Дети войны. "Расстрелянная скрипка"

День Двадцать второго июня всегда будет ассоциироваться у нас с днём начала Великой Отечественной войны. Тридцать миллионов жизней отдал наш народ  за победу...
Среди них были и дети... Об одном из них,чью силу духа не сломила даже угроза смерти, я хочу сейчас рассказать.

                   

Муся Пинкензон - юный скрипач из молдавского города Бельцы, подавал большие надежды. А начиналось всё так:
 Как-то на прогулке с отцом Мусик в одном из окон дома услышал скрипку. Невидимый скрипач играл пьесу Паганини.
Мусик остановился и застыл. Музыка словно зачаровала его.
Владимир Борисович, по профессии врач-хирург, посмотрел на сына и увидел, как губы его повторяли услышанную мелодию.
Потом, дома, Мусик разыскал во дворе две палочки и стал «наигрывать» на палочках запомнившуюся мелодию, напевая ее. За этим занятием и застала его мать.
Вечером, когда Владимир Борисович пришел из больницы, она все ему рассказала.
Он подозвал к себе Мусика.
— Купить тебе скрипку, сынок? Будешь играть?
— Буду, буду! — радостно запрыгал Мусик.
Пяти лет Мусик впервые выступил в концерте, и в газете города Бельцы отметили игру пятилетнего вундеркинда...
На Двадцать второе июня 1941 года было назначено торжественное открытие первой республиканской олимпиады художественной самодеятельности школьников Молдавии.

Но оно не состоялось. В то утро пришла война.

...Владимир Борисович вбежал в комнату:
 — Через час уходит последний поезд. Собирайтесь. Я получил направление в военный госпиталь в Усть-Лабинскую. Бабушку и дедушку я уже отправил на вокзал.
— Папа, а скрипку брать?
Отец не успел ответить, его опередила Феня Моисеевна.
— И скрипку, и пижамку тоже...
Мусик утомленно опустился на стул. Скрипичные концерты Баха, Паганини, Чайковского никак не могли уместиться в его нотной папке. Неужели придется их оставить? И вдруг его осенило. Дождавшись, пока мать вышла в другую комнату, он незаметно для отца вытащил из чемодана свою пижамку, свитер и уложил на самое дно, под отцовские брюки, пачку нотных тетрадей. А на полках еще оставались пьесы Сен-Санса, Дворжака, Моцарта...

Вторую неделю они в пути. Сколько еще ехать — неизвестно, а поезд все идет и идет... идет медленно, с перебоями, останавливаясь по нескольку раз в день. А навстречу им проносятся военные эшелоны, из теплушек глядят красноармейцы, на платформах замаскированные танки, орудия...
На одной из станций во время длительной стоянки Владимир Борисович побежал за кипятком.
Мусик подошел к двери теплушки, чтобы подышать свежим воздухом — в теплушке было душно.
Мальчик сделал несколько шагов, и ноги его подкосились.
Феня Моисеевна подскочила к сыну, удержала его.
— Мама, дай скрипку... Я поиграю...
Феня Моисеевна отошла и тут же вернулась.
Мусик взял скрипку, дотронулся смычком до струн. Смычок прошелся по струнам, и скрипка ответила легким неуверенным звуком. Пересилив слабость, Мусик снова поднял руку со смычком и коснулся струн. Скрипка запела.
Ее звуки привлекли внимание пассажиров в теплушке и на перроне станции.
Люди останавливались, смотрели на маленького музыканта и слушали. Они словно забыли, что позади была трудная дорога и что впереди еще неизвестно, сколько ехать, и неизвестно, что ожидает на новом месте.

