Прощай, ХХ век!

На модерации Отложенный

 

 

 

 

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

 

 

 

Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел! Пора записать все, что пока свежо в памяти. Нужно ли? Вряд ли этот вопрос задавал себе тот, кто расписывал пещерные стены, нанося на скалы свои жизненные впечатления. Думаю, что не стоял он и перед летописцами, едва ли рассчитывали они на широкий круг читателей: в те времена ведь и писатели, и читатели представляли собой одно лицо. И тем не менее, неустанно скрипели перьями иноки в монастырских кельях, пока не подоспело муравьиное племя историков, чтобы перетащить тяжелые манускрипты на полки архивов, а их содержимое на почетные страницы истории.

 

Мало, что изменилось с тех пор. Как утверждает древний Сенека, “человек никогда не заблуждается один. Пагубность заблуждения в том, что заблуждаясь, всякий распространяет свое заблуждение между окружающими.” Почти каждый, пристрастившись к чтению, и сам стремится пополнить ряды пишущих. Я не боюсь оказаться в том числе. Жизнь делала меня активным участником переломных для нашей страны событий и сводила с людьми, роль которых в них была воистину исторической. Не исключая собственных оценок, основанных может быть во многом на чувственных ощущениях, описывая эти события и упоминая имена, я буду опираться исключительно на действительные факты.          

 

 

 

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

 

 

 

Случайно или закономерно жизнь делала меня активным участником переломных для нашей страны событий и сводила с людьми, роль которых в этих событиях была воистину исторической? Этот вопрос не раз задавала себе и искала ответ в воспоминаниях далекого детства и не такого уж далекого догорбачевского прошлого. Очень хорошо запомнились слова одного из популярных в поздние восьмидесятые прорабов перестройки Н.И.Травкина. Впервые я услышала их, когда Николай Ильич народным депутатом СССР в августе 1990-го приезжал к нам в Новосибирск, и потом слышала многократно. Он буквально тиражировал и насаждал собственное заблуждение, что все мы вылупились из одного коммунистического прошлого, что никто, за редким исключением, не знал о пороках “лучшей” в мире системы. Не знал или не хотел знать? Он говорил примерно так: “Я вырос в обычной советской семье, был пионером, комсомольцем, знать не знал, что такое ГУЛАГ или тоталитаризм. Никто про это не рассказывал, а в книгах и газетах наоборот писали, что все у нас лучше всех...” И дословно: “По нашей улице диссиденты косяками не ходили.”

 

Так-то это так. Но вот лежит на дорожной обочине камень, серый, замшелый... Он такой невыдающийся, что тысячи людей проходят мимо безо всякого внимания. И все же найдется любопытный, который не только обойдет со всех сторон, рассмотрит внимательно все трещины и щели, но и перевернет, чтобы посмотреть, как под ним жизнь протекает, что за личинки и букашки шевелятся. И безо всякого экскурсовода, заметьте. Мы с Травкиным ровесники. Не помню случая и я, чтобы родители, Василий Андреевич и Клавдия Васильевна Черных, хоть когда-нибудь даже в быту критически отозвались о власти или руководящей роли партии. Папочка был морским офицером. Дома - “Флаг Родины”, это газета Черноморского флота и, конечно, “Правда”. Заголовки, типа “БЕЗРОДНЫЕ КОСМОПОЛИТЫ”, и злобные несмешные карикатуры на Черчилля , Трумэна и отклонившегося в ту пору от нашего курса Иосипа Броз Тито, запечатленные глазами четырехлетнего ребенка, стоят перед глазами до сих пор. Но даже детским умом хотелось и удавалось сравнивать на соответствие собственные жизненные впечатления и общепринятые стереотипы.

 

Первый опыт критического отношения к печатному слову и общественному мнению приобрела задолго до того, как научилась читать, когда мне едва исполнилось четыре года. В 1949 году отца перевели в Севастополь, до того он служил на Северном флоте. Чуть позднее приехали туда и мы с мамой и моей старшей сестрой Таней. Он был романтик, наш папочка, и поэтической души человек. Еще встречая ночью на вокзале, с восторгом говорил, что утром покажет Черное море. И вот - Приморский бульвар. В Крыму февраль - весна. Ярко светит солнце, а в лучах - голубое-голубое, не бывает голубей! С огромного, обросшего мохнатыми зелено-коричневыми водорослями камня, я разочарованно трогаю море. Уже потом море станет любовью на всю оставшуюся жизнь. А в то мгновение разочарована, но не зрелищем. Почему называют черным? Вера в уставную истину не выдерживает напора очевидного факта.

 

Другая памятная картинка детства. Март 1953... Я - первоклассница. Отличница севастопольской неполной средней школы. Из репродукторов-тарелок, везде включенных на полную мощность, разносится: “В тяжелый для каждого советского человека час еще теснее сплотимся вокруг родной коммунистической партии...” Это умер Сталин. Собрание в школе. У всех на груди пришпилен черно-красный бант. В президиуме рыдает и при этом зорко осматривает плачущий зал Галина Исааковна Погребняк, директор. Сижу где-то в третьем ряду, подвываю вслух и прячу от президиума лицо в платок. Жутко боюсь, что кто-нибудь заметит сухие глаза. Мучительно стараюсь выдавить слезы, а их, как назло, нет и нет. Раннее утро 9-го, кажется, марта. День похорон вождя. Динамик захлебывается всенародной скорбью. Детское сердце под леденящий душу голос Левитана трепещет от страха в ожидании конца света. На цыпочках выхожу на кухню. Мама одна, меня не видит. Она бойко переворачивает на сковороде блины и весело что-то напевает. Боже! какое счастье! Жизнь продолжается! А радио продолжает врать о вселенском горе.

 

Уже позднее в моем отношении к Иосифу Виссарионовичу точку поставил папа. Он никогда не был ни партийным работником, ни партийным активистом. Но линию партии всегда выдерживал свято. Без корысти в помыслах, аскет в жизненных потребностях, как мне кажется теперь, папа совершенно не нуждался в расширении прав и свобод. Идеалы, усвоенные в тридцатые и закрепленные в роковые сороковые, навечно устремили в несбыточное коммунистическое далеко, ради которого он готов был пережить любые невзгоды. Часто рассказывал, как его отец, мой дед Андрей, крестьянин из архангельских мест, зимой промышлявший в окрестностных городах и селах печным делом, вернувшись как-то в родную деревню Пожарище с красным бантом на груди, сообщил домочадцам о революции. И как в испуге и причитаниях - царя-батюшку скинули - зашлась моя бабушка Агния. Так и не пришлось узнать, за что сгинул в лагерях папин брат дядя Михаил, более того, этот факт почему-то не мешал отцу поклоняться коммунистическим хоругвям до конца жизни. Об августовских событиях 91-го и моем участии в них буду говорить отдельно, а сейчас - единственный эпизод. Папочке шел уже 79-й год, когда он горячо поддержал ГКЧП. Ему казалось, что таким образом можно остановить лавину надвигающейся смуты. И когда 22-го августа весь мир торжествовал и праздновал победу демократии в России , а телевидение транслировало и транслировало репортажи с мест событий, приковывая миллионы глаз, отец вдруг порывисто встал перед экраном и дрожащими губами, как бы прощаясь, запел Интернационал. В тот момент казалось, что он похож на крейсер “Варяг”, открывший кингстоны, чтобы не перекрасили в неприятельский цвет и не подняли на мачту чужой флаг. Горькой насмешкой было то, что августовское крушение коммунистического завтра по времени совпало с 50-летием партийного папиного стажа: буквально на следующий день после провала путчистов в нашу дверь позвонили активисты из ЖЭУ и вручили ветерану огромный букет с удостоверением “50 лет в КПСС”.

 

Так и умер мой папочка, не разочаровавшись в идеалах: в младенчестве по православному обряду крещенный похоронить завещал по советскому обычаю. Что мы и исполнили в последний день января 1995-го года. Проводили на покой в сопровождении почетного воинского эскорта и отдали земле под оружейные залпы. Но это происходило почти четыре десятилетия спустя.

 

А весной 1956-го года однажды поздно вечером, когда мы с сестрой уже спали, неожиданно разбудили. Разбудили специально, чтобы донести важную весть. Отец был не переодевшись, в офицерской форме. Тревожно и вместе с тем торжественно сообщил нам, спросонья, да и по малолетству, мало что понимающим: “Сталин - враг народа.” Так и сказал, использовав привычную его поколению формулу. Оказывается, только что вернулся с партсобрания, где зачитывали информационное письмо по докладу Хрущева на ХХ съезде. Уже тогда мне открылась истина: “Король умер. Да здравствует король!” Пока особа царствует, она для придворных вне критики. Но не дай, бог, в нашей стране умереть. Или, что еще печальнее для коронованных, обронить власть. Те же самые придворные, но только присягнувшие новому королю, от еще теплых ног вчерашнего кумира спешат разослать вассалам письма, полные пинков в адрес усопшего. Конечно, это были не мысли, а так - смутная подсознательная информация. Однако последующее понимание драматических ошибок Хрущева, а позднее и Горбачева, выстраивалось на фундаменте тех детских ощущений.

 

Как-то очень быстро, буквально в первые школьные дни, рухнула и незыблемость учительского авторитета. Одновременно пришлось столкнуться с коварством товарищества. Однажды шла в школу мимо “хитрого рынка”, был в те времена в Севастополе такой маленький базар чик, и нашла три рубля, зелененькую еще сталинскую трешницу. Для семилетней обладательницы - целое состояние. На нее можно было купить три французские булки с баклажанной икрой в школьном буфете или три граненых стакана семечек на том же “хитром”. Я склонялась в пользу семечек. Булки пришлось бы делить в школе, а двор был пока роднее. Уже примеривалась в мечтах, какой эффект произведет моя безмерная щедрость. Но до триумфа нужно было еще отсидеть четыре урока в школе. Наш женский первый “Б”, это была женская школа, учила Вера Алексеевна Руденко. Мне она не очень нравилась, но, не решаясь в этом признаться, изо всех сил культивировала в себе любовь и уважение. А парту делила с вполне свойской девчонкой Томкой. Она-то как раз нравилась. С ней и поделилась нечаянной радостью. И даже показала заветную “треху”. Все во мне остолбенело, когда на втором уроке , видимо, не справившись с муками зависти, подружка Томка вдруг встает, подняв сначала руку, и со слезами рассказывает душераздирающую историю, как мама ей дала на завтрак последние три рубля, а она их потеряла по дороге, а она, показывает на меня, подобрала и теперь не отдает. Училка (с тех пор она не заслуживала лучшего именования) поднимает меня, долго и нудно объясняет, что это плохой поступок, что нужно немедленно вернуть деньги и т.д. Я пытаюсь объяснить, что здесь дело не в деньгах, что Томка живет от школы совсем с противоположной стороны, что наши пути никогда не пересекаются и она не могла их потерять там, где нашла я, что, пока не узнала о моей находке, она была резва и весела, что треху я и не хотела брать себе, а хотела купить семечек на весь двор ... Но тонкие поджатые губы без суда и следствия твердят приговор. Утешить от пережитого смогла только мама. Она сказала: “Учителей не выбирают. Их нужно вытерпеть. А друзей выбирай построже.” Эта формула и потом спасала от глубоких неврозов во всех моих школьных схватках. Их было достаточно. В конце 1954-го года наша семья переехала к очередному месту папиной службы в г.Керчь, и остальной общеобразовательный путь был пройден там вплоть до 11-го класса. В восьмом , когда все комплексы были уже позади и я уверенно чувствовала себя фавориткой и учителей, и одноклассников, случилось вдруг противопоставить себя целому классу. Должен был быть урок анатомии. Его вел директор школы - Леонид Соломонович Нодель. Не помню кому и зачем пришла в голову мысль сбежать с урока, но весь класс ее как-то по-хмельному поддержал: была весна. Наплевать бы на то, что директор, если бы хоть какой-нибудь смысл видела в самом побеге! Но просто ради круговой поруки... Одинаково противны и бессмыслица, и стадный инстинкт. Короче, бросила вызов. Со мной осталась только одна девочка, ее фамилия была Модина. Она отличалась некоторой странностью, и ее обижали. А ко мне жалась: я не любила, когда смеялись над слабыми. Входит Нодель, начинает пытать, кто зачинщик и т.д... Кончилось тем, что с директором повела себя крайне дерзко, фактически приняв первый удар. Но родной коллектив все равно осудил и объявил бойкот. Помню многолюдное собрание: педсовет, родители и провинившийся наш класс.   Тогда впервые открыто выступила в абсолютном меньшинстве. И против одноклассников, и против учительских репрессивных мер: кого-то из пацанов отлучили от нас и перевели в параллельный, классически использовав принцип “Разделяй и властвуй! ”.

 

После того, как тотальная целостность восьмого “А” была разрушена, мы разделились на “группы по интересам”, а точнее - на парочки. И все будущие диспуты с учителями свелись к теме: “А если это любовь?” Фильм как раз прошел под таким названием. Вообще говоря, вопрос “возможна ли любовь в школе или следует ограничивать недорослей дружбой” витал тогда в атмосфере ограниченного хрущевского либерализма. Живо злословили старухи на скамейках, школьные Ромео с Джульеттами под сенью розовых кустов и на пляжах морских лагун искали ответ эмпирически , а учителя в учительских и на педсоветах обсуждали как нравственный императив.   Учителя были разные: любимые, никакие и ненавистные. Одной из “никаких” при почти круглых пятерках в 10-м классе обязана в третьей четверти тройкой по поведению.

 

Историчку Галину Николаевну я не ненавидела. Я ненавидела словосочетание “исторические предпосылки”. Откровенно говоря, просто не понимала, как отвечать на вопрос:

 

- А расскажи-ка, Черных, исторические предпосылки революции 1905-го года!

 

Однажды, когда невнятно излагала эти самые предпосылки, она съязвила:

 

- Вместо того, чтобы с В... вечерами стены подпирать, лучше бы в предпосылках     разобралась!

 

Все! Этот самый В... сидит со мной рядом за партой... Все замерли, уставившись на нас. Глухой протест поднялся откуда-то снизу. С холодным изыском говорю:

 

- Вы просто вульгарная и невоспитанная женщина.

 

И сажусь. Сказать такое в классе вслух в 62-м году - это был бунт. Историчка выскочила из класса. По-моему, они даже растерялись, что со мной теперь делать. Помню, вызвали в директорский кабинет. Но без директора, собрались одни тетки: завуч Тамара Александровна по прозвищу “Бульдог”, любимая Аза Доновна Лейкина ( она преподавала нам литературу, это она принесла мне в школу “Последний день Ивана Денисовича” со словами: “Олечка, сегодня я читала и плакала всю ночь! Ты умница, ты прочитаешь и все поймешь!”) и еще, не помню кто. Даже ругать не стали, как-то по-матерински стали увещевать и просить извиниться. Сдалась, пообещала. На следующий день входит Галина в класс. Все встают. Потом садятся. И я села. Она мне почти с ужасом:

 

-Черных, у тебя есть, что сказать?

 

И вдруг снова все тот же глухой протест снизу:

 

- Нет!

 

Кое-как довела урок и больше в нашем классе она не появлялась. Заменили на старую партизанку Марию Васильевну. Хорошая была старуха, правда, водочкой от нее иногда попахивало. Но прощалась эта слабость за доблестное партизанское прошлое. А мне тихо поставили “три” за четверть в графе “поведение”. Раздувать инцидент не стали. Через год школа кончилась, и я вышла за ее стены, унеся с собой серебряную медаль.

 

О школе могу рассказывать бесконечно долго. И не потому, что это были беспечные годы детства. Напротив, это было какое-то постоянное борение. Не борьба, а именно борение: столкновение чувств, прав и возможностей. Можно бы обессилеть на этом ковре, если бы не любящие, все понимающие родители и надежные друзья. Я накрепко усвоила мамин наказ, что к выбору друзей нужно подходить основательно, и должна сказать, что школьные товарищи мои, Эммочка Каштули и Вовка Голодяев, ныне Владимир Владимирович, и по сей день остаются самыми верными и самыми преданными друзьями.

 

Школу я покинула гражданкой своего отечества. Имею в виду, что скелет гражданственности сформировался безусловно в школьные годы, потом только мускулатура развивалась и зрела . Уже тогда глубокое сомнение вызывала мысль, что другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек.. Воздуха давали ровно столько, чтобы не помереть. Каждую дополнительную порцию приходилось добывать. Мои сверстники чувствовали себя прототипами аксеновских героев. Это с его “Звездным билетом” мы вышли в жизнь, а когда усатого кумира вышвырнули из страны, почувствовали одиночество и пустоту. Может быть, Травкин не читал журнал “Юность”? Или не был любимым учеником литераторши, первым, с кем захотелось той поделиться впечатлением от ночью прочитанной роман-газеты с неизвестным еще Солженицыным? Не знаю.

 

Не могу сказать, что и я к девятнадцати годам была полностью “инакомыслящей”, но когда осенью 1964-го свалили Хрущева, было уже понятно, что не все в порядке у нас на родине. Что кто-то сдал реформатора-волюнтариста “за треху” , как меня в первом классе Томка Репьева. А кто-то в стадном порыве, как наш восьмой “А”, сбегая с анатомии, чтобы, не дай бог, не выпасть из кучи, “единогласно” проголосовал. В газетах это событие освещалось скупо: в связи с уходом на пенсию. Мол, ушел человек на заслуженный отдых. И полное забвение до явления Горбачева! Не то, чтобы сильно горевала, оттого, что на смену Хрущеву пришел Леонид Ильич, но стало окончательно ясно: читая газеты, ищи правду между строк.  

 

Если Сталина страна хоронила, когда я была первоклассницей, то падение Хрущева пришлось на первую студенческую осень. Известие это застало меня на колхозных полях Николаевской области, где студенты ежегодно помогали партии что-нибудь убирать. В том октябре убирали кукурузу. Крупными початками прощалась она с дорогим своим Никитой Сергеевичем. Было немного грустно. Теперь точно знаю, что пуповина, связывавшая мое представление о жизни с телом матери-идеологии окончательно оборвалась именно в тот момент. Я отправилась в самостоятельное мировоззренческое плавание с нехитрым багажом школьных познаний и набором подсознательных ощущений в качестве компаса.

 

Чем привлек Одесский гидрометинститут, куда я пошла приобретать неизвестную в широких кругах профессию гидролога, было малопонятно всем, кто меня знал. Любимая учительница прочила столичные университеты и литературную или, в крайнем случае, окололитературную жизнь. А было все очень просто. В какой-то мере сбила с толку любовь, которая все-таки бывает в школе, поэтому и отправилась не в Ленинград-Москву, а вслед за любимым в Одессу. А с другой стороны, теперь в этом не сомневаюсь, на основе ничтожного еще жизненного опыта бессознательно предвидела, с чем придется столкнуться, случись посвятить себя хоть какой-то публичной деятельности. И, поддавшись обаянию пахмутовских песен - “ И костер... И тоска в его рыжих глазах...”-, интуитивно обошла пороги творчества , выбрав для себя такую вот полную романтических странствий жизнь. И хотя в ней потом тоже   встречались и плесы, и перекаты, тем не менее, крупных столкновений с действительностью удалось избежать. И дум высокое стремленье гидрометеорологическую среду особо не будоражило, и рыжие костры экспедиций не манили стукачей: люди окружали в большинстве своем порядочные.

 

Студенческий период не оставил глубоких отпечатков; учиться никогда трудно не было, а по сравнению со школой - скучно. Среди сокурсников были и славные ребята, но из преподавателей никто для меня ни в чем особо не проявился, чтобы вспомнить с теплотой или наоборот с неприязнью. Яркие впечатления находились на стороне.

 

Но слава богу, то была Одесса! Море, солнце и песок утром и цветущие каштаны с акациями вечером располагали к праздному философическому настроению, а заморские корабли в гавани и видавшие другую жизнь наши “загранщики” на берегу придавали ей, Одессе, штрихи вольного города. Почти все свободное, а очень часто и лекционное время проводилось в гулянии под небом. Любимая моя улица тогда называлась Пушкинской, а исконное ее название, боюсь, правда, ошибиться, Ришельевская. Пересекая очень коротенькую Дерибасовскую, она тянулась от Французского бульвара до самой привокзальной площади. На Пушкинской стояла православная церковь. Это теперь считается хорошим тоном быть верующим, и светская жизнь обязывает дам в пасхальное воскресенье левою рукою держать свечу, а тонкими перстами правой вершить крестное знамение перед образами. В ту пору приличные люди в церковь не ходили, а всенощная в Одесских храмах сопровождалась усиленными нарядами милиции, оттеснявшими молодых балбесов от церковной ограды. Кроме того, горком ВЛКСМ проводил отвлекающие спецмероприятия. Весной 1966-го в ночь на Пасху в кинотеатрах показывали “Лимонадного Джо”, пародию на американский вестерн, а во дворце студентов были танцы до утра. По тем временам - сногсшибательные отклонения от правил: танцевать до утра было принято только в новогоднюю ночь, а ночных киносеансов не было в помине. Я толклась среди балбесов за милицейским кордоном не потому, что душа хотела молитвы. Душа замирала в тревожном ликовании от противостояния запрету. В церковные ворота пропускали только согбенных старушек с куличами да совсем уж затюканных юродивых. Нас, противостоящих, было не так уж много. Удивительно, откуда сейчас взялось столько верующих и где они тогда поклонялись Господу.

 

В простые дни вход в церковь был свободным. Ходила часто, демонстративно повязав голову платком. В Одессе в те времена была действующая семинария, и я заводила знакомства с семинаристами. Было интересно в их ином мире, но вера так и не пришла. Входя в церковь, не богохульствовала, но и не лицемерила: вела себя тихо, но не молилась и поклоны не била. И до сих пор убеждена, что верующим человеком нельзя стать одномоментно по указу или закону. Для этого нужно быть или в вере воспитанным, или это может стать результатом многотрудной собственной работы над духом. Меня же, видимо, неосознанно задевало лишь то, что языком профессиональных правозащитников было сформулировано как “отсутствие в СССР свободы совести”, или, почему из советских университетов исключают с формулировкой “за богоискательство”. Со второй формулировкой мне пришлось столкнуться довольно близко.

 

Самой, пожалуй, значительной для моего мировоззренческого опыта из всех на одесской земле была встреча, как ни странно, с керченским одноклассником - Валерием Лапковским. Учились вместе мы недолго: с третьего по пятый класс. Потом его отдали в интернат - были трудности в семье, потом с ним происходили разные истории - доходили слухи, потом он перешел в вечернюю школу. Так и росли параллельно, практически , не пересекаясь. Но “по городу” продолжали быть знакомыми, нужно отметить, что он был заметен, потому что очень красив. Примерно, как Василий Лановой в кино “Аттестат зрелости”. И навсегда сохранил красоту и безупречную щеголеватость в одежде. После школы круто взял вверх, поступив в Ленинградский университет на совершенно партийный факультет журналистики. И вот однажды в конце второго курса гуляю я солнечным июньским вечером по любимой улице Пушкинской. Вместо того, чтобы яростно зубрить формулы, помню, что через три дня предстоял экзамен по гидравлике. Неприятная процедура общения с учебниками и чужими (своих я не имела обыкновения вести) конспектами всегда откладывалась на последний момент. И вдруг буквально сталкиваюсь с фантастически красивым Валеркой.

 

- О! Чара!

 

Слышу свою детскую кликуху, словно мы в пятом классе и столкнулись в школьном коридоре. Какая, к черту, гидравлика! В миг забыты даже выученные формулы, когда вдруг узнаю, что из универа его выперли “за богоискательство и антисоветскую пропаганду”. Он толком не объяснил, зачем оказался в Одессе. Сказал, правда, что отсюда проще свалить “за бугор”, можно прицепиться к иностранцу, да и наши суда, было дело, возили зайцев.

 

Так же, как и красив, мой школьный товарищ был фантастически голоден. Без рубля в кармане, он целый день скитался по незнакомому городу, рассчитывая, видимо, на гостеприимство одесских женщин. Но судьба на этот раз была справедлива и вместо коварной и роковой подбросила надежную старую приятельницу. Короче, тут же мы где-то присели поесть. Чем отличалась в ту пору Одесса, так это обилием всякого рода кафе и закусочных, где прилично и дешево кормили. За рубль ты получал натуральный шницель величиной в полтарелки плюс рис припущеный, плюс помидор или огурец с зеленью. И что-нибудь попить с плюшкой.

 

И вот я, хоть и строптивая, но вся такая советская, сижу, ем и пью с освидетельствованным антисоветчиком и вялотекущим шизофреником. Оказывается, все, кто в нашей стране тогда занимались богоискательством, а тем более антисоветской пропагандой, а тем более в Ленинградском университете и, что самое невероятное, на факультете журналистики, подлежали медицинскому освидетельствованию. Мой друг Валерка Лапковский девять месяцев проходил его в психиатрической клинике имени, если не путаю, что-то вроде Скворцова-Степанова.

 

История его на самом деле была проста. Если скромный интерес студентки заштатного одесского вуза к семинаристам не привлек внимания комсомольской организации и стоящих за ней органов, а гидравлические формулы отвлекли мой интерес, а самое главное, руку от писательства , то в Ленинграде и будущая профессия понуждала моего одноклассника водить пером и оставлять “вещдоки”, и не семинария там была, а настоящая духовная академия, где студенты были разрядом выше и все находились под присмотром партии. И что важно, была гораздо шире возможность связи с иностранными издательствами и прессой. Поэтому университетские стукачи были в прямом смысле профессионалами, а незримый фронт ленинградских чекистов плотно окружал всякого рода инакомыслие. Дело Лапковского было показательно-публичным. Его сопровождали соответствующие слушания на факультетских собраниях, о нем писала ленинградская газета “Смена”, были сделаны оргвыводы: исключение из ВЛКСМ и из университета. И на всякий случай, уже после, чтобы не распространял заразные мысли где-нибудь в рядах Советской армии, психически полноценному парню выдали белый билет шизофреника. Может быть Николаю Ильичу Травкину в самом деле нужен был “косяк диссидентов”, чтобы он поверил, что человек со справкой не всегда псих ненормальный, мне же хватило впечатлений детства: какое же оно черное, когда я своими глазами, вижу, что синее.

 

Лапковский прожил в двухкомнатной квартире в Треугольном переулке, которую мы снимали на пятерых по 15 рублей с носа , до конца июня. Эти десять дней были для меня краткосрочным университетом. Каждый день одолевала новый курс. Не могу сказать, что очень легко и сразу признала, что фашистский режим и наша родная советская действительность суть одно и то же. Но вещи названы были своими именами, а остальное - дело накопления и усвоения информации. Тем более, что была уже осмыслена всенародная любовь к Сталину и прочитан “Последний день Ивана Денисовича”. Прозвучало в новой интерпретации имя Фридриха Ницше. Оказалось, что философы не делятся на наших и буржуазных, как не бывает логика мужская и женская. А Ницше - к тому же поэт, что тогда интересовало меня куда более. Между делом сдала на пятерку злополучную гидравлику и перешла на третий курс. А в завершение услышала совсем новое для себя имя Зигмунда Фрейда, а также анализ некоторых статей Ленина и поведенческих реакций генералиссимуса в фокусе его теории “ Психология бессознательного”. Я вспомнила об этом , когда президент издал специальный указ, полагающий теперь, когда весь мир уже этим “переболел”, психоанализу быть и в России. Набрел, наверно, и на Ельцина косяк каких-нибудь бородатых уже диссидентов. Улетал мой просветитель со студенческим на имя Ольги Черных в кармане, подтверждающим правомочность купленного за полцены авиабилета. Я же осталась с множеством сомнений, разрешения которых не устаю искать до сих пор.

 

На четвертом курсе мне пришлось снимать жилье на двоих с одной молоденькой художницей - Ирой Гурвич. Она работала на телевидении и переживала роман с пожилым женатым режиссером. Это была совершенно несчастливая пара, окутанная вечным дымом сигареты и турецкого кофе. За ними - мир искусства и советской богемы, и дверь туда приоткрылась. А заглянув, я увидела непривычную освобожденность обитателей и одновременное отсутствие свободы. Ирина бережно хранила, не особо кому давая, купленные по случаю и желтые от времени с “Ъ”-ми книжки. Так два года спустя после того, как впервые о них услышала , попали ко мне Фридриха Ницше “Так говорил Заратустра” и “Лекции по введению в психоанализ ” Зигмунда Фрейда. И вкусила, если и не запретные, то не рекомендуемые советскому читателю плоды фрейдизма и ницшеанства: “Мой парус - мысль моя, а кормчий - дух свободный...”. С тех пор появился и долго не угасал интерес к полочным фильмам и ящиковой литературе: из рук в руки передавалось тогда одно из первых творений самиздата - “Открытое письмо Солженицына в литературную газету”. Письмо читали в самиздате, а гневные ответы читателей - в официальных изданиях. Такое же повторилось, когда началась массированная газетная травля Солженицына после издания за рубежом “Архипелага Гулаг”.

 

В ту пору я уже числилась инженером в отделе гидрологии ЗапСиб УГМС в Новосибирске. Вместе со мной работали очень добрые, очень интеллигентные, очень читающие женщины. Мы зачитывались толстой литературной периодикой и в рабочее время обменивались, конечно, не только журналами, но и впечатлениями. В журналах было еще, что почитать, но из “Нового мира” уже ушел Твардовский. И я налегала на самиздат. Особенно это не афишировала. Хотя и не скрывала, но источники не называла. К тому времени, кроме “Ивана Денисовича” и упоминавшегося “Открытого письма”,   прочитала и “В круге первом”, и “Раковый корпус”, и самый запретный “Архипелаг ”. Солженицын уже не был для меня неизвестным островом, и дороги его мыслей не казались запутанными. Как-то раз, красивая, как богиня, и самая авторитетная среди нас как гидролог Е.П.Шурупа, держа в руках “Литературку” неодобрительно высказала в адрес писателя-арестанта что-то вроде:

 

- Как это можно!

 

И здесь не выдержала я. Газета на две страницы в разворот была полна гневных коллективных писем литераторов, учителей, врачей, моряков и, бог его знает, кого еще.

 

- Может быть и мы напишем? - спросила.

 

Нельзя сказать, что моя инициатива была встречена с энтузиазмом, но однако ни у кого не вызвала и возмущения.

 

- Евгения Петровна, а вы читали “Архипелаг”? - не могу остановиться .

 

- А как вы думаете, кто-нибудь из этих подписантов читал? - продолжаю наступать.

 

И совершенно невинный, даже в какой-то степени возмущенный ее ответ:

 

- Где бы это я могла прочитать?

 

Узнаете? Косяк диссидентов стороной обошел, не обслужил, не принес пачку самиздата. Удивительно не то, что не читали, всего не прочитаешь. Удивительно, что возмущались, не читав. Никто даже внимания не обращал на то, что всенародное возмущение публиковалось против неопубликованного. Нигде, кроме как “за бугром”, откуда не видно. Несколькими годами позже я назвала такую неспособность видеть парадоксы советской пропаганды нравственной глаукомой общества.

 

Или еще к этому же, но на несколько лет позднее. Уже в годы гласности. Работаю все еще гидрологом, но уже в отделе изучения русловых процессов. Коллектив - ну, просто замечательный! Спетый и спитый в летних экспедициях, зимой между отчетами о трудах праведных, дружно включался в перестроечный процесс. Нужно сказать, что начало перестройки для нас ознаменовалось тем, что М.С.Горбачев, спасший Россию от проекта века - переброски северных рек в Среднюю Азию, оставил часть нашего отдела, в том числе и меня, без работы. Шесть летних командировок, начиная с 1981 года, я провела в низовьях Оби. Мы готовили под строительство главного водозабора гидроморфологическое обоснование. Когда проект был запрещен, как будто отняли часть жизни: работали всерьез, и жалко было, что результаты оказались никому не нужными. Думается, что рано или поздно к этому проекту еще вернутся. А тогда с учетом того, что вскоре произошло с Союзом, он действительно был остановлен вовремя. В те зимние месяцы, шел уже ни мало ни много четвертый год перестройки, когда работы почти не было, а гласность давала обильную пищу для полемики, помнится, обсуждалась в нашей лаборатории публикация о Колпашевском захоронении.

 

В ней речь шла о размытом вешними обскими водами тайном захоронении жертв НКВД в г. Колпашево Томской области. Обрушившийся берег обнажил хорошо сохранившиеся в песчаном грунте сложенные штабелями трупы. Это было чрезвычайное происшествие. Случилось все в бытность Е.К.Лигачева первым секретарем Томского обкома КПСС. Некоторые подробности рассказывал моему мужу капитан речного сухогруза - участник событий. В течение нескольких суток специально созданные отряды речников занимались ликвидацией последствий: судовыми винтами вымывали из берега тела и увозили в неизвестном направлении. Катера поменьше курсировали по Оби, и с них баграми отлавливали мертвецов с аккуратной дырочкой в затылке, пустившихся в непредусмотренное плавание. Происходило это в обстановке строжайшей секретности. Но полностью скрыть от населения факт не удалось, так как само население первым этот кошмар и увидело.

 

Широкую огласку совместное дело Колпашевского НКВД и Томского обкома получило уже в те времена, когда Лигачев был в Кремле. А поскольку подвизался в перестройке, выплывшее на поверхность участие в тайном перезахоронении сильно ударило тогда по его репутации. Непонятно, почему так же хлестко не влепило по демократическому имиджу Ельцина уничтожение дома, ставшего лобным местом для царской семьи, снесенный в бытность его свердловским Первым дом Ипатьева. Наверно, восходящее солнце слепило глаза: это была политическая заря Ельцина, и в представлении большинства он был как раз антиподом Лигачеву.

 

Спорили мы тогда примерно под таким углом: что и до какого предела дозволено государственным карательным органам по отношению к отдельно взятому гражданину государства. Уже прочитаны были “Дети Арбата”, издан Гроссман, уже Горбачев вызволил из ссылки Андрея Дмитриевича Сахарова. Уже, кажется, всем все понятно! И все же слышу рядом:

 

- Зря не сажали!

 

- Галя! Там же детки были маленькие с дырочкой в затылке! Их тоже не зря?

 

- Ну, может как-то случайно, лес рубят - щепки летят! - без тени сомнения в правоте.

 

Должна заметить, что самыми ярыми антикоммунистами на выборах президента летом 96-го проявили себя как раз те, кому в 80-е почти бесполезно было объяснять, какой вред исходит от шестой статьи Конституции СССР. Расскажу такой случай.

 

Свой день рождения я обычно отмечала в кругу подруг. А так как, приобретая в процессе жизни новых, не забывала старых, со временем их стало много. Каждый год собирать всех вместе с мужьями хлопотно, а делать праздник нерегулярным не хотелось, поэтому традиционно устраивался девичник. В околоименинный выходной мой муж отправлялся в дальний лес на охоту, а на женской половине начинался пир. Сначала, как правило, говорили о мужьях-детях, потом судачили о работе-начальниках, затем и до конца разгорался жаркий спор о политике.

 

Тогда, помню, было нас около десятка. Только что умер Брежнев, все смутно ждали перемен. Ввели талоны на распределение некоторых продуктов. На одного человека в месяц полагалось 400 граммов сливочного масла, сколько-то колбасы, сколько-то водки. Чернели очереди. С утра до вечера в ожидании чего-нибудь магазины осаждали старухи. У кого в семье есть пенсионеры - это счастье: они охотились на дефицит и были фактическими кормильцами.

 

Мои подруги, так же, как и я, сами добытчицы. Все мы распределенцы вузовской системы и оказались в Новосибирске без матерей и без свекровей. Растили детей, надеясь только друг на дружку, да на таких же “безродных” мужей. Поэтому разговоры на политическую тему начинались в аккурат после обсуждения квартирных и продовольственных проблем. Критическая часть заключалась обычно примерно в следующем: торгаши воруют, спекулируют, а начальство пользуется положением и привилегиями. Короче - несправедливость! В этом сходились все. Но сказать даже очень осторожно, что этот порок - системное следствие, сразу возникала недоуменная неловкость, и приходилось переводить стрелку на другое направление.

 

Не помню, что уж такое резкое бросила я в тот раз в лицо родной партии, только вдруг подружки вразнобой стали меня стыдить и как-то дружно засобирались домой. Запомнилась одна реплика:

 

- Тебя советская власть вырастила и выучила, а ты... !

 

Почему-то всегда считала, что вырастили меня родители, а выучилась самостоятельно... И выучилась бы непременно в любой государственной системе, потому что была в этом личная потребность. Со мной вместе сидели за учебниками много людей, которые, получив диплом об образовании, особо не обременили свою память. Странно было все это слышать не на собрании, а в неформальном общении. Впрочем, это был расхожий идеологический штамп, и моя не желающая инако мыслить приятельница применила его автоматически. И все ушли. Осталась одна Томочка, которой до фонаря была любая идеология, кроме любовной. Она была в разводе, и ее занимали другие проблемы.

 

Я очень люблю всех своих подруг. Они никогда не предавали меня, но вот так иногда весомо, по-государственному ставили на место. Они же и с той же убедительностью десять лет спустя объясняли:

 

- Как ты не понимаешь? Ведь, если не Ельцин, то коммунисты !

 

Уже после президентских выборов, но еще до поражения армии в Чечне , как раз, когда дудаевцы брали Грозный, довелось в городе детства встретиться с одной старинной маминой приятельницей Анной Петровной Салош. Знаю ее сто лет и тоже очень люблю. Жизнерадостная и энергичная, она никогда ни на что не жаловалась. У многих складывалось впечатление, что судьба выбрала ее в любимчики и стороной отводит неприятности. На самом деле это было не так, хлебала и она жизнь полной ложкой. В тот день мы читали письмо с фронта. Писал ее внук Максим. Помню белоголового маленького мальчика, и вот разглядываю фотографию: тот же, только чуть повзрослевший и с настоящим автоматом в руках. “Спаси и сохрани!” - думаю про себя. А вслух в сердцах:

 

- Что за народ такой! Детей убивают на войне, а родители, задрав штаны, бегут голосовать за того, кто эту войну благословил.

 

- Оля, как ты не понимаешь, ведь если бы не выбрали Ельцина, пришли бы коммуняки! - протестует Анна Петровна , пользуясь демократическим сленгом.

 

Потом пили чай с конфетами и долго еще разговаривали. Я вспоминала, как не плакала мама, когда умер Сталин, а Анна Петровна делилась своими впечатлениями:

 

- А я плакала! И плакала искренне. И ничего я при Сталине не боялась. И хоть знала, что по ночам забирают, уверена была, что меня не тронут, всегда думала: ”А меня-то за что?”

 

Не хотелось больше спорить. Так жалко было мальчика в проломе стены с автоматом наперевес, белоголового мальчика, которого помнила годовалым! Так жалко было его бабушку! Хотелось кричать от бессилия, как удивительно наш народ загорается навязанной сверху идеей, хотя и видит, что личные его беда и боль там никого не интересует, что наши дети - всего лишь мелкая карта в большой игре. Как смиренно народ готов жертвовать сыновьями сначала, чтобы коммунисты победили, потом, чтобы коммуняки не прошли!

 

С течением времени на жизненных примерах я убедилась, что многие люди как защитный панцирь напяливают на себя набор представлений, в большинстве даже не собственных, а заимствованных, еще чаще - официальных клише. И болезненно не хотят с этой раковиной расставаться, даже если видят, что треснула. Все пытаются как-то склеить, залатать... Пока само собой не слепится убежище из новых общественных символов. И тогда, опасливо оглянувшись, перескакивают в него. И никакие диссиденты не вытащат их уже из этой скорлупы, пока следующим новым смыслом не будет охвачено в обществе подавляющее большинство, а еще надежнее, пока новое знамя не поднимет государственная власть.

 

И вот чем хотелось бы закончить заочную полемику с давнишним высказыванием Н.И.Травкина. Не берусь судить за эту своего рода мимикрию простых людей, в конце концов, это способ выжить. Но следует ли хамелеонам пускаться в народные поводыри? Жаловаться на тугоухость, не слыша кандальный звон, и одновременно провозглашать себя чутким буревестником? Жаловаться на близорукость и в то же время указывать на далекие светлые маяки? Слепцу они могут казаться яркими, но быть не более, чем миражами.

 

А ведь как убежденно еще вчера, стоя хором, клявшиеся - весь мир насилья мы разрушим- не моргнув глазом, сменив только должностные таблички на дверях и пунцовый стяг на триколор, да сняв портрет за спиной, сегодня судят коммунистический режим. И доверчиво бредет за старыми хозяевами народ к избирательным урнам голосовать за новую жизнь. Печально за этим наблюдать. Но родину не выбирают, и жизнь на ней продолжается!

 

 

 

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

 

 

Я нисколько не интересовалась политикой, пока участие в ней подразумевало только членство в КПСС. Вступать в партию не собиралась и со скепсисом относилась к партийно-профсоюзным дамам. В газетах и журналах читала только общегуманитарную часть. Но все события с полным набором подробностей и ощущений, с датами и именами оседали в памяти. И с оценками, мягко говоря, не совпадающими с мнением ведущих телекомментаторов.

 

Избегавшись в предновогодних хлопотах по очередям, перемыв и уложив спать детей, в один из последних декабрьских вечеров 1979 года что-то читала, а муж шкалой настройки привычно шарил по радиоэфиру.

 

- Миллион, миллион алых роз... - дарила слушателям Пугачева, это был первый ее выход со знаменитым букетом.

 

Чуть поворот регулятора:

 

- Говорит радиостанция “Свобода”. Сегодня ... Советский десант на улицах Кабула...

 

Второй раз о романтической любви бедного художника Алла Борисовна пела три дня спустя на новогоднем экране, взлетев на качелях под купол цирка, когда уже запаивались первые цинковые гробы. Груз-200 начинал свой поток.

 

Тот Новый год вспоминался мне ночью 1 января 1995-го, когда бомбардировщики генерала Грачева бомбили российский город Грозный. Эфир так же мучился шлягерами, кривлялись клоуны с пародиями на Сталина, Брежнева, Горбачева, прославляя демократию. Хотя была и существенная разница: не нужно вслушиваться в позывные “Свободы”, чтобы узнать, что происходит в Чечне. Телевидение, отпущенное Горбачевым на волю, позволяло видеть в информационных выпусках, хоть и сквозь призму бокалов с шампанским, события все-таки со всех сторон. А тогда поздним вечером, когда мир “из-за бугра” узнал о начале советско-афганской войны, память подбросила 1968 год.

 

Кончалась летняя преддипломная практика.   Вместе со мной в Новосибирске в Обской гидрометобсерватории ее отбывали еще трое одесских студентов: Валера Гринберг, Серега Ананян и Степочка Дубовик. Такая вот интербригада - русская, еврей, армянин и белорус - замечательные ребята! То была осень “пражской весны” - утро 21-го августа. В коридоре обсерваторской конторы схлестнулись в споре Валерка Гринберг и Иван Сергеенков, вчерашний выпускник ленинградского гидрометинститута. Оказывается, весь август они держали пари: задавят чехов войсками или нет. Победила отнюдь не дружба. А сейчас спорили о том, можно ли было разойтись миром. Мир отстаивал мой сокурсник. Коридорный спор был негромким: мы любили Высоцкого и знали, что иногда коридоры кончаются стенкой.

 

Понадобился всего один милицейский наряд, чтобы ликвидировать горстку манифестантов-правозащитников, вышедших в знак протеста на Красную площадь, но, если какому-нибудь чину с Лубянки пришла бы в голову окаянная мысль изолировать всех безмолвно гневных, не хватило бы лагерей. Много позже мне рассказывал муж, в ту пору студент Томского университета. Пражская войсковая операция круто изменила траекторию его судьбы. В то лето все было готово, оформлены все документы, чтобы образование продолжить в Праге. По линии обмена лучшими студентами, была тогда в нашей стране такая форма международной деятельности, с 1-го сентября ему предстояло приступить к занятиям в Карловом университете. А до отъезда уехал в экспедицию на Иртыш. Там и застали известия из Чехословакии. Как салют несостоявшимся надеждам палили костер и сожгли в нем судовый флаг с серпом и молотом. Было ясно, что с европейским дипломом придется подождать до лучших времен. Для нас эти времена так и не настали. Настали как раз, когда уже нашим детям пришла пора выбирать университеты.

 

Танки в Праге, танки в Кабуле, танки в Грозном... И если еще хранит память следы крови на пражской брусчатке, то уж никто и не вспоминает, что был еще и Будапешт! В школе историчка-партизанка Мария Васильевна учила, что победной бывает только освободительная война. Но нет ведь! Прем и прем в чужой монастырь со своим уставом, в чужие души со своим представлением о прекрасном.

 

Помню утро первого дня афганской войны. Со мной работала Любовь Мефодьевна Свидрицкая. Прибежала бледная, за одну ночь осунувшись: ее сын Борис только-только надел офицерские погоны и служил где-то под Кушкой. Она еще ничего не знала, но ждала. Ожидания оправдались: Боря Свидрицкий оказался в Кабуле в числе первых. Он пробыл там около полугода, и каждый день я видела глаза его матери. Ему повезло, остался жив. За что погибли другие? Сыну одной из моих подруг в ту пору было восемь лет. Как-то завелась я по афганскому вопросу.

 

- Да, брось ты! Нашла о чем, не наше это дело, - закрыла тему моя приятельница.

 

Когда через семь лет Сережке принесли первую повестку из военкомата, война вовсю продолжалась, и тогда у Татьяны глаза были точь-в-точь такие же тревожные, как у Любови Мефодьевны. Не бывает, оказывается, войны не нашей.

 

Мир негодует, а мы под афганскую канонаду помпезно готовимся к олимпиаде. Мир бойкотирует олимпиаду, а Москва, что называется, хоть... в глаза, а все божья роса, прихорашиваясь, моет подворотни и красит скамейки. Проститутки, налево! Кругом марш за 101-й километр! В СССР секса нет! И проводим усеченные бойкотом Олимпийские игры. Войны тоже как будто нет: “черные тюльпаны” зарывают в землю тихо, без залпов.

 

Ничего нет в СССР, чего не следует знать рядовому великой державы, нет даже авиакатастроф. Пришлось мне в июле того же 80-го не очень удачно слетать в Ленинград. Среди не слишком разнообразных профсоюзных поощрений были так называемые “путевки выходного дня”: туда - назад, и снова за работу! Выпала и мне такая. Решила за профсоюзный счет навестить институтскую подружку Лорочку Мельниченко. Коренная одесситка, она в Питере проживала замужем и работала в Государственном гидрологическом институте. Взлетели точно по расписанию. Не успели откинуться в кресле, зазвенели какие-то звонки, влетает в салон бортпроводница.

 

- Пристегнитесь! Земля рядом! - помню до сих пор ее белое перекошенное ужасом лицо.

 

И мужественно, вцепившись руками в подлокотники кресел, утвердилась в проходе. Потом ее вызвали в кабину, снова вернулась, и дала справку:

 

- Ленинград не принимает по метеоусловиям, будем летать, пока не выработаем горючее, с полными баками садиться нельзя.

 

Четыре часа очень низко летали мы над Новосибирском, буквально видны были кошки во дворах. Точнее, над селом Чик. “Туристку” из гидрометслужбы, трудно убедить в том, что через пять минут после взлета стремительно изменилась карта погоды. Такого в природе не случается: метеосводка обычно выдается минимум на четыре часа. Поэтому в душе звенела песня.

 

- Однажды в полете мотор отказал... И вздрогнул от взрыва березовый лес...А город подумал, ученья идут! - пела об отважных летчиках популярная Эдита Пьеха.

