ОБРУЧАЛЬНОЕ КОЛЬЦО.

   Телефонный звонок. Я вздрагиваю, и в душе  мигом возникает тревога, потому что зачастую телефонные звонки стали для меня сигналом: жди, сейчас что-то да обломится в душе.

- Привет!

   Это мой друг Сашка, с которым я учился в «Вышке» (ВШ КГБ).

   После окончания «Вышки» нас разбросали по службе: кого, куда, потом стали кучками собирать, кого откуда, кого отдута, потом снова разбросали… Так и служили, то в разбросах, то в сборах. А когда оставили службу никто не стал нас ни разбрасывать, ни собирать. Отслужили.

   Раз такое дело, то мы  решили сами:  собираться каждый год и считать: кто, когда и где? И навещать друг друга, не  откладывая, или приезжать, не думая, что, да как, если зовут. Мало ли что. Время- то не уходит, а бежит в пенсионерских годах

- Приезжай ко мне на дачу, - голос Сашки. -  Поговорить нужно.

   Как всегда один и тот же вопрос.

- Что-то случилось?

   Это стало уже неписанным правилом: сразу спрашивать: что – то случилось?

- Да, - сказал он.

   Такого ответа достаточно, чтобы больше не задавать вопросы. Раньше были любопытными, да годы прошли и свернули любопытство, а разворачивать уже не хочется, потому что, кажется, ничего новенького и тем более  хорошего уже не увидишь. Разве что болтовню какую – нибудь услышишь. Да ведь на службе вдоволь и трепотни, и болтовни наелись.

   Сашка сидел за столом на веранде. Бутылка водки, стакан и никакой закуски. Пьет и не закусывает – признак, что душу и мозги замутить хочет.

   Что? Вспоминаешь, скольких сам загрыз, и как  тебя грызли?

   Сашка, Сашка! (Это мысли про себя, ему я не говорю). Куда же делся твой черный, как смоль волос? Сгорбился. Голову вниз. Что? Уже в землю тянет? Сидишь в майке, которая не грудь обтягивает, а морщинится в складки, как и лицо твое. Что же напоминает о тебе? Что узнаваемо? Часы что ли, которые ты всегда носил и ещё носишь на правой руке. Они время отстукивает, а ты смотришь на них и думаешь, а сколько осталось?

    А помнишь, как мы спорили в общежитии на Шаболовке: стоит ли думать, прежде чем стрелять в человека или  вначале стрелять, а потом думать? Во время спора  ты брился, огрызался на мои налеты  и сжег бритву. Слава Богу, что  не в меня ты ее запустил, а в пол со словами: мать твою, придется новую покупать, а на какие деньги пиво буду пить и с девчонками гулять?

    А летние теплые и тихие  вечера. Мы одевали черные костюмчики, белые рубашечки, до блеска надраенные туфли, выходил из проходной общежития, не спрашивали друг друга, куда пойдем, а молча заворачивали за угол и уходили в небольшой  уютный ресторанчик, кажется, «Черные глаза», где сидели до закрытия. Благо стипендия позволяла. О чем говорили? А Бог его знает. Время запрятало те мысли глубоко и, вряд, ли мы их теперь достанем.

   Возвращаясь назад,  мы проверяли перед проходной  свои походки. Дежурный офицер пьяных не пропускал. Когда офицер задерживал тебя, что ты говорил.

- Товарищ капитан. Я шатаюсь не от водки. Я четыре года в подводниках служил. До сих пор шаткость в ногах. Море к ногам приросло.

   Дежурный смеялся, посылал тебя, куда надо и пропускал.

   Я присел за столик возле Сашки. А мысли не веселые. Жду, что скажет, и вокруг смотрю.

   Дача, дача. Ещё, будучи слушателями, мы всегда отмечали праздники здесь, а порой и сами придумывали праздник: курсантские потехи.  Небольшой водоем. Хватали кого – то, да первого попавшегося, за ноги и руки, раскачивали и плюх в воду. Иногда долетал до воды, иногда на землю хлопался.  А все без обиды. Баня. Прохлестывали друг друга, а зимой в снег. Деревья сажали. Вырос сад. Обогнал нас ростом. Был когда – то кавказец по кличке  Вышак. Глядя на бегающих нас, срывался. Сбивал кого – нибудь с ног. Ложился на сбитого и лежал, пока кость не бросали.

