Фольклор о мироустройстве. Глава 8. Стражи ворот

Фольклор о мироустройстве. Глава 8.  Стражи ворот

Мудрость предков предупреждает, что для  путешествий по просторам вселенной  необходимо знать о предстоящих встречах со стражами ворот в Правь и Навь. Фольклор знакомит с этими могучими сущностями.

Иван Быкович

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Стали они бога молить, чтоб создал им детище во младости на поглядение, а под старость на прокормление; помолились, легли спать и уснули крепким сном.

Во сне им привиделось, что недалеко от дворца есть тихий пруд, в том пруде златопёрый ёрш плавает; коли царица его скушает, сейчас может забеременеть. Просыпались царь с царицею, кликали к себе мамок и нянек, стали им рассказывать свой сон. Мамки и няньки так рассудили: что во сне привиделось, то и наяву может случиться.

Царь призвал рыбаков и строго наказал поймать ерша златопёрого. На заре пришли рыбаки на тихий пруд, закинули сети, и, на их счастье, с первою ж тонею попался златопёрый ёрш. Вынули его, принесли во дворец; как увидала царица, не могла на месте усидеть, скоро к рыбакам подбегала, за руки хватала, большой казной награждала; после позвала свою любимую кухарку и отдавала ей ерша златопёрого с рук на руки: "На, приготовь к обеду, да смотри, чтоб никто до него не дотронулся".

Кухарка вычистила ерша, вымыла и сварила, помои на двор выставила; по двору ходила корова, те помои выпила; рыбку съела царица, а посуду кухарка подлизала. И вот разом забрюхатели: и царица, и её любимая кухарка, и корова, и разрешились все в одно время тремя сыновьями: у царицы родился Иван-царевич, у кухарки Иван кухаркин сын, у коровы Иван Быкович. Стали ребятки расти не по дням, а по часам, как хорошее тесто на опаре поднимается, так они вверх тянутся. Все три молодца на одно лицо удались, и признать нельзя было, кто из них дитя царское, кто кухаркино и кто от коровы народился. Только по тому и различали их: как воротятся с гулянья, Иван-царевич просит бельё переменить, кухаркин сын норовит съесть что-нибудь, а Иван Быкович прямо на отдых ложится. По десятому году пришли они к царю и говорят: "Любезный наш батюшка! Сделай нам железную палку в пятьдесят пудов". Царь приказал своим кузнецам сковать железную палку в пятьдесят пудов; те принялись за работу и в неделю сделали. Никто палки за один край приподнять не может, а Иван-царевич, да Иван кухаркин сын, да Иван Быкович между пальцами её повёртывают, словно перо гусиное.

Вышли они на широкий царский двор. "Ну, братцы, – говорит Иван-царевич, – давайте силу пробовать: кому быть большим братом". – "Ладно, – отвечал Иван Быкович, – бери палку и бей нас по плечам". Иван-царевич взял железную палку, ударил Ивана кухаркина сына да Ивана Быковича по плечам и вбил того и другого по колена в землю. Иван кухаркин сын ударил – вбил Ивана-царевича да Ивана Быковича по самую грудь в землю; а Иван Быкович ударил – вбил обоих братьев по самую шею. "Давайте, – говорит царевич, – ещё силу попытаем: станем бросать железную палку кверху; кто выше забросит – тот будет больший брат". – "Ну что ж, бросай ты!" Иван-царевич бросил – палка через четверть часа назад упала. Иван кухаркин сын бросил – палка через полчаса упала, а Иван Быкович бросил – только через час воротилась. "Ну, Иван Быкович! Будь ты большой брат".

После того пошли они гулять по саду и нашли громадный камень. "Ишь, какой камень! Нельзя ль его с места сдвинуть?" – сказал Иван-царевич, упёрся в него руками, возился-возился – нет, не берёт сила; попробовал Иван кухаркин сын – камень чуть-чуть подвинулся. Говорит им Иван Быкович: "Мелко же вы плаваете! Постойте, я попробую". Подошёл к камню, да как двинет его ногою – камень ажно загудел, покатился на другую сторону сада и переломал много всяких деревьев. Под тем камнем подвал открылся, в подвале стоят три коня богатырские, по стенам висит сбруя ратная: есть на чём добрым молодцам разгуляться! Тотчас прибежали они к царю и стали проситься: "Государь батюшка! Благослови нас в чужие земли ехать, самим на людей посмотреть, себя в людях показать". Царь их благословил, на дорогу казной наградил; они с царем простились, сели на богатырских коней и в путь-дорогу пустились.

Ехали по долам, по горам, по зелёным лугам и приехали в дремучий лес; в том лесу стоит избушка на курячьих ножках, на бараньих рожках, когда надо – повёртывается. "Избушка, избушка, повернись к нам передом, а к лесу задом; нам в тебя лезти, хлеба-соли ести". Избушка повернулась. Добрые молодцы входят в избушку – на печке лежит баба-Яга костяная нога, из угла в угол, нос в потолок. "Фу-фу-фу! Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится". – "Эй, старуха, не бранись, слезь-ка с печки да на лавочку садись. Спроси: куда едем мы? Я добренько скажу". Баба-Яга слезла с печки, подходила к Ивану Быковичу близко, кланялась ему низко: "Здравствуй, батюшка Иван Быкович! Куда едешь, куда путь держишь?" – "Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост: слышал я, что там не одно чудо-юдо живёт". – "Ай да Ванюша! За дело хватился; ведь они, злодеи, всех приполонили, всех разорили, ближние царства шаром покатили".

