отшибе, рядом с домами были лишь небольшие палисадники с цветами и зеленью. На огородах преобладали картошка и подсолнухи. Осенняя уборка - праздник, вся семья выезжала на уборку урожая. Костры из картофельной ботвы, печёная картошка. Семечки из подсолнухов выбивали палочками уже дома, восседая прямо на кучах сырья, полностью заполонившего комнату.

Ещё одним, и последним, «градообразующим» предприятием была бригада с её рабочими по обслуживанию железнодорожного хозяйства (путевые обходчики, ремонтники, операторы для управления маневровыми и проходящими поездами).

Руководителей этих хозяйств назначали «сверху», партийным руководством. Семьи назначенцев занимали «казённое» жильё, предназначенное изначально для этих руководителей. Помню оду из таких семей – вновь назначенного директором элеватора некоего Старожука. Самого директора я, пацан, не помню, а вот его детей, двоих моих сверстников, помню по их повышенной активности в организации подвижного досуга ребятни. Братья Старожуки соорудили тогда нечто подобное аэросаням, с той лишь разницей, что вместо двигателя они приспособили парус. В бескрайней ровной степи этот аппарат, будь он внедрён в быт, был бы очень, я уверен, востребован. У братьев была старшая сестра Тамара Фёдоровна. Она стала учительницей в нашей начальной школе. Несмотря на юный свой возраст, она довольно быстро и уверенно приобрела авторитет среди учащейся ребятни.

Запомнился эпизод. В клубе, вход в который был из школьного коридора, шёл один из сеансов привозного кино. Я в числе ещё нескольких пацанов, не сумевших попасть на сеанс из-за отсутствия денег на билет, «дежурил» у входной двери в надежде прошмыгнуть в клуб «зайцем». Из класса вышла Тамара Фёдоровна, заметила наше страстное нетерпение и желание приобщиться к культуре, купила нам, «страдальцам», билеты. Счастливые, мы поспешили в клуб, забыв даже сказать спасибо.

Работникам элеватора и нефтебазы тоже давали «ведомственное» жильё. Это были довольно большие по площади квартиры в бараках и деревянных домиках-коттеджах. Но большинство, как и мой отец, строили собственные землянки с приусадебным хозяйством и домашней живностью.

                               *

В Голощёкино проживала семья сестры моего отца – тёти Оли Бычковой – с сыновьями Ваней, Володей и Федей и с дочерью Тасей. Ваня и Федя были Романча, а Володя с Тасей – Мыцкины, то есть от разных отцов. Жили все они дружно, были все очень общительны, никогда и ни по какому поводу не унывали. Тётя Оля была старше отца, полная, грузная женщина, любимица моёй сестры Наины. Часто приходя к нам в гости, всегда доставала из кармана сушёные вишни и первым делом, вместо приветствия, угощала сестрёнку этой вишней. Тётя Оля чтила бабтистское верование, и, приходя к ней в гости, я часто заставал её за чтением библии, которую она считала историей и одновременно художественным чтивом. Она отрицала любые иконы, говоря, что бог в душе, а не на картинке. Тётя Оля прожила долгую жизнь, завершив свой жизненный путь Прокопьевске.

Старший сын, Иван Романча, где-то и по неизвестной для меня причине потерял один глаз. Поэтому на фронт его не взяли. Постоянно и успешно бродил с охотничьим ружьём по окрестным ракитникам, добывая уток и перепелов. Сам делал дробь для ружья, добывал где-то патроны. Запомнился мне ещё и тем, что, женившись, вскоре разошёлся, но со скандалом забрал к себе сына Васю. Вася, в результате распри родителей, охромел и стал инвалидом. Ваня всё время был в поиске дела, любого – для добывания материального блага или для души, только бы не быть в бездействии. Потому он меня часто места жительства – в поисках достойного и полного применения своих сил, умений и привязанностей. И повсюду за ним ездила тётя Оля. Работал Ваня на шахтах Коспаша на Урале, на шахтах Кузбасса.

Володя Мыцкин, весельчак, балагур, баянист, вместе с этим умелый руководитель и вдохновитель других на честный труд, тоже менял места жительства в поиске не то, чтобы злачного источника, а для достойного применения себя в жизни. Жил он также в Коспаше, а бросил постоянный якорь на Алтае, в Барнауле, оставив после себя трёх дочерей.

Федя Романча, застенчивый в первом общении, необыкновенно привязывающийся в дружбе, влюбчивый юноша, вернувшись домой после войны, женился в Голощёкино на тихой скромнице Вере Дьяченко, уехал на Алтай, где вскоре погиб в автокатастрофе, не успев обзавестись потомством.

