Сильные ребята-математики ориентированы на отъезд из страны

Мы встретились с 34-летним профессором математики Александром Буфетовым в Дубне, где проходила 13-я Летняя школа «Современная математика». Та самая, в которой преподавателями являются звездные математики России, Европы и Америки, а среди детей – те, кто в будущем ими и становится. Разговор наш происходил в электричке Дубна-Москва (преподаватель летней школы Александр Буфетов ехал в столицу, чтобы прочитать лекцию на Международной математической конференции, посвященной 100-летию со дня рождения И. М. Гельфанда в Институте проблем передачи информации). Начали разговор с Дубны, а потом перешли к судьбам российской математики, реформе РАН и  ЕГЭ.

Зачем нужны летние школы, подобные той, которая проходит в Дубне?

Здесь очень сильные ребята. На фоне того, что и образовательный, и культурный уровень  школьников и студентов резко упал, большое счастье, что школа в Дубне сохраняет свой академический характер. Это совершенно удивительное пространство, не имеющее аналогов в мире. Каждый раз мне удается встретить здесь 10-15 по-настоящему одаренных ребят. С моим нынешним дипломником в Высшей школе экономики Костей Толмачевым я познакомился именно в Дубне. Сейчас он едет в аспирантуру в MIT (знаменитый Массачусетский технологический институт – Н.И-Г).

Какая судьба ждет молодого математика в ситуации, когда наука в России находится в положении бедной родственницы?

Судьбу предсказать невозможно. Но можно с уверенностью утверждать: эти ребята ориентированы на отъезд из страны. Буквально сегодня за завтраком в Дубне, я беседовал со школьниками, которые случайно оказались за соседним столом. На мой вопрос, какие у них планы, они сказали: мы не хотим жить в России…

Они не объясняли причину?

Конечно, объясняли. Они сказали:  мы хотим жить в свободной стране. Студенческая молодежь всегда и везде настроена "левее", чем общество. Так вот, в последние два-три года, я совершенно явно вижу: они ориентированы на отъезд. Так было в 90-х (когда мне было 14 лет, я твердо знал, что буду учиться в аспирантуре в Америке); ситуация чуть улучшилась в первое десятилетие ХХI века. Но сейчас в этом смысле повторяется то, что было в последнем десятилетии века ХХ-го. Школьники, с которыми я разговаривал, будут поступать в вузы России, но в магистратуру они собираются за границу. Точно так же думают и студенты.

Математику важно, в какой стране он работает?

Конечно, важно. Неправильно думать, что математика, как и музыка, не знает национальных границ. Музыка всегда глубоко национальна (мы же говорим о немецкой, итальянской или французской музыке), точно так же и математические традиции во Франции, России, Америке сильно отличаются друг от друга.

Когда-то и в Германии была сильная математическая школа?

В Германии математической традиции был нанесен значительный удар Рейхом, и можно сказать, что она от него до сих пор не оправилась. Если до Рейха в Европе было две главных математических страны – Франция и Германия, то сейчас их сравнивать никак нельзя. И я боюсь того же самого для нас. Удара гораздо более слабого, чем тот, который был нанесен Рейхом, будет достаточно, чтобы он оказался необратимым. Если из 90-х годов мы как-то выпутались, то второго потрясения уже не выдержим.

Так вот, математические традиции в разных странах – разные. И русская математика имеет свои, особенные.

Расскажите, в чем разница?

Я работал в Америке, а сейчас работаю во Франции и в России и могу сравнивать. В Америке у меня был семинар в университете Райса (Rice University), который шел с четырех до пяти часов. Так вот, ровно в пять часов мои коллеги срывались с места и уходили. Потому что:  надо забирать ребенка из детского сада, надо ехать домой, чтобы в пробке не стоять… Можно сказать, что в США занятия математикой устроены как некоторый бизнес. В то время как в России (я говорю про Московскую математическую школу, в которой вырос я) математика – это образ жизни. Мы образуем сообщество, связанное общими интересами и, до известной степени сходным мировоззрением, которое уходит далеко за пределы математики. В качестве примера можно привести поэтические и музыкальные вечера, которые были бы абсолютно невозможны ни в Америке, ни даже во Франции, и которые проводят наши математики. А еще то, что у нас много «математических» семейных пар.

Французская модель – где-то посередине между американской и российской. И потому, во Франции я себя чувствую гораздо уютнее, чем в Америке, несмотря на то, что внешние условия работы – деньги, библиотеки и прочее, в Америке несопоставимо выгоднее, чем во Франции (и, тем более – в России).

Важный аспект различия (и я боюсь, что актуальный) состоит в том, что в Америке математических факультетов значительно меньше. В Институте высших исследований в Принстоне работает всего  восемь математиков. В Принстонском университете 25 постоянных профессоров математики и около 15 выпускников-математиков в год. В нашей Стекловке  их – 120. Такого факультета, как мехмат МГУ, выпускающего 400 математиков в год,  в Америке нет вообще. Французские университеты  – тоже  большие.