   Воспоминания и мысли.  Переживешь ты дача   Сашку  и забудешь постаревшего полковника. После него место займут сыновья, но и они уйдут, а со временем, если не поправлять, сгниешь и ты. Останется пустырь… И будет по пустырю бродить тень полковника.

- Знаешь, - начал Сашка, - какая – то чертовщина у меня пошла. Ты помнишь, как мы были возле кишлака  Чарикар. Кажется такое название. Их же там до черта было кишлаков. Как и нас. Дымил калаш, и пули гнулись, и сколько там нас неа……сь. Мы тогда еще считать могли, а после со счета сбились.  Я тогда тебе показывал, в полевой форме мы тогда, кажется, были,  не помню, память не та, в полевушке, но дело не в этом, две дырочки на ней. Вроде бы, как и от пуль и как бы нет.  Ты тогда сказал: если бы это были дырки от пуль, то почему они в тебя не вошли. Завернули что – ли? Чья-то рука направила их в другую сторону? А ведь насчет руки ты был прав, но посмеялся и  ответил совершенно другое, наверное, порвал где-то.  Тогда я тебе не сказал одну вещь. За дурака бы принял. Впрочем, я не исключаю, что и сейчас ты меня за дурака примешь после моего рассказа. Когда по мне полосонули из автомата, я почувствовал, как будто кто-то к моей груди прижался, а после выстрелов закричал, как от боли. Словно, в него попали. Этот кто – то будто меня спасал.  Прошили его  и смягчили удар. Поцеловали пули  мою полевочку  и пропали. Только не думай, что я выдумываю. Это было. Я слышал этот крик.

   Я не видел выражение его лица. Он говорил, отвернувшись от меня.

- Может…, - начал я.

- Не может, - отрубил Сашка. – Свой атеизм оставь при себе. Мы атеизмом и убивали. Вера против веры билась.

   Он замолчал, а я ждал дальнейшего разговора.

- В последние два месяца, -  начал он снова, - все, как в верх ногами пошло.  Лежу на кровати с Ириной (жена его) и чувствую, что кто-то третий между нами. Чувствую, понимаешь. Начинаю руками искать – нет никого. Ирина. Уберу руки – опять чувствую, - он посмотрел на меня, -   да не горячка у меня от водки, не горячка, рано ей еще браться за меня. «Дите» в пеленках она, а когда вырастет, то я травкой уже прорасту. Так вот чувствую, и голос слышу: ты со мной обручен, это я тебя тогда от пуль спасла, а ты меня забыл. Думаешь, что я того… Можем поехать в наш госпиталь на Пехотной. Хоть сейчас. Пусть  проверяют. Не свихнулся я. Единственное, что они скажут: водкой пахнет, а с башкой все в порядке.

- Да я и не говорю это. Просто все, как-то странно. В голове не укладывается.

- Чтобы уложилось, нужно другую голову иметь. Она у тебя настроена, что вижу, то и говорю, что слышу, то и рассказываю, что могу пощупать, то и чувствую  Ладно. Ты от философии «Вышки» не отошел. Ты не забыл, как я развелся в первый раз с Людмилой. Взял чемоданчик, пару рубашек и от станции Кучино до  Курского вокзала шагал. Душу разрывало, чтобы вернуться назад. А не получалось. Словно, в спину толкали: вперед и вперед. Три дня в гостинице «Ленинград» перебивался, а потом  прижился у тети Кати. Катерины Никифоровны. Она библиотекарем  у нас работала. Наверное, помнишь ещё. Подруги у нее были. Тетя Поля и тетя Капа. Вечерком бутылочку и песню. Казалось мне, что и из бутылочки, и из песни они уже выросли. Оказывается, что нет. Закатывали по полной. Старость встречали. Будущий праздник. После развода я снял обручальное кольцо и отдал на хранение тети Кати.

