НОВАЯ РУССКОЯЗЫЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА (продолжение)

Какое-то время назад я немного рассказывала о международной «Русской премии» и некоторых ее лауреатах, то есть людях, достойно представляющих сегодняшнюю русскоязычную литературу, хотя живут они за пределами России (http://maxpark.com/community/4707/content/1880434 ). А 25 апреля в Москве вновь произошло вручение этой литературной награды по итогам 2013 г. В номинации «Поэзия» победу одержал Олег Дозморов (Великобритания) за книгу стихов «Смотреть на бегемота». Лучшей в номинации «Малая проза» была признана Марина Гончарова (Украина) за повесть «Дракон из Перкалаба». А первое место в категории «Большая проза» за роман «Демон Декарта» была присуждена уже знакомому вам по прошлому материалу Владимиру Рафеенко. Специальным призом за вклад «в развитие и сбережение традиций русской культуры за пределами РФ» был награжден директор фонда «Александр Пушкин» Александр Черносвитов (Испания); в число лауреатов вошел также земляк В.Рафеенко Сергей Шаталов с формулировкой «За редакторскую деятельность в литературно-художественном альманахе «Четыре сантиметра луны» и ее отражение в альманахе «Антология странного рассказа».

 


Вот маленькие фрагменты произведений этих писателей, недостаточные для того, чтобы получить полное представление о своеобразии их творчества, но необходимые для того, чтобы заинтересовать и заманить.


Олег Дозморов

(Прямая ссылка: http://www.youtube.com/watch?v=QLaQi1Khr4s )

 

Отрывок из книги стихов «Смотреть на бегемота»

 

***
Ночью был дождь, смыло побелку птичью,
теперь на дорожках правильной формы лужи.
Проза должна быть немного скучной и неприличной.
Стихи – это та же проза, только читают хуже.

На углу в магазине фунт сыра по 2.15.
В витрине комиссионки увидишь местную домру.
Главное – долго-долго не признаваться,
что приехал сюда, чтобы скучать по дому.

Есть у стихов российских – эх – родовое свойство
любой пустяк превращать постфактум в геройство.
Заводишь в юности часовое в себе устройство –
а все никак не бабахнет. Одно расстройство.

Может, и не бабахнет. Держи карман шире.
Все интонационно от кого-то зависишь.
Не печалься, смотри, как холодно в Денбишире,
какие здесь ночью хляби, какие поутру выси.


МаринаГончарова

(Прямая ссылка: http://www.youtube.com/watch?v=ETdMuuN9pNU )

 

Отрывки из повести «Дракон из Перкалаба. Повесть о Владке»

 

Скажу вам все сразу и честно, чтобы не интриговать и не запутывать... Эта книга – не детектив и не фантастика. Тем более – не фэнтези и не мистический триллер... Это, видите ли, правда. Все, здесь написанное, дорогой мой читатель, абсолютная правда. Да, да. Горы – правда. Дракон – правда. Мольфары – правда. Владка и ее короткая, стремительная жизнь – чистая правда. Мое личное прямое участие почти во всем нижеописанном – тоже правда. А вымысел в том, что волей своего воображения я все это решила сплести в пеструю веретку. Знаете ли, что такое веретка? Красивое звучное слово, да. Это домотканая дорожка. Рачительные гуцульские хозяйки стелили ее на пол, на лавки, сейчас уже и диваны накрывают, и кресла. Да куда угодно сейчас ее стелят. Она никогда не выходила из моды, потому что всегда была вне моды. И вот сплела я такую длинную плотную дорожку из разноцветной яркой пряжи – одна полоска радужная и веселая, вторая – густо черная, печальная, следом – полоски другие, постепенно переходящие от одного цвета к другому, дальше опять резкие цвета – красный бешеный, белый нежный, опасливый и опять мрачный черный... Словом, все как в жизни, как дни и годы нашего пребывания в этом мире.

 ................................................

