Еврей-комиссар в советской литературе: палач или святой?

Оратор взволнованно говорил о том, как комиссары-инородцы расправлялись с казачеством, приводил яркие эпизоды из «Тихого Дона». Вот комиссар с красноречивой фамилией Малкин, чей отряд стоял в станице Букановской,

народ в заблуждение. Малкин - реальное лицо, действительно, этот комиссар активно участвовал в подавлении Вешенского восстания, прославившись при этом страшными зверствами. Но при весьма подозрительной фамилии звали его нехарактерно для инородца - Иваном Павловичем. И был он коренным русаком из села Кузьминское Рязанской губернии, окончил церковно-приходскую школу, что для инородца совсем не характерно. Работал в Москве, слесарем-инструментальщиком. То есть человек из самой гущи коренного народа.

Штокман же, хоть он и Иосиф Давыдович, на прямой вопрос о национальном происхождении так же прямо отвечает, что он русский, а что фамилия странноватая - так это потому, что дед был из латышей.

Можно, конечно,. предположить, что Штокман прячет свое истинное лицо. Только непонятно, с какой целью. Чтобы втереться к казакам в доверие? Но в среде Бронштейнов и Апфельбаумов принято было брать русские псевдонимы, но не было принято выдавать себя за представителей коренной национальности. Да инородца выдает на каждом шагу если не внешность, так акцент, не акцент, так чуждые привычки и манеры.

Итак, два кровавых (для полноты образа, надо добавить курчавых и картавых) злодея-инородца оказываются вовсе не инородцами. Так зачем же, повторил я вопрос, национально ориентированному оратору понадобилось наводить тень на плетень?

В ответ любитель казачества стал довольно путано объяснять, что Михаил Александрович Шолохов отнюдь не был антисемитом, что его возлюбленные были еврейками, а лучшие друзья - евреями, и что он указал на еврейку Быстрицкую как на наиболее подходящую на роль Аксиньи актрису.

- Но вообще-то,- неожиданно продолжил он - революция - дело евреев. Знаете, сколько их было в Совнаркоме? А в коллегии ЧК? А среди армейских комиссаров? Так что я не прав в мелочах, но прав по существу.

Для правоты по существу, то есть для доказательства того, что именно евреи-комиссары были инициаторами и вдохновителями зверств ЧК и Красной Армии, следовало бы привести статистику или хотя бы примеры из художественной литературы, публицистики, свидетельствующие о том, что большевики-евреи по части жестокости превосходили большевиков неевреев. «Тихий Дон» для таких выводов никакого материала не дает: по части расправ над врагами и проповеди беспощадности русские комиссары ничем от нерусских не отличаются. «Или мы их, или они нас» - в этом отношении Бунчук и Штокман вполне едины. Если обратиться к свидетельствам очевидцев Гражданской войны, как белых, так и красных, становится очевидным, что садистов, погромщиков и убийц хватало по обе стороны фронта и зверское начало вылезало из многих русских людей без всякого еврейского науськивания или поощрения.

Бессмысленно оспаривать тот факт, что среди большевистской верхушки было много евреев. Но так же бессмысленно отрицать, что евреи-комиссары составляли ничтожное меньшинство всего еврейского населения России и уж совсем исчезающее малую величину в ее общем населении.

«Почему среди большевиков было много евреев?» - вопрос, на который ответить легче легкого: «Когда караван меняет направление, хромой верблюд оказывается впереди»,- говорит восточная пословица. Если евреи на протяжение двух веков преследовались, оттеснялись от всякой государственной деятельности, не приходится удивляться «перехлесту» в обратную сторону при внезапной смене власти.

Правильнее было бы ставить вопрос так: «Почему то обстоятельство, что среди большевиков было много евреев, при широкой распространенности в России антисемитских настроений, не помешало значительной части русского народа пойти за всеми этими Троцкими, Свердловыми и Зиновьевыми? Пытаясь ответить, вспомним один эпизод из «Тихого Дона». Генерал Каледин спрашивает казаков-революционеров Подтелкова и Кривошлыкова, не претит ли им иметь сношения с Советами, «во главе которых стоят Нахамкесы и им подобные (Нахамкес-Стеклов был среди большевиков деятелем второго-третьего ряда, но для антибольшевиков стал фигурой нарицательной, очевидно, из-за фонетически неприятной для русского уха фамилии).

