Игнатьеву. До востребования. "Дорогой Виктор Яковлевич..."

В том городке был парк, но какой-то бесхозный, заброшенный. Жалкое зрелище представляла детская площадка. Пустующие, поломанные детские качели-карусели одно из самых грустных на свете зрелищ. Так нам представлялось.  

Вдвоем с одним человеком мы захотели сделать это место более привлекательным. Работа шла второй день, когда подошел маленького роста мужичонка и сказал, что в таких делах он мастер высокого класса.  

Мы обрадовались пополнению и с жаром начали рассказывать, как будет замечательно, когда... а если потом удастся достать разного цвета краску, то... а еще обязательно уберем вон ту кучу мусора и разобьем на ее месте цветник!   Мастер высокого класса в процессе освещения замыслов рук из карманов не вынимал, а когда мы замолчали, выжидательно глядя на него, казалось, засунул их еще глубже.  

- Я думал, тут заработать можно. Но в ваших погорелых планах - я - участвовать не буду!

Категоричность тона и снисходительный взгляд (сверху вниз при росте метр с шапкой), заставили нас, что называется, рты поразевать. Мы смотрели в удаляющуюся спину со сложным чувством, а после смеялись над своей растерянностью (не нашлись ответить!), а также над "афонаризмом" - погорелые планы.      

Виктор Яковлевич от подобных баек загорался моментально. Когда приходила к нему без конкретного повода, заготавливала что-нибудь навроде. Можно не сомневаться - разговор он подхватит блистательно, только вставляй реплики и задавай вопросы. А визит без повода при этом обязательно обнаружит свою причину, которая требует разрешения... И это помимо удовольствия видеть Виктора Яковлевича, слышать неподражаемую интонацию его речи, наблюдать, как, рассказывая и разгораясь, он генерирует мысль, так или иначе новую для него самого. Не знаю, как еще у него рождались мысли, но в процессе разговора, вернее, монолога, похожего на разгорающийся костер (только полешки подбрасывай!) - почти всегда.   Разговаривали мы чаще всего у него в кабинете. Второго такого "недиректорского" директорского кабинета в жизни не видела!

Необычность в нарушении стереотипа: посетитель попадает в, казалось бы, идеальную приемную. Здесь поставить бы стол с машинкой, усадить за него секретаршу, которая будет отвечать на звонки и "пущать-не пущать". Но секретарь Игнатьева где-то за другой дверью, а "идеальная приемная" совершенно пуста. Постучать в дверь кабинета или тормознуть и не постучать - решай самостоятельно. В такой возможности - уважение, доверие к посетителю и абсолютное нежелание играть в начальника.  

Игнатьеву не было нужды дополнять ценность и значение свой личности должностью - тем, чем часто исчерпывается значение иных, ее занимающих. ..     

А тот мужичок, оценивший нашу бескорыстную деятельность как погорелые планы, лет через двадцать воскрес - в Костроме, и являлся мне неоднократно. Только выглядел иначе и вел себя по-разному. Мог вынуть руки из карманов - оказывалось, они сжаты в кулаки. Мог пройти мимо, когда нельзя проходить мимо. А мог выждать, когда дело будет сделано, и вырвать его из рук.  

Мужичок этот у каждого, кто умеет и хочет работать, свой. Имя ему - нероботь, и лучшего удовольствия, чем дать по рукам тому, кто делает дело, для него не сыщешь.  

И Виктор Яковлевич, без сомнения, был знаком с ним - наглым, трусливым и корыстным существом, который ничего, кроме собственной выгоды, не разумеет. Человека, способного поступать бескорыстно или даже во вред себе - плотскому, физическому во имя и ради чего-то - на дух не выносит.   Но Виктор Яковлевич умел если не скрутить того мужичка, то обойти. И до поры до времени ему это удавалось...      

С Игнатьевым мы познакомились весной 1996 года, когда в "Северной правде" шла дискуссия о переименовании библиотеки им. Н.К. Крупской в Дедковскую. Такое предложение прозвучало впервые на Дедковских чтениях, озвучил его редактор журнала "Губернский дом" Муренин. За то, чтобы главная библиотека области носила отныне имя Игоря Дедкова, единогласно (минус один воздержавшийся) проголосовали участники Дедковских чтений. По заданию редакции я писала об этих чтениях и опубликовала статью "Звезда Игоря Дедкова или большой человек большого времени".