Через год она умерла. На похоронах я не был. Где-то пропадал. После похорон я  все перерыл в ее комнате, а свое кольцо так и не нашел. Как бы исчезло оно. С тех пор пошли у меня нелады с женщинами. То это не так, то еще другое. Никаких нормальных отношений не было. Все как-то прыг, да скок. Сам знаешь.  Ты мне говорил: Саша, значит, это не для тебя женщина. Судьба ищет тебе другую.  С Ириной тоже чуть не обломилось. Мы тогда с тобой к ней домой на такси  ехали, опаздывали, задержали меня со стрижкой. Таксисту говорили: быстрее и быстрее, чтобы из дома сразу в загс. И попали в аварию. Чудом остались живыми и нетронутыми. Даже без царапин.  В загс все – таки успели. Авария была случайной. Так думал ты и я. А, видимо, авария была не случайной.

- Саш, - не вытерпел я. -  Выскажи свою основную мысль. То ты о Чарикаре говоришь, что тебя там кто-то спас, то о сегодняшнем дне, что кто-то  между тобой и Ириной спит и твердит: ты со мной обручен, то о тете Кати. Как всё это связано?

- А поверишь? – усмехнулся он. – Ты же земляной. В землю по макушку врос. И не понимаешь, что в земле черви водятся.

- А что мне остается делать, Саш? Я тебе всегда верил. И сейчас поверю.

- Ну, ну, - протянул Сашка. -  Говоришь, что поверишь, а не знаешь пока во что. Мне думается, нет, не думается, - поправил он, - а я верю, что мое обручальное кольцо надела Екатерина Никифоровна, и ее похоронили вместе с моим кольцом. И вот все годы, прошедшие с ее смерти, она и мешала мне, и защищала.

   От его слов горячка по душе прошла. Даже страх шевельнулся.

- Мистика, Саша, неуверенно сказал я. -  Такого не бывает. Ты только представь, как это может быть?

- Да, какая к черту мистика, - Сашка отрицательно покачал головой. – И что значит твое: представь. Как из могилы мертвому вылезти? Так что ли?  Твои мозги, и мои что они представляют? Да края окружающего проникли? Осмотрели его и тайну всю раскрыли. Это только ненормальные край, как бы видят, а потом бегают и кричат о нем и не понимают, что сами на краю своих мозгов стоят. Вот, вот сковырнутся. Мистика, говоришь.  Есть только один способ установить: правда -  это или не правда? Ну, хотя бы часть ее. Понимаешь.

   От его слов  даже  душа остыла. Я уже догадывался, к чему он клонит.

- Саша. Не нужно этого делать. Это ни в какие рамки не укладывается.

- Привык к рамкам. Да и не только ты. Что привычно, то и понятно. Чуть шагнул за непривычное, и на тебя собак навешали. А вот не воевавшие они в рамках сидят и через рамки судят. А о чем они могут судить? Что они могут чувствовать? - накопилась злость у Сашки, но не стал он протягивать свою мысль. -  Да, Бог с ними. Это нужно сделать. Мысль то в голове застряла. Её просто словами не выбьешь. Не хочешь, так езжай домой. Бог его знает, что еще может произойти со мной. Да это не главное, что со мной. А ведь у меня Ирина, сыновья. На них еще какая – нибудь беда обрушится. Я знаю, где она похоронена.

- Так, ведь, сколько лет уже прошло. Там ничего не осталось.

- А кто его знает? Ты же там не был. Или был, да вылез недавно?  Если мое обручальное кольцо там, оно не сгнило. Ты поможешь мне?

   Что я должен был ответить?

   На следующий день мы оказались на кладбище, где похоронили Екатерину Никифоровну. Сашка обратился к сторожу кладбища и сказал, что мы работники ФСБ, показал наши пенсионные удостоверения, что нужно раскопать одну могилку и провести эксгумацию трупа.