Люди слушали музыку, и она уводила их из теплушки, с перрона станции куда-то в иной мир, в их светлую и радостную жизнь, о которой они теперь только могли вспоминать.
Все кругом говорило о войне, о большом несчастье, которое обрушилось на их родину, а музыка пела о том, что счастье будет, будет...
Мусик играл, и звуки лились легко и свободно. Вот последний взмах смычка, и звуки повисли в воздухе, словно застыли. Застыли и слушатели.
Мусик закончил играть. Никто не расходился. Все молчали. Каждый думал о своем: о том, что где-то далеко идут бои и чей-то отец или сын борется с гитлеровскими захватчиками, отдает свою жизнь, чтоб вновь вернуть свободу своей родине. — Мальчик, мальчик! — послышался голос.
Мусик обернулся — солдат из соседнего воинского эшелона махал ему рукой и звал к себе.
Феня Моисеевна ухватила сына за рукав курточки.
— Что вы испугались, мамаша, — сказал солдат, подходя к их вагону. — Пусть малец сыграет нам...
Мусик спрыгнул на перрон и подошел вместе с солдатом к воинскому эшелону.
Около одного из вагонов стояли полукругом красноармейцы и ждали.
— Сыграй, мальчик! На фронт едем!..
И Мусик заиграл. Скрипка то пела о девушке Сулико, то о широком полюшке-поле, то о веселом ветре.
Владимир Борисович с чайником в руках остановился у вагона и смотрел на сына.
Внезапно отрывистый гудок паровоза заглушил мелодию скрипки.
— По вагонам! — раздалась команда.
— Живи, малец! Играй! — бросил на ходу солдат и сунул мальчику буханку хлеба и кусок сахара.
Мусик глядел вслед уходящему эшелону. Вот последний вагон скрылся за кирпичным зданием станции, увозя солдат на войну...

Владимир Борисович все дни пропадал в госпитале. Он никак не мог выбраться домой, чтобы повидаться с семьей.
Однажды он пришел поздно и попросил Мусика срочно пойти с ним в госпиталь.
— Понимаешь, сынок, ты мне должен помочь! Сегодня привезли к нам тяжелораненого летчика. Он все время кричит от диких болей. Поиграй ему.
Когда Мусик вошел с отцом в палату, летчик стонал. Стоявшая рядом с ним медсестра старалась его успокоить, но летчик не слышал ее уговоров.
Мусик тронул смычком струны, и раненый летчик обернулся в сторону звуков, удивленно посмотрел на появившегося в палате скрипача и затих.
Мелодия сменялась мелодией. Мусик играл, а раненый лежал и слушал.
Когда мальчик кончил играть, летчик подозвал его к себе и сказал:
— Спасибо, сынок.

Я потерплю. Я буду жить! Я обязательно буду жить, и буду бить фашистов...

Так началась новая жизнь: В школе Мусик проводил целые дни, а под вечер он шел в госпиталь, где допоздна играл раненым Чайковского, Паганини, «Катюшу» и «Сулико»...

Фронт приблизился к станице Усть-Лабинской.
Все чаще стали слышаться разрывы снарядов где-то со стороны Кубани.
Госпиталь готовили к эвакуации.
Владимир Борисович занимался отправкой раненых и продолжал делать операции тем, кого еще не успели вывезти...
Немецкие войска вошли в станицу настолько неожиданно, что многие жители не успели никуда выехать.
Среди оставшихся в станице семей была и семья Пинкензонов.
Когда солдаты вошли в палату, Владимир Борисович делал операцию.
Офицер, говоря по-русски, бросил:
— Прекратите операцию, доктор. Все равно мы расстреляем вашего пациента. У нас много своих раненых, и они нуждаются в вашей помощи.
— Я не могу приостановить операцию,— ответил хирург,— и прошу вас выйти из палаты...
— Вы большевик?
— Нет...
— Тогда почему?..
— Я врач, — перебил его Пинкензон.
— И все-таки я советую вам хорошенько подумать. Это может сохранить вам жизнь.
— Нет!..
Офицер дал знак солдатам, они подскочили к Владимиру Борисовичу и оторвали его от операционного стола.
— Даю вам на обдумку сутки.— Офицер достал пистолет и выстрелил в раненого, лежащего на операционном столе.
Владимир Борисович вздрогнул и двинулся к офицеру.
Фашист навел пистолет на хирурга, но остановился...
— Вас я еще успею пристрелить, — бросил он Пинкензону и, кивнув солдатам следовать за ним, вышел из палаты.
Владимир Борисович постоял немного и пошел, не снимая халата, домой.
Увидев его, идущего по улице в халате и операционных перчатках, Феня Моисеевна догадалась, что призошло что-то страшное. Она разрыдалась. Муся подскочил к ней со стаканом воды.
— Мама! Мамусенька! Не надо так. Успокойся...
Владимир Борисович вошел в комнату и, снимая перчатки, сказал, что теперь можно ждать всего.  За отцом пришли на другой день. Офицер повторил свой вопрос.
— Мне нечего обдумывать, — ответил Владимир Борисович и пошел к выходу. Муся кинулся было к отцу, но Феня Моисеевна удержала его.
— Феня, береги сына!..
Солдат толкнул Пинкензона в спину к двери. Его отвели к зданию бани, где немцы держали всех арестованных.