Братья переночевали у бабы-Яги, поутру рано встали и отправились в путь-дорогу. Приезжают к реке Смородине; по всему берегу лежат кости человеческие, по колено будет навалено! Увидали они избушку, вошли в неё – пустёхонька, и вздумали тут остановиться. Пришло дело к вечеру. Говорит Иван Быкович: "Братцы! Мы заехали в чужедальнюю сторону, надо жить нам с осторожкою; давайте по очереди на дозор ходить". Кинули жребий – доставалось первую ночь сторожить Ивану-царевичу, другую – Ивану кухаркину сыну, а третью – Ивану Быковичу.

Отправился Иван-царевич на дозор, залез в кусты и крепко заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь – он тотчас готов был, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост. Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы закричали – выезжает чудо-юдо шестиглавое; под ним конь споткнулся, чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Говорит чудо-юдо шестиглавое: "Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, пёсья шерсть, ощетинилась? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он, добрый молодец, ещё не родился, а коли родился – так на войну не сгодился: я его на одну руку посажу, другой прихлопну – толь мокренько будет!"

Выскочил Иван Быкович: "Не хвались, нечистая сила! Не поймав ясного сокола, рано перья щипать; не отведав добра молодца, нечего хулить его. А давай лучше силы пробовать: кто одолеет, тот и похвалится". Вот сошлись они – поравнялись, так жестоко ударились, что кругом земля простонала, Чуду-юду не посчастливилось: Иван Быкович с одного размаху сшиб ему три головы. "Стой, Иван Быкович.! Дай мне роздыху". – "Что за роздых! У тебя, нечистая сила, три головы, у меня всего одна; вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем". Снова они сошлись, снова ударились; Иван Быкович отрубил чуде-юде и последние головы, взял туловище – рассёк на мелкие части и побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся. Поутру приходит Иван-царевич. "Ну что, не видал ли чего?" – "Нет, братцы, мимо меня и муха не пролетала".

На другую ночь отправился на дозор Иван кухаркин сын, забрался в кусты и заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь – он тотчас снарядился, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост. Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы раскричалися – выезжает чудо-юдо девятиглавое; под ним конь споткнулся, чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бёдрам, ворона по перьям, хорта по ушам: "Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, пёсья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он, добрый молодец, ещё не родился, а коли родился – так на войну не сгодился: я его одним пальцем убью!"

Выскочил Иван Быкович: "Погоди – не хвались, прежде богу помолись, руки умой да за дело примись! Ещё неведомо – чья возьмёт!" Как махнёт богатырь своим острым мечом раз-два, так и снёс у нечистой силы шесть голов; а чудо-юдо ударил – по колена его в сыру землю вогнал. Иван Быкович захватил горсть земли и бросил своему супротивнику прямо в очи. Пока чудо-юдо протирал свои глазища, богатырь срубил ему и остальные головы, взял туловище – рассёк на мелкие части и побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил. Наутро приходит Иван кухаркин сын. "Что, брат, не видал ли за ночь чего?" – "Нет, возле меня ни одна муха не пролетала, ни один комар не пищал!" Иван Быкович повёл братьев под калиновый мост, показал им на мёртвые головы и стал стыдить: "Эх вы, сони; где вам воевать? Вам бы дома на печи лежать".

На третью ночь собирается в дозор идти Иван Быкович; взял белое полотенце, повесил на стенку, а под ним на полу миску поставил и говорит братьям: "Я на страшный бой иду; а вы, братцы, всю ночь не спите да присматривайтесь, как будет с полотенца кровь течь: если половина миски набежит – ладно дело, если полна миска набежит – всё ничего, а если через край польёт – тотчас спускайте с цепей моего богатырского коня и сами спешите на помочь мне".

Вот стоит Иван Быкович под калиновым мостом; пошло время за полночь, на реке воды взволновалися, на дубах орлы раскричалися – выезжает чудо-юдо двенадцатиглавое; конь у него о двенадцати крылах, шерсть у коня серебряная, хвост и грива – золотые. Едет чудо-юдо; вдруг под ним конь споткнулся, чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бёдрам, ворона по перьям, хорта по ушам: "Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, пёсья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он ещё не родился, а коли родился – так на войну не сгодился: я только дуну – его и праху не останется!"

Выскочил Иван Быкович: "Погоди – не хвались, прежде богу помолись!" – "А, ты здесь! Зачем пришёл?" – "На тебя, нечистая сила, посмотреть, твоей крепости испробовать". – "Куда тебе мою крепость пробовать? Ты муха передо мной!" Отвечает Иван Быкович: "Я пришёл с тобой не сказки рассказывать, а насмерть воевать". Размахнулся своим острым мечом и срубил чудо-юдо три головы. Чудо-юдо подхватил эти три головы, черкнул по ним своим огненным пальцем – и тотчас все головы приросли, будто и с плеч не падали! Плохо пришлось Ивану Быковичу; чудо-юдо стал одолевать его, по колена вогнал в сыру землю. "Стой, нечистая сила! Цари-короли сражаются, и те замиренье делают; а мы с тобой ужели будем воевать без роздыху? Дай мне роздыху хоть до трёх раз".

Чудо-юдо согласился; Иван Быкович снял правую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица все окна побила, а его братья спят, ничего не слышат. В другой раз размахнулся Иван Быкович сильней прежнего и срубил чуду-юду шесть голов; чудо-юдо подхватил их черкнул огненным пальцем – и опять все головы на местах, а Ивана Быковича забил он по пояс в сыру землю. Запросил богатырь роздыху, снял левую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица всю крышу пробила, а братья всё спят, ничего не слышат. В третий раз размахнулся он ещё сильней и срубил чуду-юду девять голов; чудо-юдо подхватил их черкнул огненным пальцем – головы опять приросли, а Ивана Быковича загнал он в сыру землю по самые плечи. Иван Быкович запросил роздыху, снял с себя шляпу и пустил в избушку; от того удара избушка развалилася, вся по брёвнам раскатилася.

