Национанизм

Навязчивую страсть к выяснению, какой народ лучше, в России надо лечить — и гражданам, и власти, и оппозиции

Николай Сванидзе

Так случилось, что волею Провидения и жены несколько дней на прошлой неделе я провел в городе Лондоне. Погода была очень даже ничего, вся Англия радостно, вызывая здоровую зависть, сходила с ума по поводу рождения принца Кембриджского. Который, еще не появившись на Божий свет, встал в живую очередь на престол за папой, дедушкой и прабабушкой. Мы с женой печально ужинали в кафешке на Найтсбридж. Печально, поскольку наш багаж чудесным образом и надолго потерялся в глубинах аэропорта Хитроу или еще где, а магазины были уже закрыты, и мы понимали, что остались без смены белья. То есть упакованы мы немногим лучше, чем великолепный генерал Чарнота в Париже. И вот в этот критический момент соседний столик оккупировала английская семья, вскоре заставившая нас забыть про злополучные чемоданы.

Родители — лет 40—45. Мама — миловидная блондинка, тихая, спокойная, строгая. Папа — тоже блондин, здоровенный, громогласный. И ребенок — девочка лет 7—8. Крошечная, очень тоненькая, с огромными, потрясающего разреза, до висков вытянутыми глазами. Нежно-смуглая кожа, тяжелые черные волосы.

Японка? Нет. Китаянка? Может быть, хотя, скорее, пожалуй, тайка. Но какая разница? Это была их девочка, двух этих белобрысых англичан, их ребенок. Родной, роднее не бывает. Любимее не бывает. Эта любовь была во взгляде матери, более сдержанной, чем отец. А у отца — в каждом жесте, в шумном, рычащем смехе.

Мужик хотел смеяться — и смеялся все время; и плевать он хотел, что кому-то это вдруг покажется неприличным. Смеялся не потому, что было смешно, а от радости. И девочка тоже все время смеялась вместе с папой — и пританцовывала, и обнимала его за толстую шею, а он все время гладил ее по головке и смотрел только на нее, на свою маленькую красавицу дочку. А у женщины искрились глаза, и все трое были откровенно, открыто, просто бесстыдно счастливы.

Столики стояли тесно, было хорошо слышно почти каждое слово, даже произнесенное вполголоса. Так вот, ни за одним столиком никто, обмениваясь неизбежными впечатлениями по поводу этой яркой и громкой компании, ни звука не проронил на национальную, расовую тему. В том смысле, что — ну надо же, ты заметил, родители-то вот вроде да, а девочка-то, а? Кто-то просто с улыбкой поглядывал, кто-то тихо произнес что-то про «позитив». И не потому, что народ подобрался в кафешке такой шибко воспитанный. Народ как народ, судя по обрывкам разговоров, очень разный. Просто всем было неинтересно, что у родителей и ребенка разный цвет волос и разрез глаз. Веселые, смеются, не пристают ни к кому — ну и хорошо, и ладушки!

Я представил себе такую же семью, такую же мизансцену у нас. Представил, что бы пришлось вынести и этой очаровательной девочке, и ее нежным приемным родителям. Если не в кафе, то в школе, во дворе, везде. В жизни.

Есть один классический американский фильм с молодым красавцем Сиднеем Пуатье — первым знаменитым голливудским чернокожим актером. У нас он шел в прокате в конце 60-х под названием «Однажды душной ночью». А шел он у нас потому, что иллюстрировал известный тезис «В Америке негров линчуют». Там по сюжету талантливый, успешный, с огромным чувством собственного достоинства черный эксперт-криминалист с Севера оказывается в одном из южных штатов и помогает местной полиции раскрыть убийство. И хлебает по полной программе местного, страшного, закостенелого расизма.

Незадолго до выхода этого фильма на экраны в Америке был убит священник, философ и гуманист, борец за права черных доктор Мартин Лютер Кинг.

А сейчас президента США зовут Барак Хусейн Обама, и его отец — африканец.

Для того чтобы это могло случиться, понадобилось чуть меньше полувека. Не такой уж великий срок.

Если выполняются законы.

Если недружелюбная шутка про чей-то цвет кожи, или национальность, или вероисповедание грозит любому гражданину уголовным делом, а политику еще и немедленно, автоматически сломанной карьерой.

Если в каждом голливудском полицейском боевике два героя — белый и черный. И черный — всегда хороший. А если черный плохой, то тогда рядом трое черных очень хороших, чтобы каждому идиоту было понятно, что он плохой не потому, что черный. Потому что черных гораздо меньше, чем белых, а это значит, что закон должен их защищать. Потому что демократия есть прежде всего защита прав слабых, иначе она неизбежно и неминуемо превращается в фашизм.

Мы смеемся над их глупой политкорректностью. У нас в моду вошло словечко «толерасты». Это, собственно, то же, что и «либерасты», и понятно, с каким созвучным словом монтируется; какая, скажем так, этимология тут имеет место.

Простая этимология. Такая этимология, что все эти либеральные п... на западные бабки насаждают у нас несвойственные нам, чуждые нашей культуре, враждебные ценности. Которые почему-то странным образом совпадают с ценностями христианскими, прописанными черным по белому в одной древней книге.

Но это нас не колышет. Ведь у нас свой, национальный, суверенный Бог, только наш, никому более неведомый, и он нас любит, а мы, как хомячки, никого не любим и всех в гробу видали. И древнюю эту книгу мы отродясь не читали, тоже ее видали понятно где, зато обожаем стоять со свечкой в храме Божьем и креститься перед камерами истово всеми четырьмя лапами. И думаем, какие мы крутые пацаны и как мы здорово всех поимели и на земле, и на небе.

В этнически однородных странах и на коротких, хотя и важных исторических отрезках национализм мог быть использован и использовался в благих целях. Такое случалось в ходе борьбы за национальную независимость. Против колониализма, гитлеровского нацизма, советского тоталитаризма. Но как только задача успешно выполнялась — национализм из силы созидательной превращался в реакционную и вредоносную.

В странах же этнически разнородных, как Россия, как США, как сейчас почти любое европейское государство, всякая попытка разыграть карту национализма не имеет оправданий. Как бы ни хотелось. Будь то «вкороткую», скажем, для победы на выборах, или «вдолгую», используя барабанную пропаганду исторической особости и державного превосходства якобы в целях укрепления национального единства. А на самом деле — для своей личной политической выгоды. Будто то власть, которая никак не хочет уходить, или оппозиция, которая хочет стать властью.

В нашей стране национализм, подобно Кольцу Всевластия, не может быть использован во благо, но в руках злых или безответственных приобретает страшную, смертельную силу. Поэтому он должен быть в принципе и без всяких исключений изъят из политического употребления. Запрещен, как химическое оружие. Пока вдруг станет не поздно.

Кстати, в Лондоне, где я страдал на прошлой неделе без потерянного багажа, в Вестминстерском аббатстве стоят памятники мученикам ХХ века. И в нише на Западном фасаде — статуя убитого расистом в 1968 году американского священника Мартина Л. Кинга соседствует со статуей русской Великой княгини Елизаветы Федоровны, убитой большевиками на полвека раньше, в 1918-м.