 

Трудно описать состояние полной безвыходности, когда сидишь, пристегнутый ремнями, и знаешь, от тебя лично ровным счетом не зависит исход. В мыслях мелькают картины детства. Совершенно точно, вся прожитая жизнь, проживается еще раз. Не знаю, что за поломка была, но сесть наш самолет пытался три раза. Короче говоря, к тому моменту, когда мы кое-как сели и куда-то подрулили, когда я своими глазами увидела вереницу “скорых помощей” и пожарных машин, когда вверх по трапу навстречу летчикам рвануло с объятиями какое-то начальство, я уже точно решила, что никуда не полечу. Напишу подруге Ларке письмо с приветом и хватит! Но не тут-то было. Самолетик наш, ТУ-154-ый, трап к трапу подогнали к, как две капли воды, похожему, строем, чуть ли не под конвоем всех, кроме экипажа, туда перегнали и измученных отправили в Ленинград. Никто, даже скучающие в аэровокзале транзитники, не узнал, что происходило в небесах над ними. В СССР секса нет. И самолеты не ломаются.      

 

Этим же летом умер Высоцкий. Был отпуск, и был Крым. День был обычный пляжный, а вечер стал концом эпохи. До того момента вся моя взрослая жизнь прошла под звуки некачественных магнитофонных записей и треск забугорных радиостанций. Это созвучие создавало почти фольклорный информационный образ страны, скрытой и от мира, и от собственных граждан железным занавесом пропаганды.

 

Поздно вечером по привычному укладу дети спят, я читаю, Володя крутит ручку настройки. С начала афганской войны перестали работать хельсинкские соглашения, и слегка застоявшиеся глушилки заревели вовсю. И сквозь помехи, как SOS, прорывается:

 

- 25-го июля... Владимир Высоцкий... Умер.

 

Не спали до утра. Ловили “Маяк”. Думали, хоть что-нибудь скажут. Ведь все любили! Полстраны объяснялось его языком, и сильные мира, и его слабые были бессильны и сильны перед ним и с ним. И полное кощунственное безмолвие. Позднее я прочитала у А.Вознесенского:

 

Безъязыкие пасти колоколов...

 

                                             Но шепот стоязычной

 

                       стаей взлетает.

 

                                             Володя Высоцкий, ты наша

 

                                                                       активная совесть,

 

Прости, что не умер с тобою.

 

Не припомню теперь, был ли это “Голос Америки” или “Свобода”, но после сообщения о смерти сразу анонсировали часовую передачу, посвященную его памяти. Следующий вечер мы провели у приемника. Хриплому вокалу аккомпанировали глушилки, он исчезал и вдруг снова прорывался. Шестьдесят минут чужая страна истово поминала нашего кумира, в то время как родина сняла запрет с его имени только через десять дней после кончины. Только через десять дней после смерти Высоцкого мне впервые попалась заметка, по-моему в “Советской России”, с добрыми словами о нем актрисы Аллы Демидовой. Зато позднее, когда министерство пропаганды убедилось, что он в очередной раз не воскреснет, и успокоилось, начался шквал признаний. Слегка стеснявшиеся своей любви при жизни официальные литературные и театральные авторитеты после его смерти беззастенчиво примазывались к всенародной славе, писали воспоминания и называли себя друзьями. Благо, он не мог уже ничего ни подтвердить, ни опровергнуть.

 

В годовщину смерти я была на Ваганьковском. Закончив очередную северную экспедицию, ехала в отпуск в Крым. И торопилась быть в Москве именно 25-го июля. В одиннадцать утра мы с сестрой и ее мужем Игорем - у стен кладбища. Не могу сказать, у ворот, потому что в ворота вошли только через три часа. А сразу оказались в хвосте огромного медленно движущегося шествия. К двенадцати перекрыли движение, и люди двигались прямо от метро. Тогда еще все были вместе - и патриоты, и демократы.

 

Соседствуют на могиле пышный венок от Кобзона и телеграмма Ильи Глазунова: “Знаю, помню, не забуду. Мир праху певцу правды и совести.” Тихие красивые девочки бесшумно принимают цветы, снимают шуршащий целлофан и ставят их в ванны с водой, чтобы не вяли могильно. Еще нет памятника, свежие цветы создают эффект незабвенности, все просто и естественно: без попов, телевидения и официальных лиц. Зато полно в народной толпе снующих неприметно-заметных молодых ребят 25-30 лет. Они деловито шныряют среди не спешащих расходиться людей, подстраиваются к тем, кто собрался хоть небольшой, но группой, что-то записывают, кого-то фотографируют.

 

На самом деле никакой фронды в кладбищенском собрании не было, КГБ страховался на всякий случай и традиционно по инструкции: где больше двух, третьим должен быть свой.

 

Поцеловав Высоцкого, присев через год на плечо сорокалетнему Олегу Далю, ангел смерти стал кружиться над головами членов Политбюро. В избе, где наша экспедиция квартировала в полевые сезоны, кто-то в шутку вывесил иконостас - полный состав главного партийно-государственного органа. Не знаю, откуда уж взялись в нашем затерянном мире эти открытки с лощеными портретами, больше походившими на муляжи, чем на живых людей, но на закопченной бревенчатой стене они выглядели прямо-таки экзотически. Молча и величественно наблюдали пригвожденные вожди полевую жизнь: пьянство, сезонные романы, анекдоты о самих себе. Первым перекнопили вверх ногами изображение Суслова. И далее - по мере выбывания из строя.

 

Жалости не испытывал никто. Это были уже не люди, а схемы, не вызывающие человеческих чувств. Возможность изменения реальности в представлении советского человека, начиная со Сталина, всегда связывалась со сменой генеральных секретарей. Однако на сменяемость влиять можно было примерно так же, как я, пристегнутая ремнями, могла влиять на исход надвигающейся авиакатастрофы. Они, как правило, были жизнестойкие, как саксаулы. И долгожительство обеспечивало то, что тогда так ненавидели и потом назвали застоем, а теперь, о чем так многие скучают и называют стабильностью. Безропотно как избавления ждали смерти. Поэтому, когда на экране телевизора вместо кинокомедии по программе появлялся скрипач, и скрипка долго пела адажио, вся страна замирала с немым вопросом “кто” ? Не сообщали долго: народ не должен знать, что партия осталась без хозяина - пусть мертвый, а есть. Раздумывать, однако, некогда, поэтому за преемственность состязались на короткой дистанции. Победитель назначался погребальным комиссаром и давал знак. Скрипач прерывал мелодию и появлялся диктор.

 

Весть о смерти Брежнева, застала меня дома, сидела с приболевшими ребятишками. В нашей семье дети росли с развязанными глазами. Быть может я когда и промолчала, но отец шпарил прямым текстом. Правда, после того, как пятилетний сын в детском саду пустился в разъяснения, что за нашими солдатами на войне шли заградотряды, в упор расстреливавшие отступавших, пришлось провести ограничительную политбеседу. Долго искала формулу, чтобы и не соврать, не поступиться честью, но и не ввести детей в преждевременный, а главное - бессмысленный конфликт с пионерско-комсомольской деятельностью школьных учителей. Изобрела что-то вроде:

 

- Дети, - сказала я, - не делайте пока вслух никаких выводов, не повторяйте чужие слова, даже если это сказали мама с папой. Главное - правильно запоминайте, что видите и слышите, станете взрослыми - разберетесь. А что касается Брежнева, - после того, как увидела, что сын его передразнивает, - это и совсем нехорошо. Над старостью не смеются, можно не любить человека, но возраст следует уважать неукоснительно.

 

Таким образом, дилемма “сора из избы” и “гласности” была благополучно разрешена, а результатом гласности в воспитании стало то, что дочь и сын не испытали идеологической ломки, которая вскоре начала гнуть и болезненно корежить их поколение.    

 

Эффект любопытного ожидания после смены генсеков вскоре вытеснил синдром тревоги. Холодный декабрь 1982-го запал в память данью полицейской хватке Юрия Андропова. Моему сыну, перенесшему гепатит, нужна щадящая диета. В магазинах - шаром покати. Три дня уже, как обещают привезти сливочное масло. И все три дня магазин набит людьми. Нет ни родной, ни знакомой старухи, чтобы караулила очередь, зато есть двое детей семи и десяти лет, и им необходимо масло.   С работы можно бы и удрать, в лес не убежит, но идут слухи об облавах. Как остерегающее напоминание маячат образы сталинских “двадцатипятиминутниц”, отбывающих сроки за опоздание на работу, о них рассказывала мама. Ничего не остается другого, снимаю с уроков дочку. Два дня моя третьеклассница дежурит в магазине с восьми утра до моего прихода. И только утром третьего ей наконец выдают “пайку” - норма составляла тогда полкилограмма. Поэтому, когда Андропов вслух на весь мир переписывался с американской девочкой, рассказывая, как счастливо живет советская детвора, у меня не щипало глаза от умиления: он очень напоминал Иосифа Виссарионовича с пионеркой на руках. И, увидев через год на экране телевизора очередного скрипача, я, неверующая, произнесла про себя:

 

- Бог прибрал!

 

Следующий генсек вообще не оставил впечатлений. Это было безвременье...     Когда во главе последней похоронной команды на трибуну мавзолея легко поднялся красивый молодой человек в шляпе, одна моя семидесятилетняя знакомая всплеснула руками:

 

- Глянь-ка ! Прямо пацан!

 

И придвинулась к экрану поближе.

 

Пятидесятичетырехлетний Горбачев первый, кто позволил к себе приблизиться, не побоявшись, что станут разглядывать и вдруг что-нибудь разглядят. Я же, признаться, наблюдала со скепсисом, когда ликующая толпа тянула к нему руки, а он в ответ улыбчиво одаривал всех приветственными жестами. Поначалу его простота и доброжелательность казались мне нарочитыми, а людской восторг во весь экран - телевизионным трюком. Хотя потом по прошествии лет поняла, что люди тянулись к нему искренне так же, как искренне он хотел изменить жизнь к лучшему. Другое дело, на каком отрезке пути и почему возникло взаимное отторжение.

 

Мое понимание Горбачева началось с XIX партконференции. Отечество сходило с ума по Ельцину. Его интуитивно-умелые манипуляции с народной молвой, которая катилась от Москвы до самых до окраин , породили самосветящийся образ простого, как правда, заступника обездоленных от хитрых лоснящихся кремлевских котов, объедающих трудовой люд. С точностью до наоборот эта сказка повторится потом в истории с генералом Лебедем на и после президентских выборов летом 96-го. С той лишь разницей, что у народных сказителей ее льстиво перехватят средства массовой информации, немало навредив при этом Ивану-царевичу. А тогда легенду из уст в уста передавали доктора-кандидаты всяких наук и их лаборанты, токари с прядильшицами-мотальщицами и их заводчики-фабриканты, дети от пионеров до комсомольцев-старшеклассников.

 

Вспоминается, как однажды, было это в октябре 1987 года, праздновали мы в лаборатории 50-летний юбилей шефа В.В.Лысенко. Как раз в разгар антиалкогольной кампании и вскоре после октябрьского пленума ЦК, на котором Ельцин сделал сенсационное заявление с прошением освободить от кандидатства в члены Политбюро и должности секретаря МГК. Под этими флагами и проходили именины.

 

Шеф был хлебосолом. Невзирая на скудость общесоюзного ассортимента, раздобыл и принес к столу ритуально праздничные по тем временам продукты: от сырокопченой колбасы до шоколадного набора. Его славянская душа не понимала, можно ли обойтись в такой момент чаем, который, уже полгода как, по партийным инструкциям стал единственно дозволенным напитком в стенах контор и учреждений, и он прихватил шампанское. Пить или не пить еще не решил, но чтобы не подумали, что жлоб, на всякий случай в портфель положил. У нас был очень веселый коллектив: ко всем празднествам готовили программу со стихами, песнями-плясками и обязательными размалеванными ряжеными. Но это был юбилей, и вместе с прочими спецэффектами было предусмотрено приглашение начальства: директора П.Пушистова, замдира по науке В.Топорова и партийного секретаря В.Полетаева. Дальше было смешно. Шеф выдал приготовленные женой, тоже щедрой на угощение, салаты и соленья, приоткрыв портфель, молча показал на шампанское:

 

- Что делать?

 

Распорядительницы стола, посовещавшись, дерзко выставили серебристые бутылки на стол. Замдир, заглянувший в ту минуту в “праздничный зал”, испуганно отпрянул, пальцем выманив одну из нас за дверь. Вернувшись, Галя сообщила результаты переговоров:

 

- Сказал убрать.

 

Не тут-то было! Опираясь на провозглашенную перестройкой свободу, коллектив сопротивляется номенклатурной диктатуре. Номенклатура в свою очередь совещается за дверью. Шеф нервничает. Новое мышление побеждает партийную дисциплину. Начальство входит, бутылки остаются и все рассаживаются. Продолжение следует за столом. Разливаем, говорим здравицы, пьем. Не пьет, завидует, только партийно-директорский триумвират. Хотя по большому счету их понять было можно. Когда партия объявляла какую-то акцию, непокорными головами украшали заборы в назидание остальным. Наши и так уже ослушались, и донеси кто-нибудь в соответствующий райком об этом юбилее, партийного взыскания им бы не избежать. Но, как я уже говорила, в экспедицком народе стукачи не водились.

 

Поиздевавшись над их выдержкой и обратившись к партсекретарю, говорю:

 

- Плюньте вы на ваши партийные заморочки и будьте, как люди!

 

И дальше, продолжая шутить, поехала на пьющую партию, которая вынуждена теперь пить только в подполье. Ситуация складывалась неудобная, и директор института Пушистов, тоже как бы шутя, прерывает мою опасную словесную эквилибристику замечанием:

 

- А вы не боитесь стать Ельциной вместо Лесневской ?

 

Иносказательно примером Ельцина он вроде бы предостерегал : язык твой - твой враг. И разговор перекинулся на тему “тираноборец и кремлевский тиран”. Никому из участников в тот момент даже не пришло в голову рассмотреть вопрос с той точки зрения, что эффект “тираноборца” возможен стал только с приходом самого “тирана”, что наш полузапрещенный юбилей и равноправный спор на эту тему с номенклатурной тройкой - тоже гребень волны от ветра перемен.

 

Вот что писал тогда в “Московских новостях” В.Третьяков о “феномене Ельцина”: “Главное, что притягивает к нему симпатии людей, это то, что он делает все, что позволяет перестройка и гласность, но на что не решаются десятки других наверху и миллионы других внизу. Он продукт перестройки, а потому так популярен. Он всякий раз продолжает то, что начинает Михаил Горбачев”. Но этот феномен был ясен далеко не каждому. Большинство верило в объективность противоречий Горбачева и Ельцина. И, как на состязаниях, болело на стороне второго.    

 

Здесь, пожалуй, и была та развилка, где народ впервые не понял Горбачева. Хотелось размаха и стати - Ельцин похож на статую, лень думать - Ельцин говорит просто, как в очереди за водкой. Жена сидит дома, немытая, нечесаная, и Борис Николаич свою где-то укромно прячет, а эта, нафабренная, разъезжает по европам... Не готовы мы были к цивилизованной власти. Один раз повезло на просвещенного генсека, не приняли. Воистину! Что имеем, не храним, потерявши, плачем.

 

У меня к опальному Ельцину отношение складывалось долго. С одной стороны, не очень доверяла однобокой официальной оценке: газеты, даже самые смелые, сильно осторожничали, с другой - народные байки про поездки в трамвае и рубку боярских голов в московских райкомах тоже не производили впечатления. Зачем до крайности занятому человеку тратить время на трамвайный маскарад? И новые райкомовские патроны все из той же обоймы... Как-то не удалось увидеть Ельцина на экране, а очень важно, чтобы составить впечатление о человеке, видеть и слышать его в динамике.

 

До поворотной партийной конференции чувствовались скорее не перемены, а их ожидание, стало просто вольготнее. Прибавилось работы у тайных агентов, приходилось длиннее строчить рапорты, так как больше стало говорящих. Легально множилось инакомыслие: за это уже не сажали. Был, правда, момент, когда показалось, что кошка наигралась мышкой... Март 1988. Письмо Нины Андреевой в “Российской газете”, и мучительная двухнедельная пауза после него - в какую сторону государственного давления дрогнет стрелка барометра. Что жизнь продолжается, стало ясно, когда 5-го апреля “Правда” разъяснила линию партии. За ширмой паузы чувствовалась борьба в верхних слоях партийной атмосферы. Выверялось направление линии, а по результату стало видно, на каком настаивал генеральный секретарь: сила традиции была еще велика, а традиция заключалась в соблюдении подчинительной иерархии.

 

Картина внутренних течений в КПСС была впервые за период существования выставлена на широкое обозрение, когда Горбачев принял решение о прямой телевизионной трансляции ХIХ партийной конференции. Может быть, он боялся не справиться с уже созревшим сопротивлением в ЦК и хотел опереться на общественное мнение, а может быть, просто придерживался провозглашенной им же гласности. Скорее всего и то, и другое. По крайней мере, практика прямых трансляций продолжалась вплоть до установления единоличной власти Ельцина.

 

Приобщение народа к большой политике помаленьку началось. Я так и не собралась бы прилипнуть к телевизору смотреть партийные страсти, если бы не коллега по работе Вера Гладышева. Она в ту пору куда больше меня интересовалась такими вещами, так как была замужем за сыном замзава отделом новосибирского обкома. Это она иногда рассказывала несекретные сплетни из партийных кулуаров. Например, еще на заре кремлевского восхода, когда никто и в глаза не видел Раису Максимовну, что у Горбачева необыкновенная жена. Или, меня наивную, помню, это поразило, что определенного ранга обкомовским труженикам специальная обслуга разносит по часам таблетки, какие кому прописаны, и минеральную воду, кому какая подходит по кислотно-щелочному балансу. Их жизнь была укрыта от мира таким таинственным покрывалом, что про все про это редко кто рассказывал и, если находился кто такой, обычно его слушали, раскрыв рот.

 

Как-то вечером , поджав ноги в кресле, все же пристроилась перед ящиком. И неожиданно для себя увлеклась, отмахиваясь от едких комментариев мужа, который не понимал, как можно всерьез слушать поток косноязычия. Но мне казалось все интересным в целом, как спектакль. Лица в неожиданном ракурсе, как они сидят и ходят, как зевают, чешутся.

 

Интересно было наблюдать за Горбачевым. Впервые генсек не восседал, он работал. Лицо живой мимикой реагировало на каждую реплику. Руки поверх стола отражали степень внутренней напряженности. Возникла мысль о сходстве с дирижером, с той лишь разницей, что тот работает все-таки по нотам. И здесь партитура, конечно, существовала, но хор уже разладился. Тем не менее, Горбачеву удавалось в начинающемся разноголосье уверенно вести мелодию. Он не давил и не приказывал, не натыкался на скалы и не садился на мель, он, как грамотный навигатор, шел по фарватеру. И проложил-таки новый политический курс. До исторического первого союзного Съезда депутатов оставался всего один год.

 

На партконференции наконец-то впервые увидела Ельцина. Речь, сохранившая кондовость обкомовской лексики, не произвела никакого впечатления, а вот необычное выражение лица запомнилось. Сначала прочувствованное, гримаса плаксивости, глаза преданно устремлены в зал, когда просил у родной партии прощения и политической реабилитации, а потом - неожиданно резкий хитрый прищур, взгляд вскинулся - и мощная раскрутка темы партийных привилегий.

 

- Игрок, - подумала я.

 

Эта первая мгновенная оценка впоследствии ни разу не подверглась коррекции. Даже на паперти Белого дома 19-го августа в 91 году, когда стояла по правую руку телеоператора, снимавшего президента, и близко-близко от танка, с которого Ельцин держал слово перед народом, он тоже выглядел азартным нападающим, мгновенно оценивающим картину игрового поля, и заставляющим зрителей восхищенно любоваться гранями своего мастерства. Он был в самом деле хорош тогда! Пожал руки танкистам, вызвав у них смущенные улыбки, улыбнулся старухе, вопившей:

 

- Ельцин, батюшка, спаси нас от антихристов!

 

Он источал обаяние мужества, и сам как бы наслаждался этим:

 

- “В бою я зверь!”

 

Но бой кончается, пар выходит, и зверь скукоживается до появления нового противника.

 

Другое дело - Горбачев. Не могу сказать точно, когда это было, помню только, что в самом начале перестройки. “Московские новости” на русском в новосибирских киосках еще не продавались. Даже в застойные годы газета позволяла себе не то, чтобы больше информации, а чуть меньше пропаганды. Власти к этому относились лояльно, потому что она издавалась на нескольких языках и совсем уж дурачить англо-франко-немецкую публику, которой иногда “MN” попадалась на глаза, было неприлично. Но соотечественнику недостаток идейного дурмана не по здоровью, его каждое утро нужно опохмелять, поэтому крохотный русский тираж практически весь оседал в столице. В провинции можно было купить только иноязычный вариант. Многие даже думали, что это специальная такая наша на не нашем газета для обучения иностранному языку школьников и студентов: домашнее задание на воскресенье называлось “текст из газеты”.

 

Не так уж хорошо владея английским, в поисках чего-нибудь свеженького я все-таки регулярно просматривала еженедельник. Однажды наткнулась на перепечатку из французской “Фигаро” открытого письма М.Горбачеву. Среди подписавшихся “бывших наших” был и мой любимый В.Аксенов. Это, собственно, и заставило взять в руки словарь. Писатели “из-за бугра” дерзили автору перестройки. Что мол все, что он затеял, это камуфляж, что wind of changes - всего лишь легкий бриз, который настоящей волны не поднимет. Что пока в лагерях содержатся узники совести, СССР, как был, остается полицейским государством. Запомнилось резкое применительно к печатному слову того времени сравнение наших пионерских отрядов с отрядами гитлерюгенда. Разнесли, короче, Горбачева с его демократическими начинаниями в пух и в прах.

 

Ничего нового в том обращении не было, фактически я разделяла такую оценку существующей политической системы. Обратила внимание на другое. Письмо напоминало своего рода заявительную декларацию: какие в стране должны произойти изменения, чтобы, извините, Михал Сергеич, можно было поверить в серьезность Ваших намерений. И сразу же для себя отметила, что сама публикация этого письма в СССР - своеобразный тест как раз на серьезность намерений. До того, как уже говорила, существовал опыт публиковать лишь гневные отклики на подобные антисоветские выпады. В тот раз не было ни то, чтобы раздолбая за публикацию, даже откликов. Вот когда внутри себя я нарисовала первый плюс и поняла, что перемены - это всерьез.

 

Чем дальше, тем больше крестиков можно ставить в писательской заявке на демократию. Гласность все громче. “Огонек” освещает самые темные закоулки до и после октябрьской истории, в “Правде” идет жесткая политическая полемика: “Афанасьев против Афанасьева”. Имеется в виду тогдашний главный редактор “Правды” и историк Ю.Афанасьев. Политзаключенные еще есть, но сажать перестали. Освобожден главный узник совести Сахаров. “Литературная газета” печатает дату его прибытия в Москву; завидно - москвичи могут встретить возвращающегося из горьковской ссылки легендарного академика на вокзале. Вот когда дышалось полной грудью. Все, кто хотел, чувствовали себя причастными к эпохе.

 

Несмотря на ощущение гуляющей по стране вольницы, когда весной 1989 года в пурпурный бархат убирались избирательные участки, мы не могли еще предугадать, какой геополитический назревает катаклизм. Газеты, послушные пока не деньгам, а только направляющей воле партии, писали о предстоящем событии торжественно. Некоторое разнообразие вносила альтернативность выборов, но в глубинке большого значения этому никто не придавал: нужные кандидаты выпячивались лишь чуть-чуть, не сравнить со всеми последующими избирательными кампаниями. Настоящей борьбы за депутатские мандаты еще не было, и в обкомах серьезной опасности не чувствовали. Честно говоря, никто не ожидал, что избранники той весны поднимут руку на святая святых и в клочья разнесут кумачовый лозунг “НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ”. Первого Съезда люди ждали, но не более, чем с интересом. Все еще управляемо. Вот, к примеру, характерный заголовок из газеты: “Под первомайскими знаменами дорогой перестройки!” Внешне строй пока не нарушен и путь определен. Ряды дрогнули в день открытия, когда зал встал, чтобы почтить память жертв апрельской “черемухи” в Тбилиси, сломались же окончательно - к концу I Съезда.

 

Листая старые газеты, я наткнулась на высказывание Н.М.Пирязевой, народного депутата СССР от Новосибирска, по поводу избрания Горбачева председателем ВС: “Я по глубокому внутреннему убеждению отдала свой голос за Горбачева. Все-таки несопоставимы эти две фигуры - Горбачев и Ельцин.” Не могу сказать, что мнение Н.М.Пирязевой в то время было для меня значимым, она была перманентным членом Верховного Совета еще по рабочей разнарядке, скорее, напротив, воспринималось в некотором смысле как одиозное подобострастие.   Но сейчас, взвешивая те ее слова на весах времени, считаю абсолютно точными. Вот первая “на вскидку” параллель.

 

Декабрь 1988-го. Нью-Йорк. Мир рукоплещет выступлению Горбачева в ООН. Триумф обрывается землетрясением в Армении. Горбачев резко прерывает пышный американский визит и молниеносно оказывается, как и положено во дни торжеств и бед народных, среди руин и потерпевших. Госпожа Тэтчер сказала в радиоинтервью о сожалении по поводу того, что визит советского руководителя в Англию откладывается, однако подчеркнула, что понимает его: Любое другое решение было бы немыслимо. !989-й июнь. Взрыв нефтепровода под Уфой, уничтоживший два встречных пассажирских поезда “Новосибирск - Адлер”. Горбачев прерывает работу Съезда и немедленно вылетает на место катастрофы.

 

Когда теперь говорят, что Президент СССР стремился легко и красиво жить, любил проводить время за границей и не знал страны, у меня перед глазами Горбачев в народной толпе на развалинах Спитака и на развороченном железнодорожном полотне. Это я не выдумала, это было.

 

Другие кадры не менее памятны. Лето 95-го. Буденновск. Черные глазницы выбитых больничных окон. Трупы, уложенные рядами. Женщины, вереницей выносящие из-под обстрела родившихся под пулями своих первенцев. И вперемежку яркие картинки из праздничного Галифакса: розовощекий заморский бутуз в объятиях российского президента... Ельцин смешно ужимками передразнивает чеченцев перед членами Большой семерки... видна насмешливая гримаса на лице Клинтона.

 

Вся страна больше суток не спит, напряженно следит за тем, что происходит в Буденновске, а ее президент считает более важным в этот момент быть за тридевять земель половинкой при Семерке в качестве коверного. Не чувствовалась его отцовская забота и после землетрясения в Нефтегорске. Ограничился телеграммой. Это тоже не я выдумала; имело место, к сожалению, быть.      

 

И отдельно, наконец, о финале афганской войны. Телевидение показывает солдатские колонны домой. Последнюю возглавляет генерал Громов. Тогда генералы еще не играли в политику, а выполняли приказ. Никто не посмел бы бросить упрек боевому полководцу даже неправедной войны: по приказу ввел бойцов, по приказу вывел. Не солдатское дело политическая интрига. Кесарево - кесарю! Так было до поры до времени. Но именно та война породила феномен гусаров, практикующих в политике. А точнее, практику привлечения боевых генералов к частным политическим интересам. Первым такой опыт приобрел и распространил Ельцин, когда выбрал в напарники на первых президентских выборах Руцкого. Потом того подобрал и начал пользоваться Хасбулатов, в то время как президент опирался на локоть уже другого афганца - Павла Грачева. Повозив за собой недолго на выборах 96-го генерала Громова, перед вторым туром снова сменил пассию, выбрав очередную все из того же афганского гарема.

 

Героем заключительного военно-полевого романа стал генерал Лебедь. За любовь иногда приходится платить. В отличие от предыдущих, последнего избранника Ельцин одарил по-царски, рассчитался по честному и даже с лихвой. Отдал почти что часть себя - любимого постельничего в генеральском чине, не говоря уж о том, что привел к кремлевскому двору в собственный убыток .

 

Горбачева я не припоминаю в роли политикана-популиста. Неизвестного Ельцина он вытащил из Свердловска не для завоевания дополнительных симпатий, а для работы. Власть досталась Горбачеву сверху, не пришлось для этого трюкачествовать на канате всенародных выборов, подбирать в друзья народных любимцев или прилаживаться в друзья к ним, чтобы сильнее понравиться избирателям. Он упорно делал дело, которое задумал совсем не для того, чтобы сколотить политический капитал. Не спешил записывать на скрижали народной памяти свои благие поступки, не торопился поскорее отметиться, а, может быть, и следовало: память у народа оказалась короче девичьей.

 

- Ах! Лебедь! Он прекратил войну в Чечне, - бросают чепчики восторженные журналисты.

 

Но война в Чечне - это притча во языцех с самого ее начала. И приписывать решение проблемы одному Лебедю - все равно, что создавать приснопамятный “Краткий курс”. У Лебедя никогда не было твердой позиции по Чечне, он, по меньшей мере, трижды был изменчив. После захвата Грозного дудаевцами в августе 96-го, когда стало очевидно - война безнадежно проиграна, Ельцин понял, что нужно ставить точку. Но так, чтобы она выглядела, как восклицательный знак. Самому кончать бесславный поход, который как главнокомандующий возглавил, не по себе: нужно в чем-то признаваться. Вот и назначается Лебедь, его не жалко, если невзначай сломает шею, олимпийцем, зажигающим торжественный огонь на стадионе мира. Правда, никто не просил его при этом из искр раздувать пламя собственного ореола. Но Лебедь - не Воробей. Как бы он стал генералом, если бы скромно чирикал в придорожной пыли? И лавровый венок успеха Александр Приднестровский уверенно надевает на себя, хотя многим понятно, что факел не сам по себе проделал трудный путь из Греции. В этой эстафете, дистанция Лебедя, к примеру, куда короче чеченского марафона Тима Гульдемана. Но! Или грудь в крестах, или голова в кустах! На всех делить - орденов не хватит.

 

- Я сам! Я Лебедь! - отпихивается бронзовый призер второй президентской гонки от Борового с Новодворской, знать не желает Сергея Ковалева с Гайдаром и Юшенковым, тулящихся к нему как к соратнику в борьбе за мир. И машет, и машет палицей тяжелых, как солдатский сапог, острот по правым и виноватым, великим и смешным, не ведая, что от великого до смешного путь, как в басне про чижа, которого “захлопнула злодейка-западня”, и голубя, который над ним и вился , и смеялся, пока сам куда-то там не попался. Но некогда окрест оглядеться, силки рассмотреть - успеть бы очков побольше набрать. И в копилку их, в пузатую! До следующей избирательной кампании. И все-таки покатилась голова в кусты, бросая обрывки фраз: сделаю... в Чечне... разберусь с Афганистаном... Как, позвольте? Без правительственной-то связи?

 

Горбачеву не поручали выводить войска из Афганистана. Напротив, тени великих предков-генсеков определенно выражали свою укоризну. В обществе судьба воинов-интернационалистов к тому времени тоже беспокоила только солдатских матерей.   Зачем ему все это было нужно? И нефти хватило бы до скончания веков, и пушечное мясо не перестают рожать русские бабы... Сидел бы лет двадцать в Кремле, правил бы Старой площадью и горя не знал: не роптал ведь особо никто. Разве что некоторым диссидентам не хватало свободы слова, но их научились благополучно спроваживать на вольные западные хлеба. Пусть себе сами пишут, сами и читают.

 

Говорят, что инициатива наказуема. Спасителя распяли. Но не он первый. Жаль только, никто так до конца не понял и тем более не оценил, в том числе и писатели-декларанты, чьи условия он фактически выполнил, что это за явление природы ли духа Михаил Горбачев. Через пять почти лет после того, как Президент СССР добровольно без кровавой борьбы за власть оставил свой пост, телепередача “Совершенно секретно” назвала свой выпуск о нем “Пустыня Горби”. Это было во время предвыборной президентской кампании. Горбачеву не нужно было плясать, фиглярствовать и сыпать афоризмами, чтобы история его заметила. И он держался, как подобает исполину: великий и одинокий, как пустыня Гоби!

 

 

 

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

 

 

Моей дочке было два года, когда барьер непонимания встал между нею и домочадцами, надолго выведя всех из равновесия. Мы отдыхали в пансионате “Коралл” под Керчью. Однажды с утра до самого вечера тщетно пытались объясниться, понять, что хочет дитя.

 

- Най, най, най!- сначала просила, потом, чувствуя, что ее не понимают, со слезами настаивала она. - Кадасники, маняська! Маняська, кадасники!...

 

Это было невыносимо наблюдать: все понимали, что возникла какая-то острая детская необходимость, но не знали, как ее разрешить. В переговорах участвовал весь пансионат, безрезультатно пробовали силы чужие переводчики. Инсайт озарил восьмилетнюю Настеньку, двоюродную сестренку. Она поняла, что Вика хочет рисовать:

 

- Дай, дай, дай! - всего лишь просил ребенок, - карандашики и бумажку!

 

Наверно так дети учатся разговаривать, как взрослые люди овладевали языком новой жизни на рубеже 90-х годов. Ни уроков, ни курсов. Сплошная информационная лавина из неясных созвучий и только личные наблюдения, ощущения и желания. И у каждого к тому же свое толкование усвоенного. Диалог власти с народом, как всегда, не получался. Прежний репрессивный инструмент общения стал сбиваться, новый, карательный, еще не рисковали в открытую применять, попытки цивилизованного контакта тоже не приводили к успеху. Подрастающий в нашем человеке гражданин, если и знал, что хотел, то выразить внятно явно не мог. Каждый хотел сильно и отдельно, при этом либо кричал об этом громко, либо тихо вел беседу сам с собой. Да и власть, в общем-то, не очень силилась понять, что от нее требуют. Сама чего-то хотела - чего-то боялась и хотела, чтобы ей не мешали бояться и хотеть.

 

Состояние общественного гвалта иллюстрируют газеты того времени. “Вечерний Новосибирск”, весна 1989-го.

 

-”Из Америки - с верой в перестройку!” - вернулся председатель Новосибирского горисполкома Иван Индинок.

 

Еще бы не верить! Когда бы это ему, простому второму секретарю райкома, в прежние времена обломилось так вот, запросто скатать в Миннеаполис побрататься с американцами. Правда, неистинной оказалась вера. Когда в 1995 году творец перестройки, но уже не генсеком, приезжал в Новосибирск, Иван Индинок, взобравшись по перестроечному трапу аж на мостик губернатора, но все та же холопская душа, трусливо отворотил лицо и руки не подал Горбачеву, боясь немилости нового хозяина.

 

- “Протоколы сионских мудрецов, ” - давно беспокоят русофилов.

 

Но выразить свою тревогу через газету стало можно только теперь. Общество “Память” в Академгородке проводит первые публичные акции.

 

- “Дорога к храму, ”- это письмо подписано новосибирскими писателями. Они возмущены тем, что “решение облисполкома о передаче филармонии собора Александра Невского было принято без учета мнения горожан. Судьбу уникального для нашего молодого города памятника решил узкий круг людей.”

 

Тогда, помнится, судьбу уникального памятника все-таки решили люди. Тему, поднятую интеллигенцией, активно поддержали СМИ, жители города, и дорогой полемики с властями пришли наконец к храму. Сегодня власти храмы даже строят. Отмывают золотом куполов нечистые деньги. Да только на крови стоят эти православные новостройки.  

 

- “Рабочий класс развращен сталинизмом,” - пишет в газету в преддверие Съезда народных депутатов <<инакомыслящий>> (авторский эпитет) А.Смирнов,- “ и ждать от него верных решений сильно не стоит”.

 

- “И смысл и жизненная правда! 26-го марта выборы народных депутатов СССР,”- не слышит “инакомыслящего” газетный официоз.

 

Но худо-бедно, как речь у детей к пяти годам, так и в советском обществе навыки политического разговора на пятый год гласности стали кое-как вырабатываться.

 

Именно тогда я впервые услышала это имя. Мой муж, продолжавший регулярно ловить информацию в радиоэфире, как-то спросил:

 

- Не знаешь, кто такой Мананников? Послушай, что говорит. Сказали, из Новосибирска.

 

Передача называлась “Судьбы Сибири”. Слышно было хорошо. На волнах “Свободы” звенел чистый голос. Чистотой блестел не только тембр. Трудно сейчас сказать, о чем в тот момент говорилось конкретно, помню, что поразила точность речи и какая-то беззащитная обнаженность мыслей. Казалось, туда, откуда он говорит, сейчас вломятся и заткнут ему рот. Многое к тому времени было произнесено вслух, но то, что услышала, опережало и было напрочь лишено какой бы то ни было мимикрии, иносказательных образов или намеков. Это был прямой текст - весомый, грубый, зримый. Он бил в десятку. И самое главное, лупил не оттуда из-за укрытия, даже не из почти освобожденной Москвы, а из хорошо укрепленного тыла, прямо из логова, как морзянка разведчицы-радистки, которую вот-вот запеленгуют. В ту пору я еще не знала, что рубеж страха он переступил давно: советская власть трехлетним лагерным сроком уже рассчиталась с ним за нелояльность к себе.

 

Весной 89-го года имя Алексея Мананникова взошло над Сибирью, и в течение семи последующих лет будоражило умы и продолжало беспокоить государственную власть. А когда в декабре 1995-го скрылось за горизонтом, политический небосклон над Новосибирском потускнел и стал низким. Множество писем обрушилось на депутата после неудачных губернаторских выборов, как только он принял решение уйти из политики и простился с избирателями. Думаю, не обидится на меня Татьяна Витальевна Кучина, автор одного из них, если приведу ее письмо полностью: архив Канцелярии депутата Совета Федерации остался у меня.

 

“Здравствуйте, уважаемый Алексей Петрович! Извините, что отвлекаю, может быть, Вас от важных дел, но не написать Вам я не могла. Лично мы с Вами не знакомы, но на выборах я голосовала за Вас. Я домохозяйка, и далека от политики, но люблю свой город Новосибирск и желаю ему процветания. К моему глубокому сожалению, людей, голосовавших за Вас не хватило, чем я была крайне удивлена. Но, Алексей Петрович, Вы просто выбили у меня почву из-под ног своим решением уехать.

 

В принципе, все понятно. Сейчас вы не прошли на выборах, возможно вернетесь через четыре года...

 

Но, Алексей Петрович, что же будет с нами в течение этих четырех лет?!!

 

Если бы Вы, Алексей Петрович, остались с нами, возможно смогли бы как-то повлиять на происходящие события, внести какие-нибудь изменения в нашу жизнь, вытянуть нас из этой трясины, в которую мы попали . Москва далеко, и я не уверена, что оттуда будет доходить какая-то реальная помощь.

 

Не подумайте, что я разочаровалась в Вас, наоборот, буду рада отдать свой голос за Вас в следующие выборы. Просто чертовски обидно за наш город, в котором, люди роют яму сами себе... И единственная надежда - это Вы. А Вы уезжаете... Лично я начинаю чувствовать себя сиротой, извините за сравнение.

 

Знаю, что убедить остаться с нами я Вас не смогу, поэтому просто скажу, может быть банально, но от всего сердца - возвращайтесь, мы будем ждать. С уважением. Т.Кучина.”

 

Может быть не столь эмоциональное, тем не менее, ощущение потери было во всех конвертах. Кто-то неистово ругал власть, кто-то - новосибирцев, обронивших свой шанс, но как доминанта строкой тоже из одного письма звучал растерянный призыв:

 

- Поручик Голицын! А может вернемся? Зачем нам, поручик, чужая земля? Воистину! Что имеем, не храним, потерявши, плачем.

 

Но весной 89-го до этого было еще далеко. Вскоре после запомнившегося выступления в эфире радио “Свобода”, попалась на глаза газетная заметка, было это перед самыми майскими праздниками, на работе мы как раз готовились к застолью. “24-го апреля,” - писала <<Вечерка>>, - “группа лиц доставила в прокуратуру Железнодорожного района заявление, содержащее протест против незаконного задержания и ареста А.П.Мананникова. Из рапортов сотрудников УВД: <<После неоднократных предупреждений наиболее активная часть собрания, в том числе и Мананников, продолжала распространять среди прохожих самиздатовскую литературу, призывала вступать в Демсоюз, объединяться против существующего строя. Здесь же звучали обвинения в адрес КПСС и советского правительства.>> ” Далее сообщалось, что за эти безобразия, Мананников лишен свободы на 10 суток.

 

Заурядная научная сотрудница в моем лице испытала от этой информации что-то вроде ощущения то ли золотоискателя, обнаружившего признаки месторождения, то ли искателя клада, нашедшего заветную карту. Группа лиц... протест... самиздатовская литература... - вот ключевые слова, которые заставили вздрогнуть и напрячься: рядом есть люди, которые не молотят языками за водкой, а хоть что-то делают. Это было первое побуждение к активности. Слабое, правда, и не имевшее результата. А вытолкнул меня из дома “на площадь” простой и древний, как мир, инстинкт защиты гнезда.

 

Однажды вечером муж неожиданно заявил:                                    

 

-Запишусь-ка я в Демсоюз! Пора гнать коммунистов.        

 

Я испугалась смертельно. Одно дело на словах поддерживать, другое - заявиться открыто. Сразу представились гипотетические неприятности: оргвыводы на работе, внимание соответствующих органов, проблемы у детей, которые сразу возникнут. И как самое страшное - вдруг посадят! Как буду одна, дети без отца? Отец - арестант, с ума сойти! Закудахтала, как курица. И сразу пришла в голову спасительная мысль рвануть туда самой и таким образом умножить опасную затею на нуль. Меня-то, подумала, не посадят: кто может отнестись серьезно к записи в “боевую дружину” детной мамки, взбалмошной женщины !

 

Я знала особенность своего мужа никогда не ступать по женским следам, не рядиться в женины одежды. Помню, когда родился наш сын, он лично проверил, чтобы все распашонки застегивались по мужскому образцу - левая пола сверху. Это навсегда добавило хлопот с детской одеждой, Стасику ничего не полагалось донашивать с сестриного плеча, зато у мальчика не было проблем с идентификацией пола:

 

- Сделай мне мурскую прическу! - говорил трехлетний сын, когда я его подстригала, и по окончании процедуры утверждал мужское достоинство, напяливая на круглую голову солдатскую каску со звездой.

 

Расчет оказался точным. Несколько дней посвятив поиску места дислокации, нашла исторический ДС в Нарымском сквере, люди подсказали, что дээсовцы там собираются по воскресеньям. Признаться, разномастная кучка молодежи производила впечатление скорее фрондирующих эпигонов, чем силы, способной противостоять режиму. Революционные предпосылки дома, как и следовало ожидать, сразу самоликвидировались, и я решила погодить со вступлением неизвестно во что, прежде, чем осмотрюсь. В ту весну стала часто бывать в новосибирском Гайд-парке. По выходным, управившись с домашними делами, ехала туда, часа два там вертелась, потом долго-долго переваривала впечатления, сидя в качестве модели на стуле; была у меня такая утомительнейшая воскресная обязанность: Вика училась в художественном училище, все время нужно было, чтобы кто-то позировал, и она беспощадно эксплуатировала мать.

 

В “Нарымке ” было интересно, как в кунсткамере. “В скверу” тусовались разночинцы, среди них мелькали милицейские фуражки. Митингов в Новосибирске пока еще не было, и люди кучковались по интересам небольшими группками вокруг носителя какой-нибудь идеи. Активнее всех держались юдофобы: антисемитизмом настойчиво пытались подменить антикоммунизм, все большевистские грехи свалить на евреев. Из завсегдатаев вспоминается толстая в мелкую кудряшку тетка. Она напоминала мадам Стороженко, рыбную торговку с Привоза, описанную В.Катаевым в моей любимой с детства книжке “Белеет парус одинокий”.

 

- Мадам, о чем может быть речь? Таких бычков вы нигде не будете иметь! Разве это бычки? Это золото!

 

- Мелочь, - говорила покупательница, презрительно отходя, - нечего жарить.

 

- Мадам, вернитесь! Если эту рыбу вы называете <<нечего жарить>>, то я не знаю, у кого вы будете иметь крупнее! Может быть, у жидов?! Так идите до жидов!

 

Нарымская тетка всех несогласных с апокалиптическим значением мирового сионизма тоже обзывала жидами и в подтверждение правоты припечатывала, куда придется, большой базарной кошелкой, это пролетарское оружие всегда было при ней.  

 

В толпе рефреном звучала аббревиатура КГБ. Случались и “жертвы” тайного ордена. Это потом на депутатских приемах я научилась почти моментально определять состояние человеческой психики, отличать больных людей от здоровых. А тогда, помню, на меня сильно действовал нервно оглядывающийся мужчина в коричневом вельветовом пиджаке, который рассказывал, что ему нет житья от “жучков”, “хвостов”, следователей и психиатров из всемогущественных органов. Впоследствии его “идея” развилась в манию психотронного преследования. Этого человека, и долгое время спустя, часто видели в людных местах, увешанного плакатами, призывающими к объединению против технического насилия. Теперь таких несчастных много, их хорошо знают и врачи, и правозащитники: бедолаги ходят по разного рода приемным, мучая чиновников и депутатов своим недугом. А тогда в “Нарымке” они изливали свою боль на вольнослушателей, и тот вельветовый сходил за нормального. Многие уже знали о роли советской психиатрии в деятельности КГБ и слушали сочувственно.

 

Но больше всего толпились возле скамеек, на которых была разложена продукция “самиздата”. Горячо обсуждались вопросы текущей политики, не было ни юродивых, ни сумасшедших. Продавали “Свободное слово” В.Новодворской, иногда - не первой свежести французскую “Русскую мысль”. Вот, к примеру, о чем писала тогда неподцензурная пресса:.

 

5-го марта в Москве, Ленинграде, Киеве, Свердловске и многих других городах прошли массовые митинги “За последовательную десталинизацию общества. В митинге, состоявшемся на одной из площадок ЦПКиО им. Горького, приняли участие представители самого широкого спектра прогрессивных сил страны: от номенклатурных либералов до сторонников плюралистической демократии. Среди выступавших: С.Григорьянц, Е.Евтушенко, В.Карякин, В.Новодворская, Л.Пономарев, А.Стреляный и др. ” ( Свободное Слово, 28 марта 1989г.)

 

Или из того же номера:

 

ВНУТРИПАРТИЙНАЯ СКЛОКА В КПСС В ЗЕРКАЛЕ “ИГР В ДЕМОКРАТИЮ” (К итогам выборов народных депутатов СССР от КПСС).

 

Самым большим спросом пользовался “Пресс-бюллетень СибИА”. Пристальное внимание к нему обусловливала не только сибирская тематика, хотя в этом был, конечно, главный фактор популярности. Издание привлекало как содержанием, так и формой. Тонкая серая брошюрка прежде всего была удобна для чтения: в трамвае ее не нужно широко разворачивать в две полосы, на работе своим размахом не хлещет по глазам начальству и вполне вписывается в ворох конторских инструкций и “ленинских соцобязательств”, где-нибудь в цеху ее не жалко свернуть и сунуть в карман промасленной спецовки. Информационный текст - на простом языке, донельзя сжатый и безо всякой “литературщины”, а в коротких зарисовочных заметках “литературщина” - пестрая лубочная, без признаков эстетства. Создателем и редактором сибирской “Искры” был Алексей Мананников. И если для просвещенной публики авторитет Мананникова в некотором смысле поднимали позывные “Свободы”, то “Пресс-бюллетень” стал уровнем настоящего народного признания: “ПБ”, может быть, не все читали, но о нем все говорили. И далеко за пределами Новосибирска.

 

Что предлагал вниманию публики, допустим, 10-й выпуск “ПБ” от 11июня 1989-го года?

 

- МОСКВА. Свыше двухсот депутатов, представляющих на Съезде демократическое меньшинство, 4-го июня, в воскресенье, встретились с Андреем Дмитриевичем Сахаровым и вручили ему огромный букет роз, выразив солидарность с его позицией на Съезде и возмущение номенклатурным большинством, устроившим обструкцию академику.

 

- ОМСК. Сергей Носовец, журналист омского телевидения, отстранен от работы в “прямом эфире”. Причина - 7-го июня Сергей посмел подвергнуть критике комментарий первого секретаря обкома, близкого друга Егора Кузьмича Лигачева, Похитайло о ходе Съезда народных депутатов.

 

-   НОВОСИБИРСК. 7-го июня в Кировском районном народном суде состоялось слушание дела по иску Мананникова А.П. к редакции газеты “Советская Сибирь” о защите чести и достоинства.