 Тут только братья проснулись, глянули – кровь из миски через край льётся, а богатырский конь громко ржёт да с цепей рвётся. Бросились они на конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами на помочь спешат. "А! – говорит чудо-юдо. – Ты обманом живёшь; у тебя помочь есть". Богатырский конь прибежал, начал бить его копытами; а Иван Быкович тем временем вылез из земли, приловчился и отсёк чуду-юду огненный палец. После того давай рубить ему головы, сшиб все до единой, туловище на мелкие части разнял и побросал всё в реку Смородину. Прибегают братья. "Эй вы, сони! – говорит Иван Быкович. – Из-за вашего сна я чуть-чуть головой не поплатился".

Поутру ранёшенько вышел Иван Быкович в чистое поле, ударился оземь и сделался воробушком, прилетел к белокаменным палатам и сел у открытого окошечка. Увидала его старая ведьма, посыпала зёрнышков и стала сказывать: "Воробышек-воробей! Ты прилетел зёрнышков поклевать, моего горя послушать. Надсмеялся надо мной Иван Быкович, всех зятьёв моих извёл". – "Не горюй, матушка! Мы ему за всё отплатим", – говорят чудо-юдовы жёны. "Вот я, – говорит меньшая, – напущу голод, сама выйду на дорогу да сделаюсь яблоней с золотыми и серебряными яблочками: кто яблочко сорвёт – тот сейчас лопнет". – "А я, – говорит середняя, – напущу жажду, сама сделаюсь колодезем; на воде будут две чаши плавать: одна золотая, другая серебряная; кто за чашу возьмётся – того и утоплю". "А я, – говорит старшая, – сон напущу, а сама перекинусь золотой кроваткою; кто на кроватке ляжет – тот огнём сгорит".

Иван Быкович выслушал эти речи, полетел назад, ударился оземь и стал по-прежнему добрым молодцем. Собрались три брата и поехали домой. Едут они дорогою, голод их сильно мучает, а есть нечего. Глядь – стоит яблоня с золотыми и серебряными яблочками; Иван-царевич да Иван кухаркин сын пустились было яблочки рвать, да Иван Быкович наперёд заскакал и давай рубить яблоню крест-накрест – только кровь брызжет! То же сделал он и с колодезем и с золотою кроваткою. Сгибли чудо-юдовы жёны. Как проведала о том старая ведьма, нарядилась нищенкой, выбежала на дорогу и стоит с котомкою. Едет Иван Быкович с братьями: она протянула руку и стала просить милостыни.

Говорит царевич Ивану Быковичу: "Братец! Разве у нашего батюшки мало золотой казны? Подай этой нищенке святую милостыню". Иван Быкович вынул червонец и подаёт старухе; она не берётся за деньги, а берёт его за руку и вмиг с ним исчезла. Братья оглянулись – нет ни старухи, ни Ивана Быковича, и со страху поскакали домой, хвосты поджавши.

А ведьма утащила Ивана Быковича в подземелье и привела своему мужу – старому старику. "На тебе, – говорит, – нашего погубителя!" Старик лежит на кровати и ничего не видит: длинные ресницы и густые брови совсем глаза закрывают. Позвал он двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать: "Возьмите-ка вилы железные, подымите мои брови и ресницы чёрные, я погляжу, что он за птица, что убил моих сыновей?" Богатыри подняли ему брови и ресницы вилами; старик взглянул: "Ай да молодец Ванюша! Дак это ты взял смелость с моими детьми управиться! Что ж мне с тобою делать?" – "Твоя воля, что хочешь, то и делай; я на всё готов". – "Ну да что много толковать, ведь детей не поднять; сослужи-ка мне лучше службу: съезди в невиданное царство, в небывалое государство и достань мне царицу золотые кудри; я хочу жениться".

Иван Быкович про себя подумал: "Куда тебе, старому чёрту, жениться, разве мне молодцу!" А старуха взбесилась, навязала камень на шею, бултых в воду и утопилась. "Вот тебе, Ванюша, дубинка, – говорит старик, – ступай ты к такому-то дубу, стукни в него три раза дубинкою и скажи: Выйди корабль! Выйди корабль! Выйди корабль! Как выйдет к тебе корабль, в то самое время отдай дубу трижды приказ, чтобы он затворился; да смотри, не забудь! Если этого не сделаешь, причинишь мне обиду великую". Иван Быкович пришёл к дубу, ударяет в него дубинкою бессчётное количество раз и приказывает: "Все, что есть, выходи!" Вышел первый корабль; Иван Быкович сел в него, крикнул: "Все за мной!" – и поехал в путь-дорогу. Отъехав немного, оглянулся назад – и видит: сила несметная кораблей и лодок! Все его хвалят, все благодарят.

Подъезжает к нему старичок в лодке: "Батюшка Иван Быкович, много лет тебе здравствовать! Прими меня в товарищи". – "А ты что умеешь?" – "Умею, батюшка, хлеб есть". Иван Быкович сказал: "Фу, пропасть! Я и сам на это горазд; однако садись на корабль, я добрым товарищам рад". Подъезжает к лодке другой старичок: "Здравствуй, Иван Быкович! Возьми меня с собой". – "А ты что умеешь?" – "Умею, батюшка, вино-пиво пить". "Нехитрая наука! Ну да полезай  на корабль" Подъезжает третий старичок: "Здравствуй, Иван Быкович! Возьми  и меня". – "Говори: что умеешь?" – "Я, батюшка, умею в бане париться". "Фу, лихая те побери! Эки, подумаешь мудрецы!" Взял на корабль и этого; а тут ещё лодка подъехала; говорит четвёртый старичок: "Много лет здравствовать, Иван Быкович! Прими меня в товарищи". – "Да ты кто такой?" – "Я, батюшка, звездочёт". – "Ну, уж на это я не горазд, будь моим товарищем". Принял четвёртого, просится пятый старичок "Прах вас возьми! Куды мне с вами деваться? Сказывай скорей: что умеешь?" – "Я, батюшка, умею ершом плавать". – "Ну, милости просим!"