-  Да хоть все раскапывайте, - пьяно усмехнувшись, ответил сторож. – Кроме костей ничего там нет.  Сами будете  или  помощь требуется?

- Сами, - ответил Сашка.

   С непонятными чувствами я раскапывал могилу. Первый раз в жизни. Закапывать приходилось. Ворох мыслей. Правда, когда моя сестра погибла под тепловозом, я после ее похорон ночью пошел на кладбище и хотел раскопать могилу, я не верил, что сестра  умерла, но уснувший мир с холмиками и крестами испугал меня, и я повернул назад.  Не знаю, что испытывал Сашка.

- Копай, - сказал он. – Из могил не стреляют. Туда приглашают и не по нашему желанию, ворота никогда не закрыты, вход свободен, билеты не нужно покупать. Они бесплатные. Их кто-то давно уже отштамповал и в души наши положил.

   Мы достали  развалившийся гроб,  столкнули, а вернее, встряхнули крышку, почти сгнившую и, видимо, крепко изъеденную червями.

- Не в деревянных, а в бронированных гробах нужно хоронить, - сказал Сашка. – Тогда черви жрать не будет. А так им одно удовольствие. Дармовой хлеб.

    Запах, кости… и кишащие черви.  Сашка надел резиновые перчатки. Я не выдержал и отвернулся. Даже как бы потерял самого себя.

   Пришел я в себя от толчка в спину.

- Смотри, - сказал Сашка и разжал кулак.

   На ладони лежало свадебное золотое кольцо.

- Это мое кольцо. Екатерина  Никифоровна  надела его перед смертью. Я оказался прав.

   Я промолчал. Спорить на кладбище?

   Возвращались назад  молча.  Каждый думал о своем.

   «А, может быть, в отношении Чарикара он не выдумал, но как тогда объяснить этот случай? А стоит ли искать всему объяснения, причину? Одна причина вызывается другой и бесконечная цепь, по которой человеку никогда не пройти до конца.  Он просто делает засечки и не более. Достаточно того, что мы остались целы и живем. Убеждать кого – то? А что от этого изменится? Там наших ребят,  сколько полегло, но ничего не изменилось. Мир не перевернулся. Все также воюет, и каждый день нагромождает новые горы трупов. Все смешивает и взрослых, и детей. А мы смотрим на эту дробилку со стороны. Как правило, с любопытством и интересом, потому что сами не в ней. Да пошел такой мир к чертовой матери.  Умей радоваться небольшому. А небольшое это крохотный отрезок времени жизни и в этом отрезке лично для меня есть Сашка. Постаревший, разбитый воспоминанием друг».

- А что ты будешь делать с кольцом, - спросил я, когда мы подъехали к дому.

- Если бы знал, то сказал. А я не знаю.

   Ирина уже вернулась с работы.

- О, - сказала она, увидев нас.  – Куда ездили? Небось, в магазин?

- Нет, - ответил Сашка. – Ездили смотреть на счастье.

- И как же оно выглядит?

- Не знаю, - ответил Сашка. – Никто не знает. Только болтают, да иллюзии строят.

   Пробыл я у него до вечера следующего дня. Уже, когда собирался уезжать, Сашка предложил пройтись по участку.

- Мать твою, - сказал он, осматривая участок и постройки на нем. –  Я их строил. И что? Ведь переживут меня. (Совпали наши мысли). Они не бабочки – однодневки.  Это человек, как бабочка – однодневка.  Полетает, пошумит крылышками,  и… - Сашка махнул рукой. – Только человек в отличие от бабочки – однодневки…, - Он хмыкнул. – Даже не могу определить. Иерархия  слишком большая. И на каждой ступеньки свой тип.

  На этом наш разговор и закончился.

   Сколько раз мы встречались после этого, но Сашка ни разу не заводили разговор о кольце, а я не спрашивал. А зачем? Посчитает нужным,  расскажет, а в душу другому лезть  не стоит. В ней и так порядком натоптали и грязи нанесли. Топчитесь в своей.

   Одно я заметил. Сашка изменился. Раньше говорливый и на шутку броский -  он стал молчаливым и задумчивым.