Нация на грани нервного срыва

Немного найдется на свете мифов бредовей «врожденного коллективизма» русского народа

Самые важные темы трудно обсуждать без лишних эмоций. То сам сорвешься на злой, несправедливый вздор. То собеседник вдруг бросится с пеной у рта отстаивать безумные взгляды, которых отродясь не имел. Нелегко держать рассудок в рабочем состоянии, когда больно, обидно, стыдно, беспомощно — обеим сторонам.

Однако никуда от этих тем не деться.

— Ну, и как в России после жизни в Европах? — вечно спрашивают на все лады российские знакомые, таксисты, врачи скорой помощи и случайные попутчики.

И каждый раз я стою перед выбором. Ведь можно подыграть — сначала помяться, потом сослаться на что-нибудь хрестоматийное вроде дорог, больниц или дискомфорта, почти физического, когда весь мусор приходится кидать в одно ведро. В ответ покивают, протянут «да уж» и расскажут, как сами недавно ездили в -ию, а там на дорогах не только асфальт, но и знаки с колючими, носатыми силуэтами в районах компактного проживания ежиков. Будут ли у нас когда так заботиться о ежиках? (Место для смешка.)

А можно сделать серьезную мину и сказать правду:

— В России эмоционально тяжело. Каждый раз. Первые несколько дней. Потом, к сожалению, привыкаешь. Почти.

Угнетают не материальные следы равнодушия и некомпетентности. К этому адаптируешься за полчаса. Тем более что за пределами Скандинавии хватает дырявых дорог и облезлых фасадов. Раздельный сбор мусора во многих странах ЕС ограничивается благими намерениями. На ежиков большинству евробюрократов от транспорта глубоко плевать. И вряд ли нужно в энный раз озвучивать терапевтическую истину, за которую цепляется «наш» турист, подавленный европейским благополучием: бывает и хуже. Намного хуже. Миллиарды землян могут только мечтать даже об инфраструктуре и здравоохранении а-ля рюс.

Чего ж тогда тяжело?

Дадим слово Виктору Ерофееву.

— Ненависть и агрессия в нашем обществе чувствуется невероятная, — сказал писатель журналу «Власть». — Куда бы я ни приезжал, в какой бы стране я ни был, такой злобы и ненависти друг к другу, как в России, нет нигде.

Примерно так, без нюансов и пояснений, порой хочется сказануть и мне. В сердцах. Но что позволено именитому писателю романов, того не простят смиренному сочинителю колонок.

И правильно сделают. Во-первых, я не был «везде». Во-вторых, не обладаю точным прибором для замера агрессивного, хамского недоверия, отравляющего транспорт, больницы, отделения связи, госучреждения и прочие места скопления российских граждан.

Ну, и в-третьих. Россия не бином Ньютона. Россия, как и всякая страна, — это много людей, из которых исторический случай вылепил рыхлое политическое целое. Поведение этих людей зависит не от мифических материй вроде «народного духа», записанного прямо в гены протославянской тайнописью. Наследственность у разных групп homo sapiens похожа до зевоты. Два стада шимпанзе, живущие в одном лесу, обнаруживают больше генетического разнообразия, чем все человечество.

Пресловутый «менталитет» растет из другого места.

Отмотаем 132 года назад. Почитаем дневник Марии Башкирцевой. Ей тоже приходилось возвращаться в Россию из-за бугра, причем бугра западного:

«Меня восхищает приветливость всех чиновников, даже носильщиков, как только въедешь в Россию; на границе служащие разговаривают как со знакомыми».

А? Каково? Даже со скидкой на то, что Башкирцева была миловидной барышней, разница впечатляет.

О нет, не будем забывать: в России образца 1881 года мерзостей было выше крыши, даже если закрыть глаза на чудовищное социальное расслоение, закрепленное законодательно. Только-только отменили крепостное право и телесные наказания в гимназиях, но продолжали нещадно пороть заключенных (включая женщин), солдат, матросов, крестьян (по приговору волостного суда) и, разумеется, собственных детей. Регулярное избиение жены считалось в народе неотъемлемым элементом семейного счастья.

Тем не менее между понятиями «приветливый» и «российский» явного логического противоречия еще не было. Читаю записки авторов того времени, мотавшихся по заграницам, и без труда нахожу все стандартные жалобы на российские реалии — кроме одной: никто не сетует на повальную собачью грубость русских подданных в общении с посторонними.

Что ж такое стряслось за последние 132 года?

