Андрей Миронов чуть не погиб в детстве: неизвестные факты из жизни великого актера.

Андрей Миронов Фото: Валерий Плотников " />

Анжелика Пахомова 7 Дней

«Андрей говорит: «Слушай, я сильно влюбился! Ухаживаю уже два месяца, но до сих пор не могу понять, что она ко мне чувствует, есть ли у меня шансы? Ты съезди к ней, поговори!» Он часто вот так отправлял меня на разведку», — рассказывает студенческий друг великого актера Михаил Воронцов.

«Впервые я увидел Андрея, когда ему было полгода, а мне еще не исполнилось семи лет, — вспоминает его близкий друг, актер Театра имени Вахтангова Михаил Воронцов. — Это случилось в Ташкенте, в эвакуации, куда отправили и нашу семью, и семью Андрея. Помню, сижу в столовой, вокруг — знаменитости: Алексей Толстой, Вольф Мессинг… Вдруг какой-то человек заходит и кричит: «У Мироновой умирает ребенок! Срочно нужно лекарство!» Кажется, у него была тропическая дизентерия. Все безнадежно вздохнули — где же достать лекарство от такой редкой болезни. Но тут жена летчика Громова встала и пошла кому-то звонить. В результате через три дня самолетом доставили необходимый препарат, и Андрея вылечили. Вскоре я увидел его — плачущего измученного младенца. Но я, конечно, не мог предположить, что через 17 лет он станет мне лучшим другом…

 Миронов на 20-летии курса Щукинского училища. Крайний слева — Михаил Воронцов. 1982 г. Фото:  из личного архива Михаила Воронцова " />

Следующая наша встреча состоялась осенью 1958 года. Я стал студентом Училища имени Щукина, пришел на первое занятие и немного опоздал. Вхожу в аудиторию, а преподаватель, Иосиф Рапопорт, строго смотрит на меня, качает головой и говорит: «Прощаю вас, Воронцов, но только на первый раз...» Ищу свободное место, куда сесть. Смотрю, мне машет рукой какой-то худенький прыщавый парнишка: «Ворон, садись ко мне!» Это прозвище, на ходу придуманное для меня Андреем, в институте прижилось. А я в ответ прозвал его Мироном, и потом все друзья называли Андрея именно так…

На переменке мы тут же все перезнакомились. Оказалось, что в основном ребята приехали из провинции и связей в мире искусства не имеют. Как говорится, «с фамилиями» были только Коля Волков (его отец, Николай Волков, прославился ролью старика Хоттабыча) и Мирон. Разумеется, мы сразу поняли, чей он сын! В то время имена его родителей, Марии Владимировны Мироновой и Александра Семеновича Менакера, гремели на всю страну. Они создали свой театр двух актеров и с большим успехом гастролировали по СССР. Но Андрей не задавался, с ним было легко. В тот же день мы решили выпить за знакомство. Пошли во дворы — я, Мирон, Колька Волков и Зяма Высоковский. Взяли, конечно, водку. Андрей какое-то время выпивал с нами наравне и вдруг упал! Оказалось, он был не подготовлен к таким возлияниям, не имел еще, как говорится, стажа. Ведь мать держала его в ежовых рукавицах! Чтобы стало понятно, как Мария Владимировна опекала сына, расскажу одну историю. Звоню я им однажды, спрашиваю: «Андрея можно?» — а Мария

Владимировна торжественным тоном церемониймейстера отвечает: «Нельзя! Андрей ОБЕДАЕТ!»

И вот бесчувственный Мирон лежит перед нами, а мы ломаем голову, как доставить его домой. Делать нечего: взяли его за руки за ноги и понесли. На пороге нас встретила их родственница, тетя Иза. Посмотрела на Андрея и покачала головой: «Вы знаете, он же совсем ребенок, но тянется за взрослыми». Мы с парнями переглянулись: как-то не подумали, что 17-летний Андрей намного моложе нас самих…