<pre>- Им доверила Россия, - доверяем и мы! - отвечает Кривошлыков</pre> <pre>А Подтелков поддерживает:</pre> <pre>- Мы не считаемся с лицами - считаемся с идеей.</pre> <pre>Любопытно, что благороднейший Каледин, воплощение чести офицерского сословия не поясняет, чем, собственно, плохи эти самые «нахамкесы», не дает им отрицательных характеристик, типа «немецкие шпионы», «изменники-русофобы, да хоть бы просто «пейсатое отродье: нахамкесы плохи по определению. Революционные же казаки не говорят в духе интернационализма, что нахамкесы - нация не хуже других, а высказываются в том смысле, что можно иметь дело и с нахамкесами, если они служат правильной, т.е. увлекающей массы идее </pre>

Из этого следует, что идеи большевизма были так сильны и привлекательны, что ради них в то время русские люди были даже готовы закрыть глаза на «еврейский вопрос». Это подтверждается любопытными фактами. В знаменательный день Октября Оборону Зимнего Дворца возглавлял Пинхас Рутенберг. По воспоминаниям одного из защитников Дворца, командира роты юнкеров поручика Александра Синегуба, три сотни уральских казаков, присланных охранять. Временное Правительство, увидев среди юнкеров несколько евреев, заявили:

- Здесь жиды и бабы, и Временное правительство наполовину из жидов. А русский-то народ там с Лениным остался. (Не правда ли, знакомая картина? Кто плох, тот и еврей.)

Синегуб в ярости напомнил, что совсем недавно они же говорили, что с Лениным одни жиды, но казаки не хотят слушать.

Как известно, на единственном заседании Учредительного собрания из 15 успевших выступить с антибольшевистских позиций депутатов 14 были евреями, но славная традиция ассоциировать всю мировую скверну с еврейством оказалась сильнее очевидности.

По свидетельству Ивана Бунина, красноармейцы противопоставляли хороших русских большевиков плохим жидам-коммунистам.

По справедливому замечанию Вадима Кожинова, «революция была, конечно же, русской и народной. В ней отразился порыв людей из самых разных слоев народа к идеалам справедливости и братства».

Почему русские люди добровольно признавали над собой власть евреев-комиссаров, избирали их в Советы разных уровней?

«Организационный механизм» этого процесса касательно солдатских Советов объясняет Виктор Шкловский в «Сентиментальном путешествии»:

«Массы послали тех людей, которые были не скомпрометированы и в то же время могли что-нибудь сказать, что-нибудь сделать. Всякий хорошо грамотный человек и в то же время не офицер, почти автоматически переходя из комитета в комитет, попадал в комитет фронта.

Отсюда большое количество евреев в комитетах, так как изо всей интеллигенции именно интеллигенты-евреи были к моменту революции солдатами».

Аналогично и в Советах рабочих депутатов: среди хорошо грамотных людей, не скомпрометированных сотрудничеством с царским режимом и с буржуазией, доля евреев была непомерно велика.

К XI съезду РКП (1922 г.) из 376 тысяч членов партии евреев было 19,6 тыс., или около 5 проц. При том, что евреи составляли около 8 процентов городского населения, из которого главным образом рекрутировались ряды коммунистов, не приходится говорить о массовом засилье инородцев. В первом Совнаркоме из 15 наркомов евреем был один Троцкий, и это соотношение (1,65 %) соответствует доле евреев в населении России.

Правда, в высших эшелонах власти доля евреев была в несколько раз выше.

Впечатление непропорционально большого представительства евреев во всех органах Советской власти усиливалось, оттого что видеть еврея-руководителя, еврея- чиновника, еврея военачальника было русскому человеку совершенно непривычно: еврей- во главе школы, тем более города, ведомства, еврей-прокурор, судья - бросался в глаза. произведения советских авторов, почему еврей-комиссар стал символом большевизма, мифологизированным образом.

Шолоховские комиссары (как и комиссары у Николая Островского, Либединского, Алексея Толстого, Фурманова, Федина и других), независимо от национальности, - люди цельные, одержимые идеей, за лесом абстракций - народные массы, пролетариат, буржуазия - они не видят конкретных людей, отсюда их жестокость. Пассионарный фанатизм производит магическое действие на окружающих, даже на противников.

В рассказе Мариэтты Шагинян «Агитвагон» (1923 г.) комиссар - щуплый человечек в пенсне, о национальности сказано, но враги называют его жидом - попадает в руки деникинцев. После избиений и издевательств его сажают на кол. И вот этот человек с разорванными внутренностями обращается к врагам со страстной речью, призывая прочитать большевистские агитационные материалы: там вся правда. Самопожертвование оказывается самой сильной пропагандой - белые казаки, как будто под гипнозом расхватывают брошюры и… все как один переходят на сторону красных.