 

23-го апреля “Советская Сибирь” поместила статью А.Надточия “Потери и обретения”, где он, в частности утверждал, что Мананников “изучал труды Ленина” три года в заключении, не упомянув о том, что это было за заключение (ст.190-1 УК РСФСР, ныне упраздненная) и что Мананников изучал марксизм-ленинизм профессионально (университет и аспирантура по политэкономии). Надточий также в полемическом запале предположил, что Мананникову “глубоко наплевать на чувства верующих”.

 

Суд удовлетворил исковые требования частично: редакция органа обкома КПСС и А.Надточий извинятся перед Мананниковым за недоказанностью его наплевательского отношения к чувствам верующих. Суд решил, что редакция газеты не должна публиковать уточнений по поводу фразы, создающей впечатление у читателей, что Мананников - уголовник., впервые увидевший ленинский томик в лагерной библиотеке, поскольку Мананников не отрицал, что в заключении он тоже читал Ленина.

 

Особенностью этого первого за Уралом свободного издания было, что редакция, не всегда имея возможность проверить публикуемую информацию, скрупулезно относилась к ее достоверности:

 

- ИСПРАВЛЕНИЯ. В заметке о задержании А.Вишнякова в Новосибирске обнаружена неточность: все, изъятые по протоколу экземпляры Пресс-бюллетеня и деньги были возвращены Железнодорожным РОВД в тот же день. Приносим наши извинения ст.лейтенанту Баскакову.

 

Нарымский сквер находится чуть внизу, как бы у подножия Вознесенского собора. А на церковной площади располагались штатские ребята в коже, наводящие сверху на гомонящую толпу объективы видеокамер. Они работали методично каждый раз и до тех пор, пока люди не расходились. И опускали свои прицелы только, когда на дорожках сквера оставались прогуливаться лишь молодые мамы с колясками, да шли случайные прохожие.

 

А ведь ни в те дни, ни потом, ни разу не показали ни то, чтобы телерепортаж, хотя бы сюжет из “Нарымки”. Через несколько лет, когда у меня была авторская передача на новосибирском телевидении и, как воздух, нужна была фактура сюжетов, часто сетовала, в каких архивах успокоился тот бесценный исторический материал?

 

Однажды все-таки подошла к кожаному оператору со вполне интеллигентным вопросом:

 

- Вы, я вижу, так много снимаете, а скажите, в какой передаче это можно посмотреть?

 

Парень сразу немного опешил и что-то пробурчал насчет комсомольского экспериментального телеклуба. Я продолжала приставать, что уж больно аппаратура настоящая для кружковой работы. Ему надоело, и он резко огрызнулся - мотай, мол, дамочка, если не хочешь неприятностей.

 

А в следующий раз сама была свидетелем, как другая дамочка приставала к стражам порядка. Это были простые милиционеры, призванные охранять покой граждан. Только число их явно превосходило опасность, которую таили в себе потенциальные нарушители - тоже граждане, проводившие досуг на территории городского парка. Постовые лениво несли службу, никого не допекая. Дамочка же была точной копией старухи Шапокляк, вечного оппонента крокодила Гены и Чебурашки, любимых мультгероев целого поколения. Сморщенная, в очечках и в шляпке, на тонких ножках в сбитых набок туфельках она, разрумянившись, что-то толковала молоденькому старлейту. Я прислушалась:

 

- Вон тот мужчина, он каждое воскресенье здесь бывает. Я живу в доме напротив и из окна за ним наблюдаю. А недавно слышала, как он говорил.., - и перешла на шепот.

 

Чем ей насолил тот мужчина, осталось их с мужчиной тайной, но, боже мой, как ей хотелось уничтожить ли, отомстить? По крайней мере, усадить за решетку! Перед глазами была напудренная тень 37-го года.

 

Не только политический авангард и зеваки были прихожанами “Нарымки”. Бывали там и мелкие чины из райкомовских инструкторов. Как раз наступило время обновления партийных кадров, и некоторые ловили момент сделать карьеру, следуя директиве “новое мышление”. Пытались овладеть настроением масс, спорили, что-то велеречиво доказывали. Но там была не их среда, она их не принимала, выталкивала, она не терпела назидания. И ходоки в народ терпели поражение. Нужно отдать должное терпению, с которым, получив пощечину, они подставлялись под следующую - над ними просто с удовольствием издевались.

 

Помню лето все того же 89-го, когда страсти выплеснулись из прохлады сквера на асфальтовую поверхность главной площади Новосибирска - площадь Ленина. Первая публичная голодовка. Несколько человек уже вторые сутки сидят на воде без хлеба у гранитных ног вождя революции. Они требуют вернуть арестованный властями 10-тысячный тираж “ПБ”. Дни стоят солнечные, обстановка - праздничная с привкусом опасности, как на “маевках”, которые описывал М.Горький. Меняясь в лицах, толпа мало изменяется в числе. Особенно многолюдно с двенадцати до часу - время обеденного перерыва в близрасположенных учреждениях. Отменяя собственный обед, технари и разные научные сотрудники приходят, кто полюбопытствовать, а кто поддержать страдальцев за правду.

 

В эти обеденные часы и довелось мне однажды вступить в полемику с “апостолом” от горкома партии Т.Шароглазовой. Она появилась не инкогнито, представилась. Принадлежность к руководящему органу придавала уверенность. И началась промывка мозгов: немножко про прошедший Съезд, немножко про гласность и много про перестройку, которая совсем не вседозволенность. Люди, только что раскованные и яркие, серели на глазах - притихли, ссутулились.

 

- Да кто ты такая, - подумала я, - чтобы учить жизни!

 

И прервала ее красноречие:

 

- Что-то я нигде Вас до сих пор не встречала. Ни в магазине, ни в бане. Вы, верно, в первый раз спустились из президиума? И отовариваетесь в буфете? Заметьте, здесь Вам не конференция, не зал с паркетом. Здесь площадь. И здесь у всех равное право голоса, а вы разговорились не в меру. Лучше послушайте.

 

Напрягшаяся было атмосфера разрядилась, дальше пошел ливень. Высокую риторику горкома забили живыми репликами, остротами и просто обидными словами. Это было неприятно, но, выходя на улицу, и в самом деле, следует учитывать правила движения. Когда властям в конце концов осточертело паясничать под дудку простолюдина, привели дворцовый оркестр: народные гулянья закончились под музыку дубинок.

 

Кому-то “праздник непослушания” на майдане понравился, кого-то удивил, кое-кому помешал жить.

 

- “Пора, пора нам всем людям призвать к порядку всяких отщепенцев, мешающих людям жить!” - негодовала через “вечерку” инвалид ВОВ Глазунова.

 

Дело не в этом. А в том, что на несколько дней объектом всеобщего внимания стало арестованное слово - тираж независимого “ПБ”, а результирующим эффектом - побег слова на свободу уже из всех новосибирских СМИ: о голодовке написали, ее показали по телевидению и более того - усомнились в законности действия властей. Вот что писал   “Вечерний Новосибирск ” 6-го июля 89-го года после очистки площади от смуты:

 

“ Признаем, на днях отряд милиции особого назначения провел, наверное, самую крупную акцию за всю недолгую историю своего существования. Все ли было гладко? Действительно ли нельзя было иначе задерживать нарушителей общественного порядка?”

 

Есть, есть здесь реверанс в авторитетную сторону - не было там никаких нарушителей, никто даже не матерился - но все-таки, хоть чуть-чуть, ну самый кончик, все же новосибирский журналист из-под партийного крыла клюв высунул. Не век же ползать, летать охота!

 

Следующее памятное событие того года - пожалуй, смена Первого. События развивались так. Первый секретарь новосибирского обкома КПСС В.Казарезов, конечно же, избранный народным депутатом, вел себя на первом Съезде, на мой тогдашний взгляд, прилично. Не так, чтобы круто, как будущие “межрегионалы”, достаточно аккуратно, но по-перестроечному. Говоря тем языком, следовал курсом, или, пользуясь новой лексикой, уловил конъюнктуру. Поэтому, когда к осени вдруг стало известно, что он по собственной инициативе покидает пост , не удивилась. Это был симптом.

 

Новость принесла Вера Гладышева, я уже упоминала о ней и ее связи с обкомом.

 

- Казарезов уходит, - сказала она.

 

- Как уходит? “Уходят” !?  

 

- Нет, сам. По состоянию здоровья. Говорят, язва.

 

- Вера, оттуда же только выносят! Из-за язвы еще никто не уходил, только при их кормушке и можно жить с язвой. На просторах родины от язвы умирают, - как раз не очень давно умер от прободения капитан нашего экспедиционного теплохода. - Что-то тут не так. Видимо, кормушка переезжает, кранты партии! - предположила я.

 

Новость об отставке вскоре официально подтвердилась. Не стану настаивать на верности своих догадок по поводу мотивов, заставивших Казарезова уйти с тогда еще главного в области поста, знаю только, что партийную карьеру он прервал, чтобы впоследствии стать заместителем г-на Башмачникова, возглавляющего Союз землевладельцев России. Не это важно, важно то, что такая самодеятельность была приметой времени. На этом приметы времени не кончились. Заголовок из октябрьского номера газеты “Советская Сибирь”:

 

“Коммунисты требуют прямых выборов первого секретаря!”

 

А это уже попытки введением партийных новшеств спасти стремительно теряющую руководящие силы КПСС. Реформаторам казалось, что для спасения нужно всего лишь немножко приблизиться к народу. Не раствориться в нем, нет а так... Кокетливо приоткрыть лицо, сделать освежающее переливание крови, и организм омолодится, жизнь закипит. Но... Это только ослабило умирающую царицу, потому что сила ее была как раз в закрытости. Туго затянутая в корсет дисциплины, зашторенная паранджой секретности, она владела народом, потому что высилась над ним глухой тайной.

 

“Партия - это миллионов плечи, друг к другу прижатые туго,” - говорил Маяковский. Он ошибался. Вовсе нет.

 

Деревня тонула в глубоком снегу. Замковой горы не было видно. Туман и тьма закрывали ее, и огромный Замок не давал о себе знать ни малейшим проблеском света... Эта деревня принадлежит Замку, - зеркало чужого Кафки точнее собственного поэта отражало нашу жизнь.

 

Монархия в России перестала существовать, когда первый солдатский сапог ступил на узорчатый паркет Зимнего. Фактическая кончина КПСС наступила в 1989-году: неприступная красавица на глазах становилась пользующейся все меньшим спросом уличной девкой. Открыв заглушки и вытащив пробки, партия навсегда потеряла плавучесть.

 

Но за жизнь партии боролись до конца. 30-го октября при прямой трансляции по ТВ, как будто это действительно всенародное мероприятие, Пленум новосибирского ОК на альтернативной основе первым секретарем избирает В.Муху. Он станет последним новосибирским секретарем с властным жезлом в руках: следующему и исторически последнему В.Миндолину достанется корабль без штурвала.   Власть из партийной оболочки начала перемещаться в Советы и далее. Вместе с нею будет перемещаться по дорогам новой большой политики и В.Муха.

 

А в декабре умер Сахаров... Ленинград, научная конференция по русловым процессам в Государственном гидрологическом институте. В каждой профессиональной среде свои звезды. Здесь блещет И.В.Попов, мой студенческий еще кумир, позднее аспирантский руководитель моего мужа. Радостные встречи с Лорочкой Мельниченко и бородатым Борькой Ивановым. С ним выпускниками, он ленинградского, а я одесского ГМИ, мы дружно начинали работать в Новосибирске. Отработав три года, я осталась замужем в Сибири, он вернулся жениться в Питер. Откуда-то сваливается непредвиденная ангина. Ларка отпаивает малиновым чаем и пенициллином. За окном не ясная сибирская стужа, тусклый и промозглый холод. И вдруг многообразие суетных впечатлений прерывает известие - Сахарова больше нет. Сразу все становится второстепенным.

 

Народный депутат СССР замечательная Юлия Друнина, к сожалению, тоже уже ушедшая из жизни, делясь с читателями впечатлениями о I Съезде писала: Незабвенный Андрей Дмитриевич Сахаров, бросавшийся в бой по поводу любой - настоящей или мнимой - несправедливости! Кем был он в умах соотечествеников? В годовщину смерти небольшая, человек пятнадцать, группа новосибирцев собралась вечером возле входа в здание Новосибирского электротехнического института, чтобы помянуть мятежного академика. В руках держали зажженные свечи, кто-то - небольшой портрет, окантованный по углу черной лентой. Кто хотел, сказал, как умел. Были и такие слова: “известный каждому советскому человеку...”

 

Да не каждому известный! И слава богу! Трепали бы имя всуе. Сахаров был широко известен в узких научных и в чуть побольше радиусом кругах просвещенной интеллигенции. Правда, власти долгое время разбрасывали семена отрицательной популярности; кое-где проросли , но опять-таки только внутри читающей публики. Сам же он, по-моему, меньше всего заботился о славе. Не ждал аплодисментов, не кланялся “на бис”. Сахаров был не дрессировщик, он был учитель.

 

Хотя и тогда некоторых уже сильно заботило то, что теперь снится по ночам начинающим политикам - заморское слово “ рейтинг”.

 

Помню какое-то интервью Ельцина на “Свободе”:

 

- Я как руководитель “межрегиональной группы депутатов” скажу....

 

Я так и подпрыгнула. Как так можно! Какой, к дьяволу, руководитель?! Что это еще за начальник?! Есть Сахаров, слышу и читаю Афанасьева, мельтешит Аркаша Мурашев, наконец! И точно знаю, все, как с куклой, в этом политическом детсаду носятся с выходками Ельцина. Но нет там никаких генсеков! Нет же... Свято место пусто не бывает!

 

- Пусть привыкают знать, кто главный демократ! - и сам себя утверждает Руководителем.

 

Позднее мне рассказывал А.В.Гайнер, физик из новосибирского Академгородка и депутат Городского совета, что податься в депутаты его толкнула именно смерть Андрея Дмитриевича. И не только его эта утрата подвигла умножить демократические ряды. На выборах 90-го года пошел в наступление сахаровский призыв: никогда больше в депутаты не баллотировалось столько научных сотрудников, журналистов и разных интеллигентов среднего звена. Как жаль, что мы не умеем сами выходить из тьмы! Без горьковского Данко. Обязательно ждем, когда кто-то другой разорвет свое сердце.

 

- Еще теснее сплотимся.., - призывали репродукторы после смерти Сталина.

 

Когда умер Сахаров, чтецы не надрывались, люди сплотились сами. К сожалению, ненадолго. Венцом его жизненного подвига стала официальная публикация в СССР “Всеобщей декларации прав Человека”. Буквально в канун смерти правозащитника №1 ее поместила на своих страницах газета “Известия”.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 

 

 

Конец 89-го года - высшая точка, гребень перестройки. Газеты еще проникнуты спокойствием и духом государственности, но это уже канун прощания с “шестой” ... Хоть и делались множественные попытки произвести “оперативное шунтирование” - искусственно продлить жизнь отжившего органа - любая операция с введением элементов демократии в режимную партию была обречена на неуспех, подрывала “на чем стоим”. В низах пирамиды КПСС с неплатежа партвзносов - демонстративная сдача партбилетов была позже, когда понадобились политические очки - началось разрушение опоры. Но не только это иллюстрировало гибель Помпеи. Самые яркие всполохи были по ту сторону цепей.

 

- Венгрия - реабилитация Имре Надя;

 

- Чехословакия - отстранены от власти сторонники “доктрины Брежнева”;

 

- Польша - торжество “Солидарности”

 

- Германия - объединение.

 

- Румыния - по классическим законам революция.

 

О казни Николае и Елены Чаушеску хочется сказать больше. Не берусь анализировать вину диктатора перед румынским народом, ведь и в 17-м году революционные теоретики приговорили российского императора “за заслуги перед отечеством”, однако берусь рассуждать на тему, с какой привычной неразборчивостью в средствах наше общественное мнение взяло под покровительство скорый суд. В то время мне попалась единственная газетная заметка, даже не заметка, а чье-то письмо, мягко осуждающее революционную расправу. И то - заключительный комментарий редакции содержал разъяснение по типу “Собаке - собачья смерть!”

 

Не то ли было и четыре года спустя? Когда 4-го октября 1993 года обыватели, как новогоднему чуду пиротехники, радовались языкам пламени, вырывающимся из окон Белого Дома, а в телерадиоэфире цвет перестроечной интеллигенции распускал свои бутоны танковым залпам по несговорчивому парламенту. Молчи! Устал я слушать. Досуг мне, разбирать вины твои щенок! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать! Сказал - и в темный лес ягненка поволок. - такова логика всех революций.

 

Финишем этого бурного года стала мальтийская встреча президентов. Вот фрагменты из официальных выступлений Дж.Буша и М.Горбачева:

 

- Дж.Буш. Поразительные перемены, которые я наблюдал в Польше и Венгрии, обнадеживающие перемены, побудили меня прийти к убеждению, что настало время сесть вместе с Председателем Горбачевым лицом к лицу, чтобы посмотреть, что мы с ним можем сделать, чтобы воспользоваться открывающимися перед нами возможностями для продвижения этих отношений вперед... Мы сможем обеспечить прочный мир и преобразовать отношения между Востоком и Западом на основе длительного сотрудничества. Именно такого будущего заслуживают наши народы, и именно такое будущее я хочу помочь построить, и именно такому будущему Председатель Горбачев и я положили начало здесь на Мальте.

 

- М.Горбачев. В нашем положении самое опасное- это впадать в преувеличения. Всегда, пожалуй, надо сохранять элементы осторожности. Наш мир и наши отношения находятся на переломном этапе. Мы должны действовать очень ответственно с тем, чтобы мы были на высоте вызова времени.

 

Когда в начале декабря 1989 года эти слова были опубликованы, мало кто вчитывался в смысл. Считалось, состоялся привычный обмен речами. Сегодня они читаются в философском аспекте и с оценочных позиций.

 

Не будем останавливаться на выводах американского президента - Америка тогда уже понимала исторический феномен Горбачева. Вчитаемся в то, что на русском языке называется “лицом к лицу - лица не увидать”: мы должны действовать очень ответственно с тем, чтобы мы были на высоте вызова времени.

 

Начну с конца. Вызов времени. Это одно и тоже - вызов времени и конъюнктура? Пожалуй, нет. Вызов времени почувствовал Горбачев. Это то, что требовала жизнь страны для своего продолжения. Конъюнктура - это то необходимое, что для обеспечения или продолжения личных жизненных успехов уловили многие при Горбачеве. И если президент Буш сосредоточивается в своем выступлении на “я хочу помочь построить”, то председатель Горбачев объясняет свои действия “вызовом времени”.

 

И второе. Мы должны действовать ответственно. Все, что потом Горбачеву вменялось как нерешительность и мягкотелость, на самом деле было проявлением чувства ответственности за принимаемые решения и совершаемые под его руководством действия. Даже в мальтийском выступлении проявленная осторожность по поводу советско-американских отношений - в нашем положении самое опасное - это впадать в преувеличения - с высоты сегодняшнего времени свидетельствует о многом.

 

Тогда, при Горбачеве, мир еще равновелико оглядывался   в сторону двух держав СССР и США. В преддверие встречи на Мальте, например, афганский лидер Наджибулла публично обращается к обоим президентам с надеждой на урегулирование 10 -летнего самого на тот момент острого в мире конфликта. Кому, спустя семь лет, когда афганские религиозно-политические противоречия разгорелись с новой военной силой и разнесчастного Наджибуллу подхватила петлей виселица талибов, пришло бы в голову с надеждой оглядываться на погрязшую в собственных неурядицах Россию во главе с президентом Ельциным? Кто за пределами России сейчас признает Россию как могущественное государство? Может быть этих последствий опасался Горбачев, когда не спешил панибратствовать с сильными внешнего мира? Может, как раз осознавая ответственность за слова, ни разу не обещал он своему народу “лечь на рельсы”!? Это уже последующая власть приспособилась сначала врать, потом оправдываться - “хотели, как лучше, а получилось, как всегда. ” И никакого понятия об ответственности, о честности обещаний.

 

Моя дочка замучила меня одной фразой, когда училась в первом классе. Как почти все ровесники после организованной жизни в детском саду в первый школьный год, она после уроков оказывалась на целых полдня брошенной на произвол судьбы и по весне с удовольствием мерила окрестные лужи и заполненные талой водой канавы. Прибегая измученная тревогой за нее вечером с работы, я обнаруживала по пояс мокрую одежду и Вику, всегда виноватую. Выливала из сапог воду, негодовала, пыталась вразумить, получить какое-то объяснение. И каждый раз, не понимая моего гнева, ребенок твердил одно:

 

- Я думала мелко, а там... глубоко!

 

Все дети - испытатели. Это нормально, только так приобретается опыт. И приобретая его, они испытывают материнское терпение. И это тоже нормально: добровольный удел родителей - терпеливо любить свое продолжение. Для президентов испытательным материалом служит народ. И плохо, если они ведут себя, как дети. В этом познается мера ответственности. Горбачев ступал осторожно, старался предугадать, где глубоко.

 

И все-таки пучина подступила. Впервые по-настоящему разверзлась, а он оступился, в ночь с 19-го на 20-е января только что наступившего 90-го года на площади Украины в Баку, куда был выброшен усмирительный воинский десант. Только, может быть, сам Горбачев знает теперь, как правильно было поступить тогда. Упрекая впоследствии за ту небольшую по нынешним меркам кровь Председателя ВС СССР, никто и постфактум не предлагал решения, не говоря уже о тех тревожных днях. Сеятель пожинал плоды со своего поля: лидер коллективной безответственности по фамилии Политбюро перестал принимать упреки, все досталось персонально Горбачеву. Знал бы, где упасть, - соломки бы постелил! Не знал, не бог. Но помню, как сам выбирался из глубины. Не на чужом горбу, не спрятался за носовую перегородку, и голос не сел от страха - вышел в прямой эфир с тревогой и призывом к народам СССР ради всеобщего мира отказаться от межнациональной вражды. И через годы не отрекался - считал, что произошло, своей ошибкой и уроком для всех. Но уроки схватывают на лету или учат ученики одаренные либо усердные: кто имеет уши слышать, да слышит! В нашем классе оказались сплошь бездари и лентяи.

 

Уже в январе наметились пунктиры трех самостоятельных сюжетов, корнями произрастающих из “перестройки”, но кроною своей фактически погубивших ее: выборы парламента России, дезинтеграционный союзный процесс и возникновение многопартийности. Впоследствии композиционно они оформились в политическую ситуацию 1990 года.

 

Выборы народных депутатов России состоялись 4-го марта. К тому времени я уже глубоко увязла в избирательной кампании и знала обстановку, что называется, изнутри. Думаю, гораздо объемнее понимал происходящее Горбачев: нападки на него становились все грубее. Но поражала его все та же уверенная открытость - он не боялся будущего. Запомнилось интервью в день выборов на избирательном участке:

 

- Вопрос.     Михаил Сергеевич, что вы ждете от этих выборов?

 

- Горбачев. Эти выборы выведут новые, свежие силы.

 

- Вопрос.   Эти выборы могут укрепить или ослабить позиции кандидатов чле-

 

нов партии?

 

- Горбачев. Знаете, я смотрю спокойно. Во-первых, мы не должны противопо-

 

ставлять партию и беспартийных. Это надо исключить.

 

И состоявшийся через десять дней III Съезд союзных депутатов это исключил, введя поправку в Конституцию об отмене “6-ой статьи”, одновременно утвердив пост Президента СССР и выбрав Горбачева.

 

Как проходили российские выборы? Эхом в глубине России отдавалась свердловская кампания Ельцина, но намного ярче разворачивались события на местах. Для меня эта захватывающая гонка началась, когда узнала, что кандидатом в депутаты у нас в Новосибирске зарегистрирован А.П.Мананников. Напротив этого события я поставила самый жирный плюс в моем списке политических перемен, и это стало точкой, в которой круто повернула направление моя личная жизнедеятельность. Где-то далеко - московские избирательные страсти. А тут, пожалуйста, рядом, можно участвовать. Отодвинулись на задний план декорации театрального либерализма. Появилась конкретная задача. В голову даже не пришло, что можно дернуться на выборы самой, тогда о трудоустройстве депутатом заботились только самые понятливые, преимущественно из руководящих органов ВЛКСМ. “Из политзаключенных - в депутаты!” - вот это да, казалось, настоящий прорыв. Честно говоря, не очень верилось, что такое может состояться. Но про себя решила - чем смогу, помогу!

 

Для начала, чтобы понять, где и как можно за него хотя бы проголосовать, пришлось разобраться в системе выборов. Нужно сказать, невежество было столь велико, что понятия не имела об округах территориальных и каких-то еще национально-территориальных, что в два вторых входят все шестнадцать первых. Темный лес! Но слово сказано, и, как говорит моя мамочка, глаза боятся - руки делают. Отправилась в “клуб избирателей”.

 

Еще задолго до выборов в Новосибирске была создана странноприимная организация, называлась - Фонд молодежной инициативы. Объяснить ее появление можно тогдашними опасениями самого, на мой взгляд, продуктивного аналитика происходящих в “социуме” процессов Л.Шевцовой: Плюрализм, не находя легального выхода, становится взрывоопасным фактором... Предпринимаемые на местах неуклюжие попытки бороться с неформалами обычно завершаются моральной победой последних. Взрывоопасный фактор сгущался в молодых умах. Для его легального выхода, для приима с доглядом странствующих в дебрях политики неформалов и был учрежден обкомом ВЛКСМ новосибирский Фонд молодежной инициативы. Заодно шустрые комсомольские руководители делали там свои первые в жизни большие деньги. Естественно, что именно в стенах с опытом был зарегистрирован “клуб избирателей - 90” - догляд требовался.

 

Туда я и пришла однажды, смывшись чуть пораньше с работы. Консультировала, помню, приятной неформальной внешности пышноволосая, слегка грассировавшая девушка. И я по-простому спросила, как, если живу там-то и там-то, проголосовать за Мананникова, и где его можно повидать. На что она мне по научному долго объясняла об устройстве будущего законодательного органа и системы выборов, что, вообще-то, “клуб” поддерживает демократический блок “Новая волна”, что в него записались замечательные молодые ребята. Что касается, Леши, продемонстрировала приближенность к герою, то он баллотируется по национально-территориальному округу, и за него можно голосовать на любом избирательном участке, а встречи с избирателями в центре города Мананников уже все провел, но вот еще несколько осталось в отдаленных районах, спешите, если хотите, туда-то и туда-то.

 

Я хотела. Меня совершенно не интересовала какая-то “Новая волна”, мне нужно было живьем увидеть Мананникова, потому что помогать собиралась ему. В ближайшую субботу к 12 часам с одной окраины на другую через все сугробы зимнего города я отправилась искать невзрачный ДК, где планировалась очередная официальная встреча кандидатов с избирателями. Пересев с трамвая в троллейбус, потратила часа полтора, закончив наконец странный в обычном понимании маршрут автобусом. Немного опоздала. Зал был довольно-таки большой - человек на полтыщи- и полон на две трети. На сцене четыре кандидата, пытаюсь догадаться, кто из них Мананников. Оказывается никто. Завклубом представляет совсем не того, на кого пришли. Это, знаете ли, было, как не тот артист приехал, Иван Иванов вместо Софии Ротару - ропот разочарования по рядам.

 

- Где Мананников? - отдельные голоса и общий немой вопрос.

 

- Не знаю, мы его предупреждали... Но вот другие ... тоже... вполне... даю сло-

 

во... тише, тише, товарищи!

 

Часть народу ушла, я осталась: не хотелось снова в троллейбусную давку. Какие-то зачитывались скучные программы, выученные за время перестройки слова... Все потерто, серо, как сиденья в зале, как клуб, как сама завклубом. Вдобавок в помещении было очень холодно - стояли морозы. Осталось совсем мало людей, десятка три. Ругаю себя, что убила день, что полно стирки, но почему-то медлю уходить. И вдруг!

 

- Товарищи, нам только что стало известно, встреча с кандидатом Манан-

 

никовым будет в     понедельник в 18.00, - делает объявление завклубом.

 

Ах, вы гады! Все понятно, думаю. Ладно, придем в понедельник - скука сразу прошла, взамен появился азарт. Я поняла, и, как потом выяснилось, поняла правильно, это были те самые неуклюжие попытки со стороны властей уменьшить популярность неудобного кандидата, которые на самом деле оборачивались ее ростом. Расчет был в том, что понедельник - день тяжелый, шесть вечера - время неудобное: все спешат после работы ужинать, да и оповещать народ особо никто не собирался. Запретить встречу - противозаконно, а перенести непонятно на когда... Разойдутся и больше не придут. Таких упертых, чтоб “если я чего решил - выпью обязательно”, - можно, не евши, и в понедельник - встретишь нечасто.

 

Трюк с переносом даты или времени встреч
сопровождал Мананникова и во всех следующих избирательных кампаниях. Последний раз обломили избирателей власти райцентра Сузун на выборах губернатора в 1996-м: на единственной афише возле ДК указали правильное число, а в газете - две тысячи тираж - на неделю ошиблись.

 

В понедельник вечером собрались человек полтораста. Сидят разрозненно, в основном - по одному. И только во втором ряду, справа от прохода, заметно выделяется группа прилично по тем временам одетых женщин средних лет. Оттуда прямо бьет в глаза непонятная пока спаянность. Меня изнутри тоже неудержимо что-то подбивает. Было это 26-го февраля, как раз на следующий день после всесоюзного митинга в честь февральской и против октябрьской революций. В Новосибирске, несмотря на запугивание, проведенное по предприятиям и учреждениям, он собрал по разным оценкам от 15 до 20 тысяч, а был к тому же и мороз за тридцать. Подбивает желание продлить вчерашний успех, короче, хочу уже не просто посмотреть, а фактически рвусь в бой. Занимаю позицию: прохожу вперед и сажусь во втором слева от прохода ряду.

 

На сцене, с виду, как добрые друзья, в креслах за журнальным столиком расположились Мананников и все та же завклубом. Предвыборную программу кандидат выдал быстро - деколонизация Сибири, деидеологизация общества, децензуризация средств массовой информации - и предложил перейти к диалогу с избирателями:

 

- Задавайте ваши вопросы, а я отвечу.

 

Сразу стало понятно, что объединяло женский актив справа - общая цель. Лет через пять случайно в разговоре я вспомнила о том вечере в клубе, и А.П. пояснил, что это были десантницы из Заельцовского райкома КПСС, он знал некоторых дам в лицо. Они хорошо подготовились насчет всех пунктов биографии кандидата, но особенно напирали на сотрудничество с вражеской радиостанцией. Одна задавала вопрос, другая вскакивала и на него отвечала. Сценарий был задуман так, чтобы зал понял, в детстве он - председатель пионерского отряда, а в тридцать четыре - корреспондент “Свободы”. Одним словом, бойко лепили образ предателя родины и шпиона всех разведок. Не знаю, о чем думали, глядя на этот артобстрел, нормальные избиратели, но молчали, голосил только второй ряд.

 

Из второго тоже ряда, только слева, подняла руку я. Завклубом, наверно, подумала, кто-то из своих, и кивнула.

 

- У меня, простите, вопрос, не знаю, к кандидату или к вам. Почему не состоялась встреча в субботу? Я бросила семью, домашние дела и в мороз через весь город..., потратила драгоценный выходной, чтобы встретиться с кандидатом. И что? Мананников не приехал! Кто из вас мне ответит на это?

 

- По графику встреча назначалась на сегодня. Об изменении мне позвонили, когда, все уже началось. Я просто не успел приехать, - ответил Мананников.

 

- Значит, виноваты в том, что я потеряла день, вы? - обращаюсь к завклубом.

 

Та что-то лепечет в ответ. Она не была политическим инструктором с райкомовской хваткой, она была рядовым подневольным пропагандистом, поэтому растерялась. Второй ряд справа тоже на секунду замешкался. Главное было - перехватить инициативу. И люди вслед за мной стали задавать простые человеческие вопросы. Я в первый раз видела А.П., сидела и просто наблюдала. Он не стремился, как обычно все кандидаты, понравиться. Не играл в войну , не нападал и не отбивался. Ответы не были напряжены пафосом, говорил не яростно - спокойно. От ударов не уклонялся, наносил поражающие ответные. Когда спустился со сцены, его окружили и долго не отпускали. Я спросила:

 

- Чем могу быть полезной?

 

- Агитируйте, - ответил одним словом.

 

Как агитировать? Способов агитации не знала, инструмента не было. Словами и личным авторитетом, скольких смогла, давно сагитировала. До выборов оставалось всего шесть дней. Народ шушукался, ходили разговоры, что результаты все равно сделают такими, как надо. Откуда-то стало известно, что по закону в избирательных комиссиях в день выборов могут быть общественные наблюдатели. Это демократическое правило сейчас упрощено до предела. Тогда же оно было немыслимым новшеством и завалено такой непроходимой бюрократической кучей, что преодолеть ее могли только очень усердные. Достала закон, вычитала, все, что нужно. Родной коллектив от имени популярных в ту пору СТК наделил полномочиями меня и в пару доктора наук Л.Н.Романова. Почему-то мне казалось, что самая-самая подтасовка будет происходить в окружной избирательной комиссии. Опыт последующих избирательных кампаний наоборот показал, что результаты “делают” как раз в нижнем звене - непосредственно на участках, именно там и требуется пристальное наблюдение. А в марте 90-го я была новичком, все были новичками, и отправилась брать бастионы, как казалось, цитадели.

 

Избирательная комиссия по 57-му национально-территориальному округу располагалась в горисполкоме. Нельзя сказать, чтобы там сильно обрадовались, когда, как и предписывал закон, за три дня до заветного воскресенья я появилась там уведомить, что хочу наблюдать за их святая-святых работой. Не то, чтобы испугались, они никого, кроме обкома и КГБ не боялись, просто возмутились - “кто такая, нашлась!” Настырно толкую, от народа, мол, что коллектив прислал, имею право... Помню, даже за свой счет звонила в Центризбирком, требовала подтвердить полномочия и поставить на место зарвавшуюся комиссию. Поставили. 4-го марта, когда ранним утром мы с Романовым появились в дверях, встретили любезно. Председателем оказался очень даже интеллигентный профессор, отнюдь пока не демократ, но вежливый и не сноб. Я тоже не хухры-мухры, рядом физико-математический доктор, поэтому чувствую себя вполне в своей тарелке и уверенно приступаю к полномочиям.

 

Сказать честно - было скучно. Никакого заговора, члены комиссии - обычные люди, разговаривают, шутят, смеются. Поделились бесплатно обедом, для комиссии специально готовили. Правда, люди тоже разные. Про профессора уже говорила, секретарь - просто милейшая женщина. Но вот ходит между столами моя знакомая по летней окологолодовочной на площади Ленина дискуссии - Т.Шароглазова. Она отличается: держится строго, слегка высокомерно, не шутит. Сразу понятно, не просто член комиссии, а член горкома партии, держит планку.

 

Интересное началась на следующее утро, когда стали поступать данные. Первым приехал Кировский район. Гробовая тишина и в ней одно только слово:

 

- Мананников.

 

У кого-то испуганно выскочило:

 

- Ой, я так и знала!

 

Сверкнула очами Шароглазова - которая “знала”, отскочила в тень.

 

Следующий район прибыл:

 

-Мананников.

 

В аудитории не хватало только марша Шопена. Все перешли на шепот. И как колокол, звучали прибывающие протоколы: мананников-мананников-мананников. Ни один район не сбился! Приведу для полноты впечатления цифры по единственному участку, по всем остальным картина была типичной.

 

 

 

Белоусов О.К.           25                                     Мананников А.П.       312                              

 

Бондарь В.Ф.             27                                     Мельников М.Н.         43

 

Волошин И.Г.           37                                     Пермин Н.П.                 33    

 

Гаврилко Б.П.           42                                     Петрик А.И.                 30

 

Голиков Р.П.             16                                     Соколенко Т.М.             15

 

Деменков Г.С.           67                                     Смирнов С.Н.                 6

 

Ибрагимова З.М.       82                                     Томилов В.Г.                 18

 

Лантух В.В.               170                                  Труфакин В.А.               20

 

Лапков П.В.               44                                   Фомин А.А.                   20

 

Ляхов Н.З.                     9                                     Цильке Р.А.                   34

 

 

 

Не случайно именно в этом округе оказалось столько претендентов, в других было куда не так густо. Как только бывший политзек зарегистрировался в окружной комиссии, было объявлено ЧП областного масштаба и кандидатов стали печь, как блины. Благо, тогда не требовался сбор подписей. Хотели завалить телами - не удалось. В финал Мананников вышел с хирургом- глазником В.Лантухом, учеником знаменитого и очень популярного тогда С.Федорова.

 

Две головокружительные недели перед вторым туром врезались в память отчетливо. Я уже познакомилась с доверенными лицами кандидата, и действовать старалась координировано, а не совсем сама по себе. Первым делом нужно было отстоять теледебаты “Лантух - Мананников”. Власти закусили удила. В нарушение всяких правил о равенстве возможностей на пропаганду достоинств офтальмолога была запущена партийно-государственная мощь. Бедному Лантуху никогда и не снилось такое собственное величие. По дворам разъезжали громкоговорящие машины, почтовые ящики заглатывали стихи в его честь. Но сверху понимали, зная полемические возможности Мананникова, выпускать их в эфир один на один - ставить Лантуха в очень невыгодное положение. Поэтому сразу на ТV поступила команда: никаких дебатов.

 

Звонит мне Н.Л.Ворова, доверенное лицо Мананникова.

 

- Нужно организовать звонки на телевидение, требовать...

 

Попробую, говорю. Потом думаю: ну, сама позвоню... Ну, еще кого-нибудь попрошу! В конце концов просто не станут поднимать трубку. Я вообще не люблю телефон. Глаза напротив - совсем другое дело. Поступаю так. Пишу письмо: Коллектив ЗапСибНИГМИ Госкомгидромета убедительно просит организовать теледебаты в связи с предстоящим вторым туром голосования по 57 нац.тер. округу.

 

Обращаем Ваше внимание на слабую информированность избирателей. Средства массовой информации в предстоящую неделю должны быть сориентированы на предстоящее голосование. Плохая работа по обеспечению информацией населения грозит срывом выборов.

 

Под это письмо по институтским отделам собираю 150 подписей, заверяю все директорской печатью. В письме ни слова про Мананникова, все культурно. Но и ни слова неправды, избиратели и в самом деле жаждут поединка: кто-то желает победы Лантуху, кто-то - его сопернику. С этим документом и отправляюсь на телевидение.    

 

Спустя несколько лет, я узнала все переулки и действующих лиц новосибирского ТV, а тогда не умела и двери открывать. Дорогу выбрала наобум, но правильно. Приезжаю на Вертковскую, 10. Там вообще-то, как потом оказалось, расположено новосибирское радио, но удачно для меня здесь же приютился общий телерадионачальник В.В.Кашкалда и, что самое удачное, оказался в тот момент на месте. Иду, не знаю куда, по пустому первому этажу, навстречу - молодой человек. Это был популярный радиоведущий О.Жуков. “Радио” - не “теле”, где ведущих узнают на улице, позднее мы с ним хорошо познакомились, а в тот момент для меня он был просто отсюда, и я обратилась:

 

- Здравствуйте, у меня тут письмо от граждан, как вы думаете, куда мне с ним лучше?

 

- Пойдемте, я вас провожу, - пробежав бумагу глазами, повел на третий этаж.

 

Заходим в приемную, а начальство как раз в ту минуту из кабинета показалось - рыжеватый средних лет и незлобного вида чиновник. Это и был В.В. Кашкалда. В последующие годы приходилось с ним остро дискутировать, а в тот первый раз очень любезно поговорили. Я к нему:

 

- Здравствуйте, можно к вам?

 

- Нельзя. Я занят.

 

- Ах, так! Тогда вот вам письмо от граждан.

 

Прочитал. В горбачевские времена народные подписи производили впечатление.

 

- Зайдите.

 

Минут сорок я ему доказывала, как важно показать людям кандидатов в открытой полемике, не то, они, не дай бог, глупые, сделают неправильный выбор. Мананникова уже и наслушались, и начитались, а Лантуха и видят только с ножом в руках, и то незрячие. Где ему раскрыться? И намекаю, что именно в таком ключе нужно подавать партийному руководству необходимость теледебатов.

 

- Обком здесь ни при чем, времени просто эфирного маловато, такие, знаете ли, всякие важные передачи..., - без тени смущения врет он.

 

Долго обиняками танцевали мы вокруг “письма граждан”, пока он осторожно не попытался выяснить:

 

- А вы за кого?

 

- Ни за кого! Я за правду, - притворяюсь дурочкой.

 

Копию письма отвезла в окружную комиссию. Там на эту же тему как раз гудела “группа поддержки”: доверенные лица во главе с Г.И.Сурдутовичем. Рассказала о своем походе. Сурдутович немедленно помчался дожимать Кашкалду. Не знаю, сколько еще людей подключилось тогда к решению этой стратегической в полном смысле слова задачи, но мы выиграли. Теледебаты состоялись накануне выборов и определили победителя. Мананников с альтернативой справился блестяще.  

 

Параллельно с войной за эфир взялась организовать встречу с избирателями в нашем институте. Понятно, что к Мананникову интерес у людей был выше, чем к В.Лантуху, хирургу, возможно, замечательному, но человеку в общем-то стандартному. “На Мананникова” ломились и други, и недруги. Тем неохотнее пускали его в актовые залы директора и начальники. Поэтому подход применила тот же: люди должны знать обоих - равенство условий. Затей я встречу только с одним, да не с Лантухом, ничего не получилось бы. Встреча с Мананниковым была первой.

 

Когда бралась за это мероприятие, Сурдутович спросил, много ли будет народу. Оставалось мало времени, и на мелкие собрания расходоваться было нельзя. Наш институт был не очень крупный, но я рассчитывала на другое. Мы делили помещение с большой организацией - гидрометслужбой со всеми ее многочисленными приладами: отделом приема информации, ВЦ, собственным телеграфом и пр. Зал общий, коридоры - тоже, и сотрудники, как родня. То есть фактически аудиторию можно было удвоить, а разрешением на “зал” воспользоваться одним. Дело в том, что директором института был выходец из фрондирующего Академгородка, а гидрометслужбой правили недалекие и навытяжку служаки. Нельзя сказать, что первый не приседал перед обкомом, но в рамках перестройки процесс понимал и приветствовал. Он и дал разрешение на проведение встреч институтских сотрудников с обоими кандидатами. А про гидрометслужбу, подумала, сами придут. Не будут же их сетями отлавливать.

 

В назначенный день, это было в последний перед выборами четверг, народ с утра предвкушал что-то из ряда вон. Кучковались женщины в коридорах, гидрометслужба собрала своих начальников, обсуждали, как предотвратить бедствие... Но 17.00 неотвратимо приблизились. Я пошла на вахту встречать. Спускаюсь... Вход у нас всегда был относительно свободный, вахтеры читали, вязали, просто посапывали. А тут! все перекрыто, вахтерша - только что без ружья, а так - чистый охранник. И улыбка, как у овчарки. Не успеваю осмыслить ситуацию, в дверях появляется Мананников. Я растеряно развожу руками.

 

- Не пускают? - спрашивает и пытается пройти через вертушку. Вахтерша нажимает кнопку, вертушка упирается. Откуда-то появляется начальница АХО:

 

- У нас режимное предприятие! Режим! Нельзя! Куда? - переходит на визг.

 

Ну все, мелькает мысль, псарню спустили. Пока я лихорадочно соображаю, что делать, Мананников со смешной легкостью отодвигает деревянный барьер, примыкающий к металлическим рогам и никак не укрепленный, и проходит. В лифте меня слегка знобит, и он мне, пока поднимаемся на пятый этаж:

 

- Не расстраивайтесь, мы же уже прошли.

 

Зал переполнен. Я вместо того, чтобы солидно его представить, срываюсь. Голос звенит и дрожит:

 

- Ставлю вас в известность, только что администрация пыталась сорвать нашу встречу с кандидатом. Перекрыли вход в здание, и кандидат вынужден был применить силу.

 

Чем аукнулось мне такое заявление, еще расскажу, а в тот момент публика загудела, зашевелилась, выскочила председатель профкома, стала опровергать мое сообщение, что, мол, клевета... Короче, все началось сразу и на доверительной ноте.  

 

Первая половина следующего дня была обыкновенной - встречала, правда, уже без проблем, и представляла второго соискателя депутатского мандата. Да и после обеда ничего особенного не ждала, как вдруг забили барабаны - меня вызывают к директору.

 

- Что это вы там вчера заявили про происки администрации? - зловещим голосом спрашивает наш либерал.

 

Сам-то он вместе с замом и парторгом, на всякий случай, в зале не был. Я повторила, что сказала вчера.

 

- Вы в какое положение меня поставили? Мы арендуем у гидрометслужбы помещение, мы от них полностью зависим. Вы должны немедленно публично извиниться перед Василием Ивановичем, это их условие, - в голосе уже чугун.  

 

Меня, как обычно в таких случаях, замкнуло:

 

- Не могу. Это противоречит моему представлению о чести и достоинстве. Я не лгала: начальник административно-хозяйственного отдела действительно лично препятствовала, а она представитель администрации. Все точно.

 

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую, и отчеканил:

 

- В понедельник в десять я вас жду.

 

Была пятница. А выборы в тот раз были в субботу, то есть на следующий день. Настроение, конечно, у меня сильно упало. Было противно. Предполагала, зачем меня ждут в понедельник к десяти. Рассказала мужу, он собирался в воскресенье вечером в командировку, решил, что не поедет. Вечером допоздна мы всей семьей клеили листовки. Утром проголосовали. В комиссию отправилась к ночи, а к двум часам все стало ясно: победа. Было раннее воскресное утро, когда я возвращалась домой. На остановке - человека три. Долго не приходил трамвай. Нарушив унылую обособленность позевывающих жаворонков, спросила:

 

- За кого голосовали?

 

- За Мананникова.

 

- Он победил.

 

Дремоту, как рукой сняло. Оживленный обмен впечатлениями продолжили уже в трамвае. Расстались, как давно знакомые. Услышав о победе, муж сразу засобирался в отложенную в связи с ожидаемыми репрессиями командировку:

 

- Не тронут. Сделают вид, что ничего не произошло.

 

Так и было. Я никуда не явилась, и никто на явке с повинной больше не настаивал.

 

Те восемнадцать новосибирских избранников представляли собой в миниатюре будущий Съезд народных депутатов России: от первого секретаря В.Мухи до бывшего политзаключенного А.Мананникова. Следующими слева и справа были председатель облисполкома В.Боков и исключенный, а потом восстановленный в партии, но насовсем выгнанный из офицерских рядов Н.Богаенко. К центру спектра сходились фигуры полегче, впоследствии, правда, один из них поднялся к подножию политического Олимпа: бывший директор совхоза Н.Харитонов сейчас - заметный деятель в блоке левых сил.

 

Правая, тогда ее почему-то называли левой, демократическая часть новосибирских депутатов была довольно куцей. Следующим за Н.Богаенко по политическому весу - математик и депутат горсовета предпоследнего созыва А.Манохин. Он уже больше года подвизался на демократических тусовках, его знали и любили в Академгородке, но мало знал город. Этот человек, не особо на что рассчитывавший в науке, в жизненном успехе, поставил на демократию. Мне рассказывал один из завсегдатаев городских политических дискуссий, как однажды в нешироком кругу за полгода примерно до российских выборов Манохин высказался с горьким откровением:

 

- Вы, ребята, еще молодые! А у меня эти выборы - последний шанс.  

 

Математики считать умеют. Свой шанс он использовал, как умел, достигнув поста представителя президента в Новосибирской области и утратив его в 1996 году за излишнее усердие на службе у Ельцина.

 

Был еще один считавшийся демократическим депутат - редактор молодежной газеты, но тот, совсем невидный, так всерьез и не заказался. Покрутившись немного после падения Белого Дома в Кремле среди ”хороших” депутатов и не заполучив никакой должности, вовсе незаметно удалился на политический покой.