Младшая из детей тёти Оли Тася Мыцкина, трудолюбивая, вечно хлопочущая, не унывающая ни при каких трудностях и ситуациях, в Коспаше вышла замуж за маркшейдера Ивана Соловья, крепкого и неутомимого украинца, нарожала ему семерых (или и более) сыновей, бросила якорь с семейством в Прокопьевске на Кузбассе.

Семья тёти Оли для меня пример крепости основы государства – семьи, её стойкости и результативности от дружбы, жизнелюбиии приверженности к труду не только за блага.

                               *

Голощёкино в те поры была только начальная школа. Четыре класса занимаются в двух классных комнатах, выделенных административном здании элеватора со входом с противоположного торца длинного барака. В этом же здании располагался клуб со входом из школьного коридора. Разделяют контору и школьную часть здания квартира директора элеватора с отдельным входом, с небольшим палисадником.

Одна учительница в одной классной комнате ведёт урок первого и третьего класса, вторая в смежной комнате занимается со вторым и четвёртым классами. Пока ученики одного класса отчитываются за домашнее задание, ученики другого класса выполняют самостоятельную работу. Ответы одних живо интересуют ребят смежного класса. Реплики неминуемы. Эмоции тоже.

Идёт урок естествознания, был такой предмет. По домашнему заданию вызван отчитаться Лёня Гриценко. Его семья совсем недавно переехала сюда из оккупированной фашистами части Украины. Лёня почти не говорит по-русски.

- Лёня, расскажи, что ты узнал о глотании! – вызывает Анна Ивановна.

- Так, - начинает Лёня, - Ковтание…

В обоих классах хохот. Ребята впервые слышат слово «ковтание».

- Ковтание – цэ такэ у чоловика, - пытается доложить своё знание предмета Лёня.

Хохот усиливается.

- Глотание, - поправляет Лёню учительница, - тихо, ребята!

- Я ж и кажу: - ковтание, - раздражается Лёня, - Ковтание. Разумиетэ?

Хохочут все, держась за животы, сквозь слёзы.

- Лёня, как это называется? – показывая на горло, спрашивает Анна Ивановна.

- Горло.

- Вот! Теперь скажи: «Один глоток воды».

- Я и кажу: «Одын напий».

- А – «глоток воздуха?»

- «Вхопиты повитря».

Классы укатываются от хохота.

- Лёня, теперь по-русски скажи… вот …это… «Ковтание».

- Га?

- Лёня, ребята не поняли, что ты сказал о глотании.

- Тю!

- Ну, всё, прекратите хохот! Лёня, «ковтание» - это по-украински, а по-русски говорят «глотание». Повтори.

- Я ж и кажу: «ковтание». Яки ж воны нетямущи диты!

- Лёня, садись. – прерывает этот нескончаемый диспут Анна Ивановна. – с ребятами старайся побольше разговаривать на русском языке.

                               *

В первый класс пришёл только что новенький – Толя Васюков. Его мама вообще не хотела отдавать Толю в школу, уж очень был он мал ростом и щуплым донельзя. Толя сел на свободное место за моей партой. Сумку с книжками он водрузил на парту, а короткие, не достающие до пола, ноги всунул в парту, туда, где должны лежать учебники.

После победы папа Толи вернулся в Голощёкино и стал работать на элеваторе. На работе получал гроши, трудности жизни и быта тяготили. В поисках выхода, не находя его, вынес как-то с элеватора (перебросив через забор) мешок пшеницы. Был суд. Получил срок на двадцать пять лет тюрьмы.

                               *

Тепло в душе от воспоминаний о друзьях далёкого детства. В бараке рядом, дверь в дверь, жили Сармановы. Мой одноклассник Толя, его братья Саша и Юра, сестра Роза. Позже они, как и мы, Бычковы, переехали в Комсомолец, посёлок по соседству, место нашей юности. Лишившись отца с первых дней войны, семья Сармановых жила бедно, нищенствовала. От недоедания у ребят «пухли» уши. Юра, младший из мальчиков, рос рахитиком, тонкие длинные ножки и большой живот. Летом ребята «паслись» на огородах жителей посёлка, по крышам землянок, где сушились творожные комочки курта, послужившим наравне с картошкой одним из продуктов выживания во время войны. Зимой было совсем туго.