Из Москвы пришел на нее отклик большого русского поэта Владимира Леоновича: "Благодарю за "Звезду Дедкова"... Игорь одобрил бы ее тон и смысл". Лично мы тогда с ним не были знакомы.  

Вскоре сотрудник костромского фонда культуры Соловьёва принесла протокол собрания, свидетельствующий, что библиотекари, просившие редактора "Губернского дома" озвучить предложение о переименовании, все как один проголосовали на собрании за прежнее имя - Крупской!  

Подумалось: дискуссия в газете могла бы прояснить, кто "надавил" на них, и что они, собственно, на самом деле хотят: переименовать или оставить на фасаде библиотеки прежнее имя?

Одновременно достигалась гуманитарная цель - приоткрыть широкому читателю просторы Дедковской мысли, масштаб личности человека, благодаря которому провинция в столице стала именоваться Провинцией.

В числе первых выступил на страницах газеты Игнатьев. Он был жарким сторонником переименования... Однако, наблюдая в дальнейшем, как дискуссия скользит в ложное положение под фельдфебельские рыки противников переименования "закрыть дискуссию" и становится недостойной предмета дискуссии, Виктор Яковлевич, казалось, сильно охладел к этому делу, и мне посоветовал: "Не карабкайтесь на стену, - ногти поломаете, Вера Николаевна. Кострома умеет вставать стеной".  

Он знал, что мне пообещали "борьбу без всяких правил", приписали запроданность сионистам и корысть - сделать себе имя "на имени Дедкова"... Прекрасно понимая, к слову говоря, что при том раскладе сил на имени Дедкова в Костроме можно только сломать шею, но никак не "сделать себе имя"...  

Виктор Яковлевич более как бы не интересовался этой темой, а я не приняла его перепада от бурной эмоциональной и всяческой другой поддержки до полного охлаждения.  

Зато когда противники переименования закрыли дискуссию, надавив на редокторат, и пошли дальше, решив упразднить литературную премию имени Дедкова, он был первым, кто подписался под открытым письмом губернатору о недопустимости такого шага.  

Да никакого охлаждения на самом деле не было. Связываться с враждебным Дедкову и при жизни его коплотом в момент, когда представители его брызгали от ярости слюной, было ниже достоинства и мудрости Игнатьева. Он отступил, но в 1998 году организовал грандиозную выставку жизни и творчества костромских шестидесятников.

Предложил мне принять участие в создании каталога выставки.  

Это время было для меня чрезвычайно трудным в профессиональном плане: в редакции осуществлялись планы по ликвидации отдела культуры под благовидным предлогом "реструктуризации". Мне было предложено занять другую должность или уволиться ввиду сокращения должности заведующей отделом культуры.

Я шла ва-банк ради сохранения в структуре редакции отдела. Не хотелось, чтобы когда-то сказали, что был в областной газете позорный период, когда из структуры газеты исчезло слово "культура" и не нашлось ни одного человека, который бы "лег костьми", чтобы этого не произошло.  

Я понимала: с начала перестройки натиск на культуру идет извне, изнутри газеты он не может быть мотивирован никак. Соглашалась занять должность рядового корреспондента, но - в отделе культуры. Понимала, что отдел ликвидировали не в целях финансовой целесообразности, как декларировалось, но чтобы лишить меня возможности формировать его политику. Оставаясь же в должности завотделом, я не только имела на это право - такова была моя обязанность:)...

Карьера для поэта штука чужая и чуждая, убивало то, что ликвидируют отдел культуры - легкие газеты, орган ее дыхания.  Написала губернатору, по пунктам объясняя, почему его нельзя ликвидировать в единственной областной ежедневной газете. С тем же обратились к нему около тридцати человек - видных работников сферы культуры области. "Красный дом" ответил бюрократической отпиской одного из помощников губернатора... Оставалось ждать окончания двухмесячного срока, в течение которого КЗОТ предоставлял мне возможность оставаться в прежней должности, сохраняя тем самым отдел, а потом увольняться. А я уже знала: если в Костроме журналист теряет работу не ввиду запойного пьянства, а по другим причинам - это всерьез и надолго. Но содержать себя и пятилетнего сына я к тому времени была обязана исключительно сама. Так что чувствовать себя неуютно причины были.  