Американская математическая школа была сильно подпитана эмигрантами из Европы. Это началось еще после Первой Мировой войны (Европа была бедной, Америка – богатой). И позже, на пороге Второй Мировой, в Америку приехали замечательные ученые. Там сложилась совершенно другая система организации науки, чем в России, и быстрый ее перенос на нашу почву невозможен и, я думаю, не нужен. И, напротив, русская и близкая к ней французская модель – очень хорошо существуют, и я не понимаю, зачем их менять. 

Под моделью вы имеет в виду организацию типа РАН?

Конечно. Во Франции есть Национальный центр научных исследований (CNRS), объединяющий многие научные институты. Французская система организации науки была в сущности скопирована с Советской академии наук (как признают сами администраторы CNRF). Институты финансируются государством. Зарплаты не высокие, но ученые могут свободно заниматься исследованиями. Президент Саркози тоже предпринимал атаку на эту систему, но тогда  ученые вышли на улицы, и решение не было принято. Я очень надеюсь на то, что и в России закон о реформе РАН не пройдет (хотя не слишком в это верю). И мы в очередной раз увидим, что Россия это не Франция.

Как вы относитесь к тому, что происходит с Российской академией наук?

А как вы думаете? Наш коллектив молодых ученых Математического института имени Стеклова представил несколько писем, в которых выражено крайне негативное отношение к так называемой реформе (а на самом деле - фактической ликвидации) Академии наук. 

Александр Буфетов (в центре) на собрании молодых ученых МИАН, 1 июля 2013 г.

Вы боитесь закрытия Института Стеклова?

Ведь уничтожение Академии  может иметь разные формы. Например, значительное сокращение ставок, что означает: в Институт Стеклова гораздо труднее будет взять молодых математиков.

До внесения законопроекта о РАН, молодой математик высокого уровня все-таки мог найти работу в Москве: в нашем институте (сегодня в Стекловке 33 молодых сотрудника при штате в 120 ученых), в Институте проблем передачи информации, в  Высшей школе экономики, в Физтехе, на Мехмате МГУ. Сейчас это станет гораздо сложнее. Я опасаюсь самого худшего.

Разрушение наших научно-исследовательских институтов крайне опасная вещь. Эти институты, как и во Франции – тесно взаимодействуют с университетами. Например, базовая кафедра Института Стеклова (на которой я работаю) является кафедрой Математического факультета Высшей школы экономики. При Стекловке есть научно-образовательный центр, в котором я, с 2009-го года, читаю курсы. И наша аспирантура тоже постоянно расширяется. И институт Стеклова, и Институт проблем передачи информации активно взаимодействуют с вузами. Система академических институтов, сотрудничающих с университетами, но независимая от них, может быть разрушена. Удар будет тяжелым и непоправимым.

Многие говорят: молодым ученым ничего не будет, им только зарплату поднимут. Даже если так случится, все равно резко сократится число ставок, и у тех ребят, которых я сегодня учу в Дубне, не будет научного будущего в России. И они это уже поняли. Они собирают чемоданы.

У нас все новые модели привносят искусственно: и в школьное образовании, и в вузовское. Решили: раз в Америке наука существует в университетах (и никакой Академии наук нет), то и у нас так должно быть. 

Да, только тут невозможно никакого сближения, потому что американские университеты – очень богатые. Американцы платят за свое обучение (бедные меньше, богатые – больше). Есть такая шутка, что плата отдельного студента исчисляется по формуле: если назначить на доллар больше, то семья потерпит финансовый крах. Карманы семьи среднего класса полностью выворачиваются университетом.

А у нас, при мизерных зарплатах населения (несопоставимых с американскими) по сути тоже вводят платное высшее образование (о его качестве лучше умолчим). Но не хочется молчать о том, что и во Франции, и в Скандинавских странах высшее образование бесплатное. Но в Америке хотя бы за эти деньги они получают первоклассное образование…

Далеко не всегда это так. Важное отличие американского образования в том, что там работает система Liberal Arts Education, при которой студент слушает только те лекции, которые ему хочется (он же платит, а потому – заказывает музыку). Достоинства и недостатки такой системы ясны. Например, если студент Принстона хочет прослушать курс по Канту (что я в свое время и сделал), то ему это легко осуществить: надо только найти соответствующую аудиторию. И этот курс будет ему зачтен: Кантом он сможет заниматься на тех же основаниях, что и математикой. Это достоинство. А недостаток – в том, что только очень сознательный студент выберет для себя весь необходимый массив математических курсов. Но, если таких сознательных студентов окажется мало, то полный набор курсов не смогут предложить даже тем, кто их решил прослушать. Отсюда - трудности с выстраиванием сбалансированной программы. Мои американские коллеги жаловались: приходит студент на занятия по гидродинамике, но не  владеет основами математического анализа. Подобные ситуации там – сплошь и рядом.