Но семья выжила. Помогло, конечно, пособие по потере кормильца – отца-офицера, погибшего в первые месяцы войны. Все стали достойными людьми. Саша работал на ремонтном заводе в Комсомольце, его минули алкогольные напасти целинной эпопеи, он гордился званием передовика производства. Толя, увы, сгинул в вихре перестроек и Хрущёвских реформ. Где-то живут, наблюдаю по социальным интернетовским сетям, потомки Юры и Розы. Рад за них и горжусь своими земляками.

                               *

Тепло вспоминаю ближайшего друга Шуру Мухаметова, неугомонного придумщика всё новых и заковыристых идей и игрищ, полного задора и юмора, неутомимого участника детских наших игр и развлечений.

Он был единственным сыном красавицы-мамы, которую он боготворил. Помню и его отца, вернувшегося после войны домой здоровым и невредимым, красивого мужчину, неутомимого расказчика и весельчака. Шура затерялся после переезда семьи в город Троицк.

Друзья игр и школьные сотоварищи Кулиш, Бондаренко, Коля Рогоза, Толя Тарануха, Володя Ковальчук, Вася Глотко, Толя Васюков, Гулаки – девочки Тася, Сара, Люба, Нина и братья Федя, Коля. Валечка Босак и Валя Наумова, Зиночка Василенко, Лесниченко, братья и сестричка Гололобовы, братья Щербаковы, Деревянко, Рябошапка – как сложилась ваша судьба? Сердце ноет при воспоминаниях о трудном нашем совместном детстве и о том, как выстояли наши матери, без отцов. Выстояли сами и отстояли страну.

                               *

Соседями по бараку жила семья Гулаков, многочисленная, дружная, хлопотливая. Четыре сестры и два брата мал мала меньше, мать и бабушка. Никогда не слышал ропота кого-то из старших или младших. Старшие, Тася и Сара уже трудились, остальные – мелкота, требующая постоянного надзора и ухода. Не оценить степени тягот, доставшимся им, как и всем другим многодетным семьям. Трудно, но достойно они жили и в те годы войны, и позже, создавая свои семьи. Люба, третья по возрасту сестра, моя сверстница, в школьные годы ставила рекорды в спорте, без всяких тренировок и знаний о тактике и технике бега. В замужестве на руках проносила своего мужа, ставшего инвалидом. Вспоминая эту семью, ужасаюсь бытовыми тяготами, свалившимися на плечи людей, удивляюсь и восхищаюсь стойкостью их в преодолении этих напастей и неистребимой яростной жажде жизни, умению не опускать руки и не опускаться морально.

                                 *

Соседями по бараку жила семья Босаков. Коля Босак, сверстник моего старшего брата Ивана, молчаливый, но крепкий физически и по характеру, парень стал главой семьи сразу после ухода отца на фронт. Он и в посёлке был одним из лидеров мальчишеской ватаги. Маму его не помню, знаю только, что все решения и дела семейные были в руках Коли. Его сестрёнка Валя Босак, красивая девочка, певунья и вечно в хлопотах по дому. Жили они, как и все, трудно. Вскоре после войны их отец приехал из лагеря, где он отсидел с 42 года, после выхода из окружения на Волховском фронте. Приехал он больной, немощный, подолгу сидел на солнышке на завалинке. Это он рассказал, что, ехавшие с Дальнего востока солдаты для пополнения наших гибнущих армий в товарном железнодорожном эшелоне были атакованы танками фашистов. Безоружные, уцелевшие после разгрома эшелона, солдаты разбежались и были пленены.

                                 *

В посёлке появились первые семьи эвакуированных из занятых фашистами районов Украины. А к зиме массово, товарными эшелонами стали прибывать переселенцы из Чечни и Ингушетии. Их размещали в семьях местных жителей. В бараке, в котором жила моя семья, тоже поселились две семьи чеченцев. С их детьми мы учились в нашей начальной школе. Приняли, как родных, единственное различие – язык, но и он в детской среде быстро перестал быть проблемой. У нас некоторое время квартировала польская пара, а в посёлке много семей немцев Поволжья. Мои одноклассники Саша Бонет, Володя Шперлинг, Роберт Гаус стали близкими друзьями. Увы, дороги судьбы развели и разбросали друзей по планете. Некоторых, ещё живущих, в основном их потомков, встречаю в социальных сетях. Меня, как и их, не покидает ностальгия, любовь к ставшим нам всем родным Голощёкино и к бескрайним Казахстанским ковыльным и хлебным степям и полям.