Вот поехали они за царицей золотые кудри. Приезжают в невиданное царство, небывалое государство; а там  давно уже сведали, что Иван Быкович будет, и целые три месяца хлеб пекли, вино курили, пиво варили. Увидал Иван Быкович несчётное количество возов хлеба да столько же бочек вина и пива; удивляется и спрашивает: "Что б это всё значило?" – "Это всё для тебя наготовлено". – "Фу, пропасть! Да мне столько в целый год не съесть, не выпить". Тут вспомнил Иван Быкович про своих товарищей и стал вызывать: "Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас пить-есть разумеет?" Отзываются Объедало да Опивайло: "Мы, батюшка! наше дело ребячье". – "А ну, принимайтесь за работу!" Побежал один старик, начал хлеб поедать: разом в рот кидает не то что караваями, а целыми возами. Всё приел и ну кричать: "Мало хлеба; давайте ещё!" Подбежал другой старик, начал пиво-вино пить, всё выпил и бочки проглотил. "Мало! – кричит. – Подавайте ещё!" Засуетилась прислуга, бросилась к царице с докладом, что ни хлеба, ни вина недостало.

А царица золотые кудри приказала вести Ивана Быковича в баню париться. Та баня топилась три месяца и так накалена была, что за пять вёрст нельзя было подойти к ней. Стали звать Ивана Быковича в баню париться; он увидал, что от бани огнём пышет, и говорит: "Что вы, с ума сошли? Да я сгорю там!" Тут ему вспомнилось: "Ведь со мной товарищи есть! Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас умеет в бане париться?" Подбежал старик: "Я, батюшка!  моё дело ребячье". Живо вскочил в баню, в угол дунул, в другой плюнул – вся баня остыла, а в углах снег лежит. "Ох, батюшки, замёрз, топите ещё три года!" – кричит старик что есть мочи. Бросилась прислуга с докладом, что баня совсем замёрзла; а Иван Быкович стал требовать, чтоб ему царицу золотые кудри выдали. Царица сама к нему вышла, подала свою белую руку, села на корабль и поехала.

Вот плывут они день и другой; вдруг ей сделалось грустно, тяжко – ударила себя в грудь, оборотилась звездой и улетела на небо. "Ну, – говорит Иван Быкович, – совсем пропала!" Потом вспомнил: "Ах, ведь у меня есть товарищи! Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас звездочёт?" "Я, батюшка!  моё дело ребячье", – отвечал старик, ударился оземь, сделался сам звездою, полетел на небо и стал считать звёзды; одну нашёл лишнюю и ну толкать её! Сорвалась звёздочка с своего места, быстро покатилась по небу, упала на корабль и обернулась царицею золотые кудри.

Опять едут день, едут другой; нашла на царицу грусть-тоска, ударила себя в грудь, оборотилась щукою и поплыла в море. "Ну, теперь пропала!" – думает Иван Быкович, да вспомнил про последнего старичка и стал его спрашивать: "Ты, что ль, горазд ершом плавать?" "Я, батюшка, моё дело ребячье!" – ударился оземь, оборотился ершом, поплыл в море за щукою и давай её под бока колоть. Щука выскочила на корабль и опять сделалась царицею золотые кудри. Тут старички с Иваном Быковичем распростились, по своим домам пустились; а он поехал к чудо-юдову отцу.

Приехал к нему с царицею золотые кудри; тот позвал двенадцать могучих богатырей, велел принести вилы железные и поднять ему брови и ресницы чёрные. Глянул на царицу и говорит: "Ай да Ванюша! Молодец! Теперь я тебя прощу, на белый свет отпущу". "Нет, погоди, – отвечает Иван Быкович, – не подумавши сказал!" – "А что?" – "Да у меня приготовлена яма глубокая, через яму лежит жордочка; кто по жордочке пройдёт, тот за себя и царицу возьмёт". – "Ладно, Ванюша! Ступай ты наперёд". Иван Быкович пошёл по жордочке, а царица золотые кудри про себя говорит: "Легче пуху лебединого пройди!" Иван Быкович прошёл – и жордочка не погнулась; а старый старик пошёл – только на середину ступил, так и полетел в яму.

Иван Быкович взял царицу золотые кудри и воротился домой; скоро они обвенчались и задали пир на весь мир. Иван Быкович сидит за столом да своим братьям похваляется: "Хоть долго я воевал, да молодую жену достал! А вы, братцы, садитесь-ка на печи да гложите кирпичи!" На том пиру и я был, мёд-вино пил, по усам текло, да в рот не попало; тут меня угощали: отняли лоханку от быка, да налили молока; потом дали калача, в ту ж лоханку помоча. Я не пил, не ел, вздумал утираться, со мной стали драться; я надел колпак, стали в шею толкать!

Царь сказки – сам русский Бог Сварог. Он же отец трёх сынов, рыбак в окиян-море (во вселенной) и вековечный кузнец. Царевна – Великая Богоматерь Лада, Кухарка – вселенская печь, а молоко Коровы и есть Млечный путь.

Когда подошло время к обеду, Царь начал творить жизнь. Ветра из Его божьих уст в покое вечности пробудили идею жизни, тогда разом забрюхатели: и царица, и её любимая кухарка, и корова. Они разрешились все в одно время тремя сыновьями. Братья на одно лицо удались, это признавали все, да и сами дети называли царя: "любезный наш батюшка".

