ЛЕЙТЕНАНТ

 .

   Кобинет для оперативных совещаний в особом отделе дивизии.   Офицерский состав в сборе и в ожидании. Нервный и обрывистый смешок.

    Входит  шеф Евгений Михайлович. Полковник. И хмуро смотрит на офицеров.

   - Товарищи офицеры, - говорит дежурный майор Бабкин: сутуленький, мелковатый офицер с трясущимися  глазами, которые   разносят тревогу его души при появлении шефа.

   Сотрудники встают и вытягиваются по стойке «смирно», а шеф, Евгений Михайлович,  начинает бродить между рядами. Офицеры стоят и садятся, когда сам шеф садится, а садится он, пока не устает ходить.

   Он часто жалуется на ноги, которые он простудил на войне и свищи.

   Сергей Андреевич Томилин – молоденький лейтенант, недавно закончивший «Вышку» и прибывший в Восточную Германию, не видит смысла в ходьбе шефа, слово чешет язык, ну, сколько можно ногами топать, если они больные, пришел, так говори дело, но он держится,  садится после разрешения Евгения Михайловича и начинает  смотреть через окно в решетках.

    Он еще не знает, что скоро сам попадет в здание, где окна также забраны в решетки.

   Напротив он видит костел, из которого доносится музыка.

   Это играет Штимелль на органе «Токкату ре минор» Баха.

   Евгений Михайлович подходит к окну и внимательно слушает: не шифрует ли Баха Штимелль для агентуры  Западной Германии?

- Эх, - думает Сергей Томилин. – Сейчас бы цыганочку и  из этих решеток, и домой.

   Вместо цыганочки он слышит  голос Евгения Михайловича. Голос разносится по всей комнате и обрушивается уже не в первый раз  на Томилина.

- Плохо работаете Томилин. Очень плохо.

   Шеф начинает разносить Томилина.

-  Агентура у тебя ни к черту. Конспиративных квартир у тебя  мало. Нет результатов. Что это за оперативная  работа? За год завербовал двух агентов. Нужно…

   Евгений Михайлович не знает, сколько нужно, но считает, чем больше, тем лучше.

   «Хорошо, - думает он, - если бы все  были агентами, а я резидентом для них».

   Томилин поднимается и вместо того, чтобы сгладить нервную ситуацию, усластить шефа приятными словами: извините, Евгений Михайлович, не двух агентов завербовал, а шестерых, словом, прогнуться перед шефом, но прогибаться он ещё не научился, говорит срывающимся от обиды голосом. Да еще слово – то, какое бросает!

- Не занимайтесь инсинуаций, товарищ полковник.

   Ему бы  умолчать об инсинуации,  но он ведь молод и ещё не притерся.

   Шеф выдерживает паузу. Он не знает, что такое инсинуация.

- Молод ты, лейтенант, чтобы мне полковнику указывать, чем заниматься, - налетает шеф.

   Сергею опять тормознуть бы, налечь на шею и склонить голову, и согласиться, но его же учили и кое – чему научили, но только не прогибам.

- Это не важно, - тем же голосом говорит он, и говорит то, чем его пичкали в «Вышке, правда немного в ином плане, - не важно,  что Вы полковник, а я лейтенант. Важно, что мы коммунисты.

   Эх, замахнулся Томилин, да не на то. Проигнорировал погоны шефа, и звездочки не учел. Сам – то он в маленьких двух звездочках, а шеф в трех больших. Сомнут три две, да ведь Томилин Коммунистической партии служит и шеф тоже.  Должно быть единство.

   Шеф после такого уравнения ошалело смотрит на Томилина. А какие мысли? Да, наверное, такие: ах, ты молодняк, лейтенантишка двухзвездный, институтская выскочка, ещё погоны швейной мастерской пахнут,  а уже наставления даешь, мои пороховые погоны в счет не берешь, я войну прошел, в разведке работал…, а ты меня подсекаешь на глазах офицеров!

   Словом, копает Евгений Михайлович до дна, а Томилин по поверхности гребет.

   Собрание заканчивается через час. Шеф уходит в кабинет. Офицеры собираются возле Томилина.

- Правильно ты ему врезал, Серега. Посильнее нужно было, - говорят немало отслужившие в контрразведке офицеры. – Не важно, сколько у кого звездочек, важно, что мы коммунисты.

- А сами – то, почему не говорите?

- Да мы думаем и скоро скажем. Ты молодец. Дави на шефа. Он не работает, а отсиживается и контейнеры с немецким барахлом в Союз жене гонит.