Доктора уговаривали согласиться на работу в госпитале, лечить немецких солдат. Грозили расстрелом, но Владимир Борисович был непоколебим.
Тогда его стали выгонять вместе со всеми арестованными на работы — рыть окопы. Когда он возвращался с работ, офицер снова вызывал Пинкензона и снова предлагал работать в госпитале, но Пинкензон уже ничего не отвечал, лишь только отрицательно кивал головой на предложение гитлеровца. Вскоре арестовали Феню Моисеевну, Мусика.
Когда их ввели в комнату, где помещались арестованные, Владимир Борисович мог только сказать: «Я не мог, Феня, согласиться работать на них как врач!»

Для того чтобы запугать население станицы, фашисты решили учинить расправу над арестованными. В числе приговоренных к смерти была и семья Пинкензонов.
Арестованных выводили на берег Кубани, туда же фашистские солдаты согнали жителей со всей станицы.
Муся шел среди арестованных, одной рукой придерживал мать, в другой он нес скрипку.
Солдаты с криками и бранью расставляли приговоренных к расстрелу вдоль железной ограды перед глубоким рвом.
Офицер поднял руку для сигнала солдатам, но опускать ее не торопился.
— Господин офицер...— Владимир Борисович шагнул вперед к офицеру. — Пощадите сына, он... — пуля оборвала его просьбу.
Мать бросилась к отцу, но автоматная очередь настигла и ее.
В этот момент на офицера двинулась маленькая фигурка Муси. В руках он держал скрипку.
Срывающимся от волнения голосом, мальчик проговорил:
— Разрешите... мне... перед смертью... сыграть мою любимую... песню...
Офицер навел на мальчика дуло пистолета.
Муся повторил свою просьбу.
Офицер с любопытством поглядел на мальчика и махнул солдатам, чтобы они опустили автоматы.
— Играй!.. Играй! Понравится — будешь жить!
Муся положил футляр на землю, не торопясь открыл его, и достал свою маленькую скрипку. Он бережно прижал ее к подбородку, смычок взвился и заскользил по струнам. Сначала неуверенно, но вот мелодия вырвалась и поплыла над Кубанью.
Муся прижал голову к скрипке. И вот с каждым новым взмахом смычка яснее возникала понятная всем с детства мелодия Гимна Советского Союза. Все увереннее и громче звучало: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов»... Именно "Интернационал" и был тогда гимном СССР!
Фашистский офицер оцепенел от ярости.
— Перестань! — орал он, потрясая перед скрипачом пистолетом.
Но Муся не обращал на него внимания, он торопился. Надо еще успеть, еще немного...
Раздался выстрел, за ним второй...
Муся опустился на колени, все еще держа в руках скрипку и пытаясь доиграть оборванную мелодию песни.
Автоматная очередь подкосила ноги скрипача, и он упал. Смычок выскользнул из рук, и скрипка замолчала навсегда вместе с прерванной жизнью маленького героя. Но стоявшие перед фашистскими палачами люди подхватили песню, и она продолжала звучать над рекой, пока последний из певших не упал, пробитый пулей.

Так перестала звучать скрипка Муси Пинкензона…
Этот случай вошёл в историю и обессмертил Мусю Пинкензона. Теперь стоит ему обелиск на обрыве над Кубанью.

Ему было всего двенадцать лет и какая сила духа! Ровно столько сейчас моему племяннику. Глядя на него, мне страшно представить, что он мог бы стоять перед дулом автомата!
Пусть дети никогда не узнают, что такое война!  

P.S. Я рассказала об одном мальчике. 

А сколько их было, мальчишек и девчонок, отважных и бесстрашных, погибших, помогая взрослым одолеть эту фашистскую чуму!
Светлая Память детям-героям!

(материал для этой статьи я брала из разных источников, основанных на воспоминаниях участников событий).