Посёлок Станционный

Сейчас, с вершины своего возраста, учёба в начальной школе кажется мгновением. Она запомнилась отдельными эпизодами, иногда, казалось бы, второстепенными, а на самом деле – поворотными в каких-то этапах жизненного пути. Память человека так устроена, что отсекает вскоре после происшествия события напрочь второстепенное и несущественное, чтобы освободить место для более важного и насущного, что-то откладывая в подсознание для дальнейшего формирования интуиции.

Война и для детей стала яростным раздражителем эмоций, формирующегося самосознания, ускорителем созревания духа и личности. И такой раздражитель не мог не побудить на творчество. Помню, достав где-то акварельные краски, я стал рисовать, много и разнообразно. Это были и картины природы, и какие-то сценки для иллюстрации книжек. Даже портреты пытался писать. В то время в моде были личные песенники. В толстую тетрадь записывались, передавая из рук в руки источники, песни, стишки. Это были, как правило, залихватские песни времён Стеньки Разина, длинные песни вроде «Хазбулат удалой», жалостливые и воровские романсы. Каждую запись разрисовывали не только цветочками и сердечками, но целыми жанровыми сценками кто во что горазд, в зависимости от способности «художника» к фантазии.

Уже в те поры пытался сочинять и сам стишки. Учась в четвёртом классе, отправил несколько стихов, воспевающих непримиримый дух русского народа в войне, в «Пионерскую правду». Пришёл ответ на нескольких страницах с подробнейшим литературным разбором моих «художеств» и применённых в стихах литературных приёмах, о которых я пока слухом не слышал. Тот разбор я до конца так и не дочитал, потому что было всё непонятно, заумно и недоступно. В следующий раз к перу потянуло лет через семь, когда, влюбившись, инстинктивно, рука сама не начала водить перо по бумаге, еле успевая за мыслью и сердцем.

Окончив начальную школу, десятка полтора Голощёкинских ребят поступила в Станционную семилетку. Это означало ходить каждый день, и в зной, и в мороз, пешком семь километров туда и столько же обратно. Никакой оказии или специального транспорта не было, не то, чтобы для нас, школьников – его не было в природе. В первый год мы ходили ещё в сопровождении старших своих товарищей, окончивших начальную школу накануне. Со временем образовалась своя пацанская автономия, со своими правилами и порядками взаимоотношения и иерархии.

Особенно трудно давались эти переходы зимой. Выходили рано, задолго до рассвета. По сторонам иногда выли голодные волки. Частые бураны заносили гужевую дорогу, которая еле угадывалась, немудрено было заблудиться. И хотя вокруг была ровная голая степь, ориентиров особенных впереди и сзади не было, поселения не освещались электричеством, люди зимой просыпались, лишь когда солнышко поднималось над горизонтом. Изобретательные ребята пробовали сооружать нечто похожее на факелы. Ветошь держали в мазуте, потом её укладывали в консервные банки, прибитые к палкам. Когда мы несколько раз пришли с такими факелами в школу, нас стали сторониться из-за устойчивых и резких запахов, которыми насыщалась одежда. Пришлось оставить затею с таким освещением.

В сильную пургу, были случаи, нас из школы домой не отпускали, распределяя для ночёвки между учителями и местными жителями.

Школа в Станционном располагалась в двух домиках. Перед школой обширная поляна, поросшая спорышем. На переменках летом на этом травяном ковре можно было и полежать, и побегать. На заднем дворе основного здания школы стоял домик, в котором жила семья Бонет. Эмма Бонет была моей одноклассницей, всегда аккуратная и необыкновенно вежливая, трудолюбивая пышечка.

Директор школы Анна Степановна Чепига преподавала русский язык. Благодаря её стараниям все без исключения выпускники Станционной школы тех лет имели превосходный ровный каллиграфический почерк. Она настойчиво, постоянно, скрупулёзно правила наши начертания букв, заставляла много раз и на доске в классе и в тетрадях писать отдельные буквы, написанные нами против правил каллиграфии.

                               *

1949 год. Внизу: Толя Мандров, Кударрь (?) Средний ряд слева направо: Зоя Георгиевна Меженина (классный руководитель), Дьяченко, Лёня Карпенко, Володя Ковальчук, Эля Гаус, Дудник (учительница). Верхний ряд слева направо: Эмма Бонет, Вася Глотко, Толя Тарануха, Володя Юрковец, Дьяченко.

Урок русского языка. Тишину прерывает лишь сопение ребят и скрип перьев, ученики выполняют самостоятельную работу. Анна Степановна, углубившись в свои дела, делает записи в классный журнал. Вдруг отчётливо на фоне тишины и покоя тягучий, продолжительный звук с переходом на высокие нотки:

Пууу-у-у-у-у-к!

Ребята сообразили сразу происхождение и природу этого длинного пука, по классу зашелестел смешок.

- В чём дело? Почему шум? – спрашивает Анна Степановна, не поняв причину смеха.

Смех распространяется. Ребята начинают оборачиваться к источнику пука – к Толе Таранухе.

Поняв, что зачинщик и есть Толя, Анна Степановна строго:

- Толя, что случилось? Что за баловство?

- Анна Степановна …, это я …тут … летел комар, …а я сказал «Мууууу-у-у-уха!

Всеобщий хохот. За изобретательность Толи, за его находчивость.