Вообще, то, что с Владкой происходило, была какая-то совсем не ее жизнь и не ее уход. И если свою жизнь она все же как-то поворачивала и проворачивала в нужном ей направлении, то уход уже от нее не зависел. Я ей еще тогда говорила, слушай, ну ты же обещала! Ты же сказала, что еще три года! Что еще есть время. Ну что ты наделала! Ну ты же обещала! А мы-то все привыкли, что если Владка давала слово – то все! Умрет, но выполнит. А тут взяла и умерла. И не выполнила. Я ей кричала: «Павлинская, ты же говорила, учись, пока я жива! Но я же еще не научилась!» – так кричала я ей. Ну, а что теперь... Влада оставила нас. Неожиданно даже для себя, для всех, кто ее любил, ушла на взлете, такая талантливая, такой верный друг и такой пленительной, ослепительной красоты женщина. Вот так взяла и ушла, даже не оглянувшись. Тихо и мужественно. И еще тогда, утром 19 декабря 1996 года, когда мы все прощались с ней, с Владой, и вдруг пошел первый в ту зиму юный, невесомый, робкий снежок, который уже не таял на ее лице, когда мы с ее сестрами и мужем чуть-чуть надламывали стебли цветов, когда не было сил плакать от недоумения, от несправедливости, от коварства судьбы, я еще тогда все придумала. Я объяснила сама себе, что это какой-то сбой программы или какая-то там, у мироздания, ошибка, что ли – уж если и уходить, она должна была уйти не так, совсем по-другому. И никак не имея сил смириться, я и сочинила ей другой уход. Достойный уход. Тот, который она наверняка выбрала бы сама. 

 ................................................

Экстрасенсы, ясновидящие... Я так понимаю, многие объявляют себя экстрасенсами, чтобы не скучно было жить. Чтобы почувствовать себя значительным и заполнить в себе какие-то пустые ниши, не заполненные образованием, воспитанием, интересами и увлечениями, ну и что там еще – любовью, страстью, серьезной работой. Чтобы обратить на себя внимание других людей. А уж потом входят во вкус и этим делом начинают зарабатывать.

Как правило, их лупит молнией. Ба-бах! И сразу открываются все три глаза, начинают видеть прошлое и будущее, а также догадываться, кто чем утром завтракал. И не важно, что, скажем, в тот знаменательный день, когда его, значит, по темечку шарахнуло, не было на территории проживания новообращенного экстрасенса ни дождя, ни грозы.

................................................

Как-то мы с Владкой отдыхали у друзей в горах и познакомились с одной ворожкой. Ее звали Параска. Владка вообще любила всяких таких бабок, гадания на чем попало – на картах, на кофейной гуще, на фасоли. Мы с ней потащились в Чорногузы – это село такое под Вижницей – к этой самой Параске. Она такая была забавная, проворная, востроглазая, буфетчицей в колыбе работала, шмыгала туда-сюда, все успевала, казалось, радостная энергия через край брызжет. Так эта Параска увела у своей дочери жениха и сама за него замуж вышла. И теперь дочка Параски, послушная Маричка, медлительная, неповоротливая, покорная и дебелая девица, полная противоположность своей шустрой маленькой мамке, называет по требованию строгой своей родительницы бывшего своего суженого, всего на четыре года ее старше, «тато» и на «вы».

– Тато, йдить вечеряты, – и варенички с уважением перед ним ставит чуть ли не с поклоном.

Да и «тато» отвечает ласково, прежде чем под строгим взглядом своей жены перекрестить рот перед едой:

– Дякую тоби, доню. (Спасибо, дочка.)

Ох и болтливая была эта Параска. Взглянула на Владку, говорит:

– Жийеш як доцентова дочка.

Мол, живешь как дочка доцента.

– Да прям, – возразила Владка, и сразу мы перестали ей верить, потому что Параска купилась на Владкину внешность и на то, как она была одета. А на самом-то деле внешностью ее одарила природа, а костюм, в котором Владка к Параске пришла, она вообще сама сшила из старого маминого плаща. Но поболтали мы тогда замечательно – знатная сплетница была Параска. Ну и знала, конечно, кое-что, недаром же всю жизнь в горах прожила.

  …………………………………………………...... 

Так вот именно с той поры стал слышаться в горах скорбный плач. Тот самый плач. Говорили старики, будто кто плачет по Дракону. Тому самому. Из Перкалаба, что на Брудном Доле. Одни говорили: не знаю, не слышал, сказки это все. А другие говорили самое страшное. Что это ж мольфарка плачет одна. Какая-какая... Есть одна. Живет за Перкалабом, под скэлей, весь домик ее деревянный изнутри воском обмазан – хата внутри желтая, нарядная, как солнышко, и пахучая, потому что травы кругом. Сама мольфарка из Закарпатья, тут в юности оселилась. Люди говорили, что мамку ее за ворожбу как будто еще там, в Закарпатье, жандармерия или кто там был у совитов, чи хто, забрали. И только совсем старая она домой вернулась да успела дочери своей руку подать. Василина потом из Закарпатья сюда, на Буковину сама пришла, одиначка, сама хату поставила, сильно мыкалась, бедовала, а потом, уже когда она на мольфарский круг была звана, то другие ей помогли и хату, и гражду вокруг хаты поставить, и мачку маленькую ей дали – котенка черного, игривого и понятливого. Сама она на краю Гаранчи живет. Там, что ли, пара хат, да и те брошены. Пусто там. Край.