 

Мананников вошел в разночинную депутатскую среду и всегда оставался, говоря словами любимого мной, несмотря на, а именно за поэтическую революционность, Маяковского, “как бомба, как кинжал, как бритва, обоюдоострая..,! ”. Верхние щетинились по кастовым признакам, а депутаты, пришедшие в политику из демократических низов, не дотягивали по масштабу. С одной стороны, тянулись к его уровню свободы, с другой - привычно кланялись господствующему положению, добирая в льготах и привилегиях дефицит прежней жизни и прикрывая свою слабость то “центризмом”, то “здравым смыслом”, то “приверженностью курсу реформ”. Мананников депутатствовал по наитию: выступал одинаково с несгибаемым коммунистом Боковым против дополнительных полномочий Ельцину и вместе с демократами - против войны в Чечне. Ни с одним кланом не запрягался цугом. Был неудобен всем, но своей иноходью показывал путь, на который рано или поздно выруливали все.

 

Вскоре после выборов в статье “Какой выбор мы сделали” известинец П.Гутионтов писал: На этих выборах демократический блок добился весьма ощутимых успехов. Но насколько жизнеспособен окажется этот блок, не слишком ли “растянут фронт” - от Гдляна до Собчака и дальше до секретаря ЦК ВЛКСМ Смирнова.? Сегодня ответ на этот вопрос уже есть. А тогда надеялись на лучшее и были полны ожиданий.

 

11 марта 1990 года мы получили первый мощный подсоюзный толчок. Верховный Совет Литвы провозгласил независимость. Это не было большой неожиданностью, события в Прибалтике развивались почти по плану, и Литва ступала в авангарде. В начале января в Вильнюсе побывал Горбачев. Я не устану сравнивать его действия с действиями Ельцина в аналогичных ситуациях. В октябре 91-го Ельцин в Чечню не наведывался, зато в ноябре сплеча объявил ЧП, и не отмени его тут же Верховный Совет, война   заполыхала бы на три года раньше. А так чесались руки еще тогда размазать об горы зеленоглазую гордячку! Может быть потому в 94-м и не спрашивал разрешения у Совета Федерации на начало войны, помнил то депутатское “вето”. Горбачев же до конца пытался остановить процесс распада, обращаясь только к голосу разума.

 

- Нынешнее литовское руководство не внемлет голосу разума! - сказал в обращении в Верховному Совету Литвы после принятия им решения о суверенитете, - Предпринимает в одностороннем порядке действия, идущие вразрез с Конституцией СССР и носящие откровенно вызывающий и оскорбительный для всего Союза характер. Хочу еще раз заявить, что этот путь губителен.

 

Ровно через три месяца на этот путь повернули и мы. От какой зависимости освобождал Ельцин Россию? Литву я все-таки понимала: пакт Риббентропа-Молотова простить трудно. Вильнюс отсекал “руку Москвы”. А Москва ? Собственную? Чему так радовались российские депутаты 12 июня? И только лицо Горбачева в отдельной ложе выражало гамму тревожных чувств. Какая короткая память - Горбачев развалил Союз! В бомбовый ковер не завернул беглянку - это да. Вместо того уже 7-го апреля был опубликован Закон СССР “О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР”, который гласил: Решение о выходе союзной республики из СССР принимается свободным волеизъявлением народа республики путем референдума.

 

Пользуйтесь! Только цивилизованно. Несть пророка в отечестве своем! Пользовались не во благо: оставалось не так уж много времени до всеукраинского референдума, поднявшего руки за “незалежность Украiны”. Воистину, что имеем, не храним, потерявши, плачем. Плохая штука демократия: как алкоголь, во вред себе ее употребляем. Но лучшего принципа для государственного устройства мир до сих пор не придумал. Вопрос в мере употребления. Судьба Союза становилась самым большим камнем политического преткновения на грядущие два года.

 

 

 

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

 

 

 

Большой Кремлевский дворец, 16-е мая... , первый съезд российских депутатов. Политические баталии уже не в диковинку, многих начинают раздражать прямые трансляции. Помню свои споры с сыном: он ненавидел депутатские толковища со всем пылом подростка, потому что по другой программе в это время обязательно показывали что-нибудь интересное. Я тоже перестала ловить каждое слово: депутаты собрались калибром помельче. Увы, не было цицеронов, как на союзных съездах, где всякая речь блистала, если не гранями острого ума, то, полированным блеском круглого его отсутствия. Многие словесные перлы пошли гулять по стране, родившись на исторической трибуне. Никогда не забуду первое выступление Г. Старовойтовой, после которого она сразу стала знаменитой. Вопрос каким-то образом касался женского представительства на Съезде.

 

- Если женские достоинства депутата одновременно пол и потолок, это уже проблемы избирателей, - обрезала кого-то Старовойтова.

 

Таких слов советские разнорядчицы-депутатки и сами никогда не произносили, и в свой адрес ни от кого до тех пор не слыхали. Совершилась революция в нашем женском вопросе. Ткачихи и колхозницы, врачихи и учительницы, артистки и писательницы всегда присутствовали на высоких собраниях, исполняя роль маленькой бриллиантовой заколки на строгом официальном костюме форума. С ними пили шампанское, угощались конфетами..., иногда спали. И слова поэтому в микрофон предназначались определенные:

 

- Я как женщина! Я как мать!...

 

Галина Васильевна рванула за флажки, но и получила потом по полной мужской программе: в поте лица как заслуг, так и немилостей. Зато теперь дверь открыта:

 

- Пожалуйста, милые дамы! Кто не стесняется политических оплеух и депутатской трепки, милости просим! Только без этих ваших женских штучек, здесь пощады не будет, наравне - так наравне.

 

Союзный Съезд состязался в борьбе за новую идеологию, российский начинает непримиримую любой ценой борьбу за власть. Ельцин заходит на позиции Горбачева с тыла. Будь в тот момент всенародные выборы, при всей популярности едва ли бы он выиграл. По оценкам Ю. Левады, опубликованным 11-е апреля 90-го года в “Известиях”, его рейтинг составлял 16 % , в то время как Горбачева поддерживали 46% населения. Другой расклад был в стенах Кремлевского дворца. Во-первых, сам Горбачев - вне игры, во-вторых, 1059 избранников народа - тоже не без собственных интересов. Не имея доступа в старую власть, приблизившись к претенденту, они получали шанс. Это во многом и определило результаты голосования 26-го и тем более 28-го мая, когда, меньше, чем на сто голосов, опередив сначала Полозкова, а затем Власова, Ельцин стал Председателем ВС РСФСР. Так началось огораживание территории под фундамент новой власти. Вторым колом в изгороди была Декларация о государственном суверенитете РФ. И хотя газета “Юманите” считала, что, став во главе парламента России, Ельцин должен отдавать себе отчет в том, что отныне ему не всегда удастся перекладывать ответственность за провалы политики только на плечи Горбачева, по-прежнему не только перекладывал ответственность, но, широко пользуясь положением, всячески усиливал противостояние республик с Москвой и собственное с Президентом СССР.

 

А Горбачев “на свою погибель” продолжает демократическую политику. Как писал популярный в те дни публицист А.Нуйкин, он своими делами и в стране, и в мире доказал, что перестройка - дело его жизни. Подозревать, что он променяет ее на спецпаек и спецполиклинику, довольно пошло и нелепо.

 

Поводья режима становятся все длиннее. В мае опубликован Закон СССР “О свободе совести и религиозных организациях”. Этот исторический факт почти забыт. Сейчас церковные песнопения не менее популярны, чем heavy metal. Все кандидаты на президентский пост на выборах-96, кроме, заметьте, Горбачева, наряду с музыкантами, так или иначе, нанимали попов петь агитационное “Аллилуйя!”. Более того, существует явная опасность сращения Православной церкви с государством. Все чаще религиозные чины привлекаются для освящения и, тем самым, как бы для нравственного оправдания действий государственных чиновников. Раздаются прямые призывы к запрещению неканонических религиозных направлений. Еще немного, и войдет в школьный аттестат графа оценки принудительного знания Закона Божьего. Так по синусоиде происходит в России грибоедовское колебание умов, ни в чем не твердых.

 

А тогда действительно была надежда на свободу совести и вероисповедания. Во время декабрьского 89-го года посещения Горбачевым Ватикана Папа римский Иоанн Павел II сказал в своем выступлении:

 

То, что вы пожелали посетить преемника апостола Петра, является многозначащим событием в истории отношений Советского Союза с Апостольским престолом. Благодаря тому, что теперь происходит, мы можем уже с возрастающей надеждой взирать на будущее христианских общин, находящихся в Советском Союзе.

 

И в самом деле, в Новосибирске в начале 91-го года появился католический приход и собственный епископ, присланный откуда-то из Польши и плохо еще говоривший по-русски. Мне пришлось с ним общаться, когда 30-го октября 91-го года организовывала на площади Ленина вечер памяти “узников совести” и приглашала священников всех религиозных конфессий: от православных до евангелистов 7-го дня.

 

Пришли служители церквей, бывшие политзэки, дети и внуки замученных, просто сочувствующие. Постояли недолго темным морозным вечером, согреваясь пламенем свечей, и разошлись. Тогда день политзаключенного мы отмечали сами, это сегодня он включен в разряд мероприятий административных отделов культуры и соцобеспечения. Может быть, это и хорошо. Может - покаяние, а может - примирение, когда в зале перед седыми жертвами коммунистического террора выступает хор ветеранов-коммунистов “Красная гвоздика”, как это было через пять лет в Новосибирске.

 

Самой отличительной чертой того времени были родовые муки многопартийности. Пока готовили к похоронам “6-ю статью”, одновременно где-то в глубинах государственного чрева без любви зародили плод - Либерально-демократическую партию СССР. И точно в срок 31-го марта через две недели после отмены большевистской монополии на умы и сердца граждан законнорожденный ребенок с тонкими кривыми ножками и большой кучерявой головой увидел свет в доме культуры имени малоизвестного широким массам Русакова. Вот почти ода на тот день рождения из газеты “Известия”: Хотя закон о партиях ВС СССР еще не принят, внесенные в марте изменения в Конституцию СССР открыли дорогу многопартийности. 215 делегатов, представляющих около трех тысяч членов либерально-демократических организаций страны - далее следовал перечень республик. Председателем избран 42-летний юрист В.Жириновский. Удивительно, но это уродливое дитя до сих пор живет и не испытывает нужды в еде-питье, как у Христа за пазухой: если звезды зажигаются, значит это кому-то нужно.

 

Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали! Зачатых в буйной страсти митингов на площадях и улицах, на пыльных сценах случайных актовых залов, движений и партий, крепеньких байстрюков, умерших от своей ненужности еще в младенчестве. Мало кто дожил до пяти лет.

 

Первыми, подсказывает память, прокричали о своем появлении на свет социал-демократы. Что-то у них там произошло в Москве во главе с союзными депутатами Оболенским, Белозерцевым и будущим несостоявшимся отцом российской Конституции нардепом Румянцевым, и вот уже идут в Новосибирске первые их сходки все в том же Фонде молодежной инициативы. Как-то пришла послушать. Все кричат, и кто во что горазд! Было это накануне первомайских праздников. Для начала взялись выставить отдельную колонну на демонстрации. Выйти собирались, по обыкновению, из Нарымского сквера. Колонна получилась слабенькая, всего человек сорок. Безобидные, как детишки, с шариками в руках. Все легально - многопартийность! Прошли метров триста, поворот на Советскую улицу перекрыла серая цепь ОМОНа. Приблизились. Предводители новоявленных партийцев стали сбивчиво объясняться. ОМОН овцы поигрывали дубинками, а речь держал голубоглазый подполковник Зайцев. Очень-то и не разговаривал, сказал - нельзя, и точка. Как говорится, мы странно встретились и странно разойдемся - повернули обратно в Нарымку. Там недолго помитинговали ни про что и пошли, кто куда. Кучка слабовольных начитавшихся людей, вообразивших себя храбрыми борцами и спасовавших перед первым же кордоном. Себя героиней тоже не чувствовала, было противно и скучно, пошла домой печь пироги. Больше этой партией я не интересовалась.

 

“С ЧЕГО ЖЕ НАЧИНАЕТСЯ ПАРТИЯ ?”- так назывался материал, опубликованный в “Экспресс-Хронике” осенью, но отставший почти на полгода от описываемых событий. Речь в нем шла об учредительной конференции ДПР или, как потом ее стали называть, партии Травкина. Конференция состоялась еще в мае в Москве в зале Октябрьского райисполкома, в котором в 90-м году председательствовал депутат СССР И.Заславский, и открыла собой многолетнюю череду расколов в демократическом движении. В первый раз линия делила тогдашнюю демократическую элиту и относительно той или другой группировки всех собравшихся на сторонников создания массовой партии, способной конкурировать с КПСС, с жесткими структурами, популярным единовластным лидером, и сторонников демократии, не желавших ради массовости поступиться принципами, противопоставлявших авторитаризму демократическую процедуру. Одну группу объединил под свое имя всеобщий кумир Н.Травкин, вторую составили сами по себе очень известные лица: Г.Каспаров, сын классика советской литературы М.Толстой, М.Салье, Л.Пономарев и др. Травкин несколькими приемами искушенного публичного политика завоевал лидирующее положение в зале и фактически захватил только что родившуюся партию, утвердившись на руководящем посту. А меньшевики, повторяя опыт своих исторических братьев, отступили, бросив кровью и потом политые окопы. И хоть “травкинцам” впоследствии победы большевиков так и не удались, опасения их оппонентов были не без основания.

 

- Существует тенденция сделать партию плацдармом для коммунистов, выходящих из КПСС, - отвечала в кулуарах на вопросы журналистов о расколе М.Салье.

 

Я не была очевидцем происходившего, а публикацию в “Экспресс-хронике” прочитала уже после того, как вступила в ДПР и лично познакомилась с ее председателем. Тем интереснее были собственные впечатления, толкнувшие сразу после знакомства с материалами конференции прямо в объятия меньшинства - настолько они совпадали с его настроениями.

 

Народный трибун ковал железо своей именной партии по всей стране. Новосибирск встретил Травкина 26-го августа 1990 года. Тогда и запали в душу слова про “косяки диссидентов”. Не могу не согласиться, говорить он умел забористо, просто завораживал. Яркими образами, примерами из жизни к месту так и сыпал. Неудивительно, что после его приезда в Новосибирске случился партийный бум: в организацию записались больше трехсот человек. И я в том числе, немного стесняясь сама перед собой партийности. В нашей среде партийность была сродни чему-то неприличному. Помню, как подтрунивал надо мной муж:

 

- У меня жена - партийка!

 

Но хочу вернуться к словам М.Салье, в их справедливости убедилась как раз в те августовские дни.

 

КПСС полыхала в пожаре, члены ее спасались по своему усмотрению. Кто-то устремился в КПРФ, ее учреждение состоялось 20-го июня. Многих, правда, смущала одиозность личности И.Полозкова. Хотя я, например, вспоминая Полозкова, отдаю должное его прямоте и честности.

 

- Что касается генерального секретаря, ну что ж, вы, наверно, все хорошо его знаете: он не мстит за критику ,- сказал только что утвержденный конференцией российский секретарь, отвечая на вопросы журналистов о том, как будут складываться его отношения с Горбачевым.

 

Но, в целом, все понимали, “мозг класса” в обширном инсульте. После 3-го июля, когда на 28 съезде демонстративно вышли из партии Ельцин с Собчаком и Поповым, началось повальное бегство. Вопрос для каждого заключался в “куда?”. Если рядовые просто переставали платить взносы и ходить на собрания, то, к примеру, новосибирскому предгорисполкома И.Индинку приходилось думать, куда прибиться. Хорошо было нардепам: сдал партбилет - остался депутатский мандат, ничего не потерял, даже приобрел геройский профиль. А здесь, как быть? Как все обернется?

 

Еще несколько штрихов из воспоминаний об августе 90-го к портрету Н.И.Травкина. Он уже собирался уезжать, когда решил напоследок выдать направляющие директивы еще горячему активу новоиспеченной организации. Нас срочно собрали почему-то в кабинете председателя горисполкома. Обращала внимание в каком-то смысле заговорщицкая обстановка. Хозяин, пропустив пришельцев, тотчас кабинет покинул. И по начальственному без спроса у дам задымив, заговорил гость:

 

- Смотрите, какой у вас нормальный мужик , как его, Индинок ! Держитесь за него. Он сказал мне сегодня, если партия получится, то выходит из КПСС и вступает в ДПР. Такие люди идут!

 

Господи, подумалось, если главной розочкой в этом букете будет снова райкомовский брюхан, то причем здесь, спрашивается, я? Господь услышал мое обращение, брюхан у нас так и не появился. Не знаю, когда и как Индинок, раздобревший на партийных харчах, расстался с кормилицей, но впоследствии он пересидел во всех оргпрезидиумах, подыскивая надежное укрытие. В последний раз коммунистом его видели на губернаторских выборах в 95-м: высунувшись из-под крыши “Нашего дома”, он кокетливо махал избирателям не выброшенным, оказывается, на помойку партбилетом. Но к нам так и не пришел. Причина понятна: партия не получилась. У брюханов нюх на запах власти безошибочный.

 

Мять ковер столь высокого кабинета в тот день пришлось впервые. И без стеснения разглядывала и стены, и мелькавшего хозяина. Мой опыт общения с властью был кратким, и тот - с прежней.

 

Дело было так. В 1981 году после десятилетнего топтания в очереди нам наконец-то выделили квартиру в строящемся, как сказали, доме. Счастливая понеслась смотреть. Была слегка разочарована, когда глаза вместо того, чтобы устремиться ввысь, утонули в строительной яме - не было даже нулевого цикла, не то, чтобы хоть одного этажа из девяти. Ну, ничего, подумала, панельные дома строят быстро. Быстро! Оно тянулось четыре года. Это был какой-то заговоренный дом. Вокруг, как грибы, росли новостройки, очередники получали квартиры, а я каждое воскресенье ездила считать, на сколько панелей увеличилась стена. Иногда месяцами там не было ни одного рабочего. С кого спрашивать , что такое происходит, не знала. Не было уже ни места в очереди, ни квартиры. Лето 84-го провела, как обычно, на севере, надеялась - достроят! В сентябре, вернувшись из командировки, немедленно помчалась к заклятому месту - мрачно пялились на меня оконные дыры недособранного шестого этажа. Опустились руки, но и терпение лопнуло. Настроение подогрела подруга, она только что перевезла семью в новую квартиру, хотя и по списку была много ниже, и дом их начали строить на три года позднее:

 

- И что ты сидишь? - спросила Риммка, потчуя чаем на новенькой кухне, - Нужно же что-то делать!

 

- Что? Хотелось бы знать.

 

- Пошли в обком, кто-то же должен за это все отвечать.

 

Быть просительницей стыдно, да и нечего мне было просить. Ладно, думаю, будем наводить порядок. Вечером изложила свои претензии к органу в письменном виде - куда, мол, смотрите, руководящие товарищи, что дома не строятся, а граждане в списках не значатся , - и утром с Риммкой отправились воевать.

 

Обком красиво возвышался над ближними строениями, был тих и светел, реял флаг. И подле него, и в вестибюле - безлюдно. Милиционер вежливо спросил:

 

- Вы к кому?

 

Я сказала, что с письмом. Нас пропустили, указав пройти налево. Там была специальная приемная для жалобщиков. Скромная вышколенная женщина в клетчатой юбке внимательно прочитала мой решительный ультиматум и спросила:

 

- Записать вас на прием к Федотову? Он послезавтра принимает.

 

- А кто это?

 

- Второй секретарь.

 

Я не возражала. Как потом объяснили резко зауважавшие меня сослуживцы, это был грандиозный успех. Оказывается, попасть на такой прием трудно. Но так как далось без усилий, да и важно мне было не свидание с властью, а превращение квартирной мечты в реальность, посчитала, что гордиться пока нечем. В назначенный день и час прибыла к указанной двери: прием проводился в специальной маленькой комнатенке на первом этаже без ковров и с простыми вишневого кожзаменителя стульями - доступ для граждан в верхние покои не открывали. Кроме меня, была еще одна просительница, полная пожилая женщина. Ждать не пришлось: работали пунктуально. Вызвали с предупредительной вежливостью по фамилии. За столом сидел красивый мужчина с проседью в висках постарше меня лет на десять. Красота как раз не смутила, приятно удивившись, я повела речь, как плохо живется моим детям в ветхом доме на двенадцати квадратных метрах. Кто-то из нас первым сделал ошибку, но дальше, уж точно, все окончательно испортила я. Мой визави, барственно расслабился, откинувшись назад:

 

- И куда же смотрит ваш муж, когда мерзнут дети? Взял бы в руки молоток, да и отремонтировал, как следует, жилище...

 

Здесь мне бы поплакаться в могучее плечо смиренно, похаять мужа... А вместо этого взвилась:

 

- Вообще-то я пришла к вам не за тем, чтобы обсудить достоинства и недостатки моего мужа, а обратить ваше внимание на несвоевременную сдачу жилья в области, которой вы изволите руководить, скорее, поговорить о недостатках руководства. Меня интересует ....

 

Он сразу посуровел и холодно сказал, что заявление будет рассмотрено и в течение месяца дан ответ. В течение месяца моему институтскому начальству был звонок: кто такая, зачем ходит, а если допускаете, что ваши ходят, то объясняйте, по крайней мере, как следует себя вести. Мне рассказали об этом; решила не спускать. На следующий день в тот же санпропускник на первом этаже ко мне спустилась миловидная женщина .

 

- Да, да! Я вас помню. Ни о каком звонке вашему директору мне неизвестно, а дом ваш к концу года обязательно сдадут. Я сейчас спрошу, назвала по имени и отчеству, может быть, он вас еще раз примет, - и поднялась наверх.

 

Вернувшись через некоторое время и показав на телефон, сказала шепотом, как осчастливила:

 

-Вы можете поговорить с ним, он ждет.

 

- Пусть не ждет. Я не люблю разговаривать по телефону, - распростилась с обкомом я.

 

И вот теперь, разглядывая новую советскую власть, сравнивала. Расстегнутая на животе рубашка, кособокий галстук, плутовской взгляд... - этот наш, из провинции. А вот другой, столичный - слышит только себя, курит в лицо, только что на пол не плюет. Вспомнилась украинская поговорка - что-то о панах и хамах, и что самый худший пан, это который из хамов. Или русская: из грязи в князи. Но дело не в этом. Как откровенно они сговариваются! Как какие-нибудь жулики-кидалы, как ушедшее в недалекое прошлое “ты мне - я тебе”.

 

В те дни Травкин был обуян массовым успехом, казалось - горы свернет. Тертый-перетертый в партийной номенклатуре, он сбежал со старыми навыками в новую партию, и спешно осваивал Дикий Запад, хозяином привечая корабли с беглецами из Старого Света и оттесняя аборигенов в их демократические прерии и пампасы.

 

Мои отношения с его партией не увенчались успехом. Наблюдая за съездах отвратительную возню “наших с ихними” и нарастающее “слава Ильичу”, я все больше убеждалась в своей патологической антипартийности. Попытки Каспарова и Мурашова создать либеральную фракцию были такими немощными по сравнению с грубой силой бывшего прораба, что выглядели жалкими судорогами и кончились ничем. На третьем съезде ДПР в декабре 91-го года новосибирская делегация заявила о своем несогласии с авторитарными замашками председателя и о выходе из партии.

 

Съезд был шикарным мероприятием! Планировался триумф с окончательным разгромом либеральной оппозиции в финале. Зеркальный буфет Колонного зала Дома Союзов ломился от яств. Все началось под рукоплескания взошедшему на сцену мрачно-озабоченному председателю. Характерно, он любил ядовито смешить публику, а сам при этом даже не улыбался. Далее следовали многочисленные приветствия, телеграммы и т.д. Все было, как настоящее! Была ли настоящей сабля, поднесенная ему в дар, или то был “декор” для давления на слабонервных...? Фарс - он и есть фарс! Недаром местом проведения был печальный Колонный зал, откуда столько тел отправили в последний путь. В конечном счете, это были похороны первой массовой демократической организации.  

 

Но это потом, а тем летом казалось, что наконец-то сжимается кулак единомышленников. Примерно в те же дни произошло еще одно значительное событие: семнадцатого августа Горбачев подписал Указ о восстановлении в гражданстве двадцати трех лишенцев. В их числе были А.Солженицын, В.Аксенов, В.Чалидзе. Правда, в нараставшем противостоянии очередной акт доброй воли Президента СССР был почти не замечен, и, к сожалению, из троих, мной отмеченных, только Солженицыну родина была нужна для жизни на ней. Остальные благополучно прижились на чужбине, более того, происходившие у нас изменения как бы мешали, приземляли их пафос, гнали из обжитого образа гонимых, ставили в неудобное положение выбора: возвращаться в немытую Россию или оставаться в благоустроенном “там”, но выбитыми из наезженной колеи.

 

Года полтора спустя, мне довелось вести диалог с В.Чалидзе. Это был радиомост Новосибирск - Вермонт. С нашей стороны, кроме меня, приглашали последнего первого секретаря обкома В.Миндолина. Но почему-то он не пришел, и пришлось сражаться в эфире самостоятельно. Оппонентами были два американца-советолога и бывший наш Чалидзе. Вот здесь-то и сложилось впечатление, что его потустороннему взгляду, чтобы обрести новый угол зрения, жалковато расставаться с духовной камерой диссидентства.

 

Мои тогдашние рассуждения на тему демократии и ее будущего в нашей стране были не столько наивными, сколь романтическими. И с точки зрения нынешних свершений укладываются в формулу “романтики-фанатики-подлецы”. Не отрекаюсь ни от одного сказанного слова, но сегодня назвала бы некоторые вещи, которые тогда отстаивала, несостоявшимися надеждами и объяснила причины несостоятельности. Взять хотя бы, речь, помню, шла об этом, массовость демократического движения. Казалось, если массовость и не будет нарастать, то движение не зачахнет, по крайней мере. Что же и почему произошло на самом деле?

 

Для начала нужно разобраться в составляющих революционной массы 1989-1991х годов. И первым делом отметить, все, кто выходил на Васильевский спуск, на другую-какую митинговую площадь ли улицу, кто собирал подписи в чью-то защиту, кто объявлял голодовку в знак какого-то протеста, были безусловно людьми искренними. Тогда слыть “демократом” еще не было выгодно, более того - было небезопасно: можно схлопотать дубинкой по голове, уж не говоря о том, что не это способствовало служебной карьере. Что побуждало людей, тихих и неприметных в повседневной жизни, тех, кого отпугивали тяжелый бархат и золото кистей торжественных собраний, стекаться бурными потоками под ситцевый триколор на неструганном древке?

 

Под таким флагом и рисованным гуашью плакатом “Борис, борись!” в переходе метро собирали мы в очередной, однажды, раз подписи в поддержку Ельцина. К пятерым подписчикам вилась в буквальном смысле очередь. Запомнилась женщина лет пятидесяти. Запомнилась потому, что как раз я стояла с подписным листом, а она привела меня в смущение, схватив за рукав:

 

- Зачем вы пробиваете ему дорогу? Посмотрите, какой у него хитрый взгляд. Вы же интеллигентная женщина!

 

Стало неудобно: стояла я не по зову сердца, что называется, попали в точку. Женщина ходила от одного к другому, пыталась что-то объяснять, но была, как одинокий пловец против течения. Ей горячо возражали, некоторые обзывали и даже замахивались. Минут через сорок она угомонилась и встала неподалеку. Люди шли и шли, как в мавзолей. Я забыла уже об этой диссидентке, когда вдруг неожиданно оказалась с ней лицом к лицу: взяв подписной лист из моих рук, она расписалась, разборчиво написав фамилию и адрес. Что за переворот произошел в ее сознании? Я была просто потрясена: я была свидетельницей эффекта гипнотического влияния стереотипа. Этот случай часто вспоминала на президентских выборах летом 96-го, когда многие голосовали за Ельцина, только потому, что стеснялись быть “не как все”. Когда автор популярной телевизионной программы каждое воскресенье на ночь, страшно шевеля усами, показывает растущий, как столбик ртути под мышкой тяжелобольного, рейтинг Ельцина, всю ночь прометавшись во сне от кандидата к кандидату, утром в понедельник поневоле проснешься устало смиренным и, как та женщина, покорно встанешь в строй.

 

Синдром массовой истерии, однако, не был тогда определяющим. В очереди к подписным листам стояли люди, принявшие решение, может быть и в заблуждении, но не под воздействием голубого огонька, уж точно. Помню наивного и прекрасного Михаила Митрофановича Ходырева. Это был пожилой сердечник - грузный, с одышкой. Когда впервые увидела его на одной из ДПРовских сходок, удивилась. В длиннополом коричневом пальто, тесноватом для большой фигуры, с потертыми лацканами, в нелепой шапке, надвинутой на одутловатое лицо, он странно выделялся среди тридцати-сорокалетней бойкой публики. Не ввязываясь в споры и не требуя внимания, он всем улыбался и, казалось, просто наслаждался обстановкой. Как-то спросила, что привело его сюда.

 

- Я так долго ждал, я даже не надеялся, что будет время, когда можно будет вот так... Я сейчас моложе, чем в молодости, - ответил, светясь.

 

Мы уже часа три отстояли в пикете, переписав, не знаю сколько, поддержантов будущего президента России, когда вдруг неожиданно появился, тяжело переваливаясь, с большущей сумкой Ходырев и, виновато поморгав, сказал:

 

- У меня ноги отекают, я стоять с вами не могу, но вот принес погреться... Замерзли ведь.

 

И раскрыл сумку-самобранку: большой китайский термос с кофе, бутерброды с маслом, сыром и колбасой, чашки. Даже салфетки не забыл. Он жил один: жена давно умерла, а масло с колбасой тогда продавались редко и по карточкам. Все съели, конечно. Благодарили, радовались единству.

 

Плакала я позднее, летом 92-го. Демократические депутаты уже побросали свои партии, вовсю занимались “рейтингами” и захватом должностных высот. А М.М.Ходырев в один из знойных июльских дней тихо в одиночестве умер. Звонок из морга застиг меня врасплох:

 

- Вы знаете Ходырева Михаила Митрофановича?

 

- Знаю.

 

- Он уже неделю лежит, распух. У него нашли ваш номер, родственников нет. Будете забирать?

 

Честно скажу, растерялась. Я почти не знала покойного, я не знала, что делать в таких случаях. Почему я, в конце концов? И в тоже время перед глазами он, с термосом и бутербродами. Столкнулись совесть с эгоизмом. И все же, погрузить бремя похорон даже не соседа, совсем чужого человека, на свою семью показалось непосильным. Помучившись несколько минут, решила обратиться к Манохину, он уже год как обживал свой последний шанс на посту представителя Президента в области. Позвонила помощнику. Тоже растерялся, пообещал что-нибудь предпринять. На следующий день позвонила снова, узнать. На кого-то сослался, что-то сказал, чувствовалось, о ему, человеку советского воспитания, тоже совестно, но что делать - не знает. Хотя, как мне кажется, Манохину тогда стоило только распорядиться властью о практической стороне, а уж постоять у могилы, просто помянуть, я бы нашла людей. До сегодняшнего дня стыдно перед собой за то, что М.М.Ходырев упокоился в братской могиле никому не нужных отказников.  

 

Эта одинокая смерть была для меня, можно сказать, первым признаком завершения романтики демократической революции. На каких все-таки китах прочилось недолгое народное сплочение? И куда нырнули скользкие рыбины, оставив доверчивых поселенцев своих могучих спин барахтаться в кровавых волнах малопонятных событий или выброшенными на берег осваивать голодные скалы русской рыночной экономики? Убеждена, неудача кроется в том, что встрепенула измученный режимом народ не столько жажда свободы, сколько вера в хорошего царя. А демократические авторитеты слепую веру страны рабов и господ использовали, сведя всю задачу движения исключительно к поддержке властной натуры Ельцина. Субстанциональная идея, обретя критическую массу, начала выделять отравляющие токсины и отторгла от своего тела уже не нужную революционную поддержку. Революционеры-романтики разбрелись по хижинам, подлецы, некоторое время пребывавшие в фанатиках, вернулись в прежнее обличье, не покинув хотя бы на время революции свои дворцы.

 

В моей короткой партийной жизни было еще одно примечательное знакомство - шофер автобазы из райцентра Сузун Володя Черепанов. Антикоммунист по убеждению и демократ от ДПР, он быстро разочаровался в Травкине, но свято верил в Ельцина, как лев, бросался на его защиту. Сейчас красно-коричневые силы злобствуют, мешают реформам, пугают частной собственностью, подразумевая под этим словом страшное слово << капитализм>>. А я верю в правительство, в Президента. Это глубоко порядочные и мужественные люди, которые взялись за трудное дело, и, уверен, доведут его до конца. А наш великий народ переживет это и обретет свое национальное достоинство, отнятое у него в семнадцатом году и растаптываемое десятилетиями, - опубликовала его заметку сузунская районка “Новая жизнь” осенью 91-го года. В то время многих, беспокоило, что Ельцин отменил назначенные Верховным Советом на 8-е декабря выборы глав областных администраций. И в одной из новосибирских газет была напечатана моя статья по этому поводу, она называлась СИНДРОМ <<ГАМСАХУРДИЗАЦИИ>>.

 

Тревожит неубедительность аргументации в пользу назначения руководящих лиц исполнительных органов. Выходит, что Ельцин, доверявший своему народу 12-го июня и 19-го августа, теперь вроде бы не доверяет и считает, что самому виднее? - писала я, а заканчивала заметку так, - В настоящий момент в обстановке политической провинции можно заметить новый признак.. На фоне возрастающего авторитаризма верховной власти и появления местных политиков-популистов происходит падение демократической тенденции в гражданском обществе: начинается процесс <<гамсахурдизации>> снизу. Еще вчера готовые бесстрашно стоять на баррикадах, защищая демократию, сегодня многие уже покрикивают: ”Не мешайте Ельцину, он знает, что делает!”

 

Эта публикация вызвала немедленное и твердое осуждение со стороны товарищей-демократов. Вот что писал мне из Сузуна Володя Черепанов:

 

Прочел вашу статью в газете, где Вы яростно критикуете Б.Ельцина. Не ожидал от Вас этого никак.. Что это? Вторите нашему баламуту Травкину? Неужели непонятно, что рубите сук, на котором сидите. Нам всем легко его критиковать, а поставь любого на его место? Да и нам ли, демократам, его критиковать? Зачем? Я от Вас этого просто не ожидал, глубоко уважая Вас, видя в Вас символ нашего движения.

 

Наши отношения с Володей на этом не прекратились, он человек горячий, но честный и бескорыстный. Я ответила ему письмом и долго с ним переписывалась. Он в своем Сузуне постоянно терпел всякие неприятности из-за преданности демократии, в то время как недавние райкомовские служащие, не положив ни кирпичика в фундамент “новой России”, продолжали преуспевать в ней, теперь уже в новых, но по-прежнему хлебных должностях.

 

Постепенно с ухудшением жизни, по-моему, он разочаровался в Ельцине. Письма, которые не уставали убеждать в правильности политики президента, престали приходить. А ведь Володя Черепанов в низовых рядах был одним из самых стойких участников движения. Поняв, что их поддержку использовали просто для передела власти, и разочаровавшись, светлые рядовые 89-91-х годов тихо и навсегда отодвинулись от завоеваний революции.

 

Вернемся в осень 1990-го года. Она пришла не только с желтыми листьями и спелыми желудями. Волной пронеслись по стране табачные бунты: без табака, как известно, дело табак. Новая ступень бескормицы была отмечена специальным президентским распоряжением. По мере исчезновения с прилавков товаров такие распоряжения выходили все чаще. Как потом говорил Горбачев, иначе как курьезом, нельзя назвать случай, когда вопрос “О женских колготках” отдельно рассматривается на Политбюро.

 

Параллельно с безнадегой табачно-водочных очередей жила надежда на согласие: Горбачев и Ельцин договорились. Пока только о создании экспертной группы, в которую вошли Абалкин, Петраков, Шаталин, Ясин. Замышлялось, что бородатые академики обкатают по жизни авангардную программу безусой компании Явлинского, вошедшую в историю под названием “500 дней”. Договор был закреплен Указом Президента СССР “О подготовке концепции союзной программы перехода на рыночную экономику как основы Союзного договора”.  

 

К осени избиратели стали одуревать от бесконечных довыборов в местные Советы. Если мартовская выборная страда не оставила вакансий на депутатские мандаты в российских округах, то во множестве городских и областных Советов еще долго оставался недокомплект. Поэтому эпизодически назначались, срывались и снова назначались повторные выборы.

 

Партийного помещения у новосибирских ДПРовцев не было, и по средам на небольшом пятачке все того же Фонда молодежной инициативы собирались не так уж молодые, пока еще не дамы и не господа, а простые советские мужики и немного женщин. Не хватало не только квадратных метров, стулья тоже отсутствовали. Около часа обычно ждали , вот-вот начнется какая-то деятельность, хотя никто не знал, в чем конкретно она должна выражаться. Но ничего не начиналось, и потихоньку расходились по домам. Три-четыре раза я так постояла в толпе, и стали возникать первые антипартийные мысли и вопросы. В одну из сред зашла речь о том, что есть три свободных округа в областной Совет, что на 18-е октября в них назначены выборы.

 

- И что мы ждем? - спросила у председателя, председателем Травкин назначил нам бывшего профсоюзника В.Широкова.

 

- Сейчас не время идти на выборы, нужно окрепнуть и т.д.

 

- Вот и окрепнем в бою, - не понимала я.

 

Потом мне объяснили, что Широков потерпел с марта уже несколько неудач, в том числе и на российском уровне, и попросту не хочет больше рисковать, чтобы не потерять приобретенный с помощью Травкина авторитет. Меня тихо отвел в угол О.Воров, физик из Академгородка.

 

О.В.! А почему бы вам самой не попробовать баллотироваться? 75 округ - это в вашем Ленинском районе.

 

Олег уже имел в этом деле опыт: летом он выиграл выборы, но результат не был признан из-за недостаточной явки избирателей. И сейчас снова собирался взять старт в том же округе. Вопрос был неожиданным, но решение приняла мгновенно, испугавшись уже потом.

 

- Ладно, раз никто не хочет, в 75 округе буду я, - как выстрелила.

 

Посмотрели по-разному, кто с удивлением, кто с неодобрением, в целом - без энтузиазма. В нутре моем все дрожит от испуга, но форс мороза не боится - слово сказано.

 

Страдаю этим с детства: лечу на задранную ввысь планку безо всякой тренировки. Однажды участвовала в странном велопробеге. Странном, потому что до этого крутила педали всего лишь раз в жизни на подростковом велике в третьем классе в севастопольском дворе. Мамочка воспитывала нас барышнями и не покупала велосипед, потому как считала, девочкам пристойнее играть гаммы, и, когда я по утрам просыпалась, мой взгляд упирался в полированную черноту пианино. А соседке Ленке отец дядя Ваня - купил и научил нас кататься. Мы были счастливы, с тех пор я и запомнила, что ездить на велосипеде очень просто.

 

Моя сестра с мужем, студенты из Питера, и я из Одессы, скучали летом на каникулах в Керчи. Купаться и загорать уже надоело, Бахус тоже перестал развлекать. Татьяне было проще, ее занимала маленькая Настенька. А мы с Игорем тянули день до вечера, пока как-то не наткнулись на вывеску “ПУНКТ ПРОКАТА”. От нечего делать заглянули и увидели три слегка поржавевших велосипеда.

 

- Давай, поедем в поход, - предложил Игорь, даже не спрашивая, умею ли я ездить.

 

- Давай! - ни на мгновение не задумавшись, ответила.

 

Слово сказано! С этой минуты обсуждался только один вопрос - как из трех собрать два надежных. Дело было еще в том, что Игорь наш содержал 1,95 м роста и сколько при этом положено веса. Поэтому мои полутораметровые проблемы в расчет не принимались. Через два дня собрались, наметили маршрут - вдоль моря до Тобичикского озера, примерно 30 км, и утром пораньше выехали.

 

Сначала все шло, как надо: я впереди, он за мной - солнцу и ветру навстречу! Дорога была шоссейная, ничто не омрачало путь до первой маленькой горки. С нее уверенно скатилась, а дальше шел плавный подъем. И здесь я почувствовала, что мне его не одолеть. Спешилась и позорно повела коня в поводу. И так все подъемы до самого финиша. Игорь вел себя как джентльмен: шел рядом с моим позором, не гнушаясь и не смеясь, не бросил. Когда кончилось шоссе и пошла проселочная вдоль моря, стало ровно, но к тому времени от усталости дрожали руки с ногами, а вместе с ними руль. Я без конца падала, отмачивала раны в море, но упрямо продолжала путь. Озера достигли. Страшным был путь назад. Ехала, как сомнамбула. Шарахались от моих неожиданных пируэтов встречные автобусы, матерились их водители. Дома упала маме на руки, помню, что отпаивала она меня компотом с вишнями и абрикосами: на день его обычно варили большую пятилитровую кастрюлю.  

 

Примерно с тем же уровнем мастерства , но только применительно к выборам в народные депутаты, заявила я о своем участии в них. Для начала оказалось, что все документы нужно подготовить за два дня.

 

- Ничего, успеете, - сказал подбивший на эту авантюру Олег, объясняя процедуру выдвижения и регистрации кандидатов.

 

Тогда кандидатов выдвигали на собраниях трудовые коллективы. Понятно, что найти за два дня коллектив, готовый собраться, когда всем все уже надоело, и проголосовать, было невозможно. Проще всего это было сделать в родной конторе, но не успевала. Помог Саша Адамович, завсегдатай всех демократических тусовок последних двух лет. И хоть виделись мы с ним в первый раз, меня только что познакомил с ним Воров, мгновенно все понял - так велико тогда было чувство локтя - и пообещал найти какое-нибудь маленькое “товарищество”. И нашел. И выдвинули. Правда, потом эту стремительность мои соперники сумели использовать против меня. За час до конца регистрации принесла бумаги в Ленинский райисполком. Меня там никто не знал и не ждал, без препятствий записали шестой. Однако в процессе кампании неожиданно обнаружилось, что кандидатов семь. Кого зарегистрировали в оставшиеся после моего ухода полчаса, могу теперь только догадываться.

 

О предвыборной тактике не имея никакого представления, сочинила листовку. Простенькая такая - чуть-чуть о себе, побольше о своих демократических убеждениях и принадлежности к ДПР и крутой наезд на КПСС с первым секретарем ОК и председателем облсовета В.Мухой. По нынешним моим меркам - наивно до слез. Зато знаю, что искренне. Листовки тогда печатали в общем порядке на выделенные деньги; сказали, куда отнести текст и когда получить продукцию. Из организации выбрала и попросила быть доверенными лицами несколько человек. А дальше было все утомительно до бесчувствия и просто, как снег зимой.

 

Округ насчитывал около восьми тысяч избирателей. Решила за месяц, оставшийся до выборов, обойти всех персонально. Ходили мы с Г.Пантелеевой. Замечательная оказалась напарница. Я выделила ее еще на первом собрании по красоте и смешливости. Люблю веселых людей и, когда искала доверенных лиц, не задумываясь обратилась к ней. Она, также не задумываясь, согласилась. Тоже была из романтиков светлого периода: вечерами после работы оставляла мужа и дом, отводила к бабушке пятилетнего сына и отправлялась со мной на другой конец города звонить в чужие дома и разъяснять преимущества демократического общества перед тоталитарным.

 

- Здрасьте! - звонко говорила Галя в открытую дверь, - Вот ваш кандидат в депутаты, - показывала на меня...

 

И ведь открывали двери. И слушали. Не всегда, правда, соглашались. Спорили, даже кричали. Но ни разу не выгнали.  

 

Кончилась моя кандидатская дистанция, как и велопробег, не совсем, чтобы безрезультатно, но и без триумфа: усталость была - удовольствие не состоялось. Во-первых, моя тогда никому неизвестная персона почему-то заинтересовала обком. Накануне первого тура “вечерка” поместила рекомендацию избирателям заведующего социально-экономическим отделом ОК и депутата В.Киселева. Он считал, что ни в коем разе нельзя допустить избрания таких пустобрехов от ДПР как О.Воров и О.Лесневская. Впоследствии, когда Василий Николаевич был уже первым заместителем главы администрации области, у нас сложились хорошие отношения: я ценю его ум и образованность, редкие довольно качества. Что заставило его тогда выступить с заявлением, так и забываю спросить до сих пор.

 

Проиграла я во втором туре. Результаты первого избирательная комиссия, не скрывавшая неприязни, объявила сквозь зубы. Вышла в финал, что называется, ноздря в ноздрю с неким милиционером Сысоевым: он опередил меня на сорок голосов, а каждый из нас набрал около двух тысяч. Остальные - совсем помалу.

 

В те времена мне еще неизвестны были особенности души человека, когда он становится избирателем, не знала силы денег и специальных приемов предвыборной борьбы. Что-то, конечно, делала перед повторным голосованием, но то была обычная разъяснительная агитация. Не думаю, что мой конкурент из милиции, понимал в этом деле, а самое главное - имел средств, больше, чем я. Но существовала некоторая тонкость, об этом узнала спустя продолжительное время. У него был брат “из горкома”: маленький такой, неприметный человечек, ставший после крушения партийных органов видным чиновником Мэрии. Лично, тогда я думала, это просто доверенное лицо вроде Гали Пантелеевой, присутствовал он в день выборов в окружной комиссии с самого утра и до подведения итогов .

 

Кампания простого милиционера велась грамотно по законам жанра. Сейчас, конечно, никого не удивишь фамильными календариками, их стряпают, как визитки, и политики и бизнесмены. Тогда же это было в диковину. И все восемь тысяч избирателей обнаружили в почтовых ящиках расписанный по дням недели 1991 год под знаком С.В.Сысоева. Он прилагался к программе отнюдь не милицейского уровня, помню, что обещал С.В.С. каким-то хитроумным способом задействовать с экономикой принципы самоуправления. Но больше всего располагал избирателей к доверию чистый конверт с домашним адресом кандидата: такой, вот, я простой, весь перед вами, пишите...

 

Самый сильный психологический трюк был проделан поздно вечером перед выборами. Лестничные площадки всех домов, входящих в округ, кто-то завалил прокламациями. Не привычно разложил по почтовым ящикам, а грубо разбросал. Их было огромное количество: лежали на подоконниках, батареях, валялись под ногами. Люди шли с работы голодные, раздражительные. Натыкались на эту неопрятность и раздражались еще больше. Когда я увидела это, поняла, что проиграла. Отксерокопированный листок бумаги, исписанной невинным детским почерком с подписью - ”Группа поддержки” примерно следующего содержания: мы, молодежный коллектив из десяти человек, выдвигаем и поддерживаем О.В.Лесневскую, знаем ее всего месяц, но верим, что она постоит за наши интересы в областном Совете. И все! Прислушалась к разговору двух мужиков, шли голосовать:

 

- Пусть сидит дома, детей воспитывает!

 

Понятно, что никакой такой “группы поддержки” у меня не было. Ребята, которые быстро оформили мое выдвижение, потом рассказывали, их вызывали почему-то в Октябрьский РОВД, выборы проходили в Ленинском районе, и допрашивали: давно ли знают, откуда, почему выдвинули и т.д. И хоть все было по закону, парни немного перепугались. Но листовку такую не сочиняли и не распространяли.

 

Когда стал известен результат, я была к нему морально готова: Сысоев выиграл около 20% голосов. Не выясняла, осуществил ли он впоследствии свою экономическую программу в отдельно взятом округе, но ни на страницах печати, нигде больше имя его не попадалось. Кому и зачем понадобился он в депутатах, чтобы так виртуозно выключать меня из игры? Могу сказать, что сильно не расстроилась: гораздо интереснее для меня был процесс, чем результат.