Небылица поведала, что плотность пространства и времени двора вечности (Прави) такова, что вселенная умещается в одном кирпичике. Поэтому сыновья батюшки растут не по дням (Яви), а по часам (Прави): "как хорошее тесто на опаре поднимается".

Ивана кухаркина Веды называют Семарглом (Огнебогом) – это Пламя (первородное начало) в ненасытной пасти печи вселенной, оттого он всегда и норовит съесть что-нибудь.

Веды именуют Ивана-царевича – Сварожичем Хорсом, он и есть ясное Солнышко. Потому он и переменяет свои блистающие одежды только после  дневного гуляния.

Иван Быкович – это ясный месяц, его матушка – корова Земун (из её вымени истекает Млечный путь). Как и брат Солнышко после дневного путешествия, так и Иван Быкович тоже спать ложился, но только после ночного гуляния. В сказке уточняется, что по сравнению с Быковичем его братья мелко плавают по окиян-морю, оттого они и признают его старшинство. В повествовании Иван Быкович представляет могучего Сварожича Велеса.  

Царский сад – вечнозелёный сад Ирий, в нём находится громадный камень, под которым висит сбруя ратная, стоят три коня богатырские. Камень – это Алатырь или сакральный центр вселенной, на нём, как на Каменной Книге, начертан Закон коловращения Жизни.

Когда раскололось яйцо идеи жизни, тогда и наступила ночь вселенной (Навь). Батюшка благословил сынов и отправил их в путь воплощения. В ночи вселенной братья встречаются с бабой-Ягой, она говорит им: "Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится". Баба-Яга называет братьев русскими, потому что повествование принадлежит духу Руси. На дворе Нави творится образ человека: его внутренние и внешние органы, эмоции. Оттого прежде (в вечности вселенной) и слыхом не слыхано, видом не видано. Только с пятой навьей версты её жители наделяются слухом, осязанием, зрением, вкусом и обонянием. Яга, Иван Быкович, его братья и другие странники общаются на понятном языке (мыслеобразов), фольклор называет его человеческим.

При первой встрече Яга подходила к Быковичу близко, кланялась ему низко. В русских Ведах сказано, что в скором будущем они станут супругами. Яга уже наслышана о неугомонном характере своего суженого, потому и молвит ему с укоризной: "Ай да Ванюша! За дело хватился; ведь они, злодеи, всех приполонили, всех разорили, ближние царства шаром покатили".

Зло рождается в Нави, и оно исходит от чудо-юдо. Там же находится и дворец этой нечистой силы. Яга видит злодейства племени юдо и творимое ими беззаконие, поэтому и попрекает Ивана Быковича за бездействие.

Баба-Яга, как и сердитый Аминон нартовских сказаний, – страж навьих ворот. Во многих сказках поведано, как, попадая в ночь вселенной, странник тут же сталкивается с Ягой. Она принимает гостя в своей избушке, кормит, поит, в баньке парит, чтобы очистить от земных страстей, и помогает ему достичь конечной цели пути.

Длительность ночи вселенной – это безвременье, как сон, но на грани пробуждения. Братья переночевали у бабы-Яги, а поутру рано встали и отправились в путь-дорогу. Поутру – это преддверие Яви (дня вселенной). На границе царств Нави и Яви братья подъехали к огненной речке и увидели: "по всему берегу лежат кости человеческие, по колено будет навалено!"

Без опыта опасно путешествовать по дорогам вселенной. Поэтому на пороге дома Яви Иван Быкович предупреждает братьев: "Мы заехали в чужедальнюю сторону, надо жить нам с осторожкою".

Жребий определил очередность дежурства братьев в ночном дозоре. Но мудрый Быкович-Велес знает, что Солнышко Хорс ночью отдыхает, поскольку его сила днём Яви. Здесь братья представляют день и ночь вселенной. Кухаркин же сын (Семаргл Огнебог), как первородное начало, возбуждается самим батюшкой. По этим причинам Иван Быкович не надеется на своих братьев, а потому первым отправляется в ночь на бой с чудо-юдо. На калиновом мосту через огненную речку происходят знаменательные битвы гой еси – добрых молодцев со всякой нечистью.

В канун битвы батюшка подал знак Ивану Быковичу о приближении врага: "на дубах орлы закричали". Дуб – символ Прави, а Орёл – образ Бога со второй версты вселенной. Дьявол же предупреждает чудо-юдо: "под ним конь споткнулся, чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился". Трижды в ночи вселенной бился Иван Быкович с нечистой силой: "они жестоко ударились, кругом земля простонала". Срубил Иван Быкович три юдины головы (алчность, ложь и беззаконие), как они тотчас приросли. Кинул Иван Быкович рукавицы в избу (в дом Яви), а потом и шляпу, чтобы пришли братья на помощь. От его шляпы изба Яви развалилася, вся по брёвнам раскатилася. Тут-то братья и проснулись ему в помочь.

В результате огненной битвы светлых небесных сил с нечистью разрушается дом Яви и совершается смена вёрст. Тогда-то и приходит конь-буря (ветер из божьих уст) на помочь. Иван Быкович вылезает из земли (из Яви) и уничтожает врага. После победы братья отправились из Яви обратно (через Навь) в родительскую обитель. В ночи вселенной они испытывают сон, голод и жажду. Но в Нави нет органической пищи, а есть лишь надсущная пища – ветра из божьих уст родного батюшки.

Быкович-Велес владеет кудесами царств вселенной, он умеет оборачиваться в воробышка и в другие навьи образы. Потому он без труда узнаёт замыслы юдиных жен. Он рубит яблоню, колодец и кровать: "только кровь брызжет". События сюжета, в которых герой рубит крест-накрест, – это знаки Сварожича, их боится нечистая сила.