 …………………………………………………...... 

Владка поставила этюдник и, кроша уголь, стала набрасывать скалу. Огромная, мрачная и абсолютно голая скала нависала над пропастью, черной и бездонной. Вершина как будто была разглажена гигантским утюгом. Или чьим-то огромным телом... Воздух ежеминутно менял свой цвет, тревожно переговаривались птицы, шуршали кроны сосен, слышны были вздохи и всхлипы, как будто вдалеке горько и безутешно рыдала женщина. Где-то смеялся ребенок, играя с собакой. Легонько всхрапнул и заржал невидимый конь. Ветер распоряжался в своем лесу: разбросал ее листки с зарисовками, сорвал гребень с затылка, рассыпав волосы по лицу. Воздух стал тугим, перед глазами поплыли яркие цветные пятна. Ветер все кружил вокруг нее – и вдруг, будто натолкнувшись на преграду, зашелся вихрем перед скалой и с гулом ушел в пропасть.


ВладимирРафеенко

(Прямая ссылка: http://www.youtube.com/watch?v=iE4pSrNx--k )

 

Поскольку я знакома с полным текстом призового произведения, я хочу немножко о нем рассказать.

Я бы определила этот художественный метод как «сюрреалистический постмодерн», хотя официально такого определения не существует. На мой вкус, написано ярко, сильно и оригинально. У меня сразу возникли очень смешанные ассоциации (подчеркиваю: это мои ассоциации, а не похожесть текста!) с Кальдероном ("Жизнь есть сон"), Д.Глуховским ("Сумерки"), немножко – с "Мастером и Маргаритой" и, конечно, с живописью Дали (я имею в виду его естественное перетекание пространства и времени из одной невероятной формы в другую). Сам же текст мне показался попыткой вывести свои подсознательные страхи на сознательный уровень, освободиться от них, от сексуальной неудовлетворенности или осознания безвозвратной утраты удовлетворенности и одним махом разрешить внутренний конфликт. Но, как обычно, выяснилось, что внешний, даже самый сложный, разрешить легче, и жизнь отдать за это легче, чем победить себя в себе...

Как ни странно, в этом не слишком реалистическом мире повествования имеется и заводская линия. Она несколько схематична, но, пересекаясь с внереальностью, в которой главными героями являются метафора, символ и реминисценция, она дает стержень произведению – без нее оно было бы более аморфно и неиндивидуально.

И очень хорош эпилог. Он неоднозначен и каждый читатель поймет его по-своему, но многозначность – далеко не всегда плохо. Я восприняла его так: круговорот жизни неостановим, и даже такие странные элементы, как главный персонаж, ей просто необходимы именно для этой непрерывности и движения по спирали. Кто хочет, может даже о карме вспомнить. И написан он очень внятно, в отличие от основной части, и это придает ему правдоподобность (документальность), реалистичность (в отличие от сна) и надежду. Типа, ну подумаешь, умер-шмумер! Пустяки, дело житейское, и не такое переживали! И будем жить дальше. :-)

 

Отрывок из романа «Демон Декарта. Роман-сновидение»

 

За городом просто охренительно – так начал бы эту историю любой, кто смыслит хотя бы что-то в загородном отдыхе. Здесь – ах! ах! – дышишь до изнеможения, до боли. Здесь поля и пруды! Именно здесь утка Гретхен, типичная фрау птица с немецким сильным характером, сидела на яйцах. Обычно невзгоды по высиживанию она переносила стойко, но к концу этого весеннего месяца внезапно затосковала. Уж очень хотелось ей поплавать всласть, размяться, проехаться широким животом по жирной глади озер. Старовата она стала для этой работы. И уткой быть подустала, и трудилась в жизни много. Впрочем, труд так и не сделал из нее человека.

Но зачем же еще мы приходим в эту жизнь, как не всласть посидеть на яйцах, уготованных нам судьбой? Что бы ни писали в газетах, дело есть дело! Как говорится, сначала арбайтен унд дисциплинен, майне зольдаттен, а потом все остальное. И, несмотря на усталость, Гретхен сидела.

И вот, наконец-то, полезли утята. Фрау птица придирчиво осматривала каждого и в целом оставалась довольна. Только одно, самое большое, яйцо продолжало лежать в гнезде. Бросай его, сколько можно, кричали птицы усадьбы. Оно не твое! Брось! Прокатись брюхом по жирной глади озер! Донырни до темной их сердцевины! Рассмотри тени, пугающие и дразнящие!

