История одного покаяния

На одном из варшавских мостов, соединявших два берега Вислы, поляк дал милостыню нищему еврейскому мальчику.

Нацистский офицер, увидевший это, предложил поляку выбросить мальчика в реку. И пообещал расстрелять обоих, если местный житель этого не сделает: ребенку все равно не жить, ведь евреям было запрещено находиться за пределами гетто. Поляк послушался немца и тем сохранил себе жизнь. Через два дня его обнаружили повесившимся…

На Аллее праведников в Яд-ва-Шем более 6 тысяч деревьев, посаженных в честь поляков, спасших евреев. Больше, чем в честь представителей какой-либо другой нации.

В романе нобелевского лауреата Исаака Башевиса-Зингера еврей, переехавший после войны из Польши в Америку, везет за собой жену — неграмотную польскую крестьянку, на которой он женился в знак благодарности за то, что она его спасла от нацистов. И, скорее всего, от соседей.

В минувшее воскресенье в Польше отмечали 70-летие страшного преступления в селении на северо-востоке страны — Едвабне, где 10 июля 1941 года, после отступления советских войск и оккупации этих территорий фашистами, поляки жестоко убили и сожгли в амбаре всех евреев этого населенного пункта.

В 2001-м перед еврейским народом извинился тогдашний президент Польши Александр Квасьневский, в 2011-м нынешний — Бронислав Коморовский.

Что это они все извиняются да извиняются, спросит иной российский обыватель…

О том, что произошло в Едвабне, всерьез заговорили в 2000-м, когда в США вышла книга историка Яна Томаша Гросса об этом преступлении. Ему не верили. Или верили не до конца.

 

По сути дела, нации пришлось заново заняться поисками самоидентификации, вспомнить об антисемитизме 20—30-х годов прошлого века, начать спорить и размышлять о своей вине.

Среди поляков не было коллаборационистов, антисемиты тоже участвовали в сопротивлении нацистам и даже спасали евреев (чисто польский парадокс!), но это не снимает с нации вины.

Адам Михник, известный диссидент и главный редактор Gazeta Wyborcza, тогда признавался в статье в The New York Times, что тоже отказывался верить своему другу Гроссу.

Будучи поляком с еврейскими корнями, он, убежденный фактами в том, что в Едвабне евреев уничтожили не немцы, как утверждала пропаганда коммунистических времен (совсем как с Катынью!), а поляки, вывел для себя формулу:

«Я не чувствую вины перед убитыми, но я ощущаю ответственность… Ответственность за то, что после своей смерти они были убиты во второй раз… неправдой о чудовищном преступлении». На всех территориях, откуда ушла Красная армия и НКВД и куда пришли нацисты, местное население преследовало и убивало евреев. Своих соседей и одноклассников. Так было летом 1941 года в Польше, так было, например, в Латвии: между евреями и коммунистами ставился знак равенства.

В том же Едвабне евреев заставили разрушить памятник Ленину, а когда их вели на сожжение, погромщики поставили во главе колонны местного раввина и вручили ему в руки красный флаг. (Последний сюжет в 2001 году мне рассказал внук раввина Меир Строяковский, у которого тогда погибли 17 родственников.)

Похожая история в июле 1941 года была в Дунаевцах на границе Бессарабии и Украины.

Убийства прекратились только тогда, когда оставшиеся в живых евреи забаррикадировали улицу и бросили в толпу погромщиков невесть откуда добытую гранату.

На следующий день в поселение вошли немцы и расстреляли выживших.

Кто-нибудь проводит поминальные мероприятия в Дунаевцах? Кто-нибудь приносит за убийства соседей извинения?

По иронии судьбы, в июле 2001 года правительство Украины внесло Дунаевцы в число исторических мест республики, но вы нигде не прочитаете о том, что жители этого ныне райцентра убивали евреев.

В Польше же известно все: погромы разной степени тяжести были в 67 населенных пунктах, особенно зверские в Вонсоше и Радзивилове — за несколько дней до Едвабне.

Но в том же Едвабне нашлись праведники, спасшие семерых евреев, — Антонина и Александр Выжиковские, избитые до полусмерти односельчанами-погромщиками.

 

Что заставляло этих людей, которые десятилетиями жили бок о бок с евреями, дружили с ними, вели обычный крестьянский образ жизни, даже присматривали за детьми друг друга, убивать, насиловать, отрубать головы, сжигать?

В это невозможно поверить, в это не верят нынешние жители Едвабне (о чем в Gazeta Wyborcza был напечатан репортаж), считающие, что крестьяне выполняли приказ немцев, но это было.

Как своих же соседей сдавали, мучили, уничтожали, расстреливали латыши-рижане, которые в отличие от поляков встретили немцев едва ли не как освободителей и сотрудничали с ними.

Поляки-праведники спасали евреев, латыши-праведники, немцы-праведники спасали евреев — вспомним хотя бы промышленника Оскара Шиндлера или капитана Вильма Хозенфельда, спасшего еврейского пианиста Владислава Шпильмана, чья подлинная история легла в основу фильма Романа Полански «Пианист».

Но с нации никто не снимал вины, о чем позавчера и сказал президент Польши Бронислав Коморовский.

Тем, кто вспоминает о Едвабне, ставится в упрек самобичевание.

Точно так же поступают наши умники, рассуждающие о Катыни: отдали полякам тома дела (правда, не все) — и довольно, что еще надо? Сколько, мол, можно извиняться — у нас в этой логике любит рассуждать Путин: в 1989 году Верховный совет СССР дал оценку пакту Молотова — Риббентропа, и хватит об этом.

История для того и существует, чтобы нация копалась в себе. По ходу рефлексии обретала национальное самосознание и совесть. Чтобы потом не было мучительно больно и стыдно за то, что писали доносы и убивали своих соседей, приятелей и одноклассников. Только потому, что они были «понаехавшими тут», имели другой цвет волос и иную форму носа.

Именно поэтому аморальны рассуждения о том, что десталинизация расколет страну. Поляки не боятся того, что память о Едвабне расколет страну

. Руководители Польши надеются, что память, правда и чувство вины объединят нацию, сделают ее праведнее и крепче, несмотря на споры и сомнения.

А из чего еще вырастает самосознание нации — только из истории. Это государственная политика. Та самая, которая у нас совсем другая, готовая косвенно оправдывать сталинские преступления победой в войне и необходимостью наведения порядка.