Тема жертвенности развивается в «Думе про Опанаса» Эдуарда Багрицкого (1926 г.). Правда, поначалу командир продотряда Иосиф Коган, в духе белогвардейских писаний, предстает кровавым чудовищем. Таким его изображает бежавший из продотряда батрак Опанас:

"По оврагам и по скатам
Коган волком рыщет,
Залезает носом в хаты,
Которые чище!
Глянет влево, глянет вправо,
Засопит сердито:
«Выгребайте из канавы
Спрятанное жито!»
Ну, а кто подымет бучу-
Не шуми, братишка:
Усом в мусорную кучу,
Расстрелять— и крышка!
Чернозем потек болотом
От крови и пота…"

В дальнейшем Коган появляется перед читателем в более человечном облике:

"В хате ужинает Коган
Житняком и медом.
В хате ужинает Коган,
Молоко хлебает,
Большевицким разговором
Мужиков смущает:
«Я прошу ответить честно,
Прямо, без уклона:
Сколько в волости окрестной
Варят самогона?
Что посевы? Как налоги?
Падают ли овцы?»

Мужики смущены, т.е. приведены в растерянность крайней наивностью комиссара, полной оторванностью его от реальной жизни. В самом деле, надо быть уж очень большим идеалистом, чтобы ожидать от селян честного ответа относительно самогоноварения (которое при Советской власти находится вне закона) и посевов (чем правдивее расскажешь, тем больше хлеба у тебя отберут!). И какие там налоги в эпоху военного коммунизма и продразверстки!

В село входят махновцы. Знакомый нам Опанас уже с ними. Давно ли он обличал Когана с позиций гуманизма и народных представлений о справедливости?! Его взгляды эволюционировали на удивление быстро, теперь у него легкая работа - бить жидов и коммунистов (хорошо известная система морали: когда еврей-коммунист грабит и убивает соплеменников Опанаса - это плохо, когда Опанас грабит и убивает евреев и коммунистов - это хорошо).

На Опанасе шуба, снятая с убитого раввина, револьвер висит на цепке от паникадила (возможно, автор спутал кадило с паникадилом, главной церковной люстрой, но в данном случае примечательно то, что грабеж православного храма нисколько не смущает бывшего хлебороба).

«Ой, дожил Иосиф Коган
До смертного часа,
Коль сошлась его дорога
С путем Опанаса!..»

«Око за око, зуб за зуб!» - воплощается ветхозаветная идея равнозначного возмездия, это лежит на поверхности: раньше «усом в мусорную кучу» падали люди, убитые по приказу Когана, - теперь сам он сам «носом в пыль зарылся
// Перед Опанасом..»

.Смерть комиссара показана подчеркнуто обыденно, без пафоса:

«Тишина в степном раздолье,—
Только выстрел треснул,
Только Коган дрогнул слабо,
Только ахнул Коган,
Начал сваливаться набок,
Падать понемногу...
От железного удара
Над бровями сгусток,
Поглядишь за окуляры:
Холодно и пусто...». Лишен героического пафоса отказ Когана использовать шанс спастись, который ему предлагает Опанас:

«Кровь — постылая обуза
Мужицкому сыну...
Утекай же в кукурузу-
Я выстрелю в спину!
Не свалю тебя ударом,
Разгуливай с богом!..-
Поправляет окуляры,
Улыбаясь, Коган:
— Опанас, работай чисто,
Мушкой не моргая.
Неудобно коммунисту
Бегать, как борзая!
Прямо кинешься — в тумане
Омуты речные,
Вправо— немцы-хуторяне,
Влево — часовые!
Лучше я погибну в поле
От пули бесчестной!»

Дело не в том, что Коган не хочет унизиться, а в том, что даже ценой унижения он не спасется. Коган знает, что обречен, и предпочитает умереть достойно.

Этому предшествует многозначительная сцена:
«Комиссар, товарищ Коган,
Барахло скидает...
Растеклось на белом теле
Солнце молодое.
«На, Панько, когда застрелишь,
Возьмешь остальное!
Пары брюк не пожалею,
Пригодятся дома,—
Всё же бывший продармеец,
Хороший знакомый!..»
Одежда казнимого достается палачу - мотив, восходящий к Евангелию и Псалмам Давида.

В финале символика проясняется: когда попавшего в плен к красным Опанаса ведут на расстрел,

«… навстречу над порогом-
Загубленный Коган.
Аккуратная прическа,
И щеки из воска.
Улыбается сурово:
«Приятель, здорово!
Где нам суждено судьбою
Столкнуться с тобою!..»

Над порогом, т.е. над входной дверью в доме православного полагалось висеть иконе, таким образом параллель «мученик Иисус - загубленный Коган» для тогдашнего читателя была явной.

Странно, что Опанас, не испытывавший угрызений совести, убивая раввинов и коммунистов, переживает убийство Когана как настолько тяжкое преступление, что во искупление его сам добровольно идет на смерть, без всякого принуждения признав свою вину в гибели Когана. Комиссар называет Опанаса «старым знакомым», возможно, отношение бывшего продотрядовца к своему комиссару не было однозначно отрицательным: кроме страха, было там и уважение - к фанатической убежденности Когана всвоей правоте, к его идеализму.

(Окончание следует)