Гретхен глядела, как колышутся травы, как солнце катится по вогнутой тверди неба, провожала темным взглядом счастливых подруг. За ними шлепали по воде ловкие пушистые шарики. Фрау без зависти смотрела на комочки утиной плоти, предназначенные для какого-то пока еще неведомого Рождества. Гордо поведя головой, оставалась на месте. Птица была строга к себе. Буду сидеть, если понадобится, до самого Армагеддона, думала она. Даже в мраморном яйце есть свой утенок. Благословенна мать, высиживающая его.

Звенели клены и тополя, наливаясь соками и светом. Сновали муравьи и мыши, стрижи и чайки. Вольный простор утопал в бесконечности весенней благодати. Стоял теплый субботний полдень, когда наконец-то это свершилось. Самое большое яйцо фрау птицы дало трещину. Четкая линия разлома однозначно и бесповоротно перечеркнула синевато-белую поверхность. С шумом и шипением, с жалобным стоном яйцо раздвинуло пространство, имя которому жизнь.

Вот и ты, сказала утка, подслеповато щурясь на то, что показалось из темной паркой щели. Разводя руками черноватые тени небытия, из яйца, приглушенно матерясь, выбирался Иван Павлович Левкин. Отплевываясь от липкого и скользкого, он с омерзением рассматривал ладони, покрытые белковой жидкостью, ошалело глядел на слепящий весенний свет, ломал острые края скорлупы, ускоряя освобождение.

Да что ж это такое, прошептал он, выбравшись наружу, разглядев наконец-то старую утку у своих ног и необозримые пространства вокруг. Иван был удивлен, но главным образом – испуган. Бессмысленный ужас происходящего переполнял его. Жутчайшее страдание пролегло по разломам артерий и вен. Организм болел, испытывал тошноту, существование томило злобой нового дня.

Подрагивающими руками ощупал пиджак, куртку, брюки… Ох! Этот вздох свидетельствовал о том, что нашелся бумажник. Он вытащил из внутреннего кармана то, что было когда-то паспортом. Обложка пожелтела и побурела, строчки расплылись. В раскисший документ был вложен билет на самолет. Можно было разобрать, что летательный аппарат должен был двигаться из Киева в город Z. Киев – мать городов, машинально сказал Левкин. Билет был еще менее пригоден к использованию, чем паспорт. Даты отсутствовали, фамилия пассажира тоже, часть билета превратилась в скользкую желтоватую кашицу.

Но, с другой стороны, бумажник был цел. Слава Богу! Отчего-то из всего происходящего чудом казалось только это. Внезапно в затылок острым углом вступило окружающее пространство. Мама, проговорил он невольно и взялся за голову. Да, сынок, сказала фрау с отчетливым немецким акцентом, да. Понимаю. Нужно поплавать, понырять, вглядеться в темную суть наших озер. Извините, ошарашено проговорил Иван Павлович. Согнулся, наклонил голову к жирной птице у своих ног. Перед глазами тут же пошли круги, захотелось одновременно попить и помочиться.

Ничего, степенно произнесла утка, встала с гнезда, почистила перья плоским оранжевым клювом, не дергайся. Ты вот что, мальчик, искупайся и покажись на глаза людям. Без этого ты просто сойдешь на нет. Станешь мертвее мертвого. Натюрлих. Понял меня, милый?

Иван с тоскою вгляделся в утку. Ноги и руки дрожали. Поминутно озираясь по сторонам, Левкин норовил присесть пониже, чтобы слышать голос мамы-утки как можно более отчетливо. Не садись, не пугай меня! Ты отвратительно громадный! Встань и стой! Утка громко крякнула и гордо расправила крылья. Иди в воду и начинай жить! Vivamus, mea Lesbia, atque amemus, что значит – будем жить и любить, моя Лесбия!

Лесбия?! Иван на всякий случай коснулся причинного места. Вот озеро! Озеро, мальчик! Время идет, а ты ужасен! А что же дальше? Левкин не переставал с томительной тоской оглядываться вокруг. Да ладно тебе, мотнула головой фрау птица. Пошел в озеро, пошел! Как коньяк жрать, так ты не спрашивал, что дальше! А именно сейчас отчего-то забеспокоился. Невротик, мать твою. Пошел!Будет видно, что дальше.В озеро!Brevi manu, что значит быстро, млять, и без проволочек!