Была до того расстроена, что случилось ужасное: потеряла способность складывать слова в предложения. Вот в тот момент, накануне Нового 1998-го, я и получила предложение Игнатьева написать в каталог выставки вступительную статью и статью о Дедкове.  

Если взять все года, прожитые в Костроме, то счастливым и безоблачным был только январь девяносто восьмого, когда взяла в редакции отпуск и погрузилась в мир костромского шестидесятничества. Атмосфера творчества и взлета, праздника и взаимопонимания царила в кабинете директора художественного музея.

"Художественный музей напоминает мне сейчас реанимационную палату одной большой больницы, здесь происходит реанимация нравственности", - сказал Иосиф Шевелев, член Нью-Иоркской Академии наук, математически доказавшиий существование высшего разума.  

Дни стояли о пяти головах, мы прожили их талантливо. Так, как умел жить Игнатьев... А он продуцировал речевые шедевры, светился и летал, и его черные подглазья нас не пугали.

Радостно работалось и дома. За всю журналистскую практику не было у меня более талантливого редактора... Вступительную статью он попросил написать в объеме 12-ти машинописных страниц. Прочитав, похвалил, но сообщил, что условия изменились, в каталоге, оказывается, есть место только на 3-ех страничный объем. Я переписала на заданный объём. После чего он сказал, что теперь выяснилось - нужно 7 страниц. Написала 7, и это был окончательный вариант. Надо ли объяснять то, что поняла со временем? Редактор Игнатьев заставил "дышать" мой текст на разную глубину, добиваясь наилучшего результата. И сделал это деликатно, даже не намекнув, что первый вариант его не устроил. Надо ли удивляться, что вторую статью написала сразу и переделывать ее не пришлось? Под таким редакторством расцветет любой...

Когда Виктор Яковлевич прочел статью о Дедкове "Один у костра", не похвалил, - поздравил. И спросил: "Можно, я вас обниму?" Мы встали и дружески, крепко обнялись, - радость от того, что статья удалась, была общей, нашей. Надо сказать, Виктор Яковлевич относился к тем людям, которые чужой удаче умеют радоваться как своей.    

Выставка "Любить? Ненавидеть? Что еще?!..", посвященная творчеству костромских шестидесятников, была не только лебединой песней Виктора Яковлевича и выполнением его долга по отношениям к друзьям. "Гонимые и изгнанные вернулись в Кострому с триумфом", - так называлась статья в "Известиях" от 13.02.98г. Это был реванш и за дискуссию, за Дедковскую премию, которую, хоть не отменили, но сузили номинацию, за упраздненый в то время отдел культуры, который некогда возглавлял Дедков.    

Мы с Виктором Яковлевичем сидели на заднем дворике Художественного музея, покуривали и беседовали. Это было уже весной, после посещения выставки участниками Дедковских чтений.

   - Виктор Яковлевич, у вас грехи есть?  

   - Есть.  

   - На том свете они вам простятся. За то, что вы сумели устроить эту выставку. Ее не могло быть в настоящем нашего города. То, что она произошла - чудо. И это чудо могли совершить только вы. Я вам за это готова в ноги кланяться. Меня вы вообще спасли от обморока в профессиональной деятельности.  

   - Последнее было нетрудно. Знаете, что такое закон о равновесии - в судьбе, как вы говорите?  

- И что же?  

- Всегда устранять неравновесие. Любое неравновесие отнимает слишком много энергии. У вас отняли способность работать, я знал, как ее вернуть.

Он улыбался.  

Он всегда знал, что надо делать и как. Но мудрость его иногда сменялась изумлением, непосредственным до детскости. Именно он посоветовал собрать подписи видных деятелей культуры под письмом губернатору о недопустимости ликвидации отдела культуры в областной газете:  

- Поверьте, я ведь при всем том - тертый чиновник, - лично ваших гуманитарных устремлений в "Красном доме" не поймут, решат - человек за потерянную должность бьется. А вот если подпишет такое письмо Шевелев, Радченко, Игнатьев и другие - тогда совсем другое дело.  

Потом он лежал в больнице, а выйдя, спросил, как реагировали те три десятка человек, к которым мы обратились за подписью.  