Буйный характер Ивана Быковича всё-таки его подвёл, и он попал к старому старику – к чудо-юдову отцу. Веды называют его имя – Вий, он является владыкой царства смерти. Позвал он двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать: "Возьмите-ка вилы железные, подымите мои брови и ресницы чёрные, я погляжу, что он за птица, что убил моих сыновей?" Но Вий не может причинить зло Быковичу-Велесу. Велес – страж ворот Прави, и Вий знает, что Сварожич никогда не пропустит зло в царство вечности. Сыновья  Вия (Кощей, Чёрный Идол, Скипер-зверь и др.) и их слуги (племя чуда-юда и прочие бесы) не могут попасть в невиданную ими вечность – таков Закон. Нечистая сила может лишь чинить препятствия Велесу.

Иван-царевич и Иван кухаркин сын не задержались в навьем царстве и ускакали на двор Прави. Иван Быкович, прибыв в батюшкину обитель, говорит братьям: "Садитесь-ка на печи да гложите кирпичи". Эта печь и есть печка вселенной, в которой горят особые дрова – первородные начала, а кирпичи – это упоминание о плотности пространства и времени дома Прави. Так завершилась третья верста вселенной.

Завязка сказочного сюжета о златопёрой рыбке и рождении братьев Сварожичей повторяет Веду  Рода.

"Раз Сварогу с Ладою-матушкой в Ирии в саду мало спалось и недолго им почивалось, а во сне приснилось-привиделось: будто в морюшке Щука плавает, все чешуйки у ней золочёные! А кто съест волшебную Щуку, сразу от неё забеременеет: ибо то необычная Щука – то сам Род проплывает по бурным волнам.

И сказал Сварог Ладе-матушке: "Что во сне приснилось – привиделось, наяву также может случиться".

Лада Щуку златопёрую съедала, её косточки на Землю бросала, а Земун и Седунь кости те подлизали. И от Щуки той забеременели Лада-матушка, Мать Сыра Земля, и Земун с Седунью небесною.

Родила тогда Лада-матушка трёх дочурок с тремя сынами. "Родила она вечно юную Лелю: Радость Лелю-Любовь златокудрую. А потом и Живу весеннюю – деву огненную, весёлую. И затем Марену холодную, деву Смерти – царицу прекрасную. Долго мучилась Лада и тужилась – и родила Перуна великого. Вместе с ним Туле – бога грозного, также Водного Ильма – царя морей.

Двух Коров родила Земун – Даню вместе с сестрой Амельфою. Также Велеса – Аса Звёздного или Рамну Родовича великого. А Седунь родила в небесном лоне Дыя-батюшку вместе с Дивнею.

Всколыхнулась Мать Сыра Земля – и родила лютого Скипера, и змею Пераскею, и Ламню.

От рождения богов колебалась Земля, с мест сходили горы высокие, бури пенили море синее, расстилалась трава, приклонялись леса – сотрясалась вся поднебесная!"

С 9 декабря отмечается солнцеворот – праздник в честь рождения Ивана царевича – Хорса-Солнышка. Щедрый же (предновогодний) вечер посвящается Ивану Быковичу – Велесу. С 15 февраля празднуется Масленица трёхнедельный карнавал в честь Велеса и его суженой.

В сказке невеста Быковича дважды появляется в повествовании, но в разных образах. В первый раз – это баба-Яга, она называет злодейства юдиного племени и корит Быковича за бездействие. Другой раз она возникает, как царица с золотыми кудрями (Вила Сида).

Родительская семеюшка отмечает свадьбой единение Быковича-Велеса и его души-девицы, оттого и пир на весь мир.

"Зимою Велес был Морозкою, Вила Сида Метельницей-Вьюжницей. Где пролётывал Дед Мороз вместе с Вьюжницей-Метельницей – там снега ложились высокие, реки леденели широкие" (Веда Велеса). У Велеса и его суженой Вилы есть дочка Снегурочка, они слепили её из снега. Зима – это одна из характеристик ночи вселенной, в ней и находятся Метельница-Вила и Морозко-Велес, как стражи переходов из Нави в Явь и из Нави в Правь.

При смене вёрст вселенной (со второй на третью) позвал батюшка своих детей и говорил им: "Сыны мои милые!

Стар я стал, на покой душа просится. Я б хотел, чтобы вы поженились, дабы мог я увидеть внуков. Вы возьмите стрелки калёные и пускайте их во все стороны. Где стрела упадёт, там и сватайтесь!"

Полёт стрелы определил судьбу каждого сына. Калёная стрелка – частый гость фольклора, лишь она и может перелететь через огненную речку Смородину, разделяющую царства вселенной. Пошёл за калёной стрелкой Велес и повстречался с душой-девицей – царевной лягушкой. Молвила та ему: "Не печалься ты, Велес Сурьевич! Знай же, я не просто лягушка! Вила я – царица лесная! Змей меня обратил в Лягушку. Но заклятие то не вечно. Потому средь дня я – Лягушка, ну а ноченькой тёмной – Вила". Средь дня вселенной душа-девица оберчена одёжкой Яви, а в Нави она царица (сюжет Веды Велеса повторяется в сказке "Царевна лягушка").

Сбежала Вила из навьего царства на белый свет, но догоняли её  слуги змеевы. "На камешек бел-горючий поднималась млада Вила и ударилась о камень. Там, где Вилушка упадала – там святая горушка встала. Где упали Вилины руки – вырастали вязы и буки. Там где ноженьки Вилы пали – елки-сосенки вырастали. А где русая коса – поднималися там леса. Где кровь Вилушка проливала – речка быстрая побежала". Миллионы лет минули с той поры, а Веда вспоминает, как вновь встретились златокудрая Вила с Велесом.