А гуляли и веселились мы в те времена отчаянно. Помню, с нами учился Митя Дорлиак, племянник жены Святослава Рихтера. Так вот, пока дядя гастролировал, мы подчистую пропили его гардероб. Вещи были такие хорошие, что в комиссионке нас ждали с радостью. Приехал Святослав Теофилович с гастролей, сунулся в шкаф, а там ничего нет! Однако простил Мите эту шалость. И Мирон был активным членом нашей компашки, очень любил застолья, вечеринки. Однажды я, Андрей и наш приятель Александр отправились в гости к писателю Юлиану Семенову. У них с Менакерами дачи были по соседству, в Красной Пахре, вот Юлик и приятельствовал с Андреем, несмотря на почти десятилетнюю разницу в возрасте. Приходим, а Юлик лежит с давлением, стонет. Мы ему советуем: «Таблетка аспирина и стакан водки — давление как рукой снимет!» Он нас послушался, и мы провели веселый вечер за клюквенной водкой. Потом Юлиан говорит: «Сейчас я вам что-то прочту!» И достал какой-то рассказ про зэков, который прятал от цензуры. Завел чтение на несколько часов! Я сидел прямо перед ним, ребята — где-то сбоку, вне поля зрения Юлика, поэтому обращался он в основном ко мне. Поднимает глаза от исписанных страниц, а мне приходится изображать живейший интерес. Мирону хорошо — он голову на руки уронил и уснул. Просыпался, только когда звучало слово «выпить». Юлик кончил читать и спросил: «Ну как?» Мы с Сашкой отвечаем: «Хорошо, отлично!» А Мирон вдруг: «Мне понравилось все, кроме скрипача». Семенов удивился: «Но у меня нет никакого скрипача! Рассказ ведь про зэков!» Мирон не сдается: «Не валяй дурака! Скрипача у него нет! Он будет нам рассказывать!» Кончилось тем, что Юлик ушел в другую комнату и стал перечитывать свое произведение, пытаясь найти скрипача. От разоблачения Мирона спасло только то, что закончить поиск Семенову не удалось: ему стало плохо, пришлось вызывать «скорую». Помню, как он орал, грозя нам кулаком: «Сволочи! Это вы сами придумали, что давление падает от аспирина с водкой?!»

Иногда Андрей приглашал нас в родительскую квартиру в Рахмановском переулке — разумеется, в их отсутствие. И после вечеринок мы с ним часами драили каждый уголок. Коллекционные тарелки Марии Владимировны перетирали все до одной. И даже прыскали духами, чтоб не пахло водкой. У Марии Владимировны нюх был, как у собаки Баскервилей! К ее приезду все должно было быть в идеальном порядке, она ненавидела пыль и грязь. Мирон перенял от матери любовь к чистоте, которую сохранял до конца своих дней. Его чистоплотность иногда доходила до настоящего занудства. Как-то пришел я к нему уже в его собственную квартиру в Волковом переулке, сел в кресло, а Андрей как завопит: «Ой, подожди, подожди, встань!» Взял какую-то тряпочку и обтер это место, расправил складки на покрывале и только потом разрешил сесть.

Андрюшка любил одеваться. Когда мы учились в институте, в Москве только стали появляться джинсы, ботинки на толстой подошве, в моде был американизированный тип юноши: снизу все в обтяжку, а сверху — приталено. Потом вдруг пошли пиджаки с подложенными плечиками. Мода менялась, и Андрей всегда был в курсе новинок. Ему нравились атрибуты роскошной, западной жизни. Мог, заняв у меня рубль, поехать домой на такси...

Позже, когда я поехал с театром на свои первые заграничные гастроли в Польшу, Андрей сделал мне заказ: «Привези мне «битловочку» (одно из названий водолазки. — Прим. ред.), голубенькую, как у Табакова!» Я купил две: Мирону — голубую, себе — белую. И в тот же вечер надел ее на встречу с известным в то время продюсером, Бобом Гартнером. В нашей делегации все шикали: «Ты куда пришел? Это же какое-то нижнее белье!» И вдруг появляется Боб Гартнер в точно такой же белой «битловке», а поверх нее — золотая цепь! Так я прослыл модником. А Андрюшина голубая «битловка» вообще прославилась на всю страну — в ней он сыграл в «Бриллиантовой руке». Кстати, знаменитый нервный тик Геши Козодоева Мирон подсмотрел у меня: одно время я имел манеру эффектно откидывать голову назад.