- Не ожидала такой поддержки! Понимали с полуслова, благодарили "за позицию", только один человек отказался подписать.  

- Кто?  

- Такой-то.  

- Как?! Неужели?.. Правда?! Но... почему! - от изумления говорит громким шепотом и глаза непонимающие, совсем детские.    

Ранняя весна следующего года. В Некрасовском университете традиционная выставка работ преподавателей местного Худграфа. Мы давно не виделись с Виктором Яковлевичем, потому что он только что вышел из больницы после очередного инфаркта. Встретились радостно. В аудитории, где проходила конференция, посвященная Н.П. Шлейну, Игнатьева настойчиво приглашали занять место в президиуме, но он остался рядом со мной.  

Как отпетые двоечники, шептались всю конференцию. Нельзя сказать, что по окончании оной я оказалась бы более обогащенной, если бы слушала доклады. Игнатьев рассказывал мне - Ж и з н ь, дарил ее щедро, целыми охапками.  

Я хорошо запомнила этот день, потому что с него для меня начался чуточку другой Игнатьев. Это был п о с л е д н и й Игнатьев, который щедро дарил доверием, теплом, советом, поддержкой, был прост и сердечен.

Он словно торопился узнать то, чего еще не успел, и задавал мне много вопросов: как рождаются стихи, что вы чувствуете, когда закончите стихотворение? Как это вы, поэт, умудряетесь дружить с прагматиком? Что рисует ваш младший сын?..   Живо, радостно откликнулся на сообщение, что нынешний очередной отпуск, традиционно январский, у меня снова прошел сугубо творчески:  

- Вы понимаете, что вещь с таким названием ("Провинция", роман без вымысла - В.А.) вы будете писать всю жизнь?.. В июне я тоже буду совершенно свободен, ухожу из музея... закончу, наконец, обустройство своего кабинета, приглашу вас к себе, и мы с Наташей будем первыми слушателями написанных глав. А я буду читать вам свое, я ведь тоже намерен засесть за письменный стол...

И еще мы с вами напишем об Иване Каликине. Это та-кой художник! Он погиб в 42-ом...Чур, писать будете вы, а я рассказывать. А еще надо подумать о том, чтобы издать цикл ваших очерков о шестидесятниках отдельной книгой. Как выясняется, у нас с вами уйма общих дел... 

Я могла этому только радоваться. Потому что с первого дня знакомства воспринимала общение с Виктором Яковлевичем как праздник, подарок. Были моменты, конечно, когда мне казалось, он неправ. Он не всегда был любезным (но и грубым - никогда; однако моменты сближения и отчуждения происходили между нами перманентно:). Теперь благодарна себе, что хватало ума думать: надо разобраться, почему мне кажется, что Игнатьев неправ, не из-за собственной ли глупости, во-первых... Вот так подумаешь, подотрешь, извините, сопли, и поумнеешь чуток.

То же самое советовала делать и другим, если при мне говорили о "неоднозначности" его личности.  

Из всех людей, с какими сталкивала меня судьба в Костроме, более яркого и живого человека, чем Игнатьев, не встречала. Но его яркость и живость, его непосредственность, намеренное нежелание следовать протоколу обрамлены были изысканной корректностью... "Аристократ духа" - говорил он о Дедкове. То же самое применимо и к нему.    

Планы о сотворчестве и содружестве на его "заслуженном отдыхе" не сбылись. Мы еще успели несколько раз встретиться по "текущим" делам, как-то: для написания очерка к дню его ухода из музея - по заданию властей, о чем он оставил на память надпись на одной из подаренных книг, саркастически подчеркнув именно это: по заданию властей...  

На заслуженный отдых уходить ему было, явно, рано. Явно для многих, но только не для тех, кто этот "отдых" собирался организовать. Отделить создателя музея, его экс-директора, героического собирателя Коллекции всемирного значения и известности от его детища все равно, что разрезать живого человека пополам. Я не могла понять и поверить до конца, что происходит именно это, и приставала к Виктору Яковлевичу с одним и тем же вопросом: но как же, как музей - и без вас, а вы - без музея? А он отвечал... как будто легко, как будто разумно... Что, мол, судьба усаживает его, наконец, за письменный стол...  

Горячее участие до последнего ухода в больницу он проявлял к осуществлявшейся в те апрельско-майские дни 1999 года моей идее создания культурного приложения к газете "Северная правда".