   Слова, как бы правильные, но что прячется за этими словами? Офицеры недолюбливают шефа, но идти в открытую против него бояться. Погоны и звездочки свои их держат. А поэтому вот такими правильными словами они натравливают Сергея на Евгения Михайловича.

   Шеф уже приближается к пенсии. Живет он один. Жена в Союзе. На работу приходит раньше всех и не спускает сотрудникам, если они не приходят вместе с ним. В кабинете он садится за стол, достает лист бумаги, что-то чертит, потом засыпает, проснувшись, снова берется за лист и так часов до двенадцати ночи, а порой и до часу, двух часов…, отсиживает свое время,а  вдруг генерал Овсепян позвонит, шеф особого отдела армии, а Евгений Михайлович не у телефона, а спит, выволочку сделает.

   Сотрудники  уходят только после шефа. Жены недовольны. Грозят пожаловаться шефу: распутничают мужья, но не жалуются. Магазины в Восточной Германии поплотнее, чем в Союзе, да и  двойная оплата мужьям идет. Здесь в марках, а в Союзе в рублях.

   Работа нервная.   Выскочат днем оперативники на встречу с агентурой и опять мчаться  в отдел. Не дай Бог, если кто-то раньше уйдет шефа. Нужно все время мелькать перед его глазами,  а то на следующий день оперативное собрание и распекание немелькнувшего. Дисциплина – главное в оперативной работе.

- Ты не спускай ему оскорбления, - говорят сотрудники Томилину, они глазами похожи на Бабкина. -  По ВЧ позвони генералу Овсепяну  и все выложи. Бардак у нас, а не особый отдел. Мы поддержим. Расскажем, что за бардак. По головке шефа не погладят. Выпрут в Союз.

   От таких слов Томилин раздувается. Поддержат ребята, а ведь не знает и не понимает, что ребята промолчат и еще подставят.

   Шеф в это время  нервно ходит по комнате и думает о Томилине.

- Подлец, - говорит он, добавляет ещё несколько крепких слов.  – Мне перечить. Полковнику.

   В большой любви это слово у Евгения Михайловича, а еще в большей любви: генерал, но, как до генерала добраться, если все его влиятельные друзья вымерли, шеф не знает.

Просто иногда думает: может быть других контейнерами  из Восточной Германии зацепть?

-  А  чем Томилин занимается? – спрашивает он себя, кружа вокруг стола, растянувшегося  почти во всю длину кабинета.

   Хороший стол. За ним умещаются все сотрудники, и главное он дистанцирует Евгения Михайловича от подчиненных.

   А чем занимается Томилин, ему доложил секретарь. Он обо всех докладывает. Привычка у него такая: близость к шефу.

- Элитный офицер, - продолжает шеф, закрыв кабинет на ключ. -  А изучает философию. Гегеля, Канта, Фейербаха. Разве этим должен заниматься офицер – контрразведчик. Это же философия, а не оперативная работа. У него в мозгах должно быть вербовка агентов, раскрытие иностранных агентов, конспиративные квартиры, а не гегели и канты. Это не положено. Это не то, не то... Это...

   Словом, шеф крепко недоволен и  думает, как избавиться от Томилина. Сильно его задело:мы  оба коммунисты. Через месяц он находит выход. Вызывает Томилина.

 - Сергей Андреевич, этот год  Вы поработали оперативно, - начинает он, -  есть некоторые ошибочки, но кто не ошибается, даже я не без греха. По лицу вижу,  что устали. Вы же по всем городам мотаетесь без передыху.

- Да, Евгений Михайлович, немного есть. Подустал.

   Томилин рад.  И не настораживается. Он верит шефу. Беспокоится Евгений Михайлович о его здоровье.

- Нужно тебе подлечиться, - говорит шеф. – Недельку или две недельки полежать в нашем госпитале. А потом в отпуск. Путевку с женой я тебе после госпиталя  достану. В Крым. В наш санаторий. Как ты на это смотришь?

   А как смотрит Томилин? Он все также верит словам шефа.

- Вот и хорошо, собирайся, завтра мой зам отвезет тебя в госпиталь.

   Томилин уходит домой, а шеф в свой кабинет. Закрывается, садится за пишущую машинку и, выбивая одним пальцам  буквы,  пишет характеристику на Томилина. А  в характеристике то, что нужно Евгению Михайловичу. В ней и Гегель, и Кант, и Фейербах, на которых, по мнению Евгения Михайловича, помешался Томилин.