Неизбежно коловращение жизни, в том числе круги рождений и смерти каждого её жителя. Пропела Вила при новой встрече с Велесом.                               

Год за годом травой растёт,

Век за веком рекой течёт.

За Зимой идёт Весна,

Лето с Осенью им во след.

После дня наступает ночь,

А за ночью идёт рассвет…

Круг сменяет круг бесконечно…

И ничто под Луной не вечно…

В Веде Велеса далее рассказано, как прилетала к Сварожичам птица Гамаюн, садились к ней на крылья: Велес – на правое, а Вила-Сида – на левое. И улетели они из Нави (из ночи вселенной) на широкий двор Прави.

В круговороте жизни Морозко-Велес и Метельница-Вила навещают Явь и передают вести из будущего. На каждой версте Вила представала то Сидой, то Асей Звездинкой или Домнушкой, Хозяйкою Камня, царицей с золотыми кудрями – Азовушкой Золотой или Ненилушкой Святогоровной – что стала Бурею (бабой-Ягою). Молвила она Велесу: "Много раз я в мире рождалась, много раз покидала мир... И во всех назначенных жизнях я всегда тебя находила! Здравствуй, Рамна! Асила! Велес!"

Повествование сказки ведётся от лица Я. И Я подчёркивает своё участие в праздничном событии родительской семеюшки. В рот Я ничего не попадает, поскольку в доме вечности нет плоти и органической пищи, а есть лишь ветра из божьих уст. Во время пира буря-ветер из божьих уст батюшки стали в шею толкать Я со двора вечности в новое воплощение.

В сказке "Иван Быкович" через умения мал старичков представлены достоинства Велеса. Его ипостаси Объедало и Опивайло пить-есть разумеют. Есть разумеют – так они постигают опыт Бога в творении и переновлении жизни, а пить разумеют: "Вед понимание ясное". Тот старичок, который умеет в бане париться, управляется с огнём первородных начал; а звездочёт является пастухом небесного стада. Пятый владеет наукой перевоплощения, а потому и горазд ершом плавать в окиян-море, он оборачивается воробышком, летает по поднебесью, превращается в тура или волка и рыскает по дорогам царств вселенной. Повествование рассказывает о Великом волхве (Николе Можайском или Сварожиче Велесе). Фольклор из глубины тысячелетий хранит память о Николе-Велесе. В пословице молвится: "Нет лучше брани, как Никола с нами!" 19 декабря (6 декабря) родительский праздник называют братчиной в честь чудотворца Велеса – Николы зимнего. В украинской сказке "Летучий корабль" действуют очень похожие старички, и все они говорят о способностях Сварожича Велеса.

Афанасьев в примечании указывает на многовариантность сказки "Иван Быкович": "Русских – 30, белорусских – 11, украинских – 34 ".

Велес – учитель поэтов, музыкантов и песенников. Если отрешиться от земных страстей, поднять голову к звёздному небу, то можно услышать его чудесные напевы. Звуки его залазоревых струн чаруют всё сущее вселенной и напевают о красоте вселенской жизни.

Веды, рассказывая о происхождении Николы-Велеса, называют его Родовичем. В сказке "Иван Быкович" братья выделяют его: "Ну, Иван Быкович! Будь ты большой брат".

Песни-колядки южной Руси поют славу братьям Сварожичам.

Ясное солнце – ты господыня,

Ясен месяц – то господарь,

Ясни зирки – то его детки…

Обращается народ к братьям: Хорсу – ясному солнышку, Велесу – ясному месяцу и  его деткам – звёздочкам. Не забывая родство с державной семеюшкой, вторит средняя Русь.

Я роду ни большого, ни малого:

Мила матушка – красна солнышка,

А батюшка – светел-месяц,

Братцы у меня – часты звёздушки,

А сестрицы – белы зорюшки!

Светел месяц – образ Велеса в ночи вселенной. О его шустром характере молвит пословица: "Без крыльев летит, без кореньев растёт".

В Ведах и Рунах представлена тождественность ясного месяца – Велеса и Вяйнямёйнена, их характеристики очень схожи. Например, Вяйнямёйнен не только прекрасный песенник, но и творец Кантеле – "звончатых" гуслей (пятиструнного щипкового музыкального инструмента). Звуками кантеле заслушиваются все жители вселенной: от звёзд до земляного червяка.

      Рождение Кантеле

Старый, мудрый Вяйнямёйнен,

проходя опушкой чащи,

тихою лесной поляной,

слышит слабый плач берёзы,

стон глухой и причитанья.

Подошёл он к ней поближе

и спросил он у кудрявой:

"Что горюешь ты, берёзка,

что, зелёная, рыдаешь,

кто обидел, белый пояс?

Ведь не шлют тебя на сечу,

не ведут на поле брани".

И берёза отвечает:

"Обо мне вокруг толкуют,

обо мне судачат всюду,

что, мол, весело живу я,

только с радостью и знаюсь,

мне же, тонкой, достаются

лишь печали и заботы.

Не от радости я плачу,

жалуюсь на долю злую,

видно, нет мне, бедной, счастья,

обездоленной, опоры.

Те, кого надежда греет,

об одном лишь и мечтают,

чтоб пришло скорее лето,

время тёплое настало.

Мне же, глупой, остаётся

ожидать, дрожать от страха,

что сдерут с меня одежду

и мои ломают руки.

Под моей листвой росистой

сколько раз уже сходились

сыновья весёлых весен

и ножами разрезали

грудь, наполненную соком!

Пастухи порою летней

рвали в клочья пояс белый,

чтобы сделать из бересты

ковшик, ножны иль лукошко.

Под моей листвой росистой

собираются девицы

и игру свою заводят,

и мои срезают ветки,

веники из веток вяжут.