Три года работая в сфере культуры, я понимала, какой легион искусствоведов, поэтов, писателей, художников, музыковедов, музыкантов Костромы и края задыхается без возможности публикаций. После ликвидации отдела культуры срезали и газетную площадь под культуру вдвое... Отведенная же едва позволяла мне одной выполнять "норму строк". Значит, наработанный за три года корпус авторов, уже готовый активно сотрудничать с газетой, опять оставался без газетной площади.

Культурная тематика в газете начала принижаться. Прав был Николай Николаевич Скатов, директор Пушкинского дома, в один из своих приездов пожелавший мужества в отстаивании отдела культуры: исчезнет слово "культуры" в структуре газеты, исчезнет дело, сказал он. Ликвидация отдела культуры это даже политика, писал губернатору Владимир Леонович, если глянуть вверх, но это - политика безумия...    

Еще в начале 98-го года поняла, что положение надо спасать как-то иначе, раз сразу нельзя вернуть отдел. Моя мечта об отдельной газете культурной тематики начала обращаться в план. Газета снилась - постранично, во сне и наяву я не могла думать ни о чем другом, только о том, как ее организовать. Идея создания начала обрастать концепцией, - да какой! Ведь жизнь в стране не стояла на месте. Разорванность культурного поля внушала тревогу всем, кто думал о культуре. Моя переписка и сотрудничество с общероссийскими провинициальными изданиями (журнал "День и ночь" в Красноярске, газета "Звезда полей" в Набережных Челнах) навели на мысль о том, что и у нас, имея в виду культурообильность костромского края, можно создать подобное. А большой русский поэт Владимир Леонович, костромич по рождению, мог бы возглавить газету и обеспечить связь с пишущей элитой страны и даже зарубежья. Мы могли бы соединить на страницах нашего издания провинициальную и элитную культуру.

Такое издание стали бы с интересом читать и писать в него костромичи - даже те, кто теперь не относится к, извините, читателям местных газет ввиду того, что уровень их развития не позволяет тратить на это время.  

Летом 98-го года пошла в областной департамент культуры к новой его начальнице и обрисовала ситуацию с положением публикаций о культуре в областной газете: площади не хватает, бороться с этим трудно - газета у нас общественно-политическая, а не "культурная". Но издания культурной тематики в области нет!

И... Галина Иванова легко пошла навстречу: пишите предложения о создании газеты, смету и все, что полагается в таких случаях. Я объяснила, что начинать надо не с отдельной газеты, а с культурного приложения к областной - в период становления лучше воспользоваться технической базой уже существующей газеты. А вот когда мы встанем на ноги и организуем  подписку, можно будет подумать о создании собственной базы.  

К сожалению, в то время в отношениях с Виктором Яковлевичем у меня был очередной период отчуждения, и, когда радетельница о чужих делах, узнав о моих планах, явилась и объяснила ему и заодно Галине Ивановой, что так, как это собираюсь делать я, газеты "не делают"... первый номер, готовый в августе, света не увидел.  

Зато в апреле 1999-го Виктор Яковлевич в подробностях знал мои замыслы от меня, а не по извращенным слухам. 16-го числа мы, редакционная коллегия вместе с будущим редактором Леоновичем, собрались в кабинете Ивановой для конкретного разговора. Виктор Яковлевич сидел рядом со мной и явно не разделял всеобщего благодушного настроения и трепа около дела под хорошее вино и неплохой кофе.  

 - Давайте говорить по существу, - предлагал он - кто субсидирует газету, какой под нами фундамент, на сколько номеров есть деньги на счету?  

Галина Ивановна "не слышала" его вопросов. 

 - Вера, - спрашивал он меня тихо, - сколько ты будешь получать за свою работу? А редактор сколько?  

- Не знаю, - шептала я в ответ. - Это мы не обсуждали! Да несущественно! Мы с Леоновичем готовы даром работать, лишь бы гонорар авторам был приличный, а как раз на этом-то я настояла.  

- Это правильно, дешево делаются только дешевые вещи, - отвечал Виктор Яковлевич. - А вот первое - неправильно.  

И он снова задавал Ивановой вопросы, касающиеся финансирования и оплаты нашего труда, пока она резко не оборвала его:  

- Я не буду здесь с вами обсуждать эти вопросы!  