В теле нарастал зуд. Действительно, противно, утка-мать совершенно права. Несомненно, быстро, проговорил Иван. Разумеется, без проволочек. Осторожно переступив через Гретхен, бросился в воду. Поплыл, периодически ныряя, отдуваясь, хрипя от восторга и натуги. Вокруг расходились волны, будто видимые сигналы невидимому. Покачивалась ряска. Мерцали неясные отражения в глубине пруда. Качалось в воде высокое небо с быстро набегающими тучами.

Что-что высидела глупая немка, оглушительно орали птицы, что-что высидела старая дура?! Что за урод, орало воробье, урод, мать его! Гребаный урод! Не кра-кра-красифффф, вынес приговор грач, фтопку фертика!

На себя посмотрите, посоветовал Иван Павлович, стараясь не сбиваться с ритма. Раздался оглушающий хлопок – в воду прыгнула жаба, едва-едва оправившаяся после зимней спячки. Пошли круги. Истерически заорал грач в орешнике. Подул ветер, зашумели деревья. Двадцать метров туда, двадцать обратно. В голове прояснялось. Однако холодно, проговорил Левкин, отплевываясь от тины. Холодно, страшно холодно. Намокшая куртка, пиджак, брюки, сорочка с галстуком тянули ко дну, вызывая потерю настроения. В два-три широчайших взмаха Иван преодолел расстояние до берега – и вот уже торжествовал высадку в зеленейших травах, кое-где покрытых грязноватым снежком.

Пока плавал, горизонт закрыли тучи, закапало, загремело. Решительно действовать, сказал вслух, иначе никак. Поправив на шее потемневший от воды бежевый галстук в крупную черную клетку, пошел вперед.

Справа и слева возвышались хозяйские постройки. Узкий мелкий залив, являющийся частью дворовой территории, был наводнен птицами, собаками, свиньями. Свиньи ради шутки пытались съесть индюка, тот с этим согласен не был. Кричали утки, гоготали гуси. Визжали кошки. Лаяли псы, радуясь непогоде и общему бедламу. Все, в сущности, были очарованы первым весенним громом и теплым дождем, шумно переговаривались между собой.

Иван стал событием. Что за гадкий, Гретхен, что за гадкий у тебя вылупился Иван Павлович?! Что за гадкий! Гадкий, гадкий Иван Павлович, гадкий! Не ваше дело, равнодушно отвечала фрау птица, тяжело переваливаясь, вышла из воды и пошла к птичьим кормушкам, наполненным почти до половины. Сука, сука, задорно трещали сороки, сука, немецкая сука! Зачем привела урода?!

Иван, оглядываясь на веселых дворовых собак, несколько раз стукнул в окно. Никто не ответил. Подошел к двери. Остановился. Опять нащупал бумажник, посмотрел на него, улыбнулся, как старому другу, проверил наличие денег. Деньги были.

Мальчик, громко сказала утка за его спиной, Ваня! Повернулся и в неизмеримом ужасе прислонился к стене дома. Неправдоподобно громадная Гретхен стояла перед ним, переступая с лапы на лапу, смотрела темным взглядом. Яснее всего Иван видел оранжевый клюв, и все свое внимание зачем-то сконцентрировал именно на нем.

Не бойся, глупыш, это мама. А я и не боюсь, проговорил Левкин и едва не разрыдался от ужаса. Слушай, Ваня. Ты, конечно, в городе все забудешь, но постарайся запомнить следующее, утка подняла правое крыло. Во-первых, будь осторожен на заводе. Соблюдай технику безопасности. Употребляй кефир. Не стой под стрелой. Слушай гудки локомотивов. Не пей с Петренко. Во-вторых, найди лемура, как найдешь, бегом ко мне! Ты задержался у нас, тебе пора куда подальше.

Кружилась голова. Иван почувствовал, что его может вытошнить в любой момент.

Но без лемура никак, милый. Подумай также о том, кто таков демон Декарта. В борьбе с ним – твой шанс стать реальным Иваном, сверх-Иваном и суб-Иваном.

Вы что-то перепутали, трясущимися губами выговорил Левкин, лемуры? Я вообще не знаю, кто это. Тогда тебя сожрет демон, доверительно сообщила утка. Впрочем, я свое дело сделала, дальше – как знаешь. А теперь вперед, а то замерзнешь!

Потянув на себя массивную железную рукоятку, поднимающую щеколду на обратной стороне двери, Левкин проник внутрь. В изнеможении прислонился к двери. Увидал старую тяжеловесную мебель. Чуть кривовато висящие часы с гирьками отмеряли время. Кирпичные нештукатуреные и небеленые стены. Уют, пахнущий печным чадом. В большой печи старинной кладки лениво тлели покрывшиеся пеплом угли.