Если тебя предали дважды, виноват в этом ты сам.

– Сукин сын! Ох, какой умный сукин сын! – выругалась я, потушив сигарету в пепельнице.
В это время за моей спиной послышалось покашливание. Повернувшись, увидела доктора.
– Это вы о ком так ласково? Об этом борзописце? – спросил Григорий.
– Ты давно здесь?
– Почти с самого начала передачи. Не стал отвлекать вас.
– Журналюга здесь не причем. Он только озвучил то, что его просили озвучить. А бранилась я в адрес человека, который считает то, чем ты занимаешься, преступлением.
Я встала из-за стола и подошла к доктору, чтобы поздороваться.
– Отвлеклись. Теперь за работу. Что у нас с «консервами»?
– Пять образцов годных для переработки, остальные – полный отстой, – сказал он и положил на стол заключения осмотра.
-– Гриша, а что, нормальная бумага закончилась? – я ткнула пальцем в смятый листок.
– Нет. Торопился к вам, Гила Леонидовна. Или вы все еще Елена Леонидовна?
– Не ерничай, Григорий! Ты, наверное, забываешь, что я много вижу и слышу! – я развернула экран монитора к доктору.
Увидев сцену, где он думал над судьбой мальчишки, Григорий сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и сделал шаг в мою сторону.
– Остынь! Я тебя не за тем позвала, чтобы поставить к стенке за ложь и сомнения. Есть разговор. – Я взяла смятый листок, положила в пепельницу и подожгла. – Какие мысли по этому поводу появились?
– Гила Леонидовна! Я знаю, что вы меня считаете сволочью, кем я, возможно, и являюсь. Но вам никогда не приходило в голову, что человеческая душа – поле битвы ангелов с демонами?
– Разве у женоубийц есть душа?
– Раньше я думал, что ее вообще не существует. А в последнее время стал видеть сны страшные и до жути правдоподобные.
Заканчиваю я операцию по удалению сердца у ребенка. Выделенное сердце положил в контейнер, а тело пытаюсь запихнуть в мусорный пакет, чтобы потом сжечь. И тут труп девочки открывает глаза и говорит:
– Дяденька, ты не бойся, я в раю и слышу, как вон в том ящичке бьется мое сердце. Я даже знаю, в какой девочке оно будет дальше жить. А вот твоего сердца я не слышу. Ты умер, только об этом еще не знаешь…
Я просыпаюсь и вижу, что руки мои в крови. Иду в ванную, открываю кран, а оттуда течет кровь. Я беру щетку и начинаю оттирать руки. Подымаю глаза к зеркалу, а в нем снова эта девочка. Прозрачная, как облако, только глаза живые и из них слезы текут. Я протягиваю к девочке руки и вижу, как на них капают ее слезы. И где слезы упали, там кровь исчезает…
– Гриша, это не душа. Это нервы у тебя расшалились. Ты после работы чаще на свежем воздухе бывай и кофе пей меньше.

– Я тоже так думал, пока новый сон не приснился. Подхожу к операционному столу, а там лежит мужчина, на меня похожий. Делаю разрез, чтобы сердце изъять, а его там нет. И вдруг он глаза открывает, улыбается мне и говорит:
– Ты свое сердце потерял еще в детстве, когда перестал людей любить.
Просыпаюсь и снова вижу ту самую девочку. Она сидит на моей кровати, гладит меня по голове и приговаривает:
– Бедненький дяденька, ты сегодня сгоришь. Но в тебе проснулась совесть, и поэтому муки твои закончатся. Умереть не страшно. Страшно, когда не знаешь, что тебя там ждет.
Мне захотелось улыбнуться, но почему-то от слов Григория льдом стянуло лицо, словно откуда-то повеяло жутким холодом.
– Григорий, прекрати жуть нагонять. Нет ни рая, ни ада. Работай хорошо, и я тебе обещаю устроить райскую жизнь на земле.
– Я ада не боюсь. Живу в нем последние десять лет. Меня эта девочка словно за руку держит. И, наверное, она права. Я своего сердца не слышу. Так и вижу, как мы с ней идем, взявшись за руки, оба без сердец, а вокруг люди, убитые мною.
А точно, его что-то мучит. Я заметила, что он постоянно смотрит на руки и пытается их оттереть платком.
– Гила, я хочу завязать, хотя бы на время. Боюсь, однажды рука дрогнет, и дорогостоящий товар испорчу. И, если честно, постоянно чувствую себя не в своей тарелке. Появляются мысли, которых раньше не было.