- А зачем же мы собрались тогда? Помечтать, какая красивая у нас будет газета?  

- Мы обсудим это послезавтра втроем с главным редактором "Северной правды" и Верой Николаевной.  

Резкость тона была не из той оперы, что звучала до сих пор и потому удивила. Мы тогда еще не знали, с кем имеем дело. А Игнатьев уже знал.    

Зато, когда мы с Леоновичем принесли готовый первый номер номер Ивановой, - узнали.

Сходу показалось, Галина Ивановна сильно не в духе и не в силах с собой справиться... Материалы, подготовленные к публикации, причиною быть не могли - на втором заседании редколлеги мы обсуждали каждый в ее присутствии и при ее участии. Однако Иванова не перелистывала страницы, а яростно перекидывала их из стороны в сторону. Молча. Мы с Леоновичем почувствовали себя как провинившиеся в отделении милиции.

Наконец, она сказала что-то злобным тоном по существу одного из материалов. Так начался разговор - Леоновича с нею, я предпочитала молчать, как всегда молчу, когда начальствующие особи начинают вести себя начальственно без нужды.

Тон разговора был отвратительный. Леонович говорил тихо, мягко, мягче обычного, и я поняла, что дело плохо:). А Иванова набирала обороты, хотя никаких серьезных претензий не было.  Она как будто задалась целью показать нам, что такое самодурство в чистом и непревзойденном исполнении. Глядя на это, мы недоумевали. А я вспомнила, что она, кажись, работала некогда в милиции, а на пост начальника департамента попала, как подруга жены губернатора... Наконец, Владимир Николаевич спросил ее уже вовсе любезно:  

- Галина Ивановна, а Вы у нас кто - редактор?  

Тут Иванова привстала и рявкнула:  

- Это вы у меня редактор!  

Я облегченно вздохнула: Леонович не взорвется. Скандал с такой дамой - не его амплуа. Да и возраст Владимира Николаевича складывался из наших с Ивановой вместе взятых, и его интеллект таков, какой нам с нею и не снился.      

7 мая, в пятницу, вечером, мы с Виктором Яковлевичем говорили по телефону.

Последний раз в жизни.

Он рассказал, что упал, потеряв сознание, расшибся и сломал зуб. Его близкие перевернулись в автомобиле. Но обошлось без травм. И я говорила: Виктор Яковлевич, ну радоваться же надо, а вы...

- Так я и радуюсь, оправдывался он, но вот... упал.

Потом расспрашивал, как дела с газетой, как ведет себя Иванова, и я рассказала, как она хамит Леоновичу, как грубо разговаривает со мной.  

- Будто подменили человека, Виктор Яковлевич. Пока я разрабатывала проект, она была очень любезна, а теперь...  

- Это она вас к своей ручке железной приучает, пробует, можно с вами так, или нельзя... Вера, а по-че-му (?!) ты позволяешь ей так с собой разговаривать?  

...не говорил мне Виктор Яковлевич "ты". На "Вы" мы были - всегда, и в тот вечер тоже.  

- Вера, ты понимаешь, с помощью вашей газеты она хочет шагнуть широко и красиво. Но так, как она это понимает. Идею создания она присвоила себе, я слышал, что в Красном Доме говорят об этом. Скорее всего, она сочла, вы уже ей больше не нужны - отнимет у вас газету и тогда погибло хорошее дело - она сделает из нее вестник департамента, который будет только ей нужен, уровень его будет такой же серый, как у вашей "Северной правды", и такая газета ничего не изменит в культурной жизни города и области... Надо ее останавливать!  

- Как?  

- После праздника я выхожу на новое место работы в Фонд содействия развития города Костромы. Приходите ко мне в одиннадцать часов, мы соберем редколлегию и будем говорить о разграничении функций.  

- Виктор Яковлевич, кто будет с ней говорить? Ну вы же видели, кого я включила в редколлегию - сплошь интеллигентные, шелковобородые, да она на них один раз цыкнет, и все.  

 - Ты права... Тогда вот так. Я приглашу Ксению Котляревскую, с нами она так разговаривать не сможет. Мы ее поставим на место. Нельзя губить такое дело. Надо его спасать.  

- Виктор Яковлевич, как я вас люблю! Только поговорили, а уже легче дышать стало. Как я вас люблю, вы не представляете...    