Откроем учебник истории, пока его снова не переписали насмерть во имя величия России.

За отчетный период в пространстве между Кенигсбергом и Владивостоком одни только разборки с сопредельными стадами человека разумного вылились в тридцать миллионов трупов. Однако с соседями воевали везде, и прежде всего в ежиколюбивой Европе, и убитых тоже считали миллионами.

Наш «национальный характер» испоганила война внутренняя. Она не ограничивается «той единственной Гражданской» (1917–1922, до десяти миллионов трупов плюс эмиграция сотен тысяч наиболее образованных граждан). Началась она раньше, году в 1905-м, и тянулась дольше — добрых полвека, то затихая, то распаляясь до кровожадного всенародного психоза.

Недавно мне попалась книжка под названием «Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в ХХ веке» — сборник устных воспоминаний дедушек и бабушек, родившихся в начале прошлого столетия. Штудировать ее стоит от корки до корки, регулярно утирая слезы ужаса. Вот, например:

«Жили мы средне: имели лошадь, двух коров, кур и другую живность. Когда началось раскулачивание, односельчане все говорили, что нас надо раскулачивать. Это потому, что дом у нас очень красивый был, с верандой. Ну, отец мой сломал веранду, так все и кончилось. Все разговоры. Мне в то время было лет тринадцать-четырнадцать, очень жаль было веранду, плакал».

Поломанная веранда — это, конечно, не продразверстка и не десять лет за гнилую картофелину, подобранную на колхозном поле. Поражает не остротой человеческого страдания, а наглядностью. Людям спустили задание найти врага — люди нашли врага. Односельчанина. Соседа. Чем провинился? Да веранда больно красивая. Ты или ломай, или ограбим всей деревней. Пошлем строить новую жизнь в ледяной степи.

Воистину, немного найдется на свете мифов бредовей «врожденного коллективизма» русского народа. Коллективизм предполагает некое доверие к людям за пределами узкого круга родных и близких. И советская, и постсоветская история последовательно давила такое доверие в зародыше. Приветливость, уцелевшую в кошмаре Гражданской войны, репрессий и коллективизации, добивал развитой социализм с человеческой харей сантехника Афони и продавщицы Нинки, которым ничего никогда не было — сколько ни бухай на работе, как ни разбавляй водой и без того разбавленную сметану. Потом подтянулся олигархический капитализм. Мавроди с его пирамидой. Война на Кавказе. Бесстыжее мафиозное государство нулевых и десятых.

В итоге мы имеем то, что имеем: общество, где всякую приветливость и солидарность оставляют дома. Лица только у друзей и родственников; у прочих наглые рожи с подозрительными намерениями. Тебя много, я один. Мои проблемы проблемистей ваших.

Водитель маршрутки рявкает на пассажирку с ребенком. Работница почты орет благим матом на старушку, не сумевшую правильно заполнить квитанцию. Сотрудница информационной службы ФНС отшивает налогоплательщицу: «Разбирайтесь сами». Дежурный врач реагирует на вопрос о состоянии пациента воплем «Госпа-ади, как достал!» Страховая компания взрывается благородным гневом прямо в телефонную трубку: «А кто вам вообще сказал, что мы оказываем такие услуги?..»

— Ну, их тоже можно понять… — не выдерживает на этом месте собеседник.  

Ему уже больно, обидно и стыдно. Нет, накануне он и сам рвал и метал, вернувшись из паспортного стола, но теперь бросается оправдывать грубость и подводить идеологическую базу под хамство. Вдруг выясняется, что я слишком впечатлительный и все неправильно понимаю, а если правильно, то жертва хамства нарвалась сама, а если не нарвалась, то тяготы жизни в России заведомо извиняют любое поведение.

Воля ваша. Вы спросили, что больше всего плющит после жизни в Европах, — я ответил. Мне тоже больно, обидно и стыдно. Я не стою в белоснежной манишке, рассуждая о том, как русские всех ненавидят. Я все понимаю. Есть история, есть социальная инерция. Мы выросли там, где выросли.

Но только не думайте, что история оправдает лично вас. Если еще хоть раз нахамите постороннему человеку, не сделавшему вам ничего плохого, смело вытаскивайте из кармана телефон, фотографируйте свой страдающий лик и вешайте в сети с гордой надписью поперек груди:

ТЯГОТА ЖИЗНИ В РОССИИ

ИЗВИНЯЮ ЛЮБОЕ ПОВЕДЕНИЕ