 

И в стране, и в мире продолжались события. В Приднестровье щелкали первые выстрелы, президент Египта обращался с просьбой к президенту США отложить начало военных действий против Ирака на три месяца, чтобы дать еще один шанс Саддаму Хусейну переосмыслить свою позицию, а в ноябре газеты объявили “КОНЕЦ ЭПОХИ МАРГАРЕТ ТЭТЧЕР ”. “Железная леди” покинула политическую сцену с великолепной репликой: Чем подвергаться риску поражения и - что еще хуже, - унижению, лучше добровольно отказаться от руководства партией, правительством, страной.

 

Хорошо им в добротной старой Англии! Где мало что меняется от премьера к премьеру, где есть на всякий случай Ее Величество, где политик, уходя с государственного поста, может побеспокоиться о душевном комфорте, потому что за репутацию волноваться не нужно, там все в порядке. И о стране можно не думать - власть кому попало в руки не попадет. Это у нас, вздремнул президент - председатель парламента устраивает переворот, зазевались депутаты - президент наводит пушки на парламент. Как здесь можно с честью выйти из юдоли власти? День и ночь в круговой обороне.

 

Последняя встреча Президента СССР с г-жой Тэтчер была за несколько дней до ее отставки на встрече глав государств и правительств 34-х стран - участниц СБСЕ. Дама чрезвычайно взыскательного политического вкуса и жестких оценок, она высоко ценила Горбачева-политика, несмотря на его кажущуюся мягкость и свой известный всему миру яростный антикоммунизм. Ей было легче, она могла себе позволить уйти с блеском. А Горбачев исполнял свою миссию по дороге на Голгофу, с нее не сходят на полпути. Оставался год до скончания его эпохи. В Беловежской пуще уже припрятывали топоры рубить дубовый крест для распятия.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 

 

 

Впервые совесть наша специальным законом отпущена на свободу: день Рождества Христова объявлен праздником на территории России, Украины, Молдавии и Грузии. Это официальное сообщение. Газеты, что успели разыскать, помещают на первых страницах рождественские открытки начала века: новые пока не нарисованы. Но, - пишется в одной из редакционных заметок, - не надо думать, что, вернув светлый праздник в календарь, мы быстро вернем и все потерянное. Если бы! Предстоит тяжкий труд души. Но труд упорный, тем более духовный, как всегда, тошен. Никто и не собирался полоть буйно заросшую дорогу к храму. Более того, празднуя теперь подряд советские и православные праздники, люди совсем сбились с нравственных ориентиров.    

 

1991 год вошел в наши дома, оставив за дверью тринадцатую пятилетку. Она скончалась тихо и незаметно. Без итоговых собраний, без звонких рапортов и наград победителям соцсоревнование уступило место на первых полосах массовым забастовкам, сводкам о росте инфляции, победному маршу республиканских суверенитетов.    

 

Резкой критикой перестройки открывает свое политическое досье Григорий Явлинский. Зампред Совмина РСФСР, подавший в отставку через 75 дней после назначения, до января 91-го фигурировал в общественном сознании не как политик, а исключительно в роли экономиста авангардного направления. В первый раз я видела и слушала его на съезде ДПР в декабре 90-го года.

 

Мода на “имена” стара, как мир - чем больше звезд на партийном форуме, тем сильнее считалась партия. И Травкин преуспевал в этом: всегда под рукой держал боекомплект именитостей - от С.Федорова до М.Жванецкого. Случай с Явлинским можно считать в некотором смысле курьезным. Для придания политического веса программному документу в список авторов включили Г.Явлинского, не поставив в известность. А запланированное на съезде его выступление как бы само собой подтверждало достоверность участия модного экономиста в работе над партийной программой. Но Явлинский к неудовольствию Травкина такое вольное обращение со своим именем не потерпел и выступление начал так:

 

- Мое участие в документе лишь в том, что в эту минуту перед вами держу его в руках. Думаю, меня включили в авторский коллектив ошибочно. Должен сказать, и выступление мое следует рассматривать не как партийное и политическое, а только как профессиональное экспертное.

 

Может быть, явно показная отстраненность от политики была заявкой на будущее крупным планом собственное участие в ней. С большой симпатией отношусь к Явлинскому и в течение последних лет с интересом наблюдаю за ним в интерьере российского истеблишмента. При очевидном успехе, при всей общественной значимости позиции, над ним довлеет какой-то знак, определяющий радиус его влияния. Величину, больше которой этот радиус не может стать. Возможно, это стремление всегда быть “в белом”? Почти болезненная страсть пятерочника не сделать ошибку в контрольной, и оттого такие виртуозные каприччио, которых чурается туговатый политический слух избирателя: будемте проще - любят россияне. Или излишняя осторожность? Нежелание рисковать? Лучше одному, чем расплескать свое, взявшись вдвоем нести одно коромысло. Об эту осторожность расшиб романтический лоб Гайдар перед вторыми думскими выборами, об этом позже. А то январское имевшее первый политический резонанс выступление в “Московских новостях” называлось “ГИПЕРБОЛОИД ГРИГОРИЯ ЯВЛИНСКОГО” и касалось принятой антикризисной экономической программы с точки зрения несостоятельности перестройки.

 

Еще есть несколько дней до событий в Литве, но уже парит в воздухе. Заявление отставника от иностранных дел Шеварднадзе о надвигающейся диктатуре муссируют в прессе демократические политики. Многотысячный митинг в Вильнюсе выступает против повышения цен - правительство К.Прунскене в полном составе подает в отставку. Горбачев делает резкое заявление в адрес ВС Литвы: Разуверившись в политике, проводимой нынешним руководством, люди требуют введения президентского правления. Предлагаю ВС республики незамедлительно восстановить в полном объеме действие Конституции СССР и отменить ранее принятые антиконституционные акты. В ответ на него - заявление Ландсбергиса, в котором тот квалифицирует требование Президента СССР как ультиматум, похожий на ультиматум 1940 года. И вот она! Темная лошадка в вильнюсской ночи, таинственный комитет национального спасения. Наподобие антидудаевской оппозиции образца ноября 94-го.

 

Тринадцатое января с тринадцатью погибшими наступило не неожиданно - общество было к нему готово. Может быть, потому и не стала та ночь долгой полярной тьмой над всей страной, что встретила мощный отпор не только в республиках Прибалтики. И, может быть, еще потому, что Горбачеву, чтобы понять, насильно мил не будешь, не требовалось двух лет и ста тысяч жертвоприношений.

 

Москва вышла на улицу 20-го января на девятый день после трагедии. Это была минута молчания в полмиллиона голосов, а после - в столько же глоток протест против насилия. Москва понимала, по такому количеству людей Горбачев стрельбу не откроет ни при каких обстоятельствах, и безбоязненно выражала свою волю. Она как бы проверяла его на верность его же курсу подобно писателям-диссидентам в начале перестройки. Все стрелы летели в Кремль. Гораздо менее многолюдная, но все же волна протеста прошла и по городам республик. Новосибирский митинг не оставил особых впечатлений, кроме запомнившейся резолюции, в которой содержалось обращение “в никуда” лишить Горбачева Нобелевской премии мира.

 

Кроме искреннего народного гнева, вызванного гибелью людей у вильнюсского телецентра, есть и цинизм политического прагматизма. Руководители республик, Ельцин - в первую очередь, расчетливо понимают, что добиться полноты власти на местах и взять Кремль в Москве, можно только ценой распада государства. И откровенно эксплуатируют литовскую кровь в этих интересах. На январской пресс-конференции Б.Ельцин говорил:

 

- Мы вообще возлагаем большие надежды на сотрудничество Белоруссии, Украины, Казахстана и России, готовим четырехстороннее соглашение. Мы, четыре республики, намерены координировать свои действия в том числе и в отношении Прибалтики.

 

“Американские друзья” с одной стороны подогревают процесс распада, с другой - обеспокоены судьбой СССР. Вот мнение на злобу дня известного советолога Стивена Коэна: Стало модным в США призывать к медленному расколу Советского Союза, но никто не выражает вслух беспокойства по поводу того, чем обернется появление дюжины или больше бедных государств: увеличением на планете числа демократических государств или диктатур. А за два месяца до всесоюзного референдума политический обозреватель “Известий” С.Кондрашев пишет о раздрае в стране и в мире: Американское правительство которое так или иначе дирижирует политикой Запада, сейчас считает для себя естественным такие контакты с республиками, которые еще полгода назад были в его глазах дипломатически недопустимыми... Развитие центробежных сил в Советском Союзе все решительнее и неотложнее ставит перед американцами выбор: на кого делать ставку? Тем временем их подталкивают из нашей среды, им указывают на новые возможности. Б.Н.Ельцин проинформировал журналистов о своей беседе с послом США Дж.Мэтлоком, которого он принял наутро после вильнюсской ночи. По мнению Ельцина, <<крупной стратегической ошибкой американской администрации>> является игнорирование процессов суверенизации республик.. Попросту говоря, в разворачивающейся “битве титанов” один из них советует послу крупнейшей иностранной державы отвернуться от другого, а именно от центральной власти, и иметь дело прежде всего с ним... Вот знамение нашего распада! На наших глазах разбирают крышу нашего дома, нашу общую внешнюю политику, которая худо-бедно предохраняла нас от разных напастей в этот жестокий страшный век....

 

Грош цена, Борис Николаевич, теперь вашим с Лукашенко лобызаниям! Как опытный сапер, минировали вы Советский Союз, прокладывая бикфордовы шнуры по всем направлениям. Но здесь хотя бы все ясно: цель - выдавить Горбачева из Кремля -определена и оправдывает средства. Удивительно другое - амбивалентность народных чувств! Как понять, что проголосовав в тиши избирательных кабинок за сохранность государства, фактически поддержав на мартовском референдуме Президента СССР, русские уже на следующий день толпой валят на ельцинские демонстрации, а украинцы неполный год спустя почти единогласно голосуют за свою “незалежность” ?

 

Если представить население Союза огромной такой личностью, телом с душой и разумом, то все происходившее в нем с марта по июнь 91-го можно объяснить только острейшим конфликтом сознания с бессознательным. Известно, такое состояние порождает болезнь и глубокое расстройство психики. Остается думать, что народ был болен и от боли слеп, когда вел к власти своего кумира. Хорошо помню весеннюю эйфорию противостояния, которая началась после выступления Ельцина сначала по ЦТ, а потом в Доме кино и закончилась всеобщим аффектом 12-го июня, в результате которого Россия получила своего первого президента.

 

10-го марта под аудиозапись знаменитой речи прошел всероссийский митинг.   “Де юро” новый вождь призывал к объединению демократических сил, “де факто” - сказать Горбачеву “нет”. Подспудную мысль Ельцина облачил в словесную форму Ю.Афанасьев, открыто призвав полумиллионную Манежную площадь проголосовать против обновленного Союза. Более осторожный в политике Г.Попов призывал ответить лукаво: Горбачеву наш ответ: СССР - ни да, ни нет! На мгновение словно бы очнувшись, через неделю в воскресный день народ более, чем семьюдесятью процентами, протянул руку все-таки Горбачеву. То ли руки не встретились, то ли сознание снова помутилось, ослабив волю, но компас народной любви все круче показывал на Ельцина.

 

Говоря словами Высоцкого, ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах. Все же были Кассандры! Новосибирская “Вечерка” в преддверие народного волеизъявления публиковала подборку читательских писем. И нужно сказать, достаточно непредвзято: три - согласно официальному курсу, два - против. Официальным тогда был курс Президента СССР, но письма невыдуманные, живые. Нельзя отдать страну на растерзание князькам типа Ельцина,- писала читательница Терентьева,- чтобы наставить шлагбаумов, и ездить к своим родственникам, как за границу - с визой. Тогда эти слова казались дикой фантазией истерички, немыслимой в реальной жизни.

 

Но вот совсем недавно летом 96-го я увидела эту фантасмагорию, увы, не в бреду.   Еду на сомнительную Украину в Керчь. Сомнительную теперь, потому что, когда мы росли там в Советском Союзе, мало кто интересовался республиканской принадлежностью. После смерти папы мыкаюсь между Крымом и Сибирью - мамочке уже 78, а переезжать к нам не хочет: не может оторваться от родной могилы, огороженной на двоих. Со мной в купе приятная парочка студентов-молодоженов из Москвы. Лет им чуть больше двадцати, в Крым едут впервые. Спрашивают, где лучше остановиться, чтобы загорать и купаться. От них, как гром среди ясного неба, слышу:

 

- А у вас виза есть?

 

- Что? - не понимаю.

 

- Виза. Мы тоже сначала не знали, а как узнали, еле-еле успели получить. В ОВИРе такие сложности, очереди...                

 

Они говорят об этом спокойно, даже с радостью, как о преодоленном препятствии, примерно, как раньше мы говорили о том, что достали билеты. У них уже другие представления о масштабах родины. А во мне яростно кипят песни студенческой юности - по всей земле пройти мне в кедах хочется..., а ты пиши мне письма мелким почерком, мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз. И перед глазами выпускной альбом с картой “СССР” на последней странице, где от Охотского моря до Прибалтики и по южной границе вклеены молодые фотографические лица моих однокурсников. В нашем институте в связи со спецификой приобретаемой профессии было союзное распределение. Моих любимых подружек - двух Ларисок и Людку Иванову раскидало оно в Питер - Душанбе - Кишинев. Галя Шутова уехала в Белоруссию, Серега Ананян - в родную Армению. И несть числа, сколько нас распределилось по России и осталось на Украине. Каждый раз, когда начиналась очередная война за независимость, я с тревогой вспоминала своих товарищей. Как там Серега в Ереване? Жива ли Женя Воронова - она осела служить в приднестровском Тирасполе. Вредина Жаннка Коливердова, никогда не давала конспектов, пиши- говорила - сама, уцелела ли она с дочкой в кровище Грозного? Даже в Буденновске, слава богу, если жив, есть у меня приятель - гидролог Коля Бондарев.

 

Под смуту воспоминаний подъезжаем к Харькову. Здесь граница. В проеме двери - человек в форме, рука вскинута под козырек:

 

- Пограничная служба. Прошу предъявить документы.

 

Молодые люди достали паспорта с визовыми вкладышами. Пограничник внимательно, как в кино, изучил, сверив взглядом идентичность фотографий. Я без слов подаю паспорт. Сразу вопрос:

 

- Разрешение на въезд?

 

- Я домой еду, к маме, - голос спокойный, а из-под очков неконтролируемо сверкает лед, выдает готовность брать границу штурмом.

 

Все понял, вернул паспорт, молча. Видимо, еще помнит. А ведь через пять лет могут и забыть, будут ссаживать с поездов нарушителей границы - детей, племянников, внуков. А там, глядишь, перемрут матери, тетки, бабушки - и оборвутся обременительные родственные узы. Пал Советский Союз, как легендарная Троя, не вняв пророчествам безумной вещуньи. Распахнул ворота коварному обману и поплатился за доверчивость.

 

Не секрет, пост российского президента создавался специально для Ельцина, а точнее - для упрочения земли под ногами тех, кто объявил поход на Кремль. Об этом недвусмысленно заявил на 3-ем Съезде Руслан Хасбулатов, вернувшись после переговоров с Горбачевым. Съезд прервали после того, как в Москву во исполнение Указа Президента СССР “О временном приостановлении в Москве проведения митингов, шествий и демонстраций” были введены войска. По этому поводу и шли переговоры. Хасбулатов тогда сказал:

 

- Будь в России настоящая власть, это обсуждать бы не пришлось. Теперь, я думаю, вы понимаете, какой вопрос мы должны ставить в повестку первым.

 

Он подразумевал поправку в Конституцию о введении в России поста президента. Трудно сказать, что заставило тогда Горбачева, зная настроения москвичей, издать такой провокационный указ. Внешне до сих пор это выглядит ошибкой. Сразу резко отшатнулась в сторону Ельцина колебавшаяся интеллигенция, собственно и составлявшая перестроечную опору Горбачева. Народ в массе своей давно уже влюбленно глядел на чубатого ухаря, бесстрашно ныряющего с моста в речку, задирающего подержанным “москвичом” машины на перекрестках, постоянного участника разных историй. Жизнь Ельцина проходила перед страной как серия драматических комиксов. Комиксы - во всем мире любимый народный жанр, их герои пользуются популярностью. Поэтому откат просвещенной либеральной элиты фактически оставил Горбачева наедине с наполовину расколотым аппаратом: смертельно ослабевшая партия отвернулась еще раньше.

 

Формально поводом для этого указа и последовавших за ним танков на Манежной площади послужило письмо 29-ти нардепов, обратившихся за защитой от неуемных избирателей, угрожающих якобы их жизни на подступах к Кремлю. Тогда неожиданно прославился один из моих земляков - новосибирский депутат Владимир Боков, он тоже подписал злополучное письмо. Мне кажется маловероятным, что обращение всего 29-ти депутатов из тысячи было встречено с такой готовностью без предварительного сговора: не было и не могло быть в истории нашей страны такой трогательной заботы о ничтожном меньшинстве, если эта забота не совпадала с генеральной линией. Скорее все походило на спланированный сюжет. Но не в этом дело.

 

Подвиг Горбачева в том, что люди перестали бояться. Не потому, что такие храбрые, а потому что точно чувствовали, пока есть Горбачев в Москве - танки москвичей давить не будут. Скажите, кто из гражданских, не военных, теперь после октябрьских событий 93-го, когда показали настоящие кровь и пламя, выйдет на баррикады? Никто! А тогда семьсот тысяч пришли на Пушкинскую площадь продемонстрировать любовь к Ельцину и доверие горбачевскому либерализму. Через сутки 29-го марта БТРы покинули Москву, не оставив кровавых следов. А мы ликовали, наивно думали, что это наша победа, и продолжали торить дорогу тому, кто не боится крови за корону - обряжали и холили троянского коня.

 

Незадолго до выборов Ельцин рассуждал на известинских страницах.

 

- Каковы гарантии русскоязычного населения в связи с вашей позицией о суверенитетах, - спрашивал интервьюер.

 

- Прежде всего такими гарантиями не могут быть танки и насилие, - отвечал интервьюируемый.

 

Не икалось ли, когда женщины и их малые детки под бомбежкой в родильном доме Шали на общем языке слез вспоминали, Вас, российский президент?

 

Вернувшись с антигорбачевских митингов, депутаты расселись в Кремле, и третий внеочередной Съезд продолжил свою работу. Там разворачивалась первая внутренняя драма. И снова в центре событий Ельцин. Историческое выступление “шестерки”, потребовавшей отставки председателя ВС, вместо свержения с престола завершилось полным триумфом гонимого. Созванный совершенно с противоположной целью Съезд наделяет Ельцина дополнительными полномочиями и, плюс к тому, формирует в своих рядах его оплот под названием “Коммунисты за демократию”.

 

Перед надвигающимися президентскими выборами поддержка коммунистов очень выгодна: большинство избирателей предпочитали розовый цвет, белые одежды радикальных демократов многим с непривычки резали глаза. Хотя было и наоборот. Мой муж, к примеру, и раньше особой приязни к Ельцину не высказывал, а как только стало известно, что в “вице” тот выбрал Руцкого, твердо сказал, голосовать за него не пойдет, а за остальных - тем более. Коммунистов не терпел и не терпит до сих пор с любой интенсивностью окраски - от бледно-розовых до ярко-красных. Я же - каюсь!

 

В тот год моя дочь Вика достигла избирательного возраста, с ней и отправились мы выбирать президента. Уже зашторившись в кабинке, вдруг обнаружила, что мне случайно выдали два бюллетеня: голубенькие листочки просто плотно слиплись. Посовещавшись с ребенком, решила, не грех, если использую оба - не просила, так вышло. Наверно бес послал, чтобы было в чем раскаиваться. В азарте политической игры я двумя руками проголосовала за Ельцина. Но что не агитировала за него никогда - это точно, и в этом вижу отпущение.  

 

Через три года ельцинского президентства пришлось много ездить по районам Новосибирской области с депутатом СФ А.П.Мананниковым. Встречи с избирателями в нетопленых и обшарпанных сельских клубах проходили под общий стон, известный со времен Радищева: Что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем: воздух. Проклиная власть, люди словно бы и не помнили, как везли из города в свою глухомань листовки-иконки с изображением статного молодцеватого кандидата в президенты, как ставили на божницу. Один только дедок, положа руку на сердце, признался:

 

- Сами же его, черта, выбрали. Моя бабка весь телевизор слюнями измазала, его целовала, а теперича снова мажет. Только уже плюет.

 

- Плюет, но кается ли? - спросил Мананников,- Небось, проклинает Горбачева?

 

Примерив шапку Мономаха, Ельцин отправляется в стартовую поездку. Это было второе июля, это был Новосибирск. Здесь впервые и наблюдала героя в натуре. Местная власть в лице председателя облсовета В.Мухи встречала без подобострастия, однако с должными вельможными почестями. Да и сам Ельцин еще стеснялся выдавать себя за монарха: ездил по городу, как простой; хоть и в сопровождении ГАИ, но махал рукой горожанам из простого серенького рафика, не пугался женской ласки - при мне на крыльце облсовета одна тетка чуть не задушила президента в объятиях.

 

Монарх - не монарх, а усвоенную еще с обкомовских времен дистанцию считал нужным соблюдать. Новосибирские “демороссы” наивно полагали, что Ельцин непременно захочет лично встретиться с теми, которые так много сделали для его победы, считая победу общим достоянием. Актив “ДемРоссии”, не получив ответа на телеграмму с просьбой о встрече, лихорадочно искал возможность все-таки своего добиться. И нервно требовал от российского депутата Мананникова заполучить президентское внимание. Мананников лучше нас всех знал Ельцина, за полтора года насмотрелся. Он понимал и пытался объяснить романтикам, что затея безрезультатна: мы после победы для Ельцина никто и звать нас никак. Но романтики настаивали, и он уступил. Взяв с собой нескольких местных депутатов, поехал вечером в апартаменты с приветом от местных демократов. Делегацию, как он и ожидал не приняли, сослались на недомогание президента. Ох, это вечное его недомогание!

 

- У меня ангина, - плаксиво заявляет с трибуны здоровенный мужик, и кто-то уже несется к нему с молоком и медом.

 

- У меня вчера была температура, - плачет в эфир большой ребенок, как будто призывает всю страну развернуть утиральники для президентского насморка.

 

Это было еще задолго до того, как президент впал в стойкую нетрудоспособность.

 

На следующий день по расписанию официальной программы была так называемая встреча с общественностью. В пять часов вечера Дом политпросвещения переполнен. Обычный партхозактив в роли общественности разнообразят разного уровня новосибирские депутаты. Свою речь Ельцин начал, как полагается, с ангины и температуры. Потом, хорошо помню, твердо пообещал провести осенью прямые выборы глав областей и республик ( мы их потом ждали пять лет ), потом говорил, как важно в настоящий момент укреплять суверенитет России, чуть-чуть мазнул суверенностью по Сибири - коснулся только что созданного “Сибирского соглашения”. Из ответов на вопросы запомнился один.

 

- Борис Николаевич, чем занимается ваша жена? - вопрос с подачей в адрес Раисы Максимовны.

 

- Нечего о ней здесь говорить! Пусть дома сидит, внуков воспитывает, - был раскатистый ответ.

 

Потакая обывательскому раздражению против Р.М.Горбачевой и тем самым против самого Горбачева, готов был собственную благоверную “за печку” спрятать, не задумываясь, что придется и самому когда-нибудь, обучившись манерам, выводить под локоток супругу на свет. А после - и дочку под прицельный огонь журналистов и сплетников! Но тогда многим это понравилось, раздались даже аплодисменты.

 

В зале стоял микрофон. Несколько человек устремились к нему. У меня тоже был вопрос к президенту. Встала за Тимуром Хановым, депутатом горсовета.

 

- Борис Николаевич, - начал Тимур, - новосибирские депутаты-демократы просили вас о встрече. У нас здесь очень сложная обстановка, такая встреча была бы полезна, мы вместе с вами добивались победы...

 

- Демагогия! - буквально взревел голос с трибуны. - Я, понимаешь, болею. У меня температура. У меня нет времени встречаться с отдельными демократами, меня избрал весь народ...

 

Шла прямая трансляция по ТВ. На глазах у всей области Ельцин растоптал своих самых преданных сторонников. Я отошла от микрофона. Ответ получила, не задав вопроса. А вопрос был вот какой. В первый день пребывания в Новосибирске, как принято еще с ЦКовских времен, президент посещал предприятия. На одном из заводов прямо на глазах у Ельцина гэбисты, охрана, аппаратчики ли скорее всего наши, но может быть и московские - теперь не выяснить - схватили под руки и грубо вытолкали за черту близости “к телу” народного депутата со значком на груди. Им был Алексей Мананников. Я хотела спросить президента, почему он не остановил своих “прикрепленных”..? Правда ли это, что его призыв из Дома кино к демократам был только на время выборов, а теперь - новая игра и он снова со своей родной номенклатурой? Удар ответа достался Тимуру. Представляю, как отлетела бы от микрофона, задай свой вопрос. На следующий день весь город только и говорил о том, как Ельцин катком прошелся по демократам. Это были первые маленькие разочарования.

 

Страна уходила в лето. Еще трудно было купить билеты на юг. Несмотря на павловское повышение цен, были кое-какие деньги к отпуску, и все жили предстоящим отдыхом. Казалось, что можно отдохнуть и от политики. Будем надеяться, двум самым влиятельным нашим политикам достанет мужества и воли преодолеть все личное и осознать свою взаимную необходимость России и стране, - писал известинец В.Выжутович, - Хватило бы и нам мудрости и выдержки, чтобы не толкать президента России под левую руку, а Президента СССР - под правую. С такими надеждами застал нас август 91-го года.

 

За надеждами, правда, стоял незаметный простому, в заботе об урожае уткнувшемуся в огородную грядку глазу процесс подготовки реформы Союзного договора. Он вошел в историю под названием ново-огаревского. А начался с подписания в апреле совместного заявления центра и девяти союзных республик о сотрудничестве во имя стабилизации положения в рамках Конституции СССР. Главным средством стабилизации намечено было скорейшее подписание Союзного договора.

 

Это заявление вызвало бурную дискуссию в политических кругах. С началом выработки условий подписания Договора первый резкий выпад против Ельцина сделали радикальные демократы. Ю.Афанасьев упрекал выдвиженца “ДемРоссии” в сотрудничестве с коммунистическим номенклатурным центром, толкая его под ту самую “под левую руку”. Ельцину же в тот момент была выгоднее позиционная война с Горбачевым, чем прямое столкновение. И он лавировал в кулуарах Ново-Огарева, используя временное замирение, чтобы участвовать на первых ролях. Участвуя, подтачивал исподволь прочность горбачевского авторитета и наводил мосты в отношениях с руководителями других республик для упрочения своего. И все-таки Договор выкристаллизовался. Ново-огаревские обсуждения фактически сформировали новый политический Олимп: Горбачев плюс республиканские лидеры.

 

Вырисовывалось другое будущее. В нем не было уже места верхушке хиреющей компартии и той части номенклатуры, что из-за своей неповоротливости не вписалась в процесс. Именно отсутствие перспективы в зарождающемся новом государстве для бывшей союзной олигархии и явилось причиной августовского 91-го года путча. А вовсе не идейные догмы и тем более не забота об отечестве.

 

В те дни я была в Москве. Проездом по дороге в Крым, там уже отдыхали у бабушки дети, выясняла какие-то партийные обстоятельства с Н.И.Травкиным. Тогда это казалось очень важным: на 17-е было назначено заседание руководящего органа - правления. Должна была состояться разборка внутрипартийного раскола - кто настоящая организация в Новосибирске. Я представляла ту часть, которая очень не нравилась председателю. Пошумели, послушали, Ильич выдал, какая есть на сегодня правильная политическая линия, и разошлись буйные и полные демократических надежд.

 

Других дел не было. Поехала к сестре в Загорск и провела там 18 августа. Оттуда по телефону договорилась с А.П.Мананниковым, что завтра приеду к нему в Белый дом, попросила, чтобы с утра заказал пропуск. Утро 19-го августа ничем особенным для тех, кто не включал радио, не отличалось. Было тепло и солнечно. Я надела белое платье и отправилась в Москву. Чтобы приехать к 10-ти часам, пришлось встать пораньше: от Загорска до Москвы - полтора часа пути. Народ в электричке в большинстве дремал, женщины - вязали. Ни волнения на лицах, ни испуга я не заметила, если кто и говорил о чем, то исключительно о личном. В метро тоже ничто в глаза не бросилось. До самого Белого дома доехала в полном неведении. Не успела удивиться, почему у главного подъезда так много машин, как двери раскрылись, выпустив толпу людей, гомонящую на всех языках мира и с телекамерами на плечах. Они расселись по машинам и быстро разъехались.

 

- Какая-то пресс-конференция, - подумала и удивилась, что рано.

 

Спустилась в “бюро пропусков”. Там скопилось несколько человек. Все толпятся возле телефонов. Постучала в окошечко. Раз..., другой. Не открывается. Оглядываюсь по сторонам. Вдруг мне респектабельный мужчина с недоумением:

 

- Вы что? Ничего не знаете?

 

- А что?

 

-Переворот! Посторонних не пускают, только что закончилась пресс-конференция. Ельцин, кажется, уже приехал.

 

Так в десять часов утра 19-го августа у самого Белого дома я узнала о ГКЧП. Сразу потеряли важность проблемы, из-за которых задержалась в Москве. Набираю номер:

 

- А.П.! Что случилось?

 

- Вы внизу? Я сейчас выйду.

 

Поднимаюсь в смятении по лестнице к подножию символа российской демократии. В этот час там еще не было почти никого - человек десять-пятнадцать от силы. От подъезда мне навстречу Мананников, тоже по-летнему в белой одежде.

 

- А.П.! Что все это значит? Что будет?

 

- Ничего! Максимум через три дня все кончится.

 

- Расскажите хоть вкратце, я не включала ни телевизор, ни радио...

 

- А там ничего и не говорят, музыку играют. Сказали только, что Горбачев болен и теперь у власти ГКЧП. Я сам узнал по телефону. В пять утра меня разбудил звонок из Новосибирска. Там на четыре часа раньше день начинается. Звонил Асташкин, сказал, хватит спать, переворот. Я собрался и поехал сюда.

 

- А внутри что?

 

- Ничего. Сидим, ждем штурма. Смешно! Кто ж так перевороты делает! Посмотрим...

 

В этот момент сверху мы увидели, как в нашу сторону движутся танки. Их было около десятка. Неуклюже спускались они с моста и разворачивались на Краснопресненскую набережную.

 

- Пошли? - сказал мне как-то буднично, безо всякой позы Мананников, - Остановим?

 

- Пошли, - ответила, и мы стали спускаться.

 

Поперек проезжей части цепью нас встало тех же человек десять-пятнадцать. Я никогда так близко не видела танк. Непуганой совсем не было страшно. Только противно дымно воняла какая-то труба из-под железного брюха. Первый остановился, буквально уткнувшись мне в живот. Люк открылся, и из башни высунулся белобрысый совсем мальчик.

 

- Как Стасик! - вспомнила я сына, и стало жалко не себя, а танкиста.

 

Какая-то баба с воплем ринулась на броню.

 

- Фашисты! - кричала она, взобравшись на гусеницу и пытаясь зачем-то заткнуть газетой смотровую щель.

 

- Сама фашистка! - подумала про себя, а вслух сказала:

 

- Чего орешь, дура, он же тебе сынок!

 

Танкист из-под шлема с любопытством озирался, не предпринимая никаких действий. Не было ни майоров, ни полковников. Кто их, зачем послал? Ответа не было.

 

- Слезай! - улыбаясь, махнул ему рукой Мананников, - И иди туда, прячься! - показал в сторону Белого дома, - Бог не выдаст - свинья не съест!

 

Тот в ответ рассмеялся. Стали приподниматься и люки других машин.

 

- Ладно, уже неинтересно, без нас справятся, - увел меня “с поля боя” депутат.

 

Поднявшись снова наверх, стали прощаться.

 

- Мне пора, - сказал А.П. , - Вы когда уезжаете?

 

- У меня билет на двадцать первое.

 

- Уезжайте сегодня, - и добавил строго, - больше под танки не лезьте.

 

Я смотрела, как он быстро удалялся.

 

Сказать, что Мананников человек скромный, не решилась бы. Скромные тихи и незаметны, не вытащишь на публику. Скромный лидер - в советской пропаганде образ Ленина. Правдив ли он ? Гротеск, своего рода. На самом деле - или лидер, или скромный. Мананников - безусловно лидер. И все же. Блестящий оратор, он за годы своего депутатства не примелькался у микрофона. Много раз видела, смелость свою обнаруживал как раз тогда, когда нет ни одной телекамеры, и напротив, когда появлялись фиксаторы истории, уходил из кадра. И даже под мелкими “добрыми делами” избегал расписываться:

 

- О.В! Нужно отвезти со спонсорами в Дорогинский детский дом подарки к празднику.

 

Нет, чтоб самому поехать, я-то знаю, кто нашел спонсоров! И видела, как другие депутаты разрезали всякие ленточки и дарили гостинцы исключительно при ярком освещении. Но такова натура.

 

После провала путча, многие, кто хоть как-то был причастен к событиям, спешили отметиться. В Новосибирской “вечерке”, например, 29-го августа рассказывает о себе представитель президента А.Манохин: Не хочу рисоваться, но у меня ни минуты не было сомнения, что нужно что-то делать, и делать решительно. Стал думать... Надо организовывать подпольное сопротивление, ведь в Москве явно заберут. Значит лететь в Новосибирск, поднимать народ! Решил прорываться...В этом же номере прочитала и о собственном противотанковом стоянии. Оказывается, когда все кончилось, А.П. сообщил в Новосибирск, как Лесневская останавливала танки. И мои товарищи по партии побеспокоились о героической публикации с фотографией. Вернулась из отпуска - удивилась:

 

- Было дело, но меня же А.П. “на подвиг” личным примером подвиг.

 

- Правда? А что же он ничего о себе не сказал?

 

Так и не засветился Мананников в Защитниках свободной России. А в тот момент он удалялся именно туда, в стены Белого дома, где, кто - с ужасом, а кто - с готовностью стоять насмерть, ждали штурма.

 

Было одиннадцать часов утра. Когда его светлая фигура скрылась в подъезде, я почувствовала страх. Внизу подо мной настороженно замерли орудийные башни боевых машин, над - пока еще безоблачное небо, позади - несколько ярких перестроечных лет, впереди - неизвестность. Люди прибывали медленно. Поэтому чувствовала себя почти в одиночестве. Кто был, обменивались не информацией, а предположениями. Суетились несколько иностранных тележурналистов. В один из микрофонов рассказала, что думаю обо всем об этом, с каким-то научным сотрудником попереживала о судьбе Горбачева.

 

Первое логическое действие совершилось только после двенадцати. Из БД выскочил взлохмаченный человек с пачкой листовок. В нем неожиданно для себя узнала нашего новосибирского горсовета депутата А.Кричевского. Поговаривали, что пристроился в помощники к Бурбулису и осел в Москве. Его мгновенно окружили, вырывая из рук Указ без номера, датированный 19 августа, 12 час. 10 мин, в котором Президент РСФСР Б.Ельцин постановляет: Считать объявление Комитета(ГКЧП) антиконституционным и квалифицировать действия его организаторов как государственный переворот, являющийся ничем иным, как государственным преступлением. Я храню эти порванные в борьбе за обладание, измятые и пожелтевшие листочки бумаги с плохой печатью. В ту минуту это было единственное, что хоть какое-то указывало направление: сопротивление объявлено, осталось собрать войска. Несколько минут спустя появился и главнокомандующий.

 

Ельцин возник в дверях внезапно. Двинулся решительно крупным шагом чуть впереди охраны и сопровождающих депутатов вперед и вниз по лестнице. Получилось, что оказалась с ним почти вплотную справа в одной шеренге. Это общее движение полусотни людей разной общественной значимости, но единое в целевом порыве, снова вселило ощущение душевного равновесия. Люди внизу, расположившиеся возле танков зашумели:

 

- Ельцин! Ельцин!

 

А он легко поднялся как раз на тот самый танк, путь которому я преграждала своим животом, поочередно уважил рукопожатием трех молоденьких ребят в танкистских шлемах. Вслед грузно вскарабкался маленький рядом с ним генерал Кобец. Толпа встретила его негодованием, видимо, посчитав хозяином бронетехники. Но кто-то поправил, что наш, мол, генерал. Недовольство тут же сменилось бурным ликованием: давай, генерал, держись наших! Характерно, что Ельцин не призвал народ в ополчение для защиты президента, а пообещал защитить народ от преступников ГКЧП. Я отметила это. И в этом была его сила. И под нее само собой собралось ополчение.

 

Небо начало хмуриться. К двум часам полностью затянуло облаками, когда с верхней ступеньки лестницы, в окрестности которой то с понижением, то с возвратом на нее я провела уже почти четыре часа, вдруг увидела огромное шествие. Чтобы лучше видеть впечатляющее зрелище, взбираюсь на широкие гранитные перила. Правда, потом это, чуть не закончилось увечьем, когда с лестницы стала напирать толпа, оттесняя меня с гранитного пьедестала прямо на вершины растущих глубоко внизу елей, но не то было важно. Главное для очевидца - лучше видеть! Впереди ехала машина с подъемником, с него что-то там делают на высоте, может быть даже зажигают кремлевские звезды. Верхом на длинной-предлинной трубе сидели люди и держали во всю длину трехцветный флаг. Людское море заполняет пространство возле БД. Мелькают знакомые лица. Изо всех сил пытаюсь не свалиться в хвойную пропасть, для надежности сажусь, свесив ноги в безопасную сторону. Рядом со мной стихийно образовалась трибуна. На гранит встают выступающие и клянутся отстоять демократические ценности. Когда выступал Руслан Хасбулатов, хлынул ливень. Чувствую, что меня в прямом смысле смывает вниз, я судорожно цепляюсь за ногу будущего вождя оппозиции. Он ее, спасибо, не отдергивает: остаюсь в живых.

 

Дождь больше почти не прекращался до самой победы. Вымокла до нитки и замерзла. Вижу, как во внутренний двор БД въезжают огромные сине-красные милицейские машины. По толпе ветром прошелестело:

 

- Шшштттууурм, - и тут же, - нет, это Баранников, он за Ельцина!    

 

События не происходили, а как бы готовились. Люди слонялись без дела. По рядам прошло сообщение, что завтра в 12 будет митинг. Решила, завтра приеду, а пока пойду. Было уже четыре, нужно возвращаться в Загорск: Татьяна извелась, наверно, зная мою тягу к приключениям.

 

Выйдя за здание СЭВ на Калининский проспект, попала как будто в параллельный мир. Там у БД казалось, весь мир только происходящим и занят. А здесь такое впечатление, что никто ни о чем не знает или всем глубоко наплевать. Озабоченные бренностью жизни прохожие, озирались, в какую бы пристроиться очередь. Везде что-то давали. Навстречу попался старик с тремя “столичными” батонами под мышкой. В одну из дверей вилась тонкая змейка: выбросили лак для ногтей. Попалась на глаза напряженная торговля ирисками. В метро признаки духовности на лицах были, но не так, чтобы очень наглядные. Устав за день, обратные полтора часа в вагоне проспала.

 

Дома меня действительно потеряли. Вечерние новости, по недосмотру узурпаторов вырвавшись на свободу, показали дрожащие руки гкчпистов, заявление Ельцина. Драма отдавала комедией. Неясно только было, что с Горбачевым. До глубокой ночи сидела у телефона. Дозвониться было не очень трудно:

 

- А.П.! Как у вас?

 

- Нормально. Вокруг костры жгут.

 

Часа через три:

 

- А.П.! Как у вас?

 

- Нормально. Баррикады строят.

 

- А штурм?

 

- Наверно, ждут, пока построят.

 

И снова:

 

- А.П.! Как у вас?

 

- Нормально. Майор Лебедь привел танки.

 

- Как?! Штурм?

 

- Да, нет! Под триколором.

 

Утром снова электричка везла меня в Москву. Из метро вышла возле магазина “Подарки”. И сразу уперлась в плотное оцепление из танков, БТРов и прочих самоходок. Все подходы к Кремлю наглухо перекрыты. На улице Горького почти безлюдно. Небольшая кучка людей вела переговоры с солдатиками, они уныло отмалчивались. Несмотря на кажущееся миролюбие, сила производила должное впечатление, смеяться, по крайней мере, не хотелось. Снова стало жутко. Чтобы прогнать страх, пешком отправилась к БД. По дороге еще не раз споткнулась о военный патруль.

 

На подступах к Белому дому народ сгущался. Наблюдалась уже в некотором смысле деловитость. Действительно возводились заграждения. Выгружались и ставились, почти как в редут, бетонные плиты, и в качестве наполнителя всякий хлам. На Калининском была даже какая-то яма разрыта. БД окружен двойным кольцом гражданской охраны. Хотя подойти не составляло сложности: достаточно было сказать, что против ГКЧП, как ты считался своим и здесь же получал поручение. Больше всего запомнилась запись в ополчение: очень было похоже на 41-ый из кинофильмов. Я видела очередь тридцати-сорокалетних мужчин, некоторые держали в руках матерчатые женские сумки-авоськи с тем наспех собранным, что испокон веку брали с собой русские мужики хоть в тюрьму, хоть на войну. Мне потом муж рассказывал, он в те дни был дома один без нас, что провел две ночи с такой котомкой у приемника, ловя позывные “Свободы”, готовый в нужную минуту отправиться на гражданскую. И после того, чему была очевидцем, мне что угодно могут рассказывать писатели: недавно читала в каком-то романе, что в 91-м на защиту БД вышли одни уголовники и жулики - народные кровососы. Буду говорить - нет. Может быть, были и они. Может быть были они внутри. Но снаружи в боевые десятки записывались инженеры в пиджаках с потертыми локтями. Они тогда искренне думали, что в свободной России найдут достойное место.

 

К началу митинга собралось примерно тысяч двести. Все были между собой, как братья. Делились пирожками, какой-то женщине стало плохо, ее бережно отнесли в будку с красным крестом. Характерно, что не было не только пьяных, даже слегка пригубивших. Не было ни малейшего запаха алкоголя. Зато стоял густой табачный дым. Мне, некурящей, было трудно дышать, хотя все происходило под открытым небом. Какой-то абсолютно чужой парень бросил возле ног сумку с телеаппаратурой, попросил приглядеть. Кажется, ее можно было и без пригляда оставить - никто не взял бы. Такое высокое царило взаимодоверие вокруг. Балкон БД опоясывал огромный вчерашний трехцветный флаг. На балконе - весь цвет российской демократии. Никакого снобизма. Вот “Взгляд” в полном составе, Елена Боннэр именно в тот день с балкона сказала: Они считали и продолжают считать нас быдлом!

 

Ельцин говорил скупо и недолго, минуты три. Прошел слух о снайперских прицелах на крышах. Руцкой призвал мужчин создавать боевые отряды и, по-гусарски, женщин - разойтись по домам. В небе маячило что-то вроде старинного дирижабля. Вдруг все стали оборачиваться. Со стороны СЭВ двигалась огромная людская масса. Это митинг от Моссовета шел солидаризироваться с нами. Со всей экипировкой, флагами и полководцами. Народу - удвоилось. Мимо меня с одышкой прошел Шеварднадзе. Его бледное, показавшееся чуть одутловатым, лицо выражало почти что скорбь. Поднявшись на балкон, он начал свою речь, выставив вперед ногу и опершись на колено, с детства знакомыми сталинскими словами. И, несмотря на парадоксальность, они были уместны:

 

- Братья и сестры!  

 

Дождь проходил и снова начинался. На мгновение выглянуло солнце и тотчас скрылось, но очередной оратор успел схватить образ. Расходиться стали часа через четыре. Когда схлынула масса, стало видно, что очередь на запись в ополчение стоит у каждого столба, дерева, любого мало-мальски ориентира. Воевать я не умею, оставаться   не стала. Пошла вверх по Новому Арбату. Там был уже не вчерашний день. Люди или стояли стайками, или торопились мимо, бросая стайкам на ходу: ГКЧП вам покажет!

 

Возле здания Верховного Совета СССР собралась небольшая толпа. В центре жестикулировал мелкий лысый человечек. Оказывается, здесь только что, я опоздала, был Жириновский, и высказывался против Ельцина во здравие ГКЧП. На него накинулись, и он позорно спрятался в Верховном Совете. Я теперь думаю, как его туда пустили? Там же такой спецкордон! Он же не был тогда депутатом. Какой-то он - для любой власти свой.

 

Толпа решила ждать, когда выйдет назад, и по-свойски объяснить, что он против Ельцина - тьфу! Воинственный плюгаш кричал:

 

- Да я его, гада, убью! Своими руками, щас, задушу, пусть только покажется!

 

Я подошла и дернула за рукав:

 

- С кем воюешь?

 

- Там Жириновский! Он за ГКЧП!

 

- Ну, и что?

 

- А... тоже гкчпистка!

 

Я почувствовала, что коллективная враждебность непостижимым образом разворачивается лицом ко мне. Стало не по себе - вижу вокруг трепещущие ноздри. Ищу слова, чтобы разрядить обстановку:

 

- Там возле БД в ополчение пишут, иди туда, если храбрый, там война будет. А против одного придурка толпой - и любой своюет, нашелся герой!

 

Мужичонка слегка полинял и незаметно растворился. У меня внутри отпустило. Толпа тоже быстро растаяла. Так я нечаянно спасла от линчевания будущего депутата ГосДумы.  

 

Назавтра уезжать, неясность полная, в душе щемило. Вечером смотрели телевизор. Уже совсем не то, что вчера. Чувствуется жесткость. Образы десятилетней давности пялятся с экрана. Вечерние новости - без новостей, как в вакууме. Подумала, лучше бы остаться там. Пытаюсь дозвониться в БД - короткие гудки, связи нет. Звоню в Новосибирск - связи нет. Зять Игорь спал в ту ночь в наушниках. Под утро на какой-то волне прорвалось сообщение, что был штурм и есть жертвы. Уезжала я ранним утром без информации под напутствие сестры:

 

- Олька, ради бога, осторожнее! Живи, как все. У тебя дети, берегись. Не лезь!

 

Никуда не полезла, села на Курском вокзале в поезд и с тяжелым чувством уставилась в окно. Мелькали города и полустанки. Соседи по купе осторожно помалкивали, проводники громыхали стаканами - им дела не было, какой режим устаканится. На стоянке в Туле попробовала выяснить обстановку у снующих вдоль вагонов пассажиров, в ответ - тяжелый на редкость мат. Сведений не получила, а спрашивать расхотелось.

 

- Будь, что будет! Приеду - узнаю, - и до конца пути отвернулась к стенке.

 

В Керчи меня встретили дети. По перрону навстречу бежит радостная Вика, и не дожидаясь вопроса выпаливает:

 

- Мама! Наши победили! Горбачев жив, ГКЧП арестован, Пуго застрелился.

 

Из поезда я вышла в другую эпоху. Три дня не отрывались от телевизора. Мелькали знакомые сюжеты. Вот Ельцин на моем танке, вот беленький безусый танкист. А вот и старуха... Она еще вопила об антихристах! Себя не нахожу. Рассказываю детям:

 

- Я вот тут стою... Сейчас, может, покажут... Нет, не показали! Я прямо рядом с оператором стояла!...

 

Оборачиваюсь и ловлю грустный папочкин взгляд. Замолкаю. Страна расколота.

 

Когда хоронили погибших, потрясла фраза президента.

 

- Простите, что не сберег, - сказал Ельцин, обращаясь к родителям, потерявшим сыновей.

 

Хотелось рыдать от всепроникающей человечности. Этот эпизод вспоминали потом некоторые публицисты, описывая бесчисленные похороны чеченской войны. Я тоже не могла понять, как можно так быстро забыть собственные слова: “Не сберег! ”. Недавно узнала, что слова были чужие. В какой-то передаче по ТВ Г.Старовойтова обмолвилась, что она, будучи в ту пору советником, подсказала их Ельцину в нужный момент. Выученная роль - не натура, забывается.