Это было последнее, что я сказала Виктору Яковлевичу, и это меня как-то утешает. Сколько людей ушло из моей жизни, а я так и не посмела согреть их этими словами, все стеснялась, казалось - успеется. А жить надо так, будто каждый день - твой или тех, кого любишь - последний. Надо все говорить сегодня, завтра может быть уже поздно...  

...Во вторник, 11 мая, под проливным дождем бежала на встречу с Виктором Яковлевичем. В Фонде сказали, его нет, но  для меня записка.

В записке был только номер телефона Стаса Рубанкова, заместителя и друга Виктора Яковлевича.

Стас сказал: с тех пор, как я говорила с Игнатьевым по телефону, он уже пережил семь клинических смертей... Виктор Яковлевич не забыл, что в тот день я ждала от него рисунок художника А.Белых - профиль Игоря Дедкова для первого номера "СП-Культуры".

Отправляться в реанимацию и вспомнить об этом, и наказать близким передать для меня в Фонд конверт!... Этот последний жест Игнатьева трогает меня бесконечно...

Впрочем, последним жестом, строго говоря, следует считать его телеграмму со смертного, как оказалось, одра в день выхода первого, дедковского номера "СП-Культура" 26 мая 1999 года. Приветствуя это событие, Виктор Яковлевич телеграфировал: "Рим падал - Провинция возвышалась..."  

Из суеверия не навестила его в больнице. Есть такая примета - не попрощались - значит, встретятся. Не встретились...      

На гражданской панихиде "надгробный выстрел по чиновникам" (так называлась заметка в местной газете "Костромские ведомости") произвела Ксения Игоревна Котляревская. Вышеупомянутая газета слова ее, на газетный язык непереводимые, передала достаточно приблизительно своим читателям так: "...она высказалась в том смысле, что в ранней смерти Виктора Яковлевича есть вина чиновников. И то верно: всю жизнь ради своего главного дела - искусства - Игнатьеву приходилось идти на моральные компромиссы с властью, что, конечно же, больно било по его душевному равновесию. Но Ксения Котляревская пошла дальше, заявив, что в очередном, оказавшимся последним, инфаркте, виноват конкретный чиновник. Он, по словам Котляревской, вульгарно укорил Игнатьева: а кто вам зарплату платит?.."  

(Стиль знакомый: Это вы у меня редактор!.. А кто вам зарплату платит?!.. ) 

Игнатьев свой хлеб отработал сполна, сказала Ксения Игоревна. Это хлеб звезд, которые теперь приняли его...  

"Конкретная чиновница" под стол пешком ходила, когда Игнатьев уже был личностью, способной на поступки опережающего значения. И потому в результате его деятельности художественный отдел музея-заповедника превратился со временем в музей, награжденный международными призами "Золотая пальма" и "Гран-при" за большой вклад в развитие мирового искусства. Художественная коллекция музея состоит на 75 процентов из шедевров. Остальное - произведения идеологической конъюктуры. Соотношение могло быть иным, если бы Игнатьев в свое время выполнил предписание министра культуры Фурцевой и тогдашнего директора своего музея сжечь "формалистические произведения" В. Татлина, О. Розановой, Н. Гончаровой, вошедшие в западно-европейские каталоги как гордость костромской художественной коллекции. Если бы в общем потоке древнерусского искусства он не спас костромскую икону во время действия закрытого тайного правительственного постановления по борьбе с религией. Если бы он не открыл миру искусство Ефима Честнякова. Если бы не обнаружил в запасниках солигаличского музея неоткрытое звено в русском искусстве - Григория Островского, чьи работы требовали незамедлительной реставрации. "Сенсацией русского искусства" назвали французские искусствоведы открытие Островского (журнал "Леонардо", 1968).

В местном управлении культурой ему не раз объясняли, чем он должен заниматься вместо сбора икон, например. Игнатьев доказательно преодолевал взгляд партийных боссов на икону как на сугубо культовый предмет, и продолжал, продолжал экспедиции по заброшенным церквям костромского края. Свойственный Игнатьеву историзм мышления способствовал созданию его невоспроизводимого вклада в культуру, как отечественную, так и мировую.  