После успеха в кино Андрюша стал предметом повального преклонения женщин. Выходит через служебный вход из театра — на него набрасываются поклонницы: «Андрей Александрович!» А он им так небрежно: «Домой, я сказал, домой!» И, разглядев в толпе знакомое лицо, прибавляет: «Лена, сегодня я занят!» Он любил красиво ухаживать: с цветами, со стихами. Но чтобы пустить в ход весь этот арсенал, ему было важно знать, есть ли хоть какие-то шансы. Андрей боялся отказов, поэтому иногда подсылал к понравившейся девушке меня — узнать, что она про него думает. Однажды говорит: «Слушай, я сильно влюбился! Ухаживаю за женщиной уже два месяца, но до сих пор не могу понять, что она ко мне чувствует. Ты съезди к ней, поговори!» Речь шла об ­одной известной актрисе, не буду называть ее имени. В общем, поехал я прощупывать почву и в результате у нас закрутился роман, который длился потом два года.

Конечно, я сразу пошел к Андрею и честно рассказал обо всем. По его побледневшему лицу было видно, как он расстроился. Но нашел в себе силы ответить: «Что ж, это дело мужское, ладно…» Не знаю, простил ли он меня в душе? Я до сих пор испытываю чувство вины за эту историю. Даже после смерти Андрея винился перед Марией Владимировной за этот поступок. Она все знала: матери Андрей доверял все свои тайны. Марии Владимировне не нравилось, что вокруг сына вьется много женщин, а так как обычно Андрея с девушками знакомил я, она первое время относилась ко мне с прохладцей. Нередко я знакомил с девушками и братьев Андрея, Леню и Кирилла. Однажды Мария Владимировна даже специально позвонила мне: «Миша, когда вы прекратите поставлять баб дому Менакеров?»

Многие считали Андрея человеком очень влюбчивым. Помню, Михаил Державин шутил: «Все, что ходит, ползает, летает, Мирон не пропускает!» Да, его окружало много женщин, но влюблялся он не во всех подряд. Все его девушки были чем-то похожи на Марию Владимировну, потому что женщин иного склада характера Миронов глубоко презирал. Как-то раз поехали мы с ним и двумя певицами на дачу ых, в Красную Пахру. Встаем наутро — кругом посуда немытая, остатки еды, бардак… Мирон говорит: «Девочки, посуду-то помойте!» А они ему: «Что мы сюда, поломойками приехали?» Как он рассвирепел! Орал: «Так идите в ж... отсюда, пешком на станцию! Я вас не повезу!» И вытолкал их из дома. Женщина, не поддерживающая кругом чистоту, не следящая за хозяйством, была для него не женщина! Единственное исключение Андрей сделал для актрисы Екатерины Градовой. Она была не склонна чем-то жертвовать, чтобы создать распорядок, к которому Андрей привык. Он любил, чтобы вечером его ждал ужин, а после спектакля можно было отдохнуть. При этом сам Андрей мог прийти в три часа ночи с компанией и попросить «быстренько что-то приготовить».

Все, что Мирон ни делал в жизни, он делал со страстью, а его желание довести все до совершенства могло иной раз свести с ума. Однажды от нечего делать мы гоняли пальцами по столу пуговицу — играли в «пуговичный» футбол. Он заявляет: «Я буду представлять команду «Гондурас», а ты?» Я отвечаю: «Берег Слоновой Кости». И тут Андрей предлагает: «Нам нужно выучить их гимны!» Он где-то раздобыл эти гимны на английском языке — сам выучил и меня заставил. И мы даже делали точные копии флагов этих стран!

