Некоторые следствия из теории управления.

 Людьми надо управлять очень тонко. Если слишком их угнетать, они восстанут от невозможности это вытерпеть. Но если слишком ослабить гнет, они провалятся в куда большее страдание, ибо столкнутся с ужасающей бессмысленностью жизни.

Но человек не может просто излучать страдание.  Он не может жить с ясным пониманием своей судьбы, к которой его каждый день  (лет примерно после тридцати)   приближает медленный, но неостановимый ничем распад тела. Чтобы существование стало возможным, он должен  забыть о неизбежном и находиться под анестезией — «и видеть сны…». В каждой стране применяют свои методы, чтобы ввести человека в такое забвение, дать ему пространство для безмятежного существования в состоянии забвения. Именно построениями таких пространств и занимаются национальные культуры. Можно выстроить культуру так, что люди превратятся в перепуганных актеров, изображающих жизненный успех друг перед другом. Можно утопить их в потреблении маленьких блестящих коробочек, истекающих никчемной информацией. Можно заставить биться лбом в пол перед иконой. Но подобные методы ненадежны и дают сбои. А российская технология гуманнее всего, потому что срабатывает всегда и безотказно.

В чем же заключается Российская технология? Почему эта культура при взгляде как бы изнутри  кажется её носителям лучшей из всех, а при взгляде «извне» такого ощущения ни у кого не возникает?

— Она в том, что здесь выводится предельно рафинированный и утонченный, все понимающий тип ума. Вспомним Блока: «Нам внятно все — и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений…»  В дальнейшем, этот ум  ставится в абсолютно дикие, невозможные и невыносимые условия существования. Русский ум — это европейский ум, затерянный между выгребных ям и полицейских будок без всякой надежды на спасение. Если хотите , мы уникальные и единственные наследники всего ценного и великого, созданного человечеством. Именно благодаря тому, и только тому, что мы поставлены в эти невыносимые условия.

 Но зачем, собственно, надо было опускаться в эту жопу? Зачем эти выгребные ямы и полицейские будки? Разве не лучше было бы без них?

Именно эти ямы и будки делают свойственное нашей культуре страдание таким интенсивным и острым.

Русский ум именно в силу этой своей особенности породил величайшую в мире художественную культуру, которая по сути и есть реакция души на это крайне сильное и ни с чем не сравнимое по своей бессмысленности страдание. О чем вся великая русская классика? Об абсолютной невыносимости российской жизни в любом ее аспекте. И все. Ничего больше там нет. А мир хавает. И просит еще.

— Для чего это им?

— Для них это короткая инъекция счастья. Они на пять минут верят, что ад не у них, а у нас. Но ад везде, где бьется человеческая мысль. Страдает не одна Россия, Рама. Страдает все бытие. У нас просто меньше лицемерия и пиара, всяких лживых лицемерных масок у нас меньше, хоть и тоже – хватает…

Но ведь в России все думают, что эта жуть только у нас, а там, за бугром – счастье даром, стоит только приехать…

 Да, Для российского сознания характерно ощущение неполноценности и омраченности всего происходящего в России по сравнению с происходящим где-то там. Но это просто одна из черт русского ума, делающих его судьбу особенно невыносимой. И в этой невыносимости залог трудного русского счастья. Русский человек почти всегда живет в надежде, что он вот-вот порвет цепи, свергнет тиранию, победит коррупцию и холод — и тогда начнется новая жизнь, полная света и радости. Эта извечная мечта, эти, как сказал поэт Вертинский, бесконечные пропасти к недоступной весне — и придают жизни смысл, создавая надежду и цель. Но если тирания случайно сворачивает себе шею сама и цепи рвутся, подвешенный в пустоте русский ум начинает выть от подлости происходящего вокруг и внутри, ибо становится ясно, что страдал он не из-за гнета палачей, а из-за своей собственной природы. И тогда он быстро и незаметно выстраивает вокруг себя новую тюрьму, на которую можно остроумно жаловаться человечеству шестистопным ямбом. Он прячется от холода в знакомую жопу, где провел столько времени, что это для него уже не жопа, а уютная нора с кормящим его огородом, на котором растут злодеи и угнетатели, светлые борцы, скромный революционный гламур и немудрящий честный дискурс. Где есть далекая заря грядущего счастья и морщинистый иллюминатор с видом на Европу. Появляется смысловое поле, силовые линии которого придают русскому уму привычную позу. В таком положении он и выведен жить…