 

Кончился август. Начался и тоже прошел сентябрь. Вернувшись домой все застала на своих местах, пал только обком партии. Но штаб бывшего режима оттуда давно эвакуировался в демократический тыл. На передовой оставались одни блаженные, так и не вкусившие настоящей власти. Они и закрыли глаза КПСС. Ожидаемого народом облегчения не видно ни близко, ни на горизонте. Не до того: идет дележ власти. В экстазе победы “демократы” добивали Горбачева.

 

Кем все же был последний генсек и первый президент для нас всех? Не я одна называю его спасителем. Вскоре после путча ежемесячник ВЕК ХХ и МИР поместил статью А.Панкина: КАК ГОРБАЧЕВ ЕЛЬЦИНА СПАС. Мне хочется хотя бы отрывочно воспроизвести ее.

 

Сегодня только меньшинство не упрекает Президента СССР в нерешительности, не ставит ему условий и не предъявляет требований: Горбачева спасла Россия и теперь он должен платить по счетам... В годы перестройки у Горбачева и демократов был общий противник - военно-репрессивно-партийная номенклатура... Демократы дразнили и поддразнивали зверя, Горбачев пытался дать ему умереть естественной смертью, следя за тем, чтобы , конвульсируя, он не подавил вокруг себя больше людей, чем это абсолютно неизбежно.

 

В демократическом движении вели себя не очень грамотно, постоянно совершая самую большую ошибку в политике, - объединяя своих противников, разные отряды номенклатуры, между которыми достаточно противоречий. ... Кроме того, при всех многочисленных рассуждениях демократов об опасности военного переворота и при явных в последний год признаках, что нечто назревает, они как-то не очень серьезно относились к опасности...

 

В каком-то смысле ситуация очень напоминает 1941 год. Тогда тоже все указывало на то, что будет война, но нападение оказалось внезапным, а страна неподготовленной... Между двумя историческими эпизодами есть и существенное различие. Тогда нам противостояла великолепно отлаженная военная машина третьего рейха, в этот раз - деморализованная , развалившаяся система, возглавляемая кучкой жалких людей, не сумевших сделать элементарные вещи..

 

В этом, собственно, и видится спасительная миссия Горбачева. Ни на каком этапе перестройки он не имел сил для генерального сражения с номенклатурным комплексом и поэтому, подобно Кутузову, каким его представлял себе Лев Толстой, тянул время, заманивал противника в глубь территории и представлял дело естественному ходу вещей. Он маневрировал, лавировал, шел на компромиссы, раскалывал, одерживал тактические победы и делал тактические уступки. От него требовали решительных действий, а он видел, что даже простая замена на посту министра обороны одного маршала на другого такого же грозит разрушить тот невероятно хрупкий баланс сил и интересов, благодаря которому нервничающая военная верхушка хоть как-то терпит и его самого, и демократические безобразия...

 

И тем не менее, когда дело доходило до окончательных разборок, именно он каким-то непостижимым образом оказывался на высоте положения. Разбушевавшееся партийное руководство вдруг рабски выполняло команду “к ноге” и почти единодушно голосовало за Горбачева. Вице-президентом становился в той ситуации лучший из худших; ненавидимый демократами и презираемый армией Язов сохранял пост министра обороны. Невзятым оставался литовский парламент, а во время февральских митингов в Москве, когда, по всему судя, на толпу уже должны были пойти танки, все ограничилось военными грузовиками... Время шло, комплекс разлагался, демократы получали все новые и новые отсрочки для собирания сил. И когда номенклатура все же решилась, а демократия так и не успела накопить достаточно сил, чтобы в принципе исключить возможность переворота, тут-то и обнаружился подлинный триумф линии Горбачева. Военно-бюрократическая гора, раздавившая не одну страну и пролившая океаны крови, в последний решающий для себя момент родила даже не мышь, а тараканишку...

 

И вот ведь как получилось: едва этот “нерешительный”, ”вечно колеблющийся ”, непопулярный Президент перестал быть первым человеком в стране, как моментально пошла неконтролируемая реакция распада.

 

И пусть теперь молодые заносчивые претенденты свысока говорят о том, что время Горбачева ушло. И пусть из журналистской братии летят угодливые в поклон правящей верхушке мелкие камешки, никто ведь всерьез не замахнется - моськи они и есть моськи. История камни соберет. Мы общими усилиями столкнули Горбачева в пропасть, казалось бы, забвения. И вот недавно в случайном разговоре один далекий от политики человек сказал:

 

- Есть только два президента - Горбачев и Ельцин. Остальные - кандидаты.

 

С этим нельзя не согласиться. Другое дело, что в разных одеждах войдут они в двадцать первый век. Белым будет светиться имя Михаил и рыкающим раскатом черной силы раздаваться второе.

 

Короткий послеавгустовский период стал временем яростных междоусобиц. Сентябрь, октябрь - Грузия и Молдавия, ноябрь - первое предупреждение из Чечни. Первого декабря состоялся спровоцированный еще в августе, когда Ельцин имперски обмолвился о переделе земель, единодушный украинский референдум, провозгласивший очередной суверенитет. В декабре кончился СССР, войны - только начинались.

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 

 

 

Мои отношения с “партией Травкина” закончились , когда на втором съезде “ДемРоссии” в ноябре 91-го ДПР хлопнула дверью, заявив, что будет жить самостоятельно в этом новом многопартийном мире. А мне в “ДемРоссии” нравилось! Нравилась вольница. Партийная жизнь была мне узкой. Уставы туго пеленали сами по себе, плюс диктаторские привычки бывших парторгов, осваивающих просторы новых партийных названий. А здесь - неограниченное число степеней свободы! И можно плыть хоть по течению, хоть против или поперек: “Мой парус - мысль моя, а кормчий - дух свободный!” Из “ДемРоссии” не исключали за инакомыслие.

 

В привязанностях не изменчива. Поэтому, когда не раз предлагали бросить “эту вульгарную организацию” и стать платным функционером в “приличной” демократической партии, говорила:

 

- Не могу, извините. Я, знаете ли, в “ДемРоссии” по любви...

 

И сколько потом не отпочковывалось “приличных” деток от панельной матери, сохли и чахли они без живых корней.

 

Почти пять лет ее трехцветное платье на ветру под дождем и снегопадом трепетало под небом России и на страницах газет. Нелюбимая властью вообще, демократической она использовалась в частности: когда нужно устроить обструкцию Горбачеву, когда нужно собрать подписи в поддержку или за выдвижение, когда нужно принять на грудь танки, взявшие курс на Белый дом, когда нужно наоборот расстрелять из танков Белый дом, а точнее - устроить народные овации расстрелу. И она поднималась, а после - падала в грязь, только позови, любимый, не очень вдаваясь в подробности, кто прав или виноват. А грязь прилипала, ветшало платье, блекло лицо. Чистенькие птенчики выпархивали из ее гнезда, отряхивая вместе с яичной скорлупой демроссийское прошлое, и прихорашивались перед зеркалом власти! Сколько съездов и форумов посетили Гайдар с Чубайсом, прежде чем выпнули ее за борт “Выбора России” перед думской кампанией в 93-м? Мне трудно сосчитать, хоть и была на всех. И только чистопородные отец Якунин, да сын Пономарев до сей поры не отрекаются, любя..., от “ДемРоссии”, беспощадно переименованной политэстетами в “демшизу”. Редкая по нынешним временам верность увядшей возлюбленной. А какая была красавица! Любила беззаветно только его, себя роскошно позволяла любить многим.

 

Борьба за первое место в сердце “ДемРоссии” была нешуточной. Основными соперниками были основатели - Ю.Афанасьев и Л.Пономарев. Их различие в подходах к идеологии оппозиционного движения выявилось сразу.

 

- У наших демократических сил нет своего лица. Наша первая задача - выйти из тени Горбачева, обрести свою независимость. Открытая, глубокая, осознанная оппозиция на долгий, длительный период, - Афанасьев.

 

- Мы должны объединиться как оппозиционное движение не по отношению к Горбачеву, а по отношению к курсу Горбачева. Изменится курс, изменится и наша политика, - Пономарев.

 

Высказывания относятся к январю 91-го, вскоре после первого съезда “ДемРоссии”. Если заменить фамилию Горбачев на Ельцин, это будут концептуальные противоречия уже год спустя. Установка Пономарева всегда формулировалась примерно так: давайте жить по жизни дружно и по-пионерски честно власть критиковать. Афанасьев как историк понимал, настоящая оппозиция должна быть с народом, а народ такой “честной партийной критики” наелся от пуза. Движение, партия ли, пристегнувшись к власти, неизбежно теряют авторитет в низах. Так было всегда. Коммунистов постигло отчуждение, когда стали партией власти. Власть бывала и сильной, и слабой, но никогда не бывала в нашей стране популярной. Проблема - с кем дальше, с народом или с властью - остро встала в “ДемРоссии” сразу после путча.

 

Помню сентябрьский в Москве первый после августовской победы пленум Совета представителей. Новосибирскую организацию учредили еще в феврале, председателем был избран, конечно же, Алексей Мананников, на мне были обязанности пресс-секретаря и члена республиканского СП. У себя дома обороты уже набрали, а в большую “ДемРоссию” это был мой первый выход.

 

Пленум проходил в здании какой-то угольной конторы на Калининском проспекте, в одном из трех высотных зубов описанной еще шестидесятниками вставной московской челюсти. День был слякотный - с утра моросил дождик. Явилась пораньше, посмотреть на людей. Шла регистрация. Шелестел подлесок из тех, кто вроде меня приехал из глубинки и впервые получал мандат для голосования. Опытные и узнаваемые в лицо депутаты не суетились. Здесь они купались в лучах популярности, отдыхали от съездовской напряженки, где приходилось наравне с другими бороться за микрофон, здесь им везде горел зеленый: почтительно расступались простые, обступали вниманием журналисты. Существовала иерархия и среди рядовых демороссов. Уверенно и нагловато-спаянно держалась московская группировка .

 

В кулуарах командовала Люда Стебенкова. Завоевавшая популярность на антигорбачевских митингах как мастер площадного рупора, помню снимок в одной из центральных газет - Стебенкова в шляпе, в одной руке мегафон, другая, сложенная в кукиш, резким жестом протянута в объектив - она каким-то образом влияла в ту пору на связи и деньги “ДемРоссии”. Эта влиятельность придавала ее округлой внешности ленивую вальяжность, а митинговая закалка грубоватую резкость. В сочетании с фамилией создавался очень емкий образ, который заметили провинциальные остряки и тотчас переименовали в противоположно-трепетный: госпожа Стебелькова.

 

Сновал между сценой и рядами Владимир Оскарович Боксер, фамилию следует читать с ударением на первом слоге. Молодой и, говорили, даровитый врач-педиатр был кумиром московской организации, хорошим организатором и талантливым краснобаем. Почему-то таким внешне я представляла себе завистника Сальери: кудлатая черная голова, чуть подрагивая, всегда склонялась набок, глаза тревожно озирались, когда молчал, и устремленно загорались, когда начинал горячую и характерно каркающую речь. Он был похож на “злого гения” и внутренне озабоченного человека, как в допинге нуждающегося в трибуне и публике. Через несколько лет, когда сходки перестали быть массовыми, а политика ушла под ковер, мне рассказывали, что видели Боксера на нудистском пляже: он вышагивал там точно такой же, как когда-то в переполненных залах “ДемРоссии” - косматый и тревожный, только молчаливый и голый.

 

Перед самым началом появился Илья Заславский, союзный депутат и очень популярный в Москве политик. Он отличался куртуазными чертами в манерах, поэтическими модуляциями в голосе и претендовал на всероссийский авторитет. Сквозь внешнюю немощную простоту и доброжелательность сквозила холодная расчетливость и тонкое умение манипулировать чувствами толпы: где нужно, вышибить слезу, или, напротив, зажечь яростью. Классический образ комиссара “в пыльном шлеме” - этакий Павка Корчагин. Более поздние наблюдения позволят считать его еще и докой в аппаратной интриге. Эти оценки сложатся не сразу, а тогда я видела всех впервые.

 

Прения начались с воспоминаний о баррикадах августа и развернулись вокруг вопроса “Что дальше?”. Все уже давно продолжалось, когда пришел Мананников. Он не любитель длительных словопрений и не усидчив на конференциях.

 

- О чем говорят? - спросил.

 

Я вкратце ввела в курс событий.

 

- Вы записались на выступление?

 

- А про что выступать? - спросила я, после того, как сразу же подала записку в секретариат.

 

- Нужно, чтобы пленум принял обращение к президенту с требованием прямых выборов губернаторов. Напомните, что два месяца назад в Новосибирске Ельцин публично это обещал, пусть выполняет. Это сейчас главное, что нужно делать, чтобы август не прошел даром, остальное ерунда. Разговоры о реформах - пустое без выборной власти на местах. Ну, я побежал. К концу дня загляну.

 

Слово я как новенькая, конечно же, не получила, но о губернских выборах упоминалось во многих выступлениях и пожелание их проведения внесли в резолюцию пленума. К сожалению, именно как пожелание, не требование. И не к президенту, а к Верховному Совету: самая убедительная аргументация выступающих “с мест” не пробивала столичный снобизм. Уже намечалась линия раскола по признаку отношения к новым обитателям Кремля, и провинция привлекалась только, чтобы поддержать ту или другую сторону. Самостоятельность не учитывалась и не поощрялась. Главный вопрос - “С кем дальше?”, с властью или с народом, - решили отложить до съезда. Второй съезд “ДемРоссии” наметили на ноябрь.

 

Казалось бы демократическая революция совершилась. Что ж такое наполняло пульс противоречий в стане демократов? Думаю, картина, сложившаяся в кругах новосибирской власти в сентябре-декабре 91-го года, была характерна для абсолютного большинства областей России, а видение ее под разным углом и являлось базой растущих разногласий.

 

Первое лицо области председатель областного Совета В.Муха, думаю, внутренне готовый подчиниться ГКЧП, резких шагов в тот переворот сделать не успел, хотя намерения обозначил. В список явных гкчпистов не попал. Для начала просто поставили “на вид”, оставив жить с замечанием. Чтобы, держась за власть, боялся ее потерять. В такой роли по России многих бывших секретарей обкомов сохранил Ельцин “в живых” после победы в августе. Поэтому и стоял так остро вопрос о прямых областных выборах. Пройди они в тот момент повсеместно, точно, пришли бы свежие силы, и, кто знает, может, не были бы столь долго болезненными для народа гайдаро-чубайсовские реформы, декларируемые либеральной Москвой и тормозимые рудиментарным мышлением окраин.

 

В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань - у нас же вышло, Гайдар шагает впереди “гарвардских мальчиков” в качестве премьера, а где-нибудь в тьму-таракани бородатый подпольный обком действует и складывает под сукно его постановления и рекомендации. Но дело-то в том, что с обкомовскими людьми привычнее было работать Ельцину. Боялся он неуправляемости вольных народных избранников больше, чем саботажа номенклатуры, поэтому и наложил мораторий на выборы, оставив у кормила под дамокловым мечом снятия дисциплинированных членов ЦК. Фактически несовместимой парой в реформаторской тачанке оказались Гайдар с его предствлениями об экономике и Ельцин с его пониманием реализации гайдаровских представлений. Растрясли же в этой телеге и в кровь разбили тех, кого президент так любит величать “россиянами”. Для якобы укрепления демократии вместо выборов Ельцин колет общество на красных и прочих цветных и вызывает всплеск коммунистических настроений, зачем-то запретив в аккурат к ноябрьским праздникам ничего уже не решающую КПСС, а глав исполнительной власти назначает по субъективной “объективке” своих местных представителей.

 

В Новосибирске место представителя президента не без протекции Мананникова выхлопотал для себя депутат РФ Анатолий Манохин. Активный “деморосс” в начале депутатской карьеры, заполучив должность, стал, как полагается, важным и немедленно почистил перышки, заявив, что, как президент есть всенародный, он теперь тоже представитель всенародного, а никакой не “ДемРоссии”. Это превращение было первым ударом по организации. Когда стало известно, что Манохин отправил Махарадзе, тот тогда занимался назначениями, телеграмму с рекомендацией В.Мухи на пост главы Новосибирской областной администрации, я позвонила в Москву Мананникову:

 

- А.П.! Манохин рекомендует Муху.

 

- Этого не может быть. У нас был разговор, он не собирался этого делать!

 

И тем не менее, это было так: у меня в руках был текст телеграммы за подписью Манохина. Почему он, прошедший в депутаты на волне антикоммунизма, спасовал перед апологетом прежней власти, тогда многим, и мне в их числе, было непонятно. Теперь, через состоявшиеся годы, могу объяснить.

 

Страдающий амбициозностью, Манохин не отличался государственной уверенностью в поступи, не обладал смелостью принять ответственность за конкретные действия. Его тихонько грела достигнутая, наконец, высокая должность, дающая возможность оценивать чью-то деятельность и не обязывающая к принятию трудных и ответственных решений. С чего, к примеру, начался взлет Бориса Немцова? Назначенный одновременно с нашим нижегородским представителем президента, он после августовских событий прямо сказал, прежняя власть провалит реформы, что готов взвалить на себя их бремя, т.е. стать главой области. И стал! И каким стал! Заявись тогда таким образом Манохин, мы бы поддержали его экспромт. Но он трусил сам и жадничал дать дорогу готовому взяться за дело Мананникову. Ему было выгодно повесить реформы, на того, кто, как казалось, способен был не лучшим образом их вытянуть, и оставаться на виду, и упиваться причастностью, указывая в доносительных депешах на провалы и недоделки непосредственного исполнителя. Самому взяться - страшно не смочь, допустить Мананникова - угаснуть в его тени. Вот так обыкновенно все было, а не какие-то там, как он потом объяснял, соображения целесообразности. Помню, как публично проявилось в нем это психологическое “ничто человеческое не чуждо”.

 

Эфир местной информационной телепередачи... Какой-то совхоз...На совхозных полях сентябрь... На меже, как в старинном фильме про секретаря райкома, новоиспеченный субъект власти Манохин. Ветер межсезонья треплет светлый чуб представителя президента, он разминает в руке то ли колосок, то ли ком земли, неважно, и делится с журналистом сентиментальными впечатлениями о том, что значит для него август 91-го.

 

- Мог ли я даже год назад подумать, что мой кабинет будет рядом с Мухой!

 

Вот и вся демократия, ради чего старался наш бывший завлаб.

 

Неудивительно, что с утверждением В.Мухи в качестве главы областной исполнительной власти ничто у нас не изменилось; просто власть вместе с ее держателем снова перекочевала - теперь из Совета в областную администрацию. Администрацию Муха формировал из “своих”. Это был совершенно закрытый от посторонних, организованный по принципу безусловного подчинения клан. Теперь правильность жесткого подчинительного принципа в исполнительной власти не вызывает у меня сомнений, если, конечно, он опирается на инициативу и контроль, а не на волю самодура. В то время это казалось недемократичным.

 

Рядом, чуть выше по Красному проспекту, была городская власть, где набирал силу и тихо подсиживал Муху тоже только что назначенный новосибирским мэром бывший второй секретарь горкома И.Индинок. И если люди Мухи, туго затянутые еще обкомовскими галстуками как в смысле свободы поступков, так и в смысле финансовой дисциплины, шагу не позволяли себе ступить, не оглянувшись на “хозяина”, другая атмосфера была в Мэрии и в городском Совете. Мелкий чиновник, склабясь, бисером рассыпался перед покрупнее, а сам в кармане держал наготове фигу и, не тратя попусту энергии на страх и моральные муки, спешно бурил богатую, рыхлую породу обретенного в мэрии Клондайка возможностей. Индинок и сам был представителем второго эшелона. Вторые - вторые и есть: не больно-то чистоплюи, они подъедали, что оставалось от власти первых, не брезгуя, дерясь между собой за объедки и наедаясь до обжорства. Кисловатый дух нечистоплотности в мерах и средствах царил в коридорах бывшего горисполкома, а по новому - в демократической Мэрии. Занималась заря приватизации - раздолье для протекционеров и мздоимцев!

 

Бессмертный в повторяющейся русской жизни Салтыков-Щедрин описал хлынувший после реформы 1861-го года на арену общественной жизни сброд как явление “чумазых”: Идет чумазый, идет! Идет с фальшивою мерою, с фальшивым аршином и с неутомимой алчностью, глотать, глотать, глотать... Крошечная приемная Мананникова, депутату миллионного города выделили закуток на первом этаже подальше от главных кабинетов, находилась в здании мэрии. Из нее и наблюдала я за городской в зеркале мэрской жизнью и вспоминала слова классика о ненасытных “чумазых”, глядя на демократических депутатов, кинувшихся из кандидатов марксистско-ленинской философии спаивать народ, открывая в режиме депутатского благоприятствования винно-распивочную торговлю, или, слушая посетителей, кто почем берет в городском комитете по имуществу за право аренды выгодных плошадей...

 

Поэтому, когда в ноябре на II съезде “ДемРоссии” выступал Л.Баткин и сказал, - А я говорю, будучи демократом, “нашей” власти не бывает. Власть - это власть. Может быть власть, которая нам нравится или не нравится, но “нашей” власти не бывает, - была полностью с ним согласна.. Эта власть не только не была моей, уж точно, что она мне еще и не нравилась. Выступление Баткина было частью полемики вокруг вопроса “какой быть ДемРоссии” - народной или наивно считать себя “партией власти”. Спор был, к сожалению, не вполне откровенный. Фактически он давно начался в руководстве, а на съезде носил завуалированный характер. Окончательно все вылилось наружу и закончилось конфликтом в движении после январского пленума СП. Может быть, все вышло и по-другому, выступи “пятерка” Афанасьева со своим заявлением прямо на съезде. Голосование же совета представителей всегда заканчивалось в пользу московской группировки. А она была - безусловно за новую власть!

 

Смысл раскольного заявления, подписанного Ю.Афанасьевым, М.Салье, Б.Денисенко, Л.Баткиным и Ю.Буртиным сводился к констатации факта, что в “ДемРоссии” возобладала линия, состоящая в отсутствии политической линии, что поэтому новые власти, сохраняя по отношению к “ДР” некоторую ритуальную вежливость, все меньше принимают ее всерьез. Что в организации правят новоявленные аппаратчики, которые называют свою политическую бесцветность центризмом, а на самом деле просто боятся задеть могущество государственных чинов. Заявление называлось <<“ДЕМРОССИЯ: БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ.”>> и предлагалось региональным организациям. “Раскольники” предлагали созвать внеочередной съезд и выработать на нем самостоятельную, соответствующую новой действительности позицию. Авторы заявления не учли силу той тенденции, которую сами же и открыли. Работа по созыву съезда - целиком аппаратная. А аппарат подчинен противникам чрезвычайного сбора демороссов. Попытка созвать съезд растянулась на полгода и в итоге провалилась. Неудача, на мой взгляд, некоторым образом исходила из особенностей характеров главных героев.

 

А.Мананников поддержал заявление Ю. Афанасьева, и новосибирская “ДемРоссия” подписала инициативный документ о внеочередном съезде. Мы были против раскола, но понимали, сервильность демократических низов растлит власть и погубит движение, и хотели обострить политическую линию. Поэтому мне довелось быть с начала и до конца участником процедуры. При том, что инициатива созыва съезда принадлежала пятерым, по-настоящему взялась за ее осуществление единственно М.Е.Салье. Она взвалила на себя все: от сбора подписей по регионам до добычи денег на проведение и уговаривания Афанасьева посещать заседания оргкомитета.

 

Должна отметить, Афанасьев человек, если не сказать капризный, по крайней мере, раздражительный и вспыльчивый. Он делает резкие выводы и политические прогнозы без расчета на неподготовленность явно не дотягивающей до его озарений публики, не учитывает, что для адаптации аудитории нужна пауза, раздражается на любое, пусть даже наивное возражение. Он требует мгновенного понимания, независимо от способностей, и при несогласии с его мнением все бросает и отходит в сторону. Тем более он не собирался ни решать, ни контролировать мелочные оргвопросы. А из них, собственно, и складывается успех массовых организаций. Марина Салье была в той ситуации и адаптером логики Афанасьева, и массовиком-затейником в нудной работе оргкомитета. Я видела, сколько энергии она затратила, спасая “ДемРоссию”. Но одной за пятерых? Остальные заявители вообще исчезли. Что заявить!   Главное - исполнить или, по крайней мере, вдохновить добровольцев исполнителей. Профессиональные демроссийские “орговики” стеной стояли против нас.  

 

Сначала была попытка принять решение о чрезвычайном съезде на пленуме. По инициативе питерцев его решили провести в С-Петербурге. Предполагалось, что там будет меньше возможностей для аппаратных манипуляций и при поддержке региональных представителей удастся получить большинство голосов за созыв съезда. Это был март 92-го года. Кворум на пленуме был.

 

Есть маленькая особенность всех голосующих собраний. Понятно, в президиуме сидят самые авторитетные лица. Кроме того, что определяют всю церемонию, они являются как бы флажком, ориентиром для многих, как нужно голосовать. Этим вовсю пользуются манипулятивные политики, чтобы добиться желаемых результатов. Я жалею, что тогда Афанасьев на один день не стал манипулятором. Вместо того, чтобы, как и положено сопредседателю движения, водрузиться на сцене, он сел на ближнем правом краю. При всей аргументированности его выступления голосование зависело скорее от психологического давления президиума, в котором Афанасьева, увы, не было. Он сам принизил свой авторитет до второго ряда.

 

Но в президиуме была Г.Старовойтова. И ее мнение могло бы стать определяющим... Однако здесь я тоже заметила характерный штрих. Когда настала минута и вопрос, фактически сводившийся к “Быть или не быть Афанасьеву и Ко в ДемРоссии?”, был поставлен на голосование, ей зачем-то срочно понадобилось выйти. Мы так и не узнали, за народную она тогда была организацию или за свое членство в “партии власти”. В то время, правда, она еще состояла в штате президентских советников, и может быть, мы ставили ее в неловкое положение? Хотя вопрос-то ставился не прямо, а всего лишь о съезде. Не зачлась ей эта политическая аккуратность, когда она перестала быть нужной в Кремле, а движение в итоге потеряло Афанасьева - самого яркого своего лидера. Таким образом, для тех, кто не знал сам, как голосовать, единственной моделью были одинаково указующие из президиума Пономарев+Якунин. Это и решило вопрос: инициативу отклонили.  

 

После того, как ничего не получилось в Питере, мы не оставили попытку видоизменить “ДемРоссию”. В апреле провели конференцию региональных организаций, высказавшихся за созыв съезда, назначили съезд на июль и создали оргкомитет. И все же кворум на съезде собрать не получилось. Афанасьев закапризничал, казалось, что ему уже не интересно. Салье заболела. Энергия ушла в песок. Превратили все в невыразительную конференцию, зачав на ней новую организацию со сложным устройством под названием Российский Учредительный Союз (РУС). Родить эту организацию так и не пришлось. А “ДемРоссия” осталась после всех передряг мало того, что сильно обескровленной, несмотря на экивоки про условность поддержки, окончательно сделалась прислужницей Ельцина.

 

К началу 92-го года стало ясно, что надежды августа - вода в решете, что свободу мы отстояли, отнюдь не для себя, а все для тех же прежних, которые рассовав совесть с партбилетами по дальним карманам, ближние освободили под продукты грядущей приватизации. Несколько новосибирских газет в январе опубликовали статью А.Мананникова <<КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ В ПАРТИЙНО-НОМЕНКЛАТУРНОМ ИСПОЛНЕНИИ>>. Народный депутат подводил горькие итоги: Прошедший год новосибирские демократы проиграли более опытной партократии по всем направлениям... Партия распущена, но бывшая партийная бюрократия от этого только выиграла, освободившись от идеологических ограничений. Даже лозунг <<Имущество КПСС - народу>> реализован специфически: те же люди, что пользовались этим имуществом как чиновники партийные, теперь пользуются им как чиновники государственные. В Новосибирске в этом смысле ситуация уникальная. Такого сохранения позиций на ключевых государственных постах старая номенклатура не добилась ни в одном другом российском регионе, хотя по степени демократических ожиданий Новосибирская область, несомненно, лидировала в Западной Сибири....Можно было предполагать, что после провала путча все новосибирские номенклатурщики должны оставить свои посты, уступив место представителям демократических движений...Кадровых перемен не произошло... просто потому, что все руководители, как и при господстве КПСС, назначены из Москвы. Добиваться прямых губернаторских выборов - с той поры стало политической доктриной новосибирской “ДемРоссии”.

 

Практически, бросив вызов Москве, областной Совет депутатов мог их назначить. Но у “ДемРоссии” в нем было всего два надежных голоса - О.Воров и А.Мазур. Была еще, правда, фракция человек двадцати с забавным названием “Демократическая ориентация”. В нее кто только не входил: и вышедшие из недалекого прошлого коммунисты, и ельцинисты, и примкнувшие в скором будущем к Жириновскому патологические антисемиты. И уж точно, был там лимит засланцев КГБ, двоих, по крайней мере, я угадала вскоре и с большой степенью вероятности. Мананников, долго призывавший этот дикорастущий цветник под смешной вывеской стать организованной радикальной силой, тщетно махнув в конце концов рукой, назвал его “демократическим бантиком” безо всякой полезности на красном платье Новосибирского облсовета.

 

Втянуть депутатский корпус в авантюру с выборами было невозможно вовсе не потому, что депутаты не способны были на крутые антипрезидентские решения. Полгода спустя они решились на смешной и беспрецедентный тогда в российской политике по экстремизму поступок: проголосовали на областной сессии вообще за отмену вместе с Ельциным поста президента. Прямые выборы были крайне невыгодны тогда прежде всего В.Мухе, который полностью облсовет контролировал и был в то время “непроходным кандидатом”. Поэтому к регулярным призывам выступить против недемократичного ельцинского моратория депутаты оставались просто глухи. Но мы упорно держали вопрос в тонусе.

 

Не было ни одного депутатского выступления Мананникова в прессе, по радио и ТВ, в котором бы не затрагивалась эта тема, не звучало бы предупреждение о наступлении авторитаризма. Постоянно поднимал он этот вопрос и среди своих коллег по парламентской фракции “радикальные демократы”. Но те так ревностно отстаивали авторитарные полномочия демократического президента теперь уже не перед Горбачевым, а перед Съездом, что им было не до демократии в прямом ее понимании. Лучше всех Мананникова слышали простые люди, и после каждого его выступления надрывались телефоны, сыпались письма и просто приходили пожать руку.

 

К тому времени у меня уже был регулярный выход на радио. Редактор популярной областной радиопередачи “Микрофорум” Амир Нагуманов предложил по понедельникам делать короткие политические обозрения.   Умение складывать слова в более или менее приличные тексты совсем не значит, что то же самое получится в эфире. Но я об этом не подозревала и согласилась, очертя голову, как когда-то на велосипедный круиз по побережью. При первой же звукозаписи обнаружилось, что дыхания не хватает и начинает что-то булькать внутри, что фразы длинноватые, а речь, наоборот, как пулеметная очередь... В общем, все не так-то просто. Но опять же - слово сказано, взявшись за гуж!

 

Первое время думала, не выдержу. Спасибо Амиру, он был терпеливым режиссером:

 

- О.В., бульканье и причмокиванье - это уберем технически, а вы уберите из голоса стервизм!

 

- В смысле ? - хоть и некогда, обижаюсь.

 

- Вы начинаете нормально, потом повышаете и к концу фразы резко взвизгиваете. Получается образ стервочки. Попробуйте ровно.

 

Я безоговорочно учитывала такие замечания, пригодились и впоследствии, когда вела авторскую телепередачу. Не соглашалась только с редактурой. Нагуманов считал мои гротески излишне эпатированными, но должна сказать, хоть своими выпадами против областных чинов сильно подставляла его, он меня почти не ограничивал, иногда только показывал, в каком месте нарываюсь на судебный иск о моральном ущербе. Я сразу исправляла текст, оставляя смысл, но разбавляя долей адресной неконкретности. С ним хорошо было работать: не просто давал эфир, а хотел, чтобы получалось красиво.

 

Особая роль, конечно, Мананникова. Он щедро делился опытом профессионального политического журналиста, опытом работы на радио “Свобода”. Часто подсказывал сюжеты и факты, требуя максимальной на грани фола обостренности подачи: считал, что только так можно заставить слушать про надоевшую всем политику. Приходилось искать неизбитые слова и образы.

 

Доставалось от меня понемногу всем, но были основные точки обстрела. На верхнем уровне - в равной мере Хасбулатов со своим Съездом и Ельцин с окружением в зависимости от поворота событий. Самые ядовитые уколы в депутатский адрес не вызывали в демократической среде отрицания, это приветствовалось, это было ожидаемо от меня: в эфире я представлялась как пресс-секретарь “ДемРоссии”. Но хотелось, чтобы избиратели не засыпали под убаюкивающие завывания, что победа демократии отождествима с единоличной победой Ельцина и теперь для полного счастья осталось только провести экономические реформы.

 

К концу первого месяца стало ясно, что быстро осуществить преобразование экономики не удастся и, самое главное и обидное, терпеть не всем будет одинаково мучительно. И уже через две недели после либерализации цен начались по России массовые митинги протеста. А еще раньше, на всего лишь на одиннадцатый день Хасбулатов заявил делегации итальянских сенаторов: Уже можно предложить президенту сменить практически недееспособное правительство. А еще раньше, в декабре в поездке по Алтаю с сомнениями по поводу предстоящих экономических новшеств высказался   герой Белого дома № 2 Александр Руцкой. Стремительно формировалась оппозиция.

 

У меня сомнений не было. Не раз видела гайдаровскую компанию живьем на демроссийских съездах и пленумах. Нравилась их уверенность, компетентность и желание работать, а не царствовать. Но видела и тех, кто в областях назначены были исполнять московские задумки. Вполне может быть, это вовсе не плохие люди, но то что они взялись за дело через “не знаю” и “не хочу” - это точно. И результат был предрешен как раз неправильной, недемократической политикой Ельцина.

 

Поэтому, чтобы оставаться в выступлениях последовательной, казалось достаточным поддерживать правительство и не замирать от счастья, произнося имя президента. Более того, в своих обзорах, не переставала упрекать его в свертывании демократического процесса. Это вызывало раздражение у демократов типа “ельциноид”, мне пытались навязывать принципы партийной дисциплины, но, как я уже говорила, чем хороша была для меня “ДемРоссия”, так это свободой идеологического пространства.

 

- Вы против Ельцина, значит - против реформ!!! - кричали мне запальчиво.

 

- Помилуйте, я - как раз за! Это он - против, вы посмотрите, кому их поручил.

 

- Тогда вы за Хасбулатова с Руцким! - в обществе начинала преобладать черно-белая логика.

 

А я продолжала быть чужой среди своих, “за правду” увертываясь от ударов с обеих политических сторон. Зато как радостно было услышать в беспартийном трамвае свою исковерканную фамилию:

 

- Сегодня по радио Лисновская правильно говорила...

 

Из местных главным объектом домогательств был Виталий Петрович Муха. В качестве цели он был определен своим прошлым и настоящим в системе действующей власти, а не личной моей неприязнью. Пунктуально из передачи в передачу долбила его фамилию, иронически критикуя каждый видимый миру должностной шаг. Было сложно, так как личность он не особо публичная - не стремился лишний раз в объектив, да и деятельность на посту главы области по старой обкомовской привычке гласностью не баловал. Приходилось буквально между строк выуживать информацию, благо - был опыт застойных лет, и всякими косвенными способами проверять ее на достоверность. Это было сложно еще и психологически. Ни в прессе, ни на новосибирском радио и ТВ никто себе ничего подобного не позволял. Уже было принято газетными строками храбро щекотать президента и кусать правительство - из Кремля мелкий шрифт не видно, наотмашь избивать разных депутатов, но чтобы мэра или губернатора - боже упаси! В прямом эфире им до сих пор попадало только от беспощадного Мананникова. Но Мананников - это Мананников! А тут слабый женский голос прорезался! Каждый раз, когда выходила в эфир со своими язвительными комментариями, у меня дрожало все внутри. Вовсе не боялась каких-нибудь для себя последствий, просто в жизни я больше защитник, чем обидчик, и было нелегко бросать в двухмиллионную аудиторию обидные в общем-то для конкретного человека слова. Потом привыкла, отгородилась от жалости пониманием того, что это полезно и необходимо тем, кто взялся вершить власть, ибо в своих деяниях они бывают куда более безжалостными. Вызвались стоять на семи ветрах - так не болейте от сквозняка! Но поначалу стеснялась.

 

Однажды сразу после передачи с очередной порцией издевательской критики улетали мы с Мананниковым в Москву. Приехали в аэропорт, выходим из машины. Гляжу - а на пороге депутатского зала ...

 

- Ой! Я боюсь, там Муха, - спряталась я за спину А.П.

 

- Боитесь!? А вы что, когда ввязывались в политику, думали, в лото садитесь играть? - остудил мой дамский трепет А.П. - Нет, уж! Пусть они вас боятся.

 

И отодвинулся, жестоко обнажив меня взору стоящей на крыльце большой такой недружественной мужской компании. Как в воду бросил: плыви, мол. Пришлось срочно брать себя в руки и навсегда избавляться от мучительного комплекса вины. Прошла мимо спокойно и с достоинством.    

 

- Ну, как ? - спросил А.П., когда в ожидании посадки в самолет мы присели на диван.

 

- Нормально, больше не боюсь.

 

Честно говоря, мы не слишком верили президенту, что через год мораторий будет снят и выборы состоятся. Но не позволяли расслабляться избирателям, готовя их к этому событию через СМИ, и готовились сами. Кандидат в губернаторы, понятно, был. Тридцатишестилетний Мананников был готов к этому морально, интеллектуально, и политически. Экономист-рыночник по университетскому диплому, не трусивший в жизни, не предававший и не продававшийся за деньги или должность, он располагал инициативой, знаниями и доверием населения - всеми необходимыми качествами для успеха. Оставалось создать соответственное окружение. И в декабре 91-го новосибирская “ДемРоссии” объявила о формировании “теневого кабинета”.

 

Состав был определен количеством в 25 человек. Были сложности в персональном подборе. Прямо скажу, очередь в “кабинет” была главным образом из “сумасшедших”. Буквально валили толпой, несли фолианты пожелтевших рукописей: фантастические проекты, немыслимые экономические программы, манифесты и меморандумы. Приходил и вставал посреди двора в позу монумента даже “наследник Ленина”: несчастный больной человек в белом овчинном тулупе, ботинках на босу ногу и в черных очках. Нормальные же люди, как и следовало ожидать, относились к нестандартному варианту деятельности, мягко говоря, с опаской: хоть мы и обещали не публиковать поименный список, на всякий случай ради собственного здоровья боялись заказаться противниками действующей власти. Стереотип мышления оставался прежним, раба из себя даже “по капле” выдавливать не очень хотелось: уютно было позвякивать кандалами, размышляя в кресле перед телевизором о судьбе реформ в России.

 

И все же народ подобрался: группа депутатов горсовета, один областной, один журналист, босс независимого профсоюза, врач, юрист и прочих направлений специалисты. Мы собирались делать регулярные аналитические отчеты о работе действующих областной и городской администраций с позиций как бы альтернативной власти, но планы погибли в информационном вакууме. Несколько записок удалось составить по городским материалам, благодаря городским депутатам. Но область была во мраке полной закрытости. Что-то там варилось, шипело внутри котла, наружу едва струился тонкий парок - по одному запаху не поймешь, чего там сколько. Газеты публиковали лишь афишные сведения о гастролях исполнителей: выехал в Германию, вернулся из ... Иногда - об экономических трудностях и декларации о намерениях. И все! Что было анализировать?

 

Похоронив затею с демонстрацией альтернативы, Мананников принял решение о переходе “кабинета” в режим обучения. Он придавал большое значение современным методикам, поскольку сам был квалифицированным управленцем, имея за плечами аспирантуру Московского института управления. И считал, что вся администрация должна быть профессионально готова именно управлять, а не затыкать телом дыры в рваном хозяйстве области. Учителей в академическом Новосибирске найти - не проблема, проблема уговорить выступить в роли учителей оппозиции и найти деньги, чтобы заплатить за работу, помещение и т.д. На все это ушло около двух месяцев. И вот, деньги найдены, программа составлена - вперед!

 

Учились примерно полгода. К занятиям широкого общественного внимания не привлекали, так как трудились достаточно напряженно - после основной работы и по выходным дням, журналисты бы только отвлекали. Да и не всем хотелось светиться, особенно - преподавателям. И правильно не хотелось: кое-кому потом эта “школа” отозвалась эхом. Поэтому, как снег на голову, для нас было, когда в одно из воскресений в аудиторию, где шли занятия, вдруг ввалилась съемочная группа новосибирского телевидения во главе с тележурналистом Андреем Лаврушенко.

 

Он был известен тем, что появлялся часто неожиданно и вел себя в какой-то мере провокационно. Никто, например, не ждал его на экране, когда последним вечером еще перед российскими выборами 90-го года, тогда избирателям предстояло решить Лантух или Мананников, он вдруг вбил гвоздь в программу, интервьюируя бывшего шпиона КГБ, внедренного в ряды сотрудников радиостанции “Свобода”. У шпиона алкогольно тряслись руки, и он сбивчиво рассказывал, какие пакости для советского народа производит “Свобода” и какие гады ее обслуживают. А Андрей задавал ему невинные вопросы, из ответов на которые выходило, какой есть самый главный гад, работающий на врага, Алексей Мананников. Шпиона для этих разоблачений специально привезли из Москвы, а на нашем телевидении нашелся только один любитель составить ему компанию. Над Лаврушенко словно бы светила звезда КГБ. И не давала покоя. В одном из своих выступлений на радио я однажды задела тему внедрения агентов в демократическое движение. И сопоставила некоторые факты и события на примере новосибирской организации. У меня действительно были сведения и личные на основе наблюдений выводы, позволяющие делать даже персональные предположения. Одним словом, проявила в той передаче некоторую догадливость и осведомленность. Уже через час, а передача была в семь утра, меня разыскал телефонный звонок:

 

- О.В.! Лаврушенко беспокоит. Вы сегодня говорили об агентах. Не можете рассказать поподробнее? Вы знаете, кто они, фамилии ...?

 

- И фамилии, Андрюша, знаю, и клички... Но не скажу, больше, чем сказала. Я скажу, а вас всех завтра уволят... Мне вас жалко. Нельзя рассекречивать агентуру, вы люди государственные, - отшутилась.

 

И подумала, надо же, встал сегодня как рано! А может быть и не вставал? Не сам слышал - рассказали. Разбудил шеф. И велел разыскать и расспросить: в самом ли деле знает или так, языком трекает.

 

Поэтому, когда тень нашего “кабинета” осветил именно лаврушенкин юпитер, вновь подумала о “шефе”. Ну, а что Лаврушенко - служба есть служба! Это тебе не вольная гражданская жизнь! Прикажут - подслушаем, закажут - подглядим, а подскажут - так дадим и соответствующее толкование.

 

Когда мораторий на выборы был продлен до неопределенного времени, дальнейшее существование потеряло смысл. И мы приостановили деятельность, а вскоре в силу разных обстоятельств и вовсе распались. Но сама идея “теневых кабинетов” была исключительной. Вот чем следовало заниматься “ДемРоссии”, вместо того, чтобы втираться в доверие номенклатуры. На январском в 92-году пленуме я распространила информационный листок о нашей политической доктрине и оппозиционной деятельности. Но где там - ухватиться за разумное! Все бредили реформами. Хотя наизусть знали еще перестроечный анекдот про тайгу: сверху шумит, а внутри - тииихо! Ни одна кадровая рекомендация “ДемРоссии” за пределами Москвы не была учтена, а провалы исполнительной власти, между тем, прямиком сваливались на демократов.

 

На этом рубеже и начали демократы терять популярность. От хорошей что ли жизни стали краснеть флагами площади сначала Москвы, а потом все дальше и дальше? Первые серьезные неприятности начались 23-го февраля, когда московская Мэрия не пустила красных ходоков на Манежную площадь. Конечно, это был не тот демонстрант, вежливый и интеллигентный образца 90-года, зачитывающийся Платоновым и цитирующий Мандельштама. Это сегодня оппозиция уже приобрела цивильные очертания и, кроме объявлений, тоже что-то читает и даже пишет. А той первой зимой - старухи со Сталиным в скрюченных пальцах, деды, грудь в орденах, да безобразные перекошенные рожи “Шариковых”. Литературная фантазия плакатов являла собой пищу для размышлений психоаналитиков: Демократические проститутки, гуляйте по улицам Тель-Авива! Сочный народный юмор появится позднее, когда в оппозицию вольются люди с полноценной психикой, еще недавние авторы искрометных проельцинских лозунгов.

 

Как же произошло, что те, кто еще два года назад поддерживали нас, перешли черту? Да потому, что не оправдались ожидания. Потому что выпущенные в 85-м на просторы вольнодумства люди не собирались больше ни ради какой идеологемы - пусть даже “рыночная экономика” - терпеть унижения голодной нищеты. Это было то, за что, собственно, боролись - свобода. В погоне за химерой реформ демократы, как когда-то коммунисты, бросили народ под колеса своей мечты. И теперь, кто не хотел быть булыжником в мостовой дороге к очередному “светлому будущему”, как умели, выбирались из колеи: кто - мирясь и приспосабливаясь, а кто - бунтуя под милым сердцу красным флагом. А несметная еще вчера “ДемРоссия”, заступив на государеву службу, потеряла право быть народной заступницей и на глазах таяла снизу.

 

К весне стало видно, ничего у реформаторов не получается, во всяком случае, очень уж не укладывается в плановые рамки и сроки. С одной стороны, “живее всех живых” компартноменклатура из всех реформ признавала исключительно разгосударствление с последующим присвоением собственности, остальные - трава не расти, с другой - она же выдавала свой саботаж за неудачи правительства. И, съезжаясь в Москву в качестве депутатов, тыкала демократов носом в недовольство народа. А от Ельцина, грозя депутатской расправой - отобрать чрезвычайные полномочия, требовала возвращения на круги своя. Короче, закачалась твердь теперь уже под демократами.

 

Первый бой президенту готовился на шестом Съезде. Послышались выкрики “Распустить Съезд!” - такое заявление сделали в поповской ДДР. В начале 92-го я комментировала на радио эти призывы так: Парламент у нас, конечно, не бог весть какой, но все-таки - законная представительная власть. Требование роспуска - позиция антидемократическая. Тем более, что в настоящий момент есть реальная опасность становления авторитаризма. И тогда - прощай, демократия! В таких условиях даже плохонький парламент нужно беречь.

 

Открытие Съезда было назначено на 6-е апреля, а в канун его, пятого числа, в Москве в концертном зале “Россия” для устрашения депутатов демонстрировали волю народа. Пресса называла мероприятие Гражданским Собранием в поддержку курса реформ. Собрали граждан разного калибра: от мэров больших городов, видела там нашего Индинка, и демократических депутатов до часовых штурмовой августовской ночи. Мне довелось быть по разнарядке “ДемРоссии”. Тыщи две, может, три народу свезли в столицу, оплатили дорогу самолетом, гостиницу... Помню, занимала одноместный номер в недешевой “Украине”, других разместили тоже неплохо - с видом на Кремль в “России”.   И целый час показывали настоящего Ельцина!

 

- А.П.! Здравствуйте! Рада вас видеть... - обрадовалась я, увидев подходившего Мананникова.

 

- Мне-то, отчего радуетесь. Сейчас вашего Ельцина привезут, вот счастье будет!

 

- Почему мой? - обиделась я.

 

- Ну, всенародный! - засмеялся и показал на старушку в зеленой шелковой косынке:

 

- Вот, бабушка уже плачет от счастья. Сталина не пришлось посмотреть, хоть на Ельцина перед смертью помолится.

 

И в самом деле... Зал вдруг замолк и через мгновение взорвался овациями: на сцену поднимался Всенародный.

 

Ельцина видела не впервые; не вытягивала шею, рассматривая. И дыхание было спокойным, и пульс не частил. Зачем, казалось мне, этот спектакль на концертной сцене? Какая поддержка, законная же власть! Еще год не прошел, как избран. И Съезд весь из избранников. Плохие или хорошие - другой вопрос. Но ведь единственный противовес этим безумным аплодисментам! Под сводами зала стояла мертвая тишина. Президент держал речь. Осенью 96-го такой же форум, только в Минске, собирал другой нелюбитель депутатов. Возмущению российских демократов по этому случаю - не было предела!  