                               *

Бедно жили все. Выручали подсобное сельское хозяйство и домашний скот. Но и в этом невозможно было, так сказать, уйти в отрыв от среднего уровня жизни. Существовал натуральный налог: все владельцы мелкого и крупного рогатого скота обязаны были сдать государству назначенное количество яиц, мяса, молочных изделий. Колхозники зарплаты не получали, оплата их труда производилась натуральной продукцией за так называемые трудодни – единица измерения трудозатрат. В конце сельскохозяйственного года, после всех уборочных и сенокосных работ, правления колхозов начисляли, в зависимости от урожаев, определённое количество зерна, картофеля и другой продукции, практикуемой в хозяйстве, на трудодень. Развозили заработанное по клункам хозяев. А дальше – всё зависело от изворотливости и сметливости хозяина и количества заработанного. Реализовать заработанное работник должен был сам с расчётом, чтобы хватило на пропитание до следующего дележа заработанного.

Право накосить сена на колхозных полях для своих бурёнок надо было тоже заработать, отработав назначенное количество человеко-дней на пользу колхоза. Посёлочек Голощёкино, где я жил, не состоял в колхозе, здесь жили работники элеватора, нефтебазы и железнодорожного разъезда (позже разъезд стали называть станцией), но он располагался на землях колхоза «Коммунар» (посёлок Станционный), поэтому зарабатывать право косить сено для своих коров и овечек надо было и жителям Голощёкино. Тем более, что и местная власть – Сельский Совет – располагался в Станционном.

Не все обращались к власти за этим разрешением. Но объездчики верхом на лошадях, периодически подведомственные поля инспектировали, не преминув свою власть использовать в свою пользу: изъять ягоды у сборщиков диких степных плодов, нарубленную для топлива лозу в кустарниках, накошенную траву. Я сам, пацаном, попадал под эту экзекуцию, кода у меня изымали собранные несколько горстей степной земляники. Унизительно и прискорбно.

                               *

Нашу учительницу Анну Ивановну и директора Станционной школы вызвали в районный центр, тогда это был посёлок Бурли, в сорока километрах от Голощёкино. Станционный сельсовет, куда административно входит наше село, выделил для такого дела таратайку с лошадной тягой. Дорога не близкая. За одиночными повозками увязываются волчьи стаи. Могут и загрызть – и лошадь, и седоков. Случаи были. Возничии стали прихватывать в поездки дробовики.

В районе, как оказалось, состоялось расширенное заседание райкома партии, в числе других вопросов директоров обучили исполнению нового Гимна Советского Союза. Вернувшись домой, Анна Ивановна приступила к разучиванию Гимна и его пению с учениками всей школы, как говорится, а-капелла: музыкальных инструментов в посёлке не было, тем более музыкантов.

Районный отдел народного образования наградил некоторых директоров школ новенькими пальто. А для учеников выдали по паре тетрадей. Эти тетради лощёной бумаги, беленькие, чистенькие, мы боялись взять в руки, боясь запачкать прикосновением.

                               *

В Голощёкино не было ни одного колодца. Питьевую воду возил в лошадной бочке дед Кинаш из колодца с «журавлём», что соорудил кто-то безымянный уже давно. К этому колодцу на водопой и зимой гоняли пешим порядком домашний скот. У колодца было оборудовано специальное продолговатое ёмкое деревянное корыто для этого действа. Всю зиму, один раз в день в любую погоду, своих овечек и корову Жданку я гонял к этому колодцу. Они шли смирно, зная эту дорогу, не вынуждая себя подгонять. Также смирно возвращались домой. А для мелкоты, хрюшек, кур, топили снег.

Лето в тех краях знойное, начиналось в мае и сразу, в карьер, высушивало травы и посевы. Мы, ребятня, в поисках мест для купания излазили все окрестные лозняки – понижения в степи, в которых на небольшое время скапливается паводковая вода. Уже к июню оставался только один котлован за «Большим лесом», рукотворное водохранилище одного из огородов-бахчей посёлка Научный. Вот туда всё оставшееся лето вся ребятня и ходила «купаться». По дороге туда в лесу паслись на ягодниках земляники, костяники, вишни. Проходя мимо волчьих нор, дрожали от страха, иногда всё же встречая волков прямо на тропе. Купались долго. Только соберёмся идти домой, уже снова надо освежиться. Так несколько раз. Возвращались к котловану иногда и с полдороги.

Скоро начиналась сенокосная пора. Ребята постарше косили, мелкота вроде меня, ворошили сено, собирали в валки, потом в копны, а после вывозили к сараям, используя в основном своих коров, запрягая их в телеги. Это была яркая пора: пахучее многотравье, ночёвки на сене под открытым небом, степное раздолье, ширь земли и неба.