Толя маленький увалень, сын бухгалтера, у него интеллигентная семья. Его папа и сам Толя представлялся мне всегда типичным героям Гоголевских «Вечеров на хуторе близь Диканьки». Толя - начитанный всезнайка, собиратель художественной литературы. Я выменял у него свою (с разрисованной мной обложкой) книгу «Сестру Керри» на несколько научно-популярных журналов. По дороге в школу и обратно Толя один из основных рассказчиков из прочитанного им и, конечно, он превосходно импровизировал, то есть, сочинял по ходу рассказа, не отвлекаясь от темы.

Множество стихов, которыми он перемежал свои рассказы, были всегда впопад, интересными и остроумными. Мы, пятиклассники, к поэзии в таком количестве и разнообразии ещё как следует и не прикасались.

После окончания Станционной семилетки Толя продолжил учёбу, по слухам, в средней школе в городе Троицке, пути наши разошлись. Позже я пытался найти Толю Тарануху через друзей и знакомых, но он как в воду канул, оставив у меня яркий след в душе. По всей видимости его родители, потомственные украинцы, после упадка посёлка Голощёкино, уехали на свою малую родину.

                               *

Учителем естествознания и моим классным руководителем была Зоя Георгиевна Меженина, любимая моя учительница, несравненной деликатности и обаяния, доступная для общения с нею детей, никогда и ни по какому поводу не повысившая голоса, не показавшая ни разу превосходства по старшинству и по должности. Она не приказывала, не требовала – она просила у детей совета, как «нам с тобой» поступить в той или иной ситуации или по поводу.

Идёт урок. Отвечает Верочка Дьяченко, редкостной скромности и трудолюбия, наша одноклассница. Она почти не ошибается в ответах: отличница. Я, как всегда, укоренившаяся привычка, внимательно слушая ответ Веры, смотрю в окно. Зоя Георгиевна не вмешивается, она, убаюканная непрерывностью речи, уверенным тоном ученицы, о чём-то задумалась. Вдруг я, услышав в ответе ошибку, резко поворачиваю голов в сторону учительницы.

- Миша, скажи, где Вера ошиблась?

Я спокойно опровергаю ошибочный аргумент Веры

- А ты, Вера, как отвечала?

Выслушав Веру, Зоя Георгиевна поправила её.

- Миша прав. Я и не заметила ошибку.

Урок продолжается.

- Вася, не отвлекайся, - обращается Зоя Георгиевна к Васе Глотко, лидеру класса, раздающего подзатыльники слабым за непослушание и непочтение.

- Я? Я – ничё! Бычков вон всё время в окно глазеет.

- Миша смотрит в окно, но он слушает. И замечает все ошибки.

                               *

Классные комнаты отапливались соломой, остающейся после сбора урожая зерновых. Соломой заполняли класс по самые подоконники: топить печи надо было долго, потому что тепла солома давала мало. Мы, Голощёкинцы, приходили в школу затемно и забавлялись в играх в этой соломе. К началу занятий в классах было уже тепло и чисто.

Зимы в северном Казахстане снежные и суровые. Весной зимняя дорога, ведущая из Голощёкино в Станционное напрямую, через обширный лозняк, размокала, мы проваливались в снег по пояс. Приходилось менять маршрут: идти полпути по железнодорожному пути до переезда на Саксаевку и полпути по хорошей дороге до Станционного, удлиняя дорогу на целый километр. Ручьи, поезда по железной дороге, замедляли наше движение. Частые остановки на созерцание изменяющейся по весне природы, пьянящий тёплый воздух – и всё: опоздание на занятия.

- А, может, не пойдём сегодня?

- Скажем, намокли, сушились?

- Всё равно уже не успеваем …

И вся ватага школьников, расположившись на поляне, уплетает взятый из дома перекус.

Но ватага-то большая: больше половины класса. Занятия сорваны. На следующий день общее собрание школы. Проработка по всей «строгости». Кто зачинщик? Выступили все учителя. Позор! «В то время, как …» Были слёзы. Были раскаяния. Были обещания. «Впредь – ни-ни».

                               *

Начиная с пятого класса, появился новый предмет – немецкий язык. Ворчали и дети, и родители: воюем с немцами и язык их учим!? В общем начали «AnnaundMartabaden». Учительницей немецкого языка была в сороковые годы, назовём её, Матильда Генриховна. Она прихрамывала на одну ногу и потому иногда злоязычные пацаны называли её «Рубь-пять». Очень трудолюбивая и настойчивая в продвижении знаний языка, женщина. Чувствуя, что её не то, что не долюбливают, но - не уважают сравнительно с другими предметниками, Матильда Генриховна «закручивала гайки» до упора. Особенно донимал её ученик нашего класса Кударь (не помню имени). По несколько раз за урок Матильда обрывала словесные излияния Кударя, резко к нему поворачиваясь всем телом и стремительно, высоко поднимая больную ногу, к нему приближаясь:

- Кутур, устань! – Что означало: «Кударь, встань!»

Предмет свой и методу его преподавания Матильда Генриховна знала превосходно и умело её применяла, язык учили усердно даже бузотёры. Любовь к языку у меня зародилась именно от Матильды Генриховны. Жаль, что сама система языкового обучения в школе в те поры была несовершенна, она не позволяла при любой активности преподавателей и учеников овладеть разговорными навыками. После, уже в военном училище, в Военно-Воздушной академии, позже – самостоятельно, я несколько раз вознамеривался овладеть немецким языком. И шло вначале каждого такого порыва успешно. Но … «Хотели, как надо, а получилось, как всегда».