 

На шестом съезде состоялась красивая политическая игра. Блестяще сыграли, заставив себя уважать, гайдаровские “мальчики в розовых штанишках”, Ельцин получил на три месяца передышку, депутаты тоже взяли time-out. Стороны разошлись копить силы, собирать полки сторонников на “последний и решительный...”.

 

Той весной я рассталась с гидрометслужбой. Сдала отчет о результатах последней экспедиции на Иртыш неподалеку от Омска, и нужно было решать - готовиться к полевому сезону или всерьез заниматься “ДемРоссией”. Рваться на части больше не хотелось. В принципе, выбор уже был ясен, оставался открытым вопрос о денежном довольствии: без зарплаты жить невозможно. Спонсором моим стал августовский волонтер и муж бывшей сослуживицы Миша Дубман. Ленка Ельченко, некоторое время работавшая у нас, как-то мы даже брали ее с собой на север, теперь была замужем за предпринимателем, который понимал, почему не спал две ночи в августе. В течение полугода раз в месяц она привозила мне ведомость, где я расписывалась за работу “эксперта” и получала пособие в три тысячи рублей.

 

После апрельских на шестом съезде боев все громче зазвучали разговоры о новой Конституции. Как ни настаивали депутаты на своей правомочности принимать Основной закон, понятно было, дело это вовсе не их. Ельцин был не прочь Съезд и пнуть подальше. Уже началась серия знаменитых высказываний, за которые вечно отдуваются его бедные пресс-секретари: то в Саратове пообещал немцам для жительства бывшие ракетные полигоны, то брякнул что-то против МВФ, в который с таким трудом приняли и которому нижайше бьет поклоны в надежде выбить кредиты правительство, и вот теперь в поездке по северу России - Неплохо бы Съезд разогнать! И тут же - готовность провести референдум по вопросам частной собственности на землю и новой Конституции. Но у президента нет законного права заказывать всенародное волеизъявление. Закон “О референдуме...” предусматривал либо инициативу граждан, либо решение съезда, поэтому идея спускается в массы.

 

В начале июня на пленуме СП эту тему обсуждала “ДемРоссии”. По “земле” расхождений не было, ясно , этот трудный для России вопрос можно решать только референдумом, но не все были согласны с президентом, что всенародное обсуждение, а потом голосование на референдуме - вполне цивилизованный способ принятия Основного закона: слишком еще свежа в памяти спектакль “одобрямс” с брежневской Конституцией в главной роли. С-Петербургская организация и новосибирцы настаивали на созыве Учредительного собрания и именно этот вопрос предлагали вынести на референдум. Нас поддержало большинство, и было принято решение объявить сбор подписей под этими двумя формулировками. Идею Учредительного собрания выдвигали многие партии и движения. Даже кое-кто из продолжателей дела исторического матроса высказывался одобрительно по поводу УС: помню в нашей областной газете статью В.Миндолина, последнего Первого новосибирского обкома. Неангажированные наблюдатели понимали, что это был бы нормальный компромисс. Но ни президент, ни депутаты к нему не стремились: обеим сторонам нужна была Конституция, выгодная для личного пользования. Чтобы дело с УС не приняло шумный характер, в “ДемРоссии” началась индивидуальная обработка любителей “ретро” с разъяснением несвоевременности постановки вопроса. И к осени особо преданные президенту люди все окончательно доразъяснили: подкинули мысль - вместо УС поставить вопрос о недоверии Съезду.

 

В Новосибирске собрание инициативной группы по сбору народных автографов за референдум проходило в конце июня. Процедура оформления документов была бумажной, запутанной и волокитной. Но главная сложность - собрать в разгар дачного сезона в душном зале одновременно не меньше трехсот человек. На один меньше - и все насмарку, не зачтется. К лету 92-го таких сторонников демократии, чтобы бросить недолитую грядку, схватить паспорт - и бегом записываться в “инициативную группу”, становилось все меньше и меньше. Выход был единственный - прямое телевизионное обращение Мананникова, его слово значило много. Он и призвал земляков поддержать идею референдума по трем вопросам: кроме земли и УС, третьим мы предлагали, следуя собственному решению добиваться во что бы то ни стало выборов губернаторов, вопрос об их немедленном проведении.

 

Собрание проходило в зале института Гражданпроект, того самого института, который в 90-м году вопреки угрозам обкома выдвинул Мананникова в депутаты. У нас сложились традиционно хорошие отношения с директором В.П.Зоновым, и все свои многолюдные сборы “ДемРоссия” проводила в его просторных, зимой очень холодных стенах. В тот вечер было жарко не только потому, что был на дворе конец июня. Народу набилось около пятисот человек. Мананников срочно улетел в столицу, и я немного трусила, как все пройдет. И в самом деле, увидев, что его нет, зал немного зароптал в разочаровании - пришли-то по его зову, в обращении А.П. умолчал, что не сможет присутствовать. Но потом успокоились и приступили к делу.

 

Группу создали и, как положено, зарегистрировали. По России таких было всего пять: две в Москве, одна в Питере и еще одна, если не изменяет память, в Ростове-на-Дону. Кроме нашей и питерской, все как-то “нечаянно” опустили Учредительное собрание, несмотря на постановление июньского пленума, и ограничились землей. Работу, собственно сбор подписей, начали осенью, уже в политически накаленном октябре. А до этого был период, когда страсти только разгорались.

 

Как это было? Вот основные, кроме парламентских прений об экономическом курсе, пути-каналы, по которым низвергалась лава. Кратер был на вершине беловежского вулкана. Во-первых - зоны войны. Грузино-осетинский и приднестровский конфликты, очаги которых возникли вслед за августовским путчем, после распада СССР на весь мир затрещали автоматными очередями и загремели взрывами боевых снарядов. Прифронтовой город - Дубоссары! Снегур называет 14-ю армию оккупационной и просит народ быть готовым откликнуться на призыв Родины.

 

Смена командарма - и взмывает в облака Лебедь! Пока Ельцин проводит время на “семерке” в Мюнхене, командующий 14-ой Приднестровской предъявляет президенту первый ультиматум: либо российский генералитет подчиняется правительству и не мешает ему, Лебедю, выполнять правительственное постановление, либо он, Лебедь, будет проводить в Приднестровье собственную политику. И реприза своя, лебединая: Хватит ходить с сумой по миру, как козлы за морковкой! Газеты взрываются: Как! Президент в Мюнхене - козел?! Трудно представить себе, конечно, козла за морковкой не привычно в огороде, а с сумой, как, право, и позднее - пернатых в берлоге. Но когда это произносит Лебедь - словно так и бывает, никто уже не сомневается: сила авторитета и авторитет силы!

 

   Война шла на пограничных территориях. И хоть рикошетом отдавалась, в России все-таки еще не воевали. Готовились...

 

Чечня - уже Россия. Фактически она победила и отделилась еще в ноябре 91-го. Но все почему-то делали вид, что ничего не произошло. Что не мстят там русским за вековое угнетение, что выстрелы случайные и обстановка контролируется... То ли, в самом деле правда - мылись там черные барыши российской власти, и, закрыв на все глаза, хотелось использовать момент и урвать побольше, то ли никто из российских политиков не держал в руках классиков. Возьми Ельцин тогда томик Лермонтова да спроси у штабс-капитана Максим Максимыча:

 

- А вы долго были в Чечне?

 

- Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, - знаете?

 

- Слыхал.

 

- Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уж где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!..

 

И, может, понял бы Батюшка, что лучше вал укрепить, чем выбегать за него и лезть через два года беспорядков в их горы туристом с равнинной логикой. Ведь что ни горец - то Казбич на своем Карагезе:

 

- Видал я-с иных в деле, например: весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой...

 

Или Мцыри, для которого родина - это там, где в тучах прячутся скалы, где люди вольны, как орлы.

 

Буквально в первый после беловежского сговора месяц заговорщики начали слегка бодаться. Крым, Севастополь, Черноморский флот. Было ясно, Россия теряет райский полуостров навсегда.

 

Крым болел во мне особенной болью. Эту бездарность Ельцину не прощу никогда! Меня совершенно не беспокоят теоретические выкладки патриотов про потемкинские походы! Что мне Екатерина ? Мои ощущения личные, кожей: На Графскую пристань Севастополя ступала в детстве я сама. И чувства мои к СНГ примерно те же , что у потомков кулаков к коллективизации: Ельцин, Кравчук и Шушкевич нашу семью раскулачили. И теперь живу в Сибири, не располагая возможностью лишний раз навестить мамочку и полить цветы на отцовской могиле.

 

Бесплодно, по ЦКовски целуясь, совещались российский с украинским президенты, деля ЧФ. Парламент сотрясали депутатские державные речи, там принимались экстравагантные решения: двадцать первого мая на закрытом заседании Верховный Совет отменил хрущевский акт 1954 года о передаче Крыма под юрисдикцию Украины. Поздно! - махать кулаками. Подарки - не отдарки. Отчетлив в памяти момент, когда этот акт был принят. Мне девять лет. На стене в нашей с сестрой комнате висела тарелка-радиорепродуктор. Помню, сидела на столе, где всегда готовила уроки, когда объявили. Соскочила и со слезами побежала к родителям:

 

- Зачем, чтобы Севастополь был Украиной? Мы же русские, и бабушка в Уфе!

 

Мама с папой этому событию придали значения гораздо меньше, чем маленькая я. Они утешали, и говорили, какая, мол, разница, страна-то одна. А я все не могла смириться и с тоской смотрела, как с полным безразличием уличные рабочие меняют вывески. Теперь не парикмахерская - а перукарня... И в магазинах продают не чулки-носки, а панчохи та шкарпетки. На жизнь это не повлияло - страна, как и говорили мне родители, действительно была одна. В некотором смысле уровень стал даже выше, чем в России: Украина была богатой и щедрой. Но полностью привыкнуть так и не смогла. Как-то пронесло мимо “мовы” - украинский язык ввели только через год, и для следующего за нами класса он уже был обязательным. С одной стороны жаль, что им не овладела, очень уж выразительный, с другой - тогда в силу детского максимализма, боюсь , я бы его возненавидела. А так - люблю. И весело размовляющих украинцев, и их рiдну мову.

 

Сложный это очень вопрос - национальность. Одно только точно по себе знаю: когда тебя по акту или “конституции” записывают в чужую языковую среду - это невыносимо, возникает обостренное чувство патриотизма, причем без какой-либо пропаганды. В моем по малолетству случае даже родители не принимали участия.

 

Другое дело - патриоты на площадях. В начале лета они осаждали “Останкино”, мечтая полностью русифицировать. Митинг превратился в шабаш чертей и ведьм: безумные глаза, неистовые жесты, бессвязная речь... Оголтелый антисемитизм. Цепь бесчинств с избиением милиционеров, и никто не наказан за разжигание национальной розни.    

 

Короче, к июню 92-го у Президента СССР Горбачева уже накопилось, что сказать. И хотя, уходя с поста, он обещал поддерживать Ельцина, пока будет видеть, что тот стоит на пути демократических реформ, думаю, был не слишком непоследователен, когда вскоре стал высказывать критические замечания: провалы следовали один за одним, ошибки громоздились. Реформатор тотчас рявкнул на горбачевскую критику: В целях сохранения в стране стабильности и политического курса Б.Ельцин вынужден будет принять законные и необходимые меры... Многих покоробило. Журналист Вл.Надеин писал на это в “Известиях”: М.С.Горбачеву должно быть абсолютно и безоговорочно гарантировано право высказывать любые идеи, которые он сам сочтет стоящими... Свобода слова - единственное реальное достижение последних лет. А без нее - зачем нам реформы? Лучше уж обратно в коммунизм: там всегда давали, что выпить, и порою, выбрасывали, чем закусить. Заявление Ельцина недолго оставалось предупреждением.

 

В Конституционном суде шел процесс “по делу КПСС”. В нашей стране он не мог стать нюренбергским. Фактически, чтобы признать конституционным президентский Указ о запрете КПСС, партию следовало объявить преступной. Но кто на это решится? И судьи, и подсудимые - все родом оттуда. Кто ж осудит материнское лоно? И в этом политическом фарсе Горбачеву было предложено выступить свидетелем. Ничего, кроме желания публично унизить, растереть в пыль, вычеркнуть из святых и записать в историю злодеем, в этом не было. Злорадная холопская грязь рекой полилась на поверженного хозяина, когда бывший генсек отказался выступать в жалкой роли. Что тут началось! Трус! Не гражданин!.. Господи, думалось, да вы и гражданами себя впервые только при нем осознали.

 

Горбачеву отказывают в заграничной визе. Чтобы выпустили проводить в последний путь умершего В.Брандта, за него просит у Ельцина целый хор президентов и премьеров дальнего зарубежья. Опять вляпались! Дело пахло мировым неодобрением. Вляпаться - так уж хоть додавить! - по-видимому решил Ельцин и замысловатым указом лишил Фонд Горбачева крыши. Из помещения Президента СССР изгонял ОМОН. Горбачев - невыездной, а его Фонд - бездомный, - констатировала факт неблагодарная пресса, без видимых попыток защитить провозвестника гласности. И интеллигенция позорно не вступилась, она в тот момент готовилась к Конгрессу, поддерживать шатающийся авторитет Ельцина.

 

А в основной массе, кому не по статусу было жить на две страны, интеллигенция бежала из России. Пустел новосибирский Академгородок. Уезжали наши физики. Еще в январе подался в Бразилию Сурдутович. Не удалось попрощаться, в день отъезда он оставил записку: О.В.! Посылаю Вам часть целевого взноса. Нужно немедленно провести орг. встречу сторонников реформ. Будьте сегодня веселы и спокойны на TV! Он писал так, как будто завтра вернется и проверит, все ли сделано. Еще просил беречь, не загружать сильно Гайнера, считал, что как физик он важнее. Одним умом стало меньше. Весной в Австралию уехал Олег Воров. А в августе покинул нас и Гайнер: отправился к Сурдутовичу в Бразилию. Все обещали вернуться...

 

Гайнера я знала лучше. В быту он был немножко забавный и смешной, что мне всегда страшно нравилось в людях, но ума резкого и охлажденного. Я до коликов смеялась, когда он, например, говорил:

 

- Моя жена - с Кубани. Она у меня казак.

 

Обычно Гайнер терроризировал меня замечаниями об ошибках, что, мол, так, как вы - это непрофессионально, объяснял “как было надо”. Замечания, на самом деле, были по делу, но обильностью утомляли. Однажды после какой-то большой московской тусовки и моего выступления спустились в метро, и он с горячностью опять стал убеждать, что все не так... Я и сама была расстроена, болела голова, поезда проходили мимо... И сорвалась:

 

- С чего вы вообще взяли, что я хочу быть профессионалом в политике? Я любитель! Что хочу, то говорю. Отстаньте, наконец!

 

- О.В.! Ради бога, успокойтесь. Я думал, это вам полезно...

 

Я уже успокоилась, и было неловко за срыв, а он молчал... И вдруг засмеялся:

 

- Может, и правда, не нужно вас учить? Я наблюдаю за вами - вы всегда все делаете неправильно, обязательно или хочется вас поправить, или нужно срочно защищать. А в итоге все получается, и вы странным способом выгребаете на поверхность.  

 

В Бразилию с “казаком” и младшим сыном он ехал через Москву. В Москве и простились. Вышли из Белого дома, прошли до метро по Новому Арбату. На прощанье пошутил:

 

- О.В., “ДемРоссию” мы с Сурдутовичем оставляем на вас.

 

- Ладно, принимается, - говорю, - а вам поручаю создать бразильскую “первичку”.

 

Это было в день первой годовщины переворота - на месте гибели защитников БД лежали цветы. Они до сих пор там, на чужбине, наши новосибирские физики-демократы. Говорят, скучают... Мананников виделся с ними, когда в мае 94-го в большом латиноамериканском турне сенаторов приезжал в Сан-Паулу.

 

- Устроили мне форменный допрос. Целый час без передышки спрашивали, требуя детальнейших ответов, - рассказывал А.П.

 

- Что ж не возвращаются, коль так интересно?

 

- Вроде, собираются...

 

На самом деле на этот вопрос нет ответа. Едва ли они вернутся. Физикам в России еще долго не будет места.

 

Тем же летом были колебания в выборе и у Мананникова.

 

- Мне предлагают возглавить Антимонопольный комитет при правительстве, - сказал однажды.

 

- Замечательно, это же министерская должность, - обрадовалась я за него.

 

- О.В., вы не поняли... Это значит, я должен сложить депутатские полномочия.

 

У меня перехватило в горле:

 

- Понятно! Кто в Бразилию - кто в Москву. А.П.! На черта тогда все это было нужно? Вы же бросаете нас!

 

- А я разве сказал, что согласился?

 

Больше к разговору не возвращались, он от предложения отказался и вскоре стал председателем подкомитета по антимонопольному законодательству при ВС. Это устраивало избирателей, хотя понятно, что личный жизненный успех Мананникова был бы куда весомее, прими он должность. Пост министра вводил туда, где не нужно каждый раз проходить через чистилище избирательских симпатий, где ценится ум и образованность, качества, которые зачастую раздражают электорат. Но выбор свой он сделал фактически еще в 1990 году, когда, избравшись депутатом, оставил карьеру преуспевающего западного журналиста, дающую в избытке и интересную работу, и сытный хлеб. Не все, однако, крутым тропам предпочитают дороги, ведущие к тихому житейскому счастью.

 

Кончалось летнее затишье - каникулы. Коммунальные службы готовились к отопительному сезону, наблюдатели - к осеннему обострению в поединке президента с парламентом, люди заготавливали провиант. Зимы боялись.

 

 

 

 

 

  

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

 

 

 

“Конца света” демократы ждали первого декабря - на этот день назначался седьмой Съезд, который должен был решить судьбу Гайдара и его правительства, как раз только начавших радикальную реформу собственности. Она вошла в народный эпос в связи с незнакомым, но мелодичным для русского уха, легко рифмуемым словом “ваучер”. Вокруг этих нелегких ожиданий и разворачивались осенние события 92-го, в том числе и международные.

 

   Японский министр иностранных дел Митио Ватанабэ напомнил нам о советско-японской декларации 1956 года, предусматривавшей возвращение Японии островов Курильской гряды - Шикотан и Хабомаи: Если Россия не вернет, за ней сохранится репутация страны, которая нарушает свои обещания.. Еще одна головная боль перед официальным визитом в Токио:

 

- Черт бы с ними, с островами, отдать - да взять за них кредитами! Благодатный Крым отдали, и ничего. А с Шикотана что толку? Одни тайфуны да цунами. Но, понимаешь, оппозиция!..

 

И оппозиция радостно заволновалась:

 

- Ни пяди политой русской кровью земли! - зажимая Ельцина между домашним патриотизмом и международным протоколом.

 

И когда уже все готово для приема высокого гостя из России - надраено сентябрьское Солнце в стране восхода, наш непредсказуемый “с мясом” вырывается из тисков на свободу: без лишних дипломатических выкрутасов отменяет поездку. Посольские службы в смятении, японцы в шоке разводят руками: умом Россию не понять - у советских собственная гордость. Репутация страны, которая не выполняет свои обещания, за Россией сохраняется.

 

Минул год со дня торжественной клятвы дать россиянам хорошую жизнь, и пришла пора жуткой расплаты за невыполнение - ложиться на рельсы. Народ требует: помню пикетчиков новосибирской “оборонки” перед зданием областной администрации, они молча держали плакаты как раз с такой претензией к президенту. Но “слово чести” - это что-то старомодное, выбитое из общественного сознания вместе с дворянством. В цене лукавство и хитрость плутоватых приказчиков. Мы пойдем другим путем: нормальные герои всегда идут в обход! Перед народом вообще можно не оправдываться - потерпит, главное объегорить депутатов, уклониться от их очередного Съезда. Эврика - Совет глав республик!

 

-Что это за орган? Какая статья Конституции? - спрашивали недоумевающие.

 

- Нормальный орган! Собираются, точнее - их собирают, главы республик и рекомендуют депутатам то-то и то-то.., - объяснили недоумкам.

 

Заручившись якобы таким образом поддержкой регионов, Ельцин пытается перенести Съезд с декабря на весну. Но Верховный Совет не поддается давлению - еще силен вирус демократической процедуры, нет еще страха перед Ельциным - и поступившую от самопровозглашенного органа рекомендацию отклоняет.

 

Тогда и стали поговаривать, Съезд дескать манипулирует поправками к Конституции, депутаты, мол, без конца ее перекраивают, как хотят, и тем самым побуждают президента обходить Основной закон. А мне все время хотелось напомнить:

 

- А откуда, собственно, это пошло? Ради кого вводились первые поправки?

 

Не ради ли Ельцина и не с его ли согласия в единстве борьбы с Горбачевым изобрели пост российского президента? Не ему ли дважды дополняли полномочия? Тогда с точки зрения демократов это считалось нормальным. Но как только потеряли большинство, такая конституционная подвижность перестала быть выгодной, более того - стала опасной. Не столько для реформ, сколько лично для Ельцина. И заговорили о депутатских кознях! И последовали призывы к роспуску парламента. В Москве, как будто стихийно, организовался сбор подписей за недоверие Съезду, по каналам “ДемРоссии” пошли ненавязчивые советы - поддержать!

 

В сентябре представители демократических организаций Западной и Восточной Сибири собрались в Томске, чтобы обсудить предстоящую кампанию по референдуму. Инициатива встречи исходила из Москвы, точнее из Республиканской партии. Это была одна из многих мелких партий, бравшая начало в коммунистической “Демплатформе” и входившая в “ДемРоссию”. Какие-то снова начались в руководстве разногласия, и “сибирская ассамблея” была нормальной попыткой путем усиленной работы в глубинке сколотить поддержку. Приехали популярный в то время реформатор - “народный академик”, как шутливо, сравнивая с Лысенко-Мичуриным, называл его Мананников, депутат П.Филиппов и довольно известный московский демократ И.Яковенко.  

 

   Я любила ездить в Томск. Там красиво и приветливо встречали, вкусно кормили и было с кем поговорить. В тот раз рассчитывали получить к предстоящему пленуму региональную поддержку, чтобы вынести на референдум новосибирский третий вопрос: “Даешь выборы губернаторов!” Сформулирован он, конечно, был более квалифицированно, но смысл именно такой. Нужно было озвучить требование на всю Россию. Поэтому с московскими “ходоками в народ” сразу возник конфликт интересов. Остальные делегаты собственных инициатив, похоже, не припасли и настороженно прислушивались и примеривались.

 

На своей территории, где, как известно, и стены помогают, легче пробить приезжую Москву и повернуть голосование в интересах региона. В прениях старалась внушить это остальным. Мы, мол, здесь - “Сибирское соглашение”, у нас не так, как в Москве, есть общность целей, нам нужны местные выборы. Поддержите нас на пленуме, а мы учтем ваши проблемы. У сибиряков такой откровенно жесткий подход возражений не вызвал, напротив, все как бы приосанились. Филиппов же от удивления и неожиданности затряс бородой:

 

- Причем здесь выборы? Мы не за тем сюда приехали, мы... - стал давить депутатским авторитетом, - Я хорошо отношусь к Леше, - имея в виду А.П., - но, что у него такие помощники, что не понимают... я расскажу... уволит...

 

Как “спец” по реформам он вскоре ушел на какие-то важные встречи в администрацию и в раздражении в тот же вечер улетел. Второй эмиссар, И.Яковенко, правильно оценил обстановку. И вообще показался другим. Он слышал. Мы договорились о взаимной поддержке через две недели в Москве.

 

На пленум новосибирская делегация приехала не с пустыми руками. Захватили в качестве образца тираж чистых подписных листов по нашему третьему вопросу - три большущих ящика, демонстрируя серьезность намерений, и “Сибирское заявление”, принятое в Томске. Все это не вписывалось в общий сценарий. Политику “ДемРоссии” уже полностью осуществляла восторжествовавшая после неудачи с чрезвычайным съездом московская группировка. В их замыслы входило сорвать не только сбор подписей за Учредительное собрание, но и за “землю” - весеннее посевное настроение президента к тому времени испортилось. А вместо этого - возглавить инициативу разгона Съезда. Понятно, откуда шли директивы. Поэтому на нас с нашим “третьим вопросом” смотрели, как на сумасшедших. Сибирская группа и примкнувший И.Яковенко яростно бились за референдум. Отстоять удалось только “землю”.

 

Кампания мощной волной покатилась по стране. В Новосибирске, хоть и создана была инициативная группа, раскачивалось все медленно. Сообщили по радио и ТV, дали объявления во всех газетах. Сбор начали в приемной Мананникова и выставили пикеты в метро. Подчеркиваю, тогда все сборщики работали бесплатно, на забытых сегодня общественных началах: после работы и в выходные дни. Пожалуй, активнее всех - пенсионеры: располагали временем.

 

Первые десять дней принесли нам всего около двух тысяч подписей. Приходили подписываться исключительно энтузиасты, романтики демократии, продолжавшие скрупулезно следить за процессом. Не спеша, заполняли они графы в подписном листе, успевали затеять спор о политике, в общем, шли, как в клуб. Бойчее было на улице, но тоже за вечер из одного пикета больше пятидесяти подписей не приносили. Дело осложнялось тем, что мы настойчиво гнули свою генеральную линию: собирали подписи по всем трем вопросам, т.е. делали тройную работу. Приходилось разъяснять, почему в Москве собирают только “за землю”, а мы - еще и за УС, и за местные выборы.

 

Начинала волноваться, что не вытянем свои 20 тысяч. Каждый вечер звонил из Москвы Мананников, сообщала ему только что подведенный за день итог. Понимали, что дела идут неважно, гораздо медленнее, чем приближается срок сдачи законного миллиона :

 

- О.В.! Нужно что-то придумывать. Наши двадцать тысяч - дело чести, лицо Новосибирска.

 

   Я усилила “радиоупражнения”, почти полностью посвятив усилия освещению хода событий. В нескольких газетах опубликовали подписной лист. Через неделю стали приходить письма с вырезками. Пришла в голову мысль привлечь, кроме явных наших сторонников, людей умеренных, может быть, даже несколько консервативных. Созвонилась с В.Лантухом, соперником Мананникова на выборах в 90 году. Он был известным и авторитетным в Новосибирске человеком, благодаря своему учителю С.Федорову и творимым в его клинике чудесам офтальмологии - там прозревали слепцы со всей Сибири и Дальнего востока.

 

- Владимир Васильевич! Вас беспокоит... Как вы относитесь.... Не могли бы Вы..., - обстоятельно объяснила причину звонка.

 

Он без каких-либо колебаний согласился на совместное с Мананниковым обращение к новосибирцам, призывавшее активнее использовать свое гражданское право на волеизъявление. Это обращение обошло все средства массовой информации и принесло некоторые результаты. Кампания начинала раскручиваться.

 

Придумала еще одну штуку: решила привлечь “предателя”, пусть искупит вину. С Манохиным, с тех пор, как он сдался номенклатуре, отношения у “ДемРоссии” были прерваны. Я подошла к нему в перерыве на сессии облсовета:

 

- Анатолий Николаевич, как вы смотрите на то, чтобы поддержать с экрана сбор подписей?

 

Он не понял, что это его шанс: покаяния не последовало. На лице, напротив, было заметно торжество, ага, мол, приползли... Не стала фыркать, консенсус для дела был важнее, и еще раз повторила просьбу. Он дал согласие. Не медля, благо на сессиях всегда полно журналистов, договорилась с Лаврушенкой, чтобы сделал сюжет для вечерней “Панорамы”. С того момента в отношениях с представителем президента возникло на некоторое время потепление.

 

С таким же предложением обратилась и к мэру Индинку, он в ту пору изо всех сил раскручивал популярность, создавал этакий образ “отца города”. Думала, поймается, захочет покрасоваться авангардистом в шуме кампании. Не тут-то было! Недооценила хитрована. Согласился ведь! Договорились! В день, на который договаривались, звоню - срочно улетел куда-то. И волки сыты, и овцы целы: и не отказал, и не засветился. Договаривался, заранее зная, что его в этот день уже не будет.

 

Очень хорошо освещали весь процесс СМИ, со своей стороны как бы подбадривая активность. Должна сказать, мои отношения с новосибирскими журналистами всегда были хорошими. Удивлялась, когда, бывая в Москве, слышала, как жалобно приезжающий из провинции демократический люд просил мелькавшего на “ДемРоссии” Полторанина и других “человеков” президента заставить “саратовско-хабаровское” начальство давать эфирное время и газетные полосы демократам. Считала, что если есть что-то в самом деле интересное, оно само прорвется и на экран, и на страницы. Вопрос в том, как стать интересным! В Новосибирске такой проблемы не существовало. Гораздо труднее, чем в эфир, мне было прорваться на сессию облсовета. Туда пускали почти всех, но меня, пока не стала депутатом, регулярно отлавливал кудрявый молодой человек - бессменный часовой у входа в зал заседаний. Это было обязательно, как ритуал. Все равно, конечно,   пробивалась, подавая записки в президиум и требуя специального голосования. А радиослушателям о том, что видела и слышала, сообщала потом беспрепятственно.

 

Несмотря на все “придумки” и довольно массированную агитацию по центральным каналам, к ноябрьским праздникам мы набрали всего примерно по двенадцать тысяч подписей под каждым вопросом. Оставалось десять дней. На заключительном этапе был Мананников со своим словом к избирателям.

 

Утром после его выступления по телевидению на час задержалась. Когда приехала, долго не могла пробиться сквозь толпу. У двери была осада. В проходе, как положено во всякой очереди, стояли два добровольца и впускали по пять человек. Бедная Л.С.Чижова, помощница депутата! Она, нервно курила, подавая подписные листы и ручки. Увидев меня, чуть не плача:

 

- Где вы пропадаете! У меня голова кругом! Я пришла в 9.00, уже было полно народу, и все - давай орать! Посмотрите, что делается! Ужас какой-то!

 

И в самом деле, толпа недовольно загудела:

 

- Не можете обеспечить - не беритесь... Безобразие... Мы будем жаловаться Мананникову..., - нормальное такое гражданское негодование.

 

Я быстренько включилась в работу, дала передохнуть Чижовой, приняв на себя гнев избирателей. Между делом мы с ней стали подсовывать чистые листики:

 

- Не могли бы вы... на работе... родных... соседей, уж, пожалуйста, помогите, сами видите - не справляемся... у вас-то точно хорошо получится...

 

Три дня шел поток. Мэрия выкинула трюк. Их давно все это раздражало, но когда началось паломничество, Индинок издал специальное распоряжение: не пущать!

Его озвучили по радио и телевидению, но это только усилило напор масс. В будни, конечно, ничего сделать не могли: мешал рабочий режим мэрии. Да и на закон “о статусе депутата ” можно было наткнуться. Зато, когда я пришла субботним утром, дверь была перекрыта. Меня пустили - побоялись скандала. А граждан - ни в какую! И я затеваю скандал. Звоню в Москву, звоню городским депутатам, звоню дежурному прокурору. И пока все проснутся и доберутся, сама дежурю в вестибюле, снимаю скобу с парадной двери и впускаю людей, периодически вступая “врукопашную” с мэрскими охранниками. Когда, наконец, выспавшись, лениво прибыл кто-то из депутатов, сопротивление, практически было сломлено, охранник устал со мной сражаться и, плюнув на дверь, уселся в своем углу.   У меня же, как всегда, от перенапряжения дрожало все внутри.

 

За последнюю неделю собрали подписей почти в два раза больше, чем за предыдущие полтора месяца. Это была, пожалуй, самая мощная, трудоемкая, по-настоящему демократическая и хорошо организованная всероссийская акция “ДемРоссии”. И последняя... 18-го ноября “ДемРоссия” представила два миллиона квалифицированных подписей за проведение всенародного референдума по вопросу частной собственности на землю. Только наплевать на них вместе с земельной реформой было Ельцину. Важнее было в тот момент выяснить, кого народ больше любит: его или депутатов. Земельный вопрос так и не вынесли на всенародное голосование и мусолят до сих пор спекшейся думской кучкой.

 

По коронному “третьему вопросу” подписей мы собрали больше всего: тридцать три тысячи с хвостиком. И вновь, предъявив их депутатам, обратились к областному Совету с требованием назначить прямые выборы губернатора. И так же, как Съезд не учел пожелание двух миллионов, проигнорировав вопрос “о земле”, так наши депутаты не заметили три десятка тысяч подписей своих избирателей. Хотя все существовавшие Конституции и утверждали, что источником власти является народ, а депутаты в предвыборных обещаниях клялись быть верными народными слугами.

 

Готовясь к бою на Съезде, Ельцин потихонечку начинает стравливать пар оппозиции: освобождает от высоких должностей ряд демократических назначенцев. Уступает Панкратову главную в Москве милицейскую должность физик А.Мурашев, остается без работы Г.Старовойтова. На очереди, поговаривают, ненавистные Хасбулатову Полторанин и Бурбулис. Это настораживает, но особой реакции не вызывает - тактика. Когда же в конце ноября вдруг меняют шапку вместе с головой на “Останкино” - снимают Егора Яковлева, понятно, что это уже наезд. Председатель “Останкино” освобожден от обязанностей говорить правду - крупный заголовок в “Известиях”.

 

Через три дня как раз после этого, 29-го ноября, нас созвали в Москву на Форум сторонников реформ. По призывникам он мало чем отличался от апрельского Гражданского собрания. И все же отличие было! Резкое. Впервые за все многочисленные съезды, конгрессы и форумы, в которых за три года мне довелось участвовать и на которых бывал Ельцин, на входе стояли металлоискатели: обыскивали сторонников реформ. Вообразив себя Фанни Каплан, я прошла через раму, поставив сумку на барьер. После чего ко мне неслышно подошел молодой человек при галстуке:

 

- Что у вас в сумочке, откройте, пожалуйста.

 

- Бомба! - ляпнула и брезгливо подвинула, открыв замок.

 

Не рассмеялся и не отшутился в ответ, молча перещупал помаду, пудреницу, расческу и вернул, не извинившись. Обыскали первый раз в жизни. Все! С этой минуты была готова на дерзости.

 

На сцене и трибуну, и места для почетных гостей полукружьем окаймляет пышный газон из ярких искусственных цветов. Нарядно! А по периметру зала рассредоточились живым кольцом пятнистые мундиры. Тоже красиво - как лужайка. Первые три ряда оцеплены шнуром. До поры их охраняют Люда Стебенкова с Боксером, потом вперемежку с незнакомцами в штатском займет почетная демократическая гвардия Москвы. Нам удалось присесть на четвертом. Новосибирская делегация - человек семь. Двоих помню точно - мы сидели рядом и были в фокусе происшедшего инцидента. Это Мананников и Яша Савченко, студент-медик. Дело было так.

 

Когда на сцене расселась политическая элита и появился Ельцин, Яша сказал, мне и Мананникову:

 

- Когда начнет речь, я закричу про Яковлева.

 

- Пересаживаемся! - мгновенно включается А.П., - Яша, ты - между мной и О.В.. Главное - не допустить, чтоб вывели. О.В., если будут хватать через вас, помните, вы женщина - царапайтесь, визжите... Переводите все на себя. Слева я отобьюсь депутатским мандатом. Яша, ты руки не распускай - посадят. По швам! Ноги тоже. Сам - ни шагу. Пусть, в крайнем случае, выносят.

 

Под просторными сводами тишина. В филармонии и то кашляют. Здесь все замерли. Ельцин начинает. Наблюдаю за Яшей. Он готовится: регулирует вдох-выдох. Все! - ищет паузу... Ему кричать, а у меня перехватило дыхание. И вдруг, голос у Яши -будь здоров, трубным раскатом:  

 

     - Яковлева - вернуть! Вернуть Яковлева!

 

Ельцин на секунду остановился, сдвинул брови... Зал вздрогнул, не зная, как себя повести. Все лица обернулись в нашу сторону. Кое-кто стал подниматься с мест. Сзади послышалось шипение, готовое перерасти во что угодно. Одиночные пятнистые перегруппировались в полный состав, изготовившись к мерам в шаге от нас. Все решил президент. Хмуро исподлобья кинул взгляд в зал и без комментария продолжил прерванную речь.

 

До конца первого отделения нас опекали. Но вскоре объявили перерыв, нельзя было дольше держать президента и членов правительства с людьми. Обитатели первых трех рядов окружили направляющегося к выходу Ельцина, стремясь своей преданностью загладить впечатление от дурного поступка приезжего дикаря. Но, в общем-то, линчевать Яшу не собирались. Издали и искоса поглядывали, не выражая чувств. Один только дядечка подошел и пожал руку:

 

- Да, молодой человек. Это поступок!

 

Удивительно, на том форуме, кроме сторонников и охранников, было полно журналистов: все телекомпании, все информационные агентства. И нигде, кроме французской “Русской мысли”, происшествие не было отмечено. А ведь защищалась свобода слова!

 

Седьмой Съезд народных депутатов открылся второго декабря хорошей подготовкой обеих сторон. Но врезался в народную память не альтернативными экономическими докладами “Гайдар-Хасбулатов” , а подзорной трубой, наведенной на классную драку: депутаты неистово тузят друг дружку. Трубу, шевелюру А.Шабада и рясу - нет Якунин, кажется, был героем другой, уже думской драки с Жириновским - показывали из передачи в передачу. Кадры долго пользовались успехом на экране. И неважно, с чего все началось, кто там был за кого, что за дракой слышен гнусавый голос спикера: “Защитите!” Главное - весело! Можно смеяться. Кто такие депутаты? Клоуны! И эта мысль стала методично вдалбливаться в головы избирателей. По сравнению с историческим значением той драки, ей-богу, меркнет напряженная борьба за сохранение Гайдара на посту премьера.

 

Запомнился еще, правда, демарш Ельцина: он буквально поставил часть депутатов на колени, заставив забыть об обязанностях перед избирателями и присягнуть на верность лично ему. Это произошло на восьмой день работы. Страна на несколько часов застыла перед дилеммой: Кому вы поручаете вывод страны из экономического кризиса - нынешнему составу Съезда и ВС или Президенту России? Кто знал правильный ответ на этот нелепый вопрос, который Ельцин задал в Обращении к народу? И кто из сделавших тогда выбор в пользу президента может сейчас ответственно подтвердить: да, Ельцин действительно вывел страну из кризиса? Зачитав обращение и покидая Съезд, президент приказал покинуть зал всем, кто его поддерживает. Вот здесь и определился костяк будущих расстрельщиков парламента. Прочно пристегнул их тогда царь к своему кафтану. Угодливо норовила подержаться за шлейф побежавшая за президентом свита. Из демроссийских депутатов в зале остался только Мананников.

 

Это припомнили ему на III съезде “ДемРоссии”. Демороссы съехались в Москву 19 декабря. Новосибирские, Томские и Кемеровские держались вместе. Мы хотели еще раз попробовать обновить политику движения, мучительно извивавшуюся за хмельной мыслью президента. Для начала новосибирская делегация, сделав резкий выпад против планов оргкомитета, вынесла на голосование предложение пригласить и включить в состав президиума Ю.Афанасьева. И большинство за это проголосовало. Марину Салье мне еще раньше удалось просто уговорить прийти. Афанасьев же наотрез отказывался. Теперь, уже с приглашением от съезда, я рванулась к телефону:

 

- Юрий Николаевич, съезд просит вас приехать и выступить.

 

- Я думаю, что не стоит, нет смысла.

 

-Юрий Николаевич, это неправильно, мы же хотели собрать съезд, вот он собран и вас ждет. Люди же из глубинки приехали, если вы не придете, им Боксер будет мораль читать.

 

- Ладно, я приеду, только бесполезно...

 

Мне еще раз показалось, что ему не интересно. Приехал ненадолго. Выступил, но реакция зала ему была безразлична. Покинул нас уже навсегда. В этот же день с горечью простилась с “ДемРоссией” и Салье.

 

После того, как Ельцин согласился на бесцветного Черномырдина, уступив оппозиции любимого демократами Гайдара, многие президентские сторонники были обескуражены. Окончательно получалось, что все - за одного, в нашем случае совсем не означало, что и один тоже за всех. В выступлениях эта обида сквозила. Но закоперщикам “президентской партии” хотелось выдержать на съезде линию преданности президенту как верности идее реформ. “Или ты с нами, или против нас” прозвучало в речи отца Глеба Якунина: он обвинил в вероотступничестве А.Мананникова, не бросившегося вслед за Ельциным из Кремлевского дворца. Политзек Якунин с трибуны давал наставления, “как свободу любить”, другому узнику совести. Семьсот шей развернули головы в направлении новосибирской делегации. И вот что сказал Манаников в ответном выступлении: Но, позвольте, Глеб Павлович, я Ельцину не присягал. У меня не было такой возможности ни в 1983 году, когда я три недели провел в самой вшивой из всех пересыльных тюрем - свердловской. Местный первый секретарь тогда успешно строил коммунизм. Ни позже в 1991, когда, прилетев в Новосибирск уже в должности Президента, он не нашел времени для встречи с местными антикоммунистическими организациями, поскольку был увлечен переманиванием сибирской номенклатуры под свои знамена.

 

Полагаю, ни Вам, ни мне не приходилось “шестерить” в лагерях. Зачем же быть “шестерками” в политике? То, чему мы действительно присягали и за что обещали бороться - это демократия. Господин Ельцин предложил на Съезде сделать выбор между двумя диктатурами - его личной (точнее, его свердловского номенклатурного окружения) и съездовской (точнее, общероссийского номенклатурного собрания). Хрен редьки не слаще. От такого выбора я отказался.  

 

На осуждающее большинство новосибирская “ДемРоссия” смотрела жестким, самостоятельным взглядом своего председателя. Мы продолжали укреплять собственную позицию, договорившись с земляками из Томска и Кемерова о проведении в феврале общесибирской конференции.

 

Заалевший в декабре короткой вечерней зарей политический успех В.Зорькина завершил 1992 год соглашением Ельцина с Хасбулатовым “О стабилизации конституционного строя в России”, предполагавшим проведение референдума по основным положениям Конституции. Вопрос о референдуме вообще-то еще не решен, он только муссируется в общественном сознании. “Быть или не быть” референдуму - тема газетных статей, интервью, “круглых столов”, “тайных вечерь”, заседаний депутатских фракций и разговоров в кулуарах Кремля.

 

Под самое Рождество мы с Мананниковым едем в Томск. Там собирается оргкомитет сибирской конференции “ДемРоссии”. На ней хотим еще раз поднять вопрос о созыве Учредительного собрания. Из Москвы приглашена только “раскольница” М.Салье.

 

Конференцию решили провести в феврале. Острых сюжетов на этот раз в Томске не было, встреча была дружественная и рабочая, обсуждали вопросы будущей повестки. Больше поездка запомнилась смешной ситуацией, в которую попала в рождественское вечернее застолье.

 

Приезжих традиционно разместили в бывшей обкомовской “Октябрьской” гостинице, где я жутко замерзла. Свежо было и в небольшом банкетном зальчике, уставленном сверкающим холодом хрусталем. Туда нас пригласили отужинать замечательно гостеприимные томичи. За столом - человек пятнадцать, скатерть белая уставлена закусками, чего только нет - даже варенье в вазочках! Холодная водка в запотевших графинах. В предвкушении погреться все шумно усаживаются. Я начинаю нервничать. Дело в том, что теперь почти, а тогда совсем, не пью водку. Думаю, может, принесут хоть что-нибудь другое? Не несут. Заменить нечем, нет даже минералки. Все пьют - я ем. Не жаловаться же! Люди малознакомые, скажут, какая капризная... Все бы ладно, не обязательно, в конце концов. Но по кругу нужно что-то сказать с поднятием рюмки. Круг большой, речи длинные. Говорят что-нибудь строго демократическое. Наелась. Настроение портится. В рождественский вечер, в холоде, одиноко трезвой - становится себя убийственно жалко. Уже жалею, что не проглотила эту отраву с первым же тостом, не знаю, как и зачем сидеть дальше, уйти - нехорошо... Пока я так думаю, приближается моя очередь держать слово: никто ведь не в курсе моих проблем. Я занервничала сильнее - что же делать? И тут меня спасает варенье... Черпаю ложкой, быстро забалтываю им водку - гадость готова. Мананников смотрит недоуменно:

 

- О.В., зачем портите добро?

 

Пока экспериментировала в алхимическом процессе, пытаясь облагородить “огненную воду”, не успела подготовить речь. Хоть плачь! Ну, и пусть, думаю... рождественский это вечер или нет!? И спасаюсь от серьезной политической публики запрещенной “дамской штучкой”:

 

- За любовь! - опрокидываю вовнутрь свою смородиновую.

 

Моя не по теме выходка, однако, имела успех. Про Учредительное собрание больше не вспоминали. Разговоры пошли веселее. А я, наконец-то, согрелась.

 

Учредительное собрание... На сто рядов высмеянная большевиками “учредиловка”. В январе 1993 года исполнилось 75 лет с того момента, как “Караул устал!” и выгнал “учредителей” из Таврического дворца. Либеральная российская интеллигенция все чаще стала вспоминать, царь-де и брат его Великий князь Михаил отреклись от престола не просто так, а в пользу Учредительного собрания, которое и должно было решить, какому государственному устройству быть в России. И, чтобы восстановить прерванную большевиками легитимность власти, необходимо вернуться к этой идее как единственно верному способу принятия новой Российской Конституции.

 

В год 75-летия разгона 20 января по инициативе апологетов УС, его самой одержимой и последовательной сторонницей была М.Е.Салье, решено было в том самом Таврическом дворце Санкт-Петербурга провести научно-практическую конференцию под общим названием “Развитие конституционного процесса в России”, а в частном назначении посвященную приснопамятной “учредиловке”. В подготовке и работе принимали участие известные ученые-историки, общественные деятели, видные демократические депутаты.

 

Меня на это собрание пригласила Марина Евгеньевна. Летела в Питер, признаться, с некоторым волнением. Смущало не предстоящее событие: привыкла за эти годы и бывать, и выступать на многолюдных общественных мероприятиях. Будоражила мысль о том, что предстоит переступить порог Таврического дворца. Никогда не бравшая в поездки на “народные сходы” ни лишней переодевки, ни обуви, в тот раз торжественно сложила в сумку парадные туфли и черный бархатный костюм. Мне казалось, если ступлю на дворцовый мрамор в сапогах, буду, как бежит матрос, бежит солдат, стреляют на ходу... Хотелось пройти рядом с историей на каблуках и в бархате.

 

Не так, оказалось, все просто. Незадолго до этого легендарное здание отдали в распоряжение Хасбулатова под Межпарламентскую ассамблею СНГ. Никто не знает, кем и чем были заняты дворцовые палаты между заседаниями, ассамблея собиралась редко - дел общих у союзных республик уже не было. Скорее всего пустовали. Но российский и снг-овый спикер слышать не мог даже аббревиатуры УС. Оно грезилось ему наверно в самых страшных ночных кошмарах, а всякое упоминание вызывало непреодолимую, болезненную тошноту: в ключах организаторам дворецкий отказал без объяснений. Не помог и всесильный в Питере Собчак - пришлось конференции срочно перебазироваться в Мариинский. Тоже дворец. Там тоже было красиво, но он не имел исторического отношения к нашему событию. Историей вновь распорядились по-матросски: Хасбулатов, не мудрствуя, просто замкнул ее в Таврическом.

 

Конференции, семинары, собрания, посвященные Учредительному собранию, прошли и в Москве, и в Томске, и в других университетских городах. Газеты опубликовали открытое для подписей Обращение интеллигенции, считавшей, что УС - путь преодоления политического кризиса. Его подписали В.Бакатин, С.Говорухин, Г.Каспаров и др. Полузабытую идею востребовало время, она обретала свежее дыхание.