То меня порою летней

рубят и костры разводят

иль в поленницы слагают.

Вот и этим летом трижды

мужики в тени сидели,

топоры свои точили,

чтобы голову отсечь мне,

чтоб пришла моя погибель.

Видишь сам, какую радость

мне с собой приносит лето,

но не лучше жить и в стужу

и не легче – в пору снега.

Каждый раз большое горе

облик мой преображает,

клонит голову все ниже,

леденит лицо дыханьем.

Ветер болью донимает,

а мороз – заботой тяжкой.

С плеч метель листву срывает,

стужа – лёгонькое платье.

И тогда мне, горемычной,

неприкаянной берёзке,

мне, раздетой и разутой,

очень холодно и страшно,

я стою, насквозь продрогнув,

на морозе горько плачу".

Молвил старый Вяйнямёйнен:

"Ты, зелёная, не сетуй,

не печалься, белый пояс.

Скоро ты узнаешь счастье

и увидишь жизнь иную,

и от радости заплачешь,

от веселья заиграешь".

И надумал Вяйнямёйнен

звонкой сделать ту берёзку.

Целый день летели стружки,

раздавался стук весёлый,

оглашая берег мыса,

остров, спрятанный в тумане.

Молвит старый Вяйнямёйнен:

"Вот для кантеле и короб,

полный гулкого веселья.

Где же я гвоздей добуду?"

Дуб стоял у места игрищ,

был высок он и развесист,

сучья гладкие у дуба,

яблоко на каждой ветке

ободком вокруг обвито,

а на обруче кукушка.

Как кукушка закукует,

золото летит из клюва,

серебро течёт рекою:

вот для кантеле и гвозди,

вот колки берёзовому.

Но промолвил Вяйнямёйнен:

"Есть ещё одна нехватка,

мне ещё и струн пяток бы;

где же их я раздобуду,

голоса возьму откуда?"

И пошёл искать он струны,

вновь обходит он поляну

и глядит: сидит девица

молодая у ложбины.

И хоть слёз не проливает,

всё же ей и не до смеха,

про себя мурлычет песню,

скоротать стараясь вечер,

чтоб пришёл жених желанный,

чтоб явился долгожданный.

Мудрый старый Вяйнямёйнен

к ней приблизился неслышно

и сказал слова такие:

"Подари мне, дева, волос,

дай кольцо кудрей волнистых,

превращу их разом в струны,

в голоса весёлых песен".

Отдала девица кудри,

пять волос из мягкой пряди,

шесть шелковых тонких нитей,

струнами они все стали,

голосом отрады вечной.

Вот и кантеле готово.

И тогда Вяйнямёйнен

опускается на камень,

на ступень в скалистой глыбе,

кантеле берёт он в руки,

радость выше поднимает

и кладёт его основу

осторожно на колени –

и настраивает струны,

пробует звучанье каждой.

Вскоре кантеле настроил,

струны тонкие наладил,

положил своё созданье

поудобней на колени,

опустил все десять пальцев,

две руки свои на струны,

чтобы бегали по тонким,

прыгали бы в лад с напевом.

Вот уж старый Вяйнямёйнен

пятиструнного коснулся

всеми пальцами своими

и большим задел легонько:

дерево заговорило,

зазвенело молодое,

завела кукушка песню,

ожили девичьи кудри.

Тронет струны Вяйнямёйнен,

и они звучат, как эхо,

и в ответ грохочут горы,

вздрагивают все утёсы,

на волнах взлетают рифы,

по воде песок несётся,

сосны буйно веселятся,

пни пускаются вприсядку.

Жёны Калевалы разом

побросали рукоделье,

хлынули сюда рекою,

бурным ринулись потоком.

Шли с улыбкой молодухи

и с охотою хозяйки,

чтобы музыку послушать,

насладиться тем напевом.

Все мужи, что были рядом,

все с голов срывали шапки,

сколько ни было там женщин,

все, заслушавшись, стояли.

Девы с влажными глазами,

парни, стоя на коленях,

звону кантеле внимали,

замирали восхищённо.

Все в один сказали голос,

на одном сошлись без спора:

"Нет, доселе не слыхали

мы игры такой чудесной,

мы не ведали такого

с той поры, как светит месяц!"

Долетели те напевы

до шести окраин дальних.

Не нашлось таких в деревне,

кто б ни выбрался послушать

звуки музыки прекрасной,

кантеле красивый голос.

Всё зверьё лесов окрестных

когти острые вобрало,

звукам кантеле внимая,

покоряясь силе песен.

Птицы, шустрые летуньи,

на ветвях рядком расселись,

рыбы в реках и озёрах

к берегам приплыли дружно.

Даже выползли наружу

червяки из чёрной глуби,

извиваются, заслышав

удивительные звуки,

голос кантеле весёлый.

Ну а старый Вяйнямёйнен

всё играл, не уставая,

пробегал рукой по струнам.

Целый день играл до ночи

и второй без передышки,

затянув потуже пояс.

А когда играл он дома,

в горнице своей сосновой, –

крыша звоном откликалась

и дрожали половицы,

пели потолки и двери,

окна тешились на славу,

каменная печь кружилась,

гнулись толстые подпоры.

Если ельником шагал он

или брёл сосновым лесом, –

ёлки шли к нему с поклоном,

кланялись и сосны в пояс,

и к ногам слетали шишки,

и иголки осыпались.

Заворачивал ли в рощу,

выбирался ль на поляну –

пуща радовалась громко

и опушки ликовали,

все цветы к нему тянулись

и кустарники сгибались.

Жители вселенной  отметили: "Доселе не слыхали мы игры такой чудесной, мы не ведали такого с той поры, как светит месяц!"