Мирон завидовал людям, умевшим петь, и поставил себе цель — научиться самому. Часами драл глотку так, что соседи приходили жаловаться. Но ведь научился же! Андрей должен был освоить все, любое умение, любой навык. С нами на курсе учился Юра Волынцев, который играл Пана Спортсмена в «Кабачке 13 стульев», крепкий парень, кличка у него была Боба. И мы с Андреем поспорили, сможет ли Боба съесть зараз ведро макарон и выпить бутылку водки. Я утверждал, что сможет, Мирон не верил. Пошли к самому Юрке, он ютился где-то в старых арбатских дворах, в подвальном помещении. Грязь страшная: крысы бегают, плесень на потолке. Андрей в этом жилище чуть сознание не потерял, все шептал мне на ухо: «Какой ужас! Какой ужас!» За столом с Юрой сидел Коля Волков и что-то сосредоточенно высчитывал — умножал в уме, записывал на бумажку, прямо академик Ландау! Потом сказал: «Так, посчитал! Мы пропили две «Волги»!» Оказывается, он считал, сколько денег у них ушло на выпивку за время учебы в училище. Выслушав наше предложение, Боба ничуть не удивился. Сказал деловито: «Давайте свое ведро макарон и водку». Отправились втроем к Андрею и попросили домработницу Катю (эта добрая женщина была Мирону как нянька, да и нам всякий раз радушно предлагала пообедать) приготовить «материал» для «эксперимента». Катя поставила на плиту большое эмалированное ведро с ручкой, вскипятила воды, засыпала туда килограммов пять макарон и с полкило масла. А сверху — тертого зеленого сыра. Так Боба не просто все съел, он еще и ложкой по дну поскреб. После чего хлопнул последние двести грамм водки. Повисла пауза. И тут Андрей как ударит кулаком по столу: «Вот блин, я так не могу!..»

Разумеется, с таким характером Мирон и к учебе относился фанатично, хотя, как сын обеспеченных родителей, стипендию не получал. Посещал все занятия, учил все предметы. И все равно перед экзаменами волновался больше всех. Получить четверку ему представлялось катастрофой! Однажды у него дома мы вместе готовились к сдаче истории русского театра. Я пишу шпаргалки и прислушиваюсь — не стучит ли Катька ложками, обед не подает? А Мирон зубрит, не отрываясь, и периодически обращается ко мне: «Ну провалишься ты, Ворон, со своими шпорами! Ну провалишься!» В результате я сдал на «пять», а он вдруг взял да и получил «четыре». Но в тот же день в полночь у меня дома раздался звонок: «Ворон, привет! А я олько что от Тарасевич! Пересдал на «пять»!» Положив трубку, я с удивлением спросил у мамы: «Ну зачем ему это, ведь он все равно стипендию не получает?» А она покачала головой: «Миша, можно я тебе скажу правду? Он будет артистом, а ты — нет!»

А ведь после окончания училища моя творческая судьба на первый взгляд складывалась даже удачнее, чем у Андрея. Меня легко приняли в Театр имени Вахтангова по протекции моей тетки, близко знакомой с Рубеном Симоновым. А Андрея не взяли. Это поразило его до глубины души. Я не мечтал об этом и в театр пришел, поплевывая. Зато он стремился — и вдруг решительный отказ! Мария Владимировна была возмущена. Даже позвонила Рубену Николаевичу и прямо спросила: «Почему вы не приняли сына в театр?» Он объяснил: «У меня уже есть Лановой, Шалевич, Яковлев, Ульянов. Все довольно молоды и все хотят играть. Куда мне еще и Миронов? Пусть идет туда, где в этом есть необходимость».

Надо сказать, что в Театре сатиры, куда поступил Андрей, ему было лучше, чем могло быть в Вахтанговском. В «Сатире» все решала супруга Плучека, которой Андрей очень понравился, поэтому он играл все роли, какие желал. Чувствовал себя свободно, мог сниматься в кино и ездить между спектаклями на коммерческие гастроли вдвоем с Папановым. Но иногда я чувствовал: Андрей так и не смирился с тем, что в Театр Вахтангова его не взяли…

А после «Берегись автомобиля» и  «Бриллиантовой руки» на Мирона обрушилась огромная слава, и жизнь у нас стала совсем уж разная. Я бы не сказал, что известность его изменила — со старыми друзьями Андрей оставался прежним. И, как в старые времена, звал нас к себе на вечеринки с песнями и танцами. Но случалось такое не часто…

Помню одну из последних наших с ним встреч. Иду я по двору, вдруг меня под зад легонько толкает бампер машины. Поворачиваюсь — Андрей на сером «БМВ». Одарил своей неповторимой застенчивой улыбкой. «Ну садись, Ворон». — «Ух ты, Мирон, где такую машину купил?» — «Да вот, получил разрешение и приобрел через одно посольство. Хочется успеть и на хорошей машине поездить...» Хочется успеть… Я тогда не понимал — зачем он столько работает, не щадит себя, торопится жить, как будто каждый день — последний. Но он как будто чувствовал, что скоро уйдет…»