   Словом, характеристика не, сколько для госпиталя, сколько для сумасшедшего дома. В госпитале есть так отделение.

- Комиссуют его с такой характеристикой, - говорит шеф. – Сто пудов даю. И пусть  улепётывает отсюда.

  Утром Томилина увезли  в госпиталь. Не будем рассказывать, что почувствовал он, когда попал в госпиталь, в котором было отделение с решетками на окнах, скажем так,  выстоял он.

    С врачами говорил корректно, подбирая и оценивая каждое слово. Давил в душе страх и раздражительность, потому что страх, раздражительность, психованность – первые признаки, что в душе и в голове непорядок, каждое утро бегал на зарядку, мотался  перед окнами госпиталя, чтобы врачи видели, что здоровье укрепляет, а в отношении Гегеля, Канта и Фейербаха объяснил просто:  хочет поступать в аспирантуру и писать кандидатскую.

   Выдержал Томилин. Душа крепко потрепалась, на «замке» ее держал, с медсестрами анекдоты травил, они же записывали, а как этот, как тот день провел больной и докладывали врачам, печатал врачам на машинке истории болезней, не раз думал, что не выдержит, глядя на окна с решетками. Они больше всего и нагоняли страх в его душу.

   Через месяц вернулся он  в отдел, офицеры, конечно, обрадовались, они в курсе происшедшего были, надеялись, что Томилин это не простит шефу и начнет его снова  таранить.

   Походил Томилин по коридору, дождался, когда шеф остался один и к нему. Евгений Михайлович хотел взять его в дружеские объятия. Да Томилин сказал то, о чем он думал, глядя на окна в решетках в госпитале.

- Не важно, Евгений Михайлович, что Вы полковник, а я лейтенант. Важно, что я коммунист. А Вы  - коммунист – сука. Хотели меня в сумасшедший дом запрятать и убрать из КГБ. В следующий раз попробуете это сделать, пристрелю.

   Не ожидал Евгений Михайловича такого разговора. Он думал, что тихим, да сговорчивым стал после госпиталя Томилин. Замер  шеф и как-то в душе похолодело, и неприятные мысли побежали, и ноги, как бы подкашиваться стали. Словом, нехорошо. Даже скверно стало. А как тут хорошо будет, если тебя обещают пристрелить? Ну, возьмет с дуру или злости и пальнет. Солдаты  палят и в солдат, и в офицеров. А это чем хуже?

- Этот разговор, – продолжал Томилин, -  никто не слышал, и доказать Вы ничего не сможете. Я из госпиталя нормальным вышел. Есть выписка. А Ваша характеристика, что я дурачок, осталась. И если Вы начнете на меня клепать, то в дураках и окажетесь. Кто поверит тому, что я Вам сейчас  говорил?

   Тихо это говорил Томилин, а под конец заорал.

- Спасибо, Евгений Михайлович, спасибо. Отдохнул в госпитале. Теперь готов к любой работе. А коньяк хорош у Вас.  Угостили на славу. Спасибо……

   А заорал он так громко, что «коньяк» и «спасибо» по всем кабинетам разлетелись.

   Вышел он в коридор, а там офицеры.

- Что ж ты его за госпиталь не затаранил, - зашептали они. – Он же тебе такую пакость устроил.

   Словом, снова захотели взять Томилина на обиду против шефа.

- Все в порядке, ребята, - от его голоса даже стекла в кабинетах задрожали. – Коньяк – то, что нужно. Обещал мне Евгений Михайлович еще одну звездочку на погоны кинуть.

   Потускнели офицеры. Кого же теперь науськивать на шефа?

   Кто знает, как бы сложились дальнейшие отношения шефа и Томилина, если бы Евгения Михайловича не отправили в Союз

   А поводом для отправки послужило следующее.

   Играли сотрудники отдела в волейбол. Хорошо играли. Все целились в шефа,   а в это время очень низко над немецкими домами, чуть не задевая крыши, прошмыгнул советский реактивный самолет.

- Ты смотри, - восторженно сказал Евгений Михайлович – Как красиво летит. Наш. Советский. Только наши могут так летать!

   Самолет – то был наш. Советский. И летчик тоже. Только он перегнал самолет в Западную Германию. Умыкнул.

   Дошла похвала Евгения Михайловича до генерала Овсепяна, а генерал и сделал соответствующие выводы: наш, советский, красиво летит, говоришь,  мать твою…

=================================================================

-