Разве я имею право решать, кому жить, а кому умереть? Я не Бог. Наверное, поэтому и подумал, пускай эта семья поживет. Хотя бы на свалке, но поживут. Пусть, как собаки на помойке, но вместе. – Он подошел к окну и стал смотреть на небо, словно хотел там увидеть девочку, приходившую к нему во снах.
– Не нужно жалеть собаку, живущую на помойке. Она не знает, что есть жизнь лучше, поэтому счастлива именно там. Для нее помойка – это ее рай. Мы знаем, что есть жизнь лучше, потому ее и жалеем. – Так говорила моя мама, и ее слова с детства врезались мне в память. Я долго над ними думала, но позже поняла, насколько они справедливы. К тем, кто на меня работает и живет на моей свалке, я отношусь, как к тем безродным ободранным собакам.
Я сказала это достаточно жестко, не пытаясь скрыть, что меня раздражают сентенции человека, возомнившего себя равным мне. Для меня Григорий являлся такой же собакой, только живущей в конуре и питающейся отборным кормом. И тем и другим его обеспечила я.
– Гила Леонидовна, вы думаете, эти люди никогда не задумывались, зачем они оказались на Земле? А слова о высоком предназначении и смысле жизни для них лишь набор непонятных фраз?
– Разумеется, да. Я в этом уверена. Они никогда не испытывали благородных стремлений, не имели возвышенных желаний. Все их убогие потребности сводились к простейшим рефлексам и инстинктам. Именно в удовлетворении их они проводили всю жизнь. И этого им хватало для абсолютного счастья. Их скудного серого вещества не хватает даже на то, чтоб хоть с каким-то толком потратить свою нищенскую зарплату. Они ее сразу же пропивают. В лучшем случае состояние запоя длится несколько дней. В худшем заканчивается через месяц. Зачастую в какой-нибудь больнице с переломами и травмами. Или летальным исходом.
– Вы хотите сказать, что здесь их жизнь поменялась в лучшую сторону?
– По крайней мере, у них есть крыша над головой и постоянно полная миска. Вы не заходили в их бараки в последнее время? Ах, да! Вам же нельзя, убить могут. Ну, так вот. Женщины начали возделывать грядки, сажать цветы. У них даже появилась улица для свиданий. Они довольны мною. И знаете почему? Потому что они зависимы от меня. В их генотип встроен ген рабской зависимости. Им нужен тот, кто бы решал за них: что делать, как и когда. Вопросы «зачем» и «почему?» для них высшая математика. В их микросхему эта программа не встроена. Я стала их мозгом. Собственный у них атрофировался за годы деградации и отсутствия стремлений. – Закончив, я пожалела, что разоткровенничалась с Григорием, потому что он принадлежал к тем, кто не до конца утратил способность мыслить.
Доктор отошел от окна и почему-то, прищурив глаза, стал внимательно меня рассматривать. Я думала, что он или похвалит, или дополнит мои мысли, но, заглянув в его карие глаза, поняла, что не дождусь ни слова.
– Вы не верите, что я решила создать свой мир, в котором установлю свои правила и буду мозгом, решающим кому и что можно делать, и заставлю этих убогих людишек мне подчиняться?
– Что вы, я вам верю! – грустно улыбнулся он. – И отнюдь не потому, что подчиняюсь и выполняю ваши приказы. У раба должен быть хозяин по определению.
– Ты улыбаешься, – сказала я, – но не будешь же ты отрицать, что работа стала самым благородным занятием моих подопечных. Они должны быть рады, что я привношу в их жизнь столько благородных идей – трудиться для моего блага, для достижения моих великих целей. Говорят, работа избавляет от трех зол: скуки, порока и нужды. Так что я благородно избавила этих безмозглых людишек, по крайней мере, от скуки и нужды. Пусть будут благодарны мне за это.

Из романа « Ниже-только вверх», написанного вместе с Журавлёвым Сергеем, и размещёно с его согласия.
Электронную версию всех книг из серии «Ниже-только вверх»
Можно увидеть
http://www.amazon.com/s/ref=ntt_athr_dp_sr_2?_encoding=UTF8&field-author=Sergey&search-alias=digital-text
это в Амазоне
http://www.litres.ru/serii-knig/nizhe-tolko-vverh/
а это в Литресе

Продолжение цикла "Барыги жизнью"