                               *

Посёлок Голощёкино раскинулся вдоль железной дороги Челябинск – Кустанай в длину километра на два. О тех, кто жил за железнодорожной дорогой, говорили: «на той стороне», «пойдём гулять на ту сторону». Так вот, на той стороне жил мой друг Володя Юрковец. Так сложилось, что его папа, рабочий железнодорожной ремонтной бригады, оставил свою жену, потерявшую рассудок, женился на другой женщине, и Володе пришлось жить с мачехой. Никто в новой, зажиточной и добропорядочной, семье его не обижал. Родная мама Володи жила по той же улице неподалёку, в своём небольшом домике. Она в посёлке слыла, если можно так выразиться, местной юродивой, постоянно ходила по домам всего посёлка: зайдёт, станет у двери и молчит, пока ей в её холщовую сумку через плечо не положат какую-нибудь снедь. Володя, зная об этом, тяготился и очень переживал. Периодически Прасковью Ивановну, назовём так маму Володи, как говорят, «била падучая»: она падала на землю, изо рта текла пена, судороги сотрясали её тело.

Однажды посёлок облетела новость: Прасковья Ивановна умерла. Её домик посетили все жители, и стар, и млад, ей сочувствовали, её знали и уважали. Все хлопоты по похоронам взял на себя папа Володи. Сундук Прасковьи Ивановны (её девичье приданное) был полон сухарей и прочей высохшей снеди.

Володя, живя рядом с железнодорожной станцией, наблюдал работу маневровых и транзитных локомотивов. Он мечтал стать машинистом паровоза. Учился усердно и целеустремлённо, по кирпичику отстраивая фундамент своей мечты. Он много помогал отцу в довольно обширном хозяйстве, почти не участвуя в наших детских игрищах. У меня с тех времён понятие дружбы сопряжено с надёжностью и с недетской серьёзностью Володи Юрковца.

Много позже того, как наши дороги детства разошлись, я слышал от друзей, что Володя стал-таки машинистом паровоза, жил и работал на станции Бускуль.

                               *

Мой старший брат, старший всего на четыре года, и его сверстники с уходом отцов на войну быстро и однозначно стали взрослыми по ответственности, взвалившейся на них, по одномоментному исчезновению поколения, за которым они были как за каменной стеной. Теперь этой стеной стали они.

Я стал замечать, что брат и его сверстники серьёзно готовятся к какой-то битве: запасают тяжёлые прутья, оголяя свинцовую оболочку кусков силового кабеля, выливают из свинца кастеты, примеряют всё это, маскируя в рукавах и в карманах.

Битва произошла ночью в Голощёкинском клубе во время сеанса передвижного кино. Мы, мелкота, узнали о драке только на следующий день по разбитым окнам клуба, по крови на стенах и на полу. Ясно, что драка между Станционными ребятами и их сверстниками из Голощёкино назревала исподволь, долго готовилась и, как оказалось, была назначена именно на время киносеанса в клубе, куда ударная бригада Станционных пацанов специально прибыла. Из-за чего всё произошло, до сих пор не знаю. Предметами раздоров могли быть девушки, попранные противниками амбиции, и Бог весть, что ещё. Но о нарастающем противостоянии стало известно милиции, это притом, что милиция эта была только в районном центре в сорока километрах.

Начало драки произошло, как «стратеги» и задумали. Но развития не получилось именно из-за вмешательства милиционеров. Зачинщиков увезли в район.

                               *

Молодость брала своё: приходили в своё время любовные страсти, раздоры и драмы. Девушки понравившимся юношам дарили вышитые сердечками платочки. Если юноша принимал платочек, это означало начало их «дружбы».

Красавица Верочка Гриценко дружила, как тогда выражались молодые люди, со статным юношей Колей Кашубой. Красивый, серьёзный, тихоня, застенчивый юноша имел успех у девушек. Многие по нему вздыхали, но он предпочёл Верочку. Вера гордилась этой дружбой и была счастлива. Но вдруг по посёлку прошёл слушок: девущка отравилась из-за измены Коли, её увезли в районную больницу. Опасность здоровью ликвидировали. И посёлок сыграл свадьбу – Коли и Веры. Кто-то из подруг нашептал девушке о неверности её возлюбленного. Семью эту я наблюдал и позже. Счастливая, многодетная, дружная семья. Некоторые из детей, проследил по интернету, живут в Германии. Одна из них, тоже Вера, один в один похожа на маму.