По многим причинам разговоры о переносе на российскую почву американских образовательных моделей носят чисто демагогический характер.

По той же схеме у нас ввели ЕГЭ. Нас убеждают, что весь мир (а особенно Америка) перешел на аналог нашего ЕГЭ, и нам негоже отставать.

Это неправда. В Америке нет ничего, хоть отдаленно напоминающего ЕГЭ.  Нечто подобное есть во Франции, но различия и тут очень существенные.  

А вообще, что вы думаете о ЕГЭ?

Я давно не работаю со школьниками. Но могу сказать: безусловно, уровень студентов (а значит, и школьников) падает. Причем, как по математике, так и по русскому языку. В целом падает культурный уровень, но мне трудно судить, насколько это связано с ЕГЭ. Многие знакомые, которые работают в школе или в Институте повышения квалификации работников образования, с учителями, очень негативно оценивают те процессы, которые происходят в школе. Сегодня учитель вынужденно становится бюрократом. Главное, что от него требуется – это правильно заполнить бумаги.  А то, что происходит на уроке, имеет второстепенное значение. И еще для учителя важно, чтобы его подопечные демонстрировали хорошие показатели на ЕГЭ: от этого зависит не только его зарплата, но и само существование школы. Поэтому трудно удивляться тому, что все – снизу доверху - заинтересованы в высоких баллах по ЕГЭ. При этом знания школьника никого не интересуют. По случайным разговорам со знакомыми понятно: очень многие думают, как бы пограмотней купить этот самый ЕГЭ.

Несмотря на то, что во Франции есть некий аналог нашего ЕГЭ, я знаю, что поступление в элитные вузы Франции никак не связано с французским национальным экзаменом.

Совершенно верно. Французская система образования двухуровневая. Есть элитные Grandes Ecoles  (Ecole Normale, Ecole Polytechnique,  и т.д.), и есть университеты, куда может попасть любой, кто более или менее удовлетворительно сдал этот национальный экзамен (в том числе – в Сорбонну, которая в России ошибочно считается эталоном французского образования. – Н.И-Г). Такая система очень активно критикуется во Франции. Доступность университетского образования приводит к тому, что уровень студентов крайне низкий. Лекции, когда из аудитории в 300 человек, человек 15 слушают, а остальные болтают, красят ногти и т.д., теряют всякий смысл. Но совершенно отдельный мир – элитное французское образование. В Grandes Ecoles  нужно сдавать свой, отдельный экзамен, и это очень важный принцип.

Александр Буфетов в Летней математической школе в Дубне. Июль 2012 г.

Вы ощущаете себя русским или французским математиком?

Конечно, русским. Я работаю и в Москве, и во Франции. Таких математиков немало. Хотя московская математическая школа ведет свое начало от немецкой, на сегодняшний день отношения с французской математикой наиболее тесные. В Независимом университете есть даже научная лаборатория CNRS. Динамичная, организующая массу конференций. Там есть молодые московские математики, и до появления законопроекта о РАН, это был источник воздуха для них.

Независимый Московский Университет – это уникальное учебное заведение. Маленький, бесплатный частный вуз, у которого в 2005-м году отняли лицензию. Это сердце московской математической жизни, лучшее образовательное учреждение для математиков в Москве и в стране.  Кажется, сейчас этот университет считается учреждением дополнительного образования. Но это не имеет никакого значения.  На Западе вообще не очень важно, есть лицензия у вуза или нет, и диплом Независимого университета признают ведущие математические организации мира, такие, например, как Принстон и Гарвард…

На первое занятие приходит 200 студентов,  потом многие отсеиваются, и к концу первого семестра их остается 50. А выпускников всегда не больше пяти человек. Учиться там очень трудно. Недавно Независимый университет отметил свое 20-летие. Это чудо нашей математической жизни. И, так как наш университет уже нищ, то, как и у человека без рубашки, отнять у него нечего. 

Биографическая справка: 

Александр Буфетов закончил знаменитый физико-математический лицей «Вторая школа». Потом последовали Независимый университет и мехмат МГУ  - аспирантура в Принстонском университете (защитился в 2005-м ) - постдокторантура в университете Чикаго – должность ассистент-профессора в университете Райса (США). Сегодня Александр Буфетов - ведущий научный сотрудник Математического института имени Стеклова, ведущий научный сотрудник ИППИ имени Харкевича, профессор базовой кафедры Института Стеклова на факультете математики Высшей школы экономики, директор исследований Национального центра научных исследований во Франции (CNRS).