"Музей ИЗО ведет неправильную политику по формированию фондов. Лично Игнатьев увлекается Шуваловым...". За многоточием - опять проволочки и угрозы. Условия, в которых происходило формирование коллекции, были таковы, что поступки ее Собирателя были вполне героическими. Естественно, что от чиновников всех уровней он получал за это по полной программе.  

Да, увлекался, к счастью для нас, Игнатьев Шуваловым. Художник Николай Шувалов еще в 70-е доказал мертворожденность соцреализма, вобрал в себя широкий спектр исканий 20 века и успел прошагать по этому пути столько, что еще никому не удалось его обогнать.  Епископ Костромской и Галичский поклонился Виктору Яковлевичу в пояс за спасение костромской иконы. Игнатьев  награжден православным орденом. А вообще все его награды обобщены, пожалуй, в выводе Международного Объединенного биографического центра: его Имя включено в число двухсот выдающихся деятелей современности.

Эта информация стала известна совсем недавно. Сам Виктор Яковлевич не говорил - ни о своих наградах, ни о своих трудностях. К своим трудностям и неприятностям он не привлекал внимания тех, кто сам постоянно нуждался в его помощи и поддержке. Он умел нести свой крест. Как красиво делал он это, думаю теперь...  

Естественно, подмять под себя такого человека и сделать из него трепетного подчиненного случайному человеку в культуре Ивановой, в чьём ведомстве оказался музей, созданный и возглавляемый Игнатьевым, было невозможно. Но вот устроить проверку фондов в музее во время прединфарктного состояния директора, или по-милицейски спросить: а кто вам зарплату платит? - это возможно.

Когда "копаешь" историю культурной жизни Костромы, копится боль и отчаяние, ввиду того, сколько талантливых, прекрасных людей она замолчала, раздавила, убила, вытолкнула вон. Как правило, эти люди имели энергию противостояния пошлости во всех ее видах. Именно им не давали спокойно работать, и если они все-таки умели доказать, что их творчество составляет славу города, то часто - после смерти.

Сколько омраченных борьбой и враждой судеб, сколько личного горя и погубленного здоровья...  Ничего не меняется с начала века, когда подвижник, музыкант и дирижер Блинов утопился в озере Святое.

Ничего с тех пор, как выставку Николая Шувалова закрыли на второй день и свалили его бесценные работы перед мастерской как кучу хлама.

Ничего не меняется с тех пор, как выдающегося краеведа Виктора Бочкова, связывавшего нить времен после разгрома краеведения в 1929 году, в расцвете лет оседлала болезнь Паркинсона.

Ничего с тех пор, как Игоря Дедкова, без литературной критики которого немыслим никакой разговор о русской литературе второй половины 20 века, пытались уволить из областной газеты "за непрофессионализм", причем - дважды! Ничего с тех пор, когда на Сенной площади стояли Дедков, Игнатьев и Сапогов, вынужденный уезжать из Костромы, и Дедков, в бессильи помочь, твердил, слушая Сапогова: подлецы, вот подлецы!

Ничего - со времен бегства из города Николая Скатова (ныне директор Пушкинского Дома).

Ничего с тех пор, как выдавили, вышвырнули вон художников Владимира Муравьева и Алексея Козлова.

Кострома упорно отторгает тех, кто мог бы улучшить ее, поработать на ее славу. Результат уже достигнут: настоящее время чрезвычайно скупо на личности, способные преодолеть потолок уездного искусства. А потому все, что не входит в узколобое чиновничье разумение обречено на провал.      

А вестник департамента культуры, ничего не меняющий в культурной жизни города и области, не говоря уж о большем масштабе, выходит. Делают его другие люди. Я родила это приложение. Сразу отняли и отдали "дядьке", по совместительству осведомителю ГБ, о чем недвусмысленно написал Игорь Дедков в своих "Дневниках", опубликованных в "Новом мире"... Евгений зайцев пережил в газете Дедкова, переживет и меня...

И Виктора Яковлевича больше нет. Апеллировать не к кому. В Художественном музее выветривают даже его дух, как сказала вдова Игнатьева... Уволен практически весь штат, работавший с Виктором Яковлевичем. Музей перестал быть открытым домом для своих друзей.

В кабинете экс-директора Игнатьева сидит подруга чиновницы. А в идеальной приемной, конечно, секретарша.    

Ноябрь 2000г