 

Но главные участники политического противостояния, не демократы и коммунисты, а именно Ельцин и Хасбулатов вовсе и не стремились выводить страну из политического кризиса. Напротив, углубляли его с двух сторон всемерно: президент - лобовыми экспромтами, оппонент - виртуозно манипулируя депутатами с помощью процедуры, спикерского кресла и микрофона, не отказываясь, однако, и от прямых действий. Ельцин, полагаясь на силу харизмы, продолжает настаивать на референдуме и отказаться от него согласен только при одном условии - парламент принимает его вариант Соглашения. В газетах это почему-то называлось, что президент готов к компромиссу. Хотя фактически он требовал полноты власти. Хасбулатова не любили, и референдум для него - “риф в тумане”: лучше бы обойти. Поэтому он начинает маневры.

 

Новосибирск к тому времени все более приобретал черты “центра оппозиции”. Тому были объективные причины. Полностью дотационная экономика - осевшая еще с войны “оборонка”, три академии наук, убыточное сельское хозяйство - терпела стремительный крах. Отсюда - огромной силы социальное недовольство. Сохраненная Ельциным в управлении областью партноменклатура мало того, что не рвала жилы над реформами, наоборот изо всех сил консервировала обстановку в надежде на реванш. Да еще исподтишка натравливала народ на демократов. Укомплектованный и подзуживаемый той же номенклатурой областной Совет для полноты картины громогласно исполнял антипрезидентскую симфонию. Демократическое движение, мощное в оппозиции к Съезду и к местной власти, как уже не раз подчеркивала, достаточно критически относилось и к действиям Б.Ельцина, и к огульно поддерживающим его общественным начинаниям. Поэтому неудивительно, что местом для проведения общероссийского “Совещания руководителей региональных органов представительной власти” Хасбулатов избирает Новосибирск.

 

В двадцатых числах февраля под сирены и мигалки ГАИ, под шампанское и коньяк администрации российские Советы съезжаются в Новосибирск. Фактически это была первая попытка Хасбулатова организовать для себя дополнительную, кроме Съезда, точку опоры: что-то вроде президентского Совета глав республик.  

 

Утром, как раз в день начала “партсобрания”, мы с Мананниковым застряли в аэропорту “Толмачево”: прилетели из Томска. Конференция, которую задумали еще на декабрьском III съезде “ДемРоссии”, с нашей точки зрения, прошла неудачно. Чувствуя усиление сибирской самостоятельности, спасать “ельцинизм” в восточной России прибыли отец Якунин да сын Пономарев. Нетрудно было внести смятение в умы, рассказывая московские страшилки про Хасбулатова и Руцкого и призывая к псевдоединству в демрядах, поэтому результат получился нулевой - расколоть нас не удалось, но и ядра демократической оппозиция в Сибири не получилась. Движение продолжало слабеть.

 

В Новосибирск прилетели ранним рейсом, А.П. спешил попасть на Хасбулатовское совещание. Но в нем, похоже, там не особо нуждались. Машину в аэропорт я заказала еще из Томска. Гараж областной администрации у нас , как везде и всякая обслуга власти, четко работающая служба. Но, обслуживая депутата в родном округе, она иногда давала странные сбои. Самолет прибыл вовремя, а машина - нет. Звоню в гараж, узнать, в чем дело.

 

- Машина вышла, номер такой-то, - отвечает диспетчер.

 

Езды до Толмачева - полчаса. Проходят. Звоню снова - машина вышла. Мы бы уже уехали на чем-нибудь, если бы не это обнадеживающее “машина вышла”. А.П. был спокоен, волновалась жена Мананникова - Лиля. Корреспондент радио “Свобода”, она ездила с нами в Томск, а теперь торопилась попасть на форум российской оппозиции. Таким образом, мы проторчали в аэропорту полтора часа. Пока доехали, забросили домой вещи... На всяком публичном мероприятии самое главное - это начало. И хоть особенного там ничего не могло произойти, опоздание Мананникову на всякий случай обеспечили.

 

Бурные прения по вопросам большой политики отвлекали, но не затмевали сознание настолько, чтобы забыть главную нашу политическую доктрину - выборы областной власти. Что отдельно взятая демократическая Москва - это, отнюдь, не есть вся Россия. И что обещание Ельцина насадить демократию по территориям из центра постепенно после стабилизации экономики, так же ущербно, как и мечта построить коммунизм   в отдельно взятом государстве с последующим распространением его по миру. Поэтому основной задачей по-прежнему ставили перед собой преодоление моратория на выборы губернаторов. И старались использовать для этого малейшую возможность повлиять на ситуацию.

 

Новосибирский облсовет на 11 апреля назначил в себя довыборы - оставалось еще с 90-го года восемь вакантных мандатов. После отъезда О.Ворова в Австралию, у “ДемРоссии” остался всего один областной депутат.

 

- Выдвигаем кандидатов по всем округам и начинаем кампанию, - сказал А.П.

 

У многих это решение вызвало сомнения:

 

- Сейчас? Демократическая волна на спаде... лучше не лезть... проиграем.

 

- На волне в депутаты проходит и вообще плавает, известно что. Стоящие кандидаты выигрывают выборы сами, скорее образуя волну, - ответил А.П., - вопрос в том, сколько найдем стоящих.

 

Это действительно был вопрос вопросов. Ряды редели. Кто-то отказывался, ссылаясь, как уже сказано, на конъюнктуру момента, кто-то просто не подходил по личным качествам. В конечном счете людей-таки подобрали на все восемь мест. Мне достался округ - 12 тысяч избирателей - в Железнодорожном районе, это район в центре Новосибирска.

 

Процедура выдвижения и регистрации кандидатов тогда все еще оставалась довольно простой: организация направляла протокол о выдвижении, и этим все ограничивалось. Одна за день развезла бумаги, оформив кандидатские удостоверения всем выдвиженцам. Не могу сказать, что на этот раз в комиссии встретили так же ровно, как в первые мои выборы. Теперь я уже была известна “немыслимой” в чиновничьем большинстве дерзостью к начальству, приближенностью к нестандартному Мананникову, к тому же никто не догадывался, что я трусиха. Поэтому откровенно рассматривали, пытаясь увидеть когти, клыки и пистолеты за поясом.

 

До начала избирательной кампании пришлось еще съездить на первый после III съезда пленум “ДемРоссии”. Он прошел в Нижнем Новгороде в последние дни февраля. В Нижнем побывать хотелось, посмотреть воочию на восхваляемые прессой немцово-явлинские чудеса. Борис Немцов становился популярной фигурой. Из него стараниями журналистов быстренько лепили образ современного Стаханова: “ударник” на передовой реформ.

 

Демроссийская мощь шла под гору, влиятельные лица отворачивались, слабела финансовая поддержка. Все труднее было собирать дорогие многолюдные собрания. Начинали экономить. В Нижнем нас расселили уже не в приличной, как бывало, гостинице, а в задрипанном Доме колхозника. Это было жуткое заведение, которое знавал неновым, наверно, еще Алеша Пешков, с нескончаемой длины коридором и общим, как в старинном пионерлагере, на двадцать раковин М-Ж умывальником. Морозный, ветреный февраль сквозил в щелястые окна нумеров, пробираясь под серое с темно-синими полосками по краям казенное одеяло. Первые впечатления складывались не в пользу нижегородских реформ. Но было одно бесспорное удобство: Дом колхозника, как и полагалось, территориально принадлежал колхозному рынку. А там уж было на что поглядеть! По крайней мере, по сравнению с новосибирскими базарами. Не знаю, что смотрело на меня из торговых рядов - обилие волжской благодати или результаты годовой деятельности молодого губернатора, но на сибирских прилавках не было тогда такой розовой отечественной ветчины; кроме минтая, такой крупной, истекающей жиром рыбы. Хоть Обь, как специалист знаю, многоводнее Волги будет. Главная же достопримечательность - цены: они были значительно ниже наших. В эти первые годы экономических перемен я бывала во многих местах России. Через два года снова пришлось навестить Нижегородскую губернию, так что наблюдала результативность стараний Б.Немцова в пространстве и во времени. Но об этом отдельно и чуть позже.

 

Перед началом пленума губернатор-хозяин выступил с гостеприимным приветствием, сразу слегка дистанцировавшись от политики. А потом... Потом - наша последняя попытка изменить политический курс движения. Было намерение избрать Мананникова сопредседателем “ДемРоссии”. Согласия достигли с Питером, Ставрополь и Курск были с нами. Конечно же - Кемерово и Томск. Даже Свердловская колыбель Ельцина качалась в нашу сторону. Но грудью на своих рубежах стояла Москва, и, что самое главное, московская группировка командовала президиумом. В президиуме - бессменные Пономарев-Якунин и сама по себе, напрямую никого не поддерживающая Старовойтова.

 

Нервничаю. Уже двенадцать - Мананникова все нет, а я записала его на выступление, и очередь подходит. В этот раз мы добирались порознь: я - вместе со всеми вечерним поездом, он - утром самолетом. Аэрофлот, как часто бывает, подводил.   Буквально за два человека до того, как объявят выступление, и когда я уже перестала ждать, наконец вижу его в проходе вместе с камчатским депутатом Засухиным. Садится рядом.

 

- Это вам подарок, - протягивает яблоко, - Как ваши дела? Что здесь происходит?

 

- Какие дела, когда вам через полтора человека выступать! Где вы летаете до сих пор?

 

- Известное дело - рейсы иногда задерживаются. О чем будем говорить, в смысле, о чем еще не сказали?

 

Я только успела вкратце пояснить, что к чему, как Пономарев пригласил его на трибуну.

 

Мананников сказал все коротко и правильно. Что референдум нужен. Что самым важным вопросом референдума должен быть вопрос об Учредительном собрании, и, конечно же, когда собрано больше двух миллионов подписей , земельный вопрос. И если уж стоит вопрос о недоверии Съезду, то рядом должен стоять вопрос о досрочном прекращении полномочий президента, поскольку и та , и другая ветвь власти законно избранные. А по-хорошему, прежде, чем разгонять обе, следует принять новую Конституцию и только потом назначать новые выборы. И что, если “ДемРоссия” будет твердо придерживаться этой позиции, число ее сторонников снова начнет расти, и у движения с его налаженной сетевой структурой появится шанс стать сильной партией парламентского типа. Если же мы по-прежнему будем метаться, обслуживая политические заготовки, скорее даже не президента, а его номенклатурного окружения, нас как политическую силу ждет скорая и бесславная кончина.

 

В тот день были интересные выступления, было сказано много правильных слов. Казалось, они были услышаны. Но это только казалось. По результатам голосования обновить руководство не удалось. Более того, по моему мнению, нижегородский пленум окончательно выдавил из “ДемРоссии” костяк движения. После него осталась все еще большая, но уже совершенно политически аморфная масса, готовая за копейку внимания прислуживать властной элите, называющей себя демократами.

 

В острых перипетиях VIII и IX Съездов народных депутатов, решающими будет или нет референдум собственная задача - выборы в областной Совет - нисколько не теряла значимости. Когда же в конце марта стали известны вопросы, предлагаемые народу и ничего общего не имеющие со “стабилизацией конституционного строя”, а всего лишь выясняющие, кого больше народ жалует - Ельцина или депутатов, и наоборот раскачивающие строй, второстепенное, казалось бы, дело - победа на местных выборах - приобрело и вовсе главенствующее значение. Референдум превратили в ромашку, и играть с властью в “любит - не любит, плюнет-поцелует ” не хотелось. Мананников сообщил своим избирателям по телевидению, что новосибирская “ДемРоссия” рекомендует ответить на все вопросы “да”, в том числе и о досрочных президентских выборах, и мы занялись своим делом.    

 

В моем округе - четыре соискателя. Выборы по старому закону проходили в два тура. Первый был назначен за две недели до референдума, поэтому опасались, что в суматохе предстоящего всероссийского мероприятия люди просто не заметят 11 апреля. Агитация скромная - средств нет, да и не играли они тогда большой роли. Моим доверенным лицом был Ю. Гриценко, верный товарищ еще по травкинской партии. Он же - главным сочинителем, расклейщиком и разносчиком листовок. Помогали несколько добровольцев. В основном - давние друзья. Как сейчас помню, пришли Рая Миронова вместе с мужем, Анатолий Съедин - однокашник моего мужа еще по университету, наполнили листовками две огромные сумки и несколько вечеров без устали, не жалея ни ног, ни времени, ходили по подъездам, раскладывая их по почтовым ящикам.   В то время много значили имена и полемические способности: TV проводило бесплатные предвыборные дебаты. Чистая реклама за деньги обрушится на избирателей только, полгода спустя, на думских выборах. А тогда народ еще шел на встречи с кандидатами. Одна запомнилась.

 

Проходила она в ДК железнодорожников. Человек сто пятьдесят, довольно много для небольшого округа, заняли места. Кандидаты - на “лобном” месте. В тот вечер мне было жарко. Перед началом оглядываю аудиторию. В большинстве - культурные, интеллигентные пенсионеры. Вижу и несколько знакомых “сумасшедших”, запомнились как завсегдатаи приемной Мананникова. На первом ряду егозит маленькая, хрупкая женщина непонятно скольких лет, ей явно не терпится. В уме просчитываю ситуацию: люди ведут себя естественно, явно - не подставные, сами пришли... не доброжелатели, точно, будут голосовать против... нравиться бесполезно... чем резче, тем лучше. Мой основной соперник, и он здесь на этой встрече, профессор из НИИВТа, его выдвинула набирающая силу КПРФ. Приличный имидж, пол, возраст - все на месте, и это его сторонники заполняют ряды. Казалось бы, общайтесь себе на здоровье. Какое там! И началось...

 

- Я вообще-то живу не здесь - в Дзержинском районе, сама голосовать не буду. Но специально приехала сказать, чтобы все голосовали против вас, - урвала, наконец, минутку пожилая егоза из первого ряда.

 

- Кто ваши отец и мать? - вопрос со значением задает, похоже, учительница на пенсии.

 

- Что вообще такого сделал этот Манаников, чтобы быть депутатом!

 

- Американский шпион! Развратник! Враг народа! Уголовник! - отдельные выкрики.

 

Чувствую себя, как, наверно, гроссмейстер, дающий сеанс одновременной игры: шашечки - клеточки, черное-белое и любопытные взгляды, как, мол, выкрутишься. Начинаю ходить с последней доски:

 

- Все вопросы к Мананникову, хоть они и не имеют отношения к нашей с вами встрече, я берусь передать депутату, только, пожалуйста, задавайте их в письменном виде. А под оскорблениями не забудьте подписаться, чтобы знать, кого привлечь к судебной ответственности.

 

Это только раззадорило публику. Тщетно пытается ведущий отвести от меня внимание и направить на другие объекты президиума. Собственно, меня тоже не видят и не слышат. Никого уже не интересует, кто такие мои мама с папой: идет нескончаемый поток риторических монологов. Иногда удается вклиниться, но после еще сильнее звучит “правда-матка”, еще резче рубят воздух морщинистые руки, сражаясь после драки кулаками за родную КПСС. Продолжается все это уже третий час, но не остановить! Вот уже спорщики сцепились между собой: кто-то кого-то хватает за шарф... И тут находчивая администрация ДК выключает свет в зале. Это мгновенно всех урезонивает. Еще некоторое время, правда, дискутируют в фойе:

 

- Во! мы ей дали... Жаль, Мананникова не было, я б ему такое сказал...

 

Все это нисколько не огорчает. Давно заметила, что на встречи с кандидатами приходят обычно самые яростные противники. И если их много и нападки резкие, значит потенциал избирательского интереса высокий, значит не меньше есть и сочувствующих. А что высказываются резко - пусть, лишь бы искренне.

 

На выборы 11 апреля избирателей пришло не так уж много - около 20%. Невысокая явка вполне объяснялась тем обстоятельством, что кампания была локальной - всего восемь округов. Это когда всероссийское мероприятие и задействованы масштабные личностные авторитеты, образуется вихрь общего интереса и захватывает для участия огромную массу людей. А выборы местных депутатов всегда будут обеспечиваться малым количеством голосов. Но результат победы на тех выборах был убедительный даже при такой низкой активности: число проголосовавших за меня в два раза превосходило сторонников профессора-коммуниста. Поэтому, когда, в последние годы проигрывая на областных и городских выборах, демократы утверждают, что победы нет, потому что явка низкая - “наш избиратель” де не пришел, такие аргументы кажутся слабыми. Закономерно возникает вопрос: почему не пришел?

 

Второй тур голосования, который определял окончательный итог, был назначен на 25 апреля и совпадал с референдумом. Особо в агитации не напрягалась. Этот промежуток времени совпадал с пасхальной неделей. Помню, Юра Гриценко сочинил замечательный, светлый такой, поздравительный текст от моего имени и расклеил скромные черно-белые простым некрупным шрифтом напечатанные листовки на дверях подъездов. Да Мананников в телевыступлении призвал избирателей поддержать кандидатов от “ДемРоссии”. Вот, пожалуй, и все. Результат фактически был предопределен, и нас больше волновало уже другое.

 

Все обращения в областной Совет провести вместе с референдумом областной опрос о необходимости губернаторских выборов, как я уже говорила, упирались в стену глухого скорее неприятия, чем непонимания. Поэтому в депутатском TV-эфире за несколько дней до референдума Мананников призвал избирателей на оборотной стороне третьего бюллетеня, в котором спрашивалось нужны ли досрочные выборы президента, рукописно потребовать срочных выборов губернатора.

 

Понятно, что это не имело юридической силы, он рассчитывал исключительно на общественный резонанс. Боже! Что после этого началось! По радио и TV завыступали представители администрации, избиркома, всевозможные юристы... Договорились до того, что такие бюллетени будут признавать испорченными, рассчитывая, что законопослушные граждане вроде гимназистов-отличников испугаются государственной двойки в нечаянно залитой чернилами “прописи” по чистописанию.   Но ведь троечников, которые не боятся удивлять учителей кляксами, гораздо больше.

 

Подсчет “испорченных” бюллетеней можно провести только на тех участках, где есть наши наблюдатели, к тому же только в том случае, если окажется лояльный председатель комиссии. И наблюдатели - далеко не везде, и председатели расположены больше к начальству, чем к непокорному депутату. Поэтому результаты эксперимента удалось получить примерно с 10% участков. Они были неровные: от 5% до 35% избирателей в разных местах, пришедших в Новосибирской области на референдум в апреле 1993 года, не поленились перевернуть листок бюллетеня, сформулировать и собственноручно написать требование скорейших и прямых выборов главной персоны, олицетворяющей власть в области. Конечно, никто с этим и не думал считаться. Так и лежит похороненная где-то в архивах народная инициатива. Как впрочем, и тридцать три тысячи подписей под таким же требованием с адресами и фамилиями, собранные новосибирской “Демроссией” еще за полгода до референдума. Право на самостоятельный выбор президент выдал нам лишь через два с половиной года. Но и получил в ответ за такую оттяжку в новосибирские губернаторы совсем не того, не холуя, которого ему прочили. А освободи народную волю вовремя, глядишь - получил бы сторонника реформ. Когда президентские “демократы” оглядываются на пройденный политический путь и удивляются, где это они растеряли соратников - вот , пожалуйста, одна маленькая из многочисленных ям, в которые оступались, разбивали носы и марали свое демократическое обличье. Неча на зеркало пенять... теперь.

 

Мой результат во втором туре повторял первый: в два с лишним раза голосов больше, чем за профессора от КПРФ. Победа досталась также Я.Савченко. К сожалению, проиграл в Кировском районе Олег Ткаченко: у него был не идеологический, а номенклатурный соперник - глава районной администрации. Наши наблюдатели отметили и очевидные нарушения закона при голосовании, а по впечатлению самого О.Ткаченко, кандидат в предвыборной борьбе, не стесняясь использовал служебное положение.

 

Поздно ночью, когда в комиссиях подсчитали все бюллетени и стали известны итоги, Мананников подвозил меня домой. По дороге не столько обсуждали победу, сколько строили планы.

 

- Теперь вас в облсовете трое, полномочия - еще два года, плюс приличная организация... Можно кое-что успеть. В первую же сессию вы должны... - говорил А.П., прощаясь: утром он улетал в Москву.    

 

Народ избрал нас до марта 1995 года. Президент огнем приказал сдать мандаты через пять месяцев.

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 

 

 

Апрельский референдум толчком выбросил Ельцина на корпус вперед в состязании за полноту власти. Не мешкая, президент начинает использовать приобретенное преимущество и объявляет указом о созыве Конституционного совещания. Может быть, простенько подменив понятия, он хочет успокоить поборников Учредительного собрания? Те, кто не очень разбираются в вопросе, подумают, это, мол, то самое и есть. А кто поискушеннее, для них в указе специальная оговорка, Совещание собирается не для принятия Конституции, а всего лишь для доработки. Пока. А там видно будет. Замысел хитрый, но все равно понятный, если обратить внимание, что задуманный состав при голосовании безусловно обеспечит президентское большинство. Судите сами, только главы областных-краевых администраций вкупе с представителями президента, полностью зависимые от Кремля люди, уже составляют большинство из 250 членов КС. Да и среди представителей депутатских фракций, особенно, когда выведены из атмосферы Съезда, немало поклонников Ельцина.

 

И ведь многие купились на эту приманку. Не говорю уже о таких, как Жириновский: он еще не депутат и только пыжится, что большая величина, что не нуждается в официальном признании. А по существу, возможность помелькать среди “больших людей” в серьезном амплуа, выпавшая в связи с инициативой президента, весьма ему кстати: он уже не “рыжий”, он полноценный член уважаемого собрания. Меня удивила Марина Салье. Известный депутат, ей-то зачем дополнительное освещение? Истовая проповедница восстановления прерванной Октябрем легитимности российской власти, она тоже доверилась посулам Ельцина, что Совещание собирается только якобы для совещания, а примет Конституцию - не исключено и Учредительное собрание. Не заметила что ли маленькую деталь в указе? Механизм принятия предстоит выработать именно Совещанию, в котором, как уже говорилось, большинство заведомо подчиняется президенту и просто вынуждено проводить его политику. Затем и собирают.

 

А намерения Ельцина вполне просвечиваются. Вопрос о созыве УС он бы мог вынести еще на апрельский референдум вместо отдельного вопроса о доверии, если бы хотел и честно подходил к проблеме, думал не столько о себе, сколько о России. И Россия проголосовала бы, поддержав. Но не в его интересах выбирать выборщиков Конституции, здесь заранее закладывается бомба непредсказуемости: выборщикам труднее, чем народу в целом, подсунуть выгодную заготовку. Поэтому и подменяет полноценное выборное Учредительное собрание жалким в корыстных целях испеченным суррогатом.

 

Кризис власти, - пишут газеты, - смещается в конституционное пространство. Трудно понять, что имели   в виду аналитики, придумывая такую замысловатую формулировку для изменившейся политической ситуации. О кризисе уже нет речи! Вожжи уже в одних руках. Характерно, что и в состав рабочей комиссии, призванной подготовить проект Конституции к открытию Совещания, включены лица, заведомо лояльные к президенту: Собчак, Немцов и т.п. К примеру, из “хасбулатовской” Новосибирской области не вошел никто, хотя и область не маленькая, и, как никак, академическая...

 

В области тоже не все так однозначно по-хасбулатовски. 19 мая открывается сессия областного Совета, повестка которой так и обозначена: “О проектах Конституции”.   Для меня эта сессия первая, в которой участвую в качестве депутата. Давний кудрявый знакомец у двери уже не хватает за рукав, хоть в глазах сомнение. Перед началом председатель Сычев, молодящийся, тщательно закрашивающий седину мужчина, поздравляет вновь избранных депутатов с народным доверием. Пока суть да дело - голосование по повестке, ко мне подсаживается В.Н.Киселев, тот самый, что на первых выборах выступал в газете с предостережением избирателей сделать правильный выбор, т.е. не допустить моего избрания. И вот теперь, поздравив, неожиданно пускается в объяснения, что в обкоме партии работали не такие уж плохие люди, что не все, кто работал в обкоме, не понимали необходимость реформирования системы, что, как писали Фридман и Хайек...    

 

- Помилуйте, Василий Николаевич! А когда я утверждала такую огульность? С чего вы взяли, будто бы я уверена, что среди обкомовских и ЦК-овских служащих не было порядочных людей и отдельных просвещенных либералов? С чего бы тогда взяться “перестройке”? Мое отношение к коммунизму, не распространяю, к примеру, лично на вас, - свела счеты с первым областным замом.

 

Демонстративная оппозиционность Новосибирского областного Совета политике президента не выдержала испытания на прочность, когда я предложила депутатам не направлять своего представителя на президентское Совещание, объявить ему бойкот, а вместо этого выйти в парламент с инициативой созыва всенародно избранного Учредительного собрания. Ершистость   депутатов куда-то в миг пропала, шерстка пригладилась, коготки подобрались. Мое предложение отклоняют и поручают выражать интересы Новосибирской области у президента на ковре председателю Сычеву: ему, как и Жириновскому, тогда не так уж часто представлялась возможность позаседать на московских скамейках, а очень хотелось “выбиться в люди”. И, позабыв про свои просъездовские взгляды, фрондирующие депутаты дружно нажимают на кнопки, посылая Сычева участвовать в Конституционном совещании. Одним словом, подход к оппозиции найти всегда можно: кому кнут, кому пряник, кому тридцать сребренников - разделяй и властвуй!

 

Поэтому 5-го июня в день открытия обстановка на Совещании уже предопределилась - оппозиция присутствовала с вырванным жалом. Это была простая сходка без статуса, без регламента, балаган с простеньким водевилем. Ведущие актеры безупречно зазубрили роль регулировщиков - давать “зеленый” президентскому проекту и задерживать всех, кто мешает мчаться кремлевскому кортежу. Неудивительно, что попытка Хасбулатова овладеть ситуацией к успеху не привела. И когда он, бледный, в сопровождении семидесяти депутатов в знак протеста покидал зал под школярское улюлюканье далеко в общем-то не пацанов, телезрители, которые в годах, поняли, до правового государства им, вероятно, так и не дожить. В завершение комедии вперед ногами вынесли вон тело депутата Слободкина, тоже покусившегося завладеть трибуной. Дальше не было интересно никому, кроме, может быть, самих участников кремлевского слета.

 

А страна продолжала жить своей жизнью. В июле 1993 года Новосибирск праздновал столетие. Полетели в Сибирь поздравительные телеграммы с именитыми подписями: Б.Ельцин, Патриарх Алексий... Наш мэр Иван Индинок изо всех сил постарался, чтобы событие врезалось и в память горожан, и в историю города. А вместе с пышным юбилеем - и его имя. К условному дню засверкал золотом купол снесенной большевиками часовни, стоявшей будто бы в точке географического центра России. Индинок явно стремился обскакать московского Лужкова, затеявшего возрождение храма Христа Спасителя. Но больше всего запомнилось горожанам выступление дорогого гостя и личного друга Индинка А.Руцкого.

 

- В основном за президента голосовали спекулянты, проходимцы, ворье, сейчас еще будут голосовать “голубые”, педерасты, потому что они сейчас легитимные, и прочая нечисть, - с солдатской прямотой сказал вице-президент собравшейся в бывшем Доме политпросвещения новосибирской общественности.

 

После победы Ельцина в июле !996 года, освеженный прохладой Лефортово, он уже не отважился повторить этот “перл”. А став курским губернатором, обрадованный возвращением во власть , вовсе позабыл о своем презрении к президентскому электорату и верноподданно ринулся в Кремль за высочайшим благословением. Проучили. Гора кипучего гнева, слава те, господи, разродилась тишайшей мышкой.

 

В это же лето 27-го июля Центробанк в очередной раз поставил население с ног на голову - порадовал заскучавших было в конституционном процессе граждан обменом денег. Меня акция застала в Москве: кое-как вырвалась из столицы из-за денежных затруднений. Сколько хлопот и нервов стоят забавы Олимпа людям у его подножия. Президент, оказывается, об этом наказании, как часто с ним бывает, не знал и после пожурил волюнтаристов за обиду народа. Но дело сделано! А народ - он любит своего увальня, стерпит.

 

И вот уж первые желтые листья - признаки памятной осени. В начале августа на протокольном мероприятии - вручении иностранным послам верительных грамот - Ельцин обещает миру московский “боевой сентябрь” . Все в легком шоке, кое-кто пытается свести президентскую оговорку к обычным “ляпам”. Однако не все так просто! В Петразоводске 13 августа собирается пресловутый Совет глав республик, на котором Ельцин объявляет о вероятности создания следующего после Совещания непредусмотренного Конституцией органа - Совета Федерации. Президент намерен ввести в него по два представителя от каждого субъекта - очевидно, это губернатор и председатель Совета - и наделить создание правами верхней палаты парламента. За всеми неконституционными инициативами, начиная с Беловежья, маячит тень С.Шахрая. В этом суть его непотопляемости: без таких в политике не обойтись, уж больно изворотлив и горазд на выдумку вертеть дышло закона.

 

Лихо отбряцав деревянными ложками плясовую и еще раз удивив телекамеры своей сермяжностью, вдохновленный свежестью севера, Ельцин возвращается из Коми республики в белокаменную и проводит масштабную пресс-конференцию. Он сообщает журналистам, что намерен добиться парламентских выборов уже осенью. Запоздало кается, признает, что избирать новый парламент следовало сразу после августовского путча. Недвусмысленно намекает, если Верховный Совет станет противодействовать, уже есть ходы на бумаге. И без намеков напрямки:

 

- Август я называю артподготовкой. Сентябрь - главный месяц.

 

В канун обещанного “боевого сентября” 31 августа он проводит “государевы маневры” - отправляется смотреть войска в Таманскую и Кантемировскую дивизии.

 

Слов нет, уж небо осенью дышало! И все это дыхание чувствовали. Демократы в предчувствии выборов зашевелились первыми. Прошел очередной пленум “ДемРоссии”, заявивший о формировании правого блока . Именно там на пробу было озвучено название “Выбор России”. И начались бесчисленные переговоры и утряски, первые предательские подножки и перебежки.

 

Правда, не все еще побывали в отпуске. Еще ничто не предвещает демократам поражения и хочется набраться настроения для уверенного лидерства. Еще ласково манит не остывшее море, еще зреют арбузы и груши. Новосибирский представитель президента А.Манохин, получивший инструктаж в большой Администрации, в кулуарах заговорщицки намекает: грядут события. Хоть и тупит скромно глаза с экрана, говоря, что в парламентских выборах участвовать не намерен, рейтинговый задел, на всякий случай, готовит. Перед тем, как отправиться поплескаться на побережье, вкладывает первый лист в папку, на которой время и пресса вытеснят надпись “Золотое дело”.

 

Тогда, отослав в газеты припасенную еще с весны и начиненную компроматом бомбу - так называемый “публичный запрос” заместителю главы областной администрации В.Киселеву, он рассчитывал, что после этого вспыхнет фейерверк его популярности, и не предполагал, что муторная тяжба станет дорогой длиною в жизнь и скоро набьет оскомину прокурорам, судьям, журналистам, а самое главное - читателям, которые и есть избиратели.

 

- Зачем (за сколько ?), - спрашивалось у Киселева, - подписали вы, Василий Николаевич, огромную сумму из бюджета аффинажному заводу?

 

Вопрос подкреплялся документами, подтверждающими, что средства заводом использованы не лучшим образом. Такие на первый взгляд эффектные воспитательные меры по отношению к административному эшелону он применял не впервые. Они становились практикой и напоминали журналистские расследования, отличаясь, правда, от тех скукотой и неповоротливостью пера. Продажные журналисты собирают и публикуют “компру” корыстно под заказ, честные - чтобы привлечь к факту внимание общественности и, может быть, все-таки принудить власти бережнее расходовать казну, а растратчиков - наказывать. Здесь же сама власть с высокого поста вместо того, чтобы нормально полномочия употребить, преподносит потребителям газетной продукции прегрешения своих чиновников в виде кроссворда, ребуса ли, шарады из переплетений огромного числа финансовых документов, приказов, распоряжений. Эти вещи, как ни старался Манохин придать им легкую литературную форму, оставались понятны только ревизорам да следователям. Простые люди просто переворачивали страницу и брались за кроссворд поинтереснее.

 

По замыслу, задействованные в запросах лица должны были на телеэкранах и на газетных полосах отвечать за содеянное: врать или каяться. Божиться и бить в грудь или сечь себя публично, брызгая вокруг кровью и грязью. А телезрители и читатели, волнуясь и шумно вздыхая, создавать из президентского представителя образ ангела-хранителя народного добра и передавать его из уст в уста, от двери к двери. На самом же деле все выглядело наистраннейшим образом: один субъект власти шалит с бюджетом, другой с более высокого уровня шаловливо ему пальчиком грозит. Увольте - и все дела! И в суд, если вина доказана... Про власть, нет вопроса, нужно писать, чтоб неповадно было! Но “положенцам” от власти все же лучше рассказывать о своей кипучей деятельности в отставных мемуарах. А на службе - дел невпроворот, есть эффективные рычаги воздействия. Нет, строчит, жалуется в газету! Из каких это времен?

 

Вернувшись из Сочи в начале сентября, посвежевший и загоревший Манохин как-то заглянул в депутатскую к Мананникову:

 

- Ну, что, Алексей, читал, мой запрос Киселеву? Присоединяйся. С двух сторон зажмем. Скоро выборы... У меня еще кое что есть.

 

Этим “кое что”, преданным гласности уже совсем в разгар избирательной кампании, оказались несколько “фордов”, приобретенных администрацией Мухи и стоящих в областном служебном гараже пока без дела. По-видимому, претендент на депутатский мандат ожидал “эффекта Гдляна”: розыскные успехи и рубрика “руки вверх” еще под впечатлением от “знатоков, ведущих следствие” производят неотразимое впечатление на избирателей и иногда обеспечивают победу на выборах.

 

Мананников так и не присоединился к старателю “золотого дела”. Вообще не замечала за ним склонность собирать компромат даже против самых жестких противников. Масштаб личности не тот. Не представляю Мананникова методично по крупице намывающего сомнительный политический капитал. Он добывает редкие высокопробные самородки. А ведь пытались и его вовлечь в сферу взаимного подглядывания, многие желали быть “полезными”. И на ушко шептали, и бумажки несли: нате, Алексей Петрович, используйте. Этот спал с моей женой, поэтому он то-то и то-то, вот фактики, что он вор и взяточник... А этот меня в должности обошел, посему его можно прихватить за то, да вот еще за это... Он выслушивал и обманутых мужей, и обиженных карьерой, чаще отшучивался, но папочки серенькой с бесценными в политической борьбе желтыми документами так ни одной и не завел, считал для соблюдения законности есть соответствующие инстанции.

 

- Несите в прокуратуру, у меня не сыскное бюро, - смеясь, говорил он “мстителям”, желавшим придушить обидчиков втихую и чужими руками.

 

Бог, как говорится, правду видит и чистых людей хранит. 25-го августа 1993 года недалеко от Омска возле поселка Черлак Мананников чудом остается цел и невредим в тяжелейшей автокатастрофе: автомобиль, на котором он с братом отправился в путешествие из Москвы в Новосибирск, превратился в прямом смысле в груду искореженного металла. Случилось это ясным утром на сухой дороге, по счастью не было в тот момент встречной: лопнула какая-то там “шаровая опора”, машину на полном ходу занесло и трижды перевернуло под откос. В кино такое часто показывают в замедленном изображении, выглядит страшно и кончается, как правило, взрывом, в котором злодеи погибают, а честные люди выходят из огня живыми. Здесь взрыва не произошло, а остальное было именно так.

 

В дорогу он собрался неожиданно, как бы “на спор”, и я с самого начала волновалась, зная его склонность к любимой русскими быстрой езде и водительскую неопытность. В телефонном разговоре накануне отъезда, шутя, сказала:

 

- Не передумали? Ну, бог с вами! Я буду за вас молиться.

 

Как в воду глядела! На второй день к вечеру путь должен был завершиться в Новосибирске. Нетерпеливо ждала звонка, дело в том, что следующим утром начиналась сессия облсовета, и мне хотелось посоветоваться, о чем говорить. Часов в шесть телефон зазвенел.

 

- Черлак вызывает, говорите, - далекая телефонистка застала меня врасплох: какой Черлак... нет у меня никого в Черлаке.

 

- О.В.! Здравствуйте, - голос Мананникова в трубке был необычен - звенел, как натянутая струна.

 

- Что случилась? Вы откуда?

 

- Попал в аварию. Я цел, брат в больнице. У меня к вам просьба: свяжитесь с Носовцом, он должен быть сейчас в Омске, нужно вытащить и переправить в Новосибирск, что осталось от машины, пусть поможет. Да, и позвоните матушке, скажите, что задерживаюсь...

 

- А.П. , она от моего сообщения сознание потеряет, самому нужно... Вас услышит, поймет, жив... ничего страшного. Остальное сделаю.

 

- Пожалуй, так. Позвоню сам. Приеду дня через два, как станет ясно, что с Мишкой.

 

До позднего вечера вызванивала сначала депутата С.Носовца, нашла его в Москве, потом - гаишное начальство в Омске. Это были насущные заботы, ушла на задний план сознания кажущаяся важность завтрашнего дня. По дороге домой вспоминала Булгакова, Аннушку, разлитое подсолнечное масло, скользкие трамвайные рельсы и... отрезанную голову Берлиоза. Думала о суетности мира и его обитателей, ничтожной перед знаком судьбы.

 

А утром, как и намечалось, открылась восемнадцатая сессия областного Совета с краеугольным в повестке докладом В.Мухи “О мерах по выполнению требований агропромышленного комплекса”. Новость о том, что Мананников “разбился”, уже разнеслась. На меня поглядывали. Но во взглядах прочитывалось скорее, чем скорбь, любопытство, если не сказать хуже: в некоторых - откровенное злорадство. Боком причалил посланец таких злорадных узнать подробности:

 

- Слышал, с Алексеем Петровичем несчастье?

 

- Не могу вас порадовать, жив! - не удержалась съязвить.

 

Как будто не под одним небом ходим! Ночные философские размышления о вечности и покое заглушил ритм политического противостояния. После сорокаминутного доклада Мухи, как писала в отчете о сессии областная “Советская Сибирь”, прения открыла депутат Лесневская. Сообщив о том, что ее выступление будет кратким, а краткость - сестра таланта, она обвинила во всех бедах крестьян областную администрацию. По ее словам, доклад - это констатация провала реформ на селе, за которым бесстрастно наблюдала администрация. Вывод оратора таков: если местные власти не способны поправить положение и даже объяснить причины провала, их надо менять.

 

Большинство депутатов и гостей сессии сопровождали выступление О.В.Лесневской выкриками, шумом...

 

Не только выкриками и шумом, но свистом и топотом. Однако, к тому времени, когда большинство разошлось меня выносить, я все успела сказать. Насчет краткости и таланта, это очень правильно: не в меру речистые депутаты вдруг оказываются по-рыбьи разевающими рот перед выключенным микрофоном. Когда председатель Сычев отключил звук, я уже спускалась в зал. А он смешно продолжал выгонять меня с трибуны, которая уже минуты две , как была пуста. Дело в том, что меня из-за маленького роста за трибуной почти не видно, и ему казалось, я все еще там. Его останавливал Муха:

 

- Не отключай, пусть показывает свою дурость...

 

Так они препирались между собой, пока кто-то снизу не крикнул и не показал на меня между рядами, возвращающуюся на место. Еще некоторое время всяко пообзывали с трибуны, что, мол, ничего в нашей руководящей жизни не смыслит, и состряпали очередную челобитную:

 

- Эй, вы, там наверху..!

 

Но был один вопрос, в котором я без колебаний поддержала депутатов, отнюдь не единомышленников с точки зрения экономических реформ. На той сессии мы приняли решение признать неконституционным созыв Совета Федерации. Более того! Пошли и вовсе на героический почин - не делегировать в его состав представителей Новосибирской области.

 

О том, какое серьезное значение имела эта резолюция, какое недовольство вызвала в Кремле, стало известно позднее. У Сычева состоялся тяжелый телефонный разговор с тогдашним руководителем президентской администрации С.Филатовым. А через несколько дней срочно для выяснения обстоятельств в Новосибирск вылетает закулисных дел мастер Шахрай. Я хорошо помню его растерянность, когда приглашенные депутаты, еще раз в штыки встретили аргументацию о правомочности и необходимости создания такого органа:

 

- Сегодня две трети субъектов Федерации высказались “за” СФ. Но без таких субъектов, как Новосибирская область, “Сибирское соглашение” - Совет Федерации теряет смысл.

 

Не знаю, все ли точно насчет поддержавших двух третей, но что новосибирские депутаты сорвали некоторые замыслы президентского окружения, в этом не сомневаюсь. И, может быть, даже приблизили Указ № 1400. Впрочем, едва ли. Намерения президента становились все отчетливее.

 

Зачастили в регионы реформаторы. В начале сентября в Новосибирск на несколько часов заскочил Гайдар. “Советская Сибирь” отметила тогда полуконспиративный характер встречи. И действительно встреча была с подбором. Но гость здесь ни при чем. Встречу готовил и проводил Манохин. Это была ошибка Гайдара, во многом стоившая провала на декабрьских выборах в Думу: при формировании блока “Выбор России” он опирался исключительно на официальных лиц, поддерживал контакты с провинциальными демократами в основном через представителей президента. Они исполняли роль как бы политруков в ротах: и посвободнее были губернаторов, да и не все губернаторы взялись бы быть комиссарами, их отношения с президентом часто не складывались.

 

То есть демократия осуществлялась все теми же, памятными с однопартийных лет, аппаратными приемами. Москва по старинке не любила ездить просто в народ. Надежнее, казалось, когда встречают с мигалками и почестями. Так и в этом случае. На летнее еще приглашение стать гостем новосибирской “ДемРоссии”, нет бы, из вежливости отказаться, Гайдар отреагировал полным молчанием. А тут вдруг звонит Манохин:

 

- О.В., сегодня в восемь вечера встреча с Гайдаром. Можете взять с собой кого-нибудь. Только, чтобы приличные люди... лишних не будет.

 

- Почему так поздно?

 

- Он проездом.

 

Долго кумекала, кого считать приличными, кого - лишними, сравнивала Манохина с Мананниковым: тот никогда не делил людей, не окружал себя “пикейными жилетами”. В конце концов, пригласила кого-то из городских депутатов.

 

Конференц-зал мэрии был на три четверти пуст и в сгущающихся сумерках вечера, вправду, отдавал неким таинством собрания, когда появился Гайдар в сопровождении Манохина. Рассматриваю публику и стараюсь определить манохинский принцип “приличности”. Несколько “акционировавшихся” и держащихся на плаву директоров заводов, остальным, которые в полном провале, приглашения не было. Из депутатов - условно демократические. Первый ряд - личное окружение представителя президента. Нооборот далеко позади в полутьме зала осторожно белеет в полоску рубашкой мэр Индинок. С ним все понятно: в президиум не лезет, не хочет пока засвечиваться в демократах, но и отметиться либералом имеет смысл. Замечаю Киселева, этот ясно почему - тянет экономическая эрудиция. Никого “с улицы”. На кладбище все спокойненько: ни врагов, ни друзей не видать. Все приличненько, все пристойненко... Зря он так, подумала про Гайдара, так не выигрывают выборы. Гайдар говорил, по обыкновению, интересно. Но все напоминало скорее, чем соответствующую обстановке в стране политическую тусовку, скучный академический семинар, где перемежают речи профессиональной терминологией, где любуются сами собой, где узок круг и страшно далеки от народа.

 

- Что-то не нравится мне такая демократия! - сказал Мананников, выслушав мой рассказ о “тайной вечере”. - О.В., давайте пригласим в Новосибирск настоящего демократа. Михал Сергеича!

 

- Горбачева!?

 

- А что? Вы не согласны с тем, что он настоящий демократ?

 

- Напротив, но, честно говоря, не ожидала такой оценки от вас.

 

- Почему? Не путайте мои высказывания в адрес генерального секретаря ЦК КПСС с отношением к Горбачеву. Я ему лично обязан. Не будь его, до сих пор колотил бы ящики в зоне. И не только я. Все, кто сейчас горланят о реформах, кто свет увидел, забыли, кто же им фонарь зажег. Давайте напомним. Заодно расскажем, что “революция в опасности”, то бишь демократия.

 

- Давайте! Только, как его найти, и согласится ли?

 

- Вот этим и займитесь. Найдите координаты и подготовьте приглашение от моего имени.

 

Недолго поломав голову, вспомнила, что некоторое время с Горбачев-Фондом связывалось имя Л.Пияшевой. Я позвонила Ларисе Ивановне домой и узнала номера телефонов, она назвала также фамилию и имя помощника. Ровно за три недели до расстрельного октября на имя Горбачева ушло первое приглашение Мананникова приехать в Новосибирск. Следы того письма затерялись в нахлынувших событиях, и искать их мы взялись только год спустя, когда Мананников, уже будучи сенатором, вернулся к мысли осуществить приглашение президента СССР в свой депутатский округ. А тогда вскоре в гневе и скорби стало не до гостей.

 

Не помню точно, при каких обстоятельствах я узнала об Указе № 1400, по радио или в телевизионных новостях. А день, какой был день тогда? Ах, да. Среда. Помню только ощущение обрыва времени и зависания над пропастью, вот что чувствовала, когда необычно рано в половине восьмого утра, всегда приезжала к десяти, 22 сентября я поднималась по ступенькам к подъезду Мэрии. Возле входа, поджидая меня, уже минут сорок прогуливался депутат облсовета Леша Мазур. Вдвоем мы вошли в депутатскую. Едва успели обменяться мнениями, сошлись на том, что президент всех нас сильно подставил, как стали подходить люди: депутаты горсовета, просто члены “ДемРоссии”. Прибежали, запыхавшись, радостные люди Манохина - вокруг него группировалась стайка “республиканских демократов”, бывших коммунистов “демплатформы”. Давайте, говорят, в трудный час объединять демократические силы.

 

- Против демократии что ли объединяться? - вырвалось.

 

Не поняли, но зная мою антиельцинскую репутацию, насупились. Ой, думаю, тяжело!!! Сейчас колоться будем. Кроме Леши, одни “ельциноиды”, жаждут от меня кровавой клятвы на верность. Начались звонки.  

 

- О.В., что скажете об Указе? Какое будет заявление от “ДемРоссии”? - это Амир Нагуманов с радио.

 

- Мое мнение - указ узурпаторский, можете давать в эфир. А “ДемРоссия” еще не приняла решение, вырабатываем. Вот соберем Совет, обсудим, в общем, я сообщу.

 

В Москве еще не утро, но звоню, бужу Мананникова:

 

- А.П.! Как это называется? Какое решение принимать? Пресса ждет.

 

- Государственный переворот, какое же еще! - и дальше нелестное для президента определение.

 

В два часа собрался Совет “ДемРоссии”. Лица у большинства растерянные. Я пересказала разговор с Мананниковым, высказала свое мнение. Нельзя сказать, что все члены Совета отказались поддержать президентский Указ, не колеблясь. Спорили долго. Но все же согласились с положением: может быть, президент и прав, но он нарушил закон. Примерно так и записали в заявлении для прессы, закончив его выводом: Единственным выходом из конституционного кризиса является созыв Учредительного собрания, которое создаст законную систему власти. Необходим отказ обеих ветвей власти от политических амбиций и назначение одновременных выборов: парламента и президента. Заявление я передала в СМИ. А Манохин сложил в сокровенную папочку с компроматом как факт нелояльности президенту депутата Алексея Мананникова и присных.

 

Новосибирский областной Совет и глава области В.Муха в отличие от событий августовского путча в сентябре 1993 года обозначили четкую антипрезидентскую позицию немедленно. Все, кто сегодня поддержит Указ № 1400 бывшего президента, будет считаться преступником, - опубликовала заявление В.Мухи “Советская Сибирь”. А депутаты, войдя в роль конституционных хранителей, “с дубинами и кольями” направились искоренять зло в лице представителя президента: постановили освободить от Манохина помещение областной администрации.

 

- Что вы сидите?! Там Манохина выгоняют... - влетел ко мне в депутатскую “демократ” в очках и с бородой.

 

- А что мужиков не нашлось? Сам-то он где? - я была одна в комнате.

 

- Его пока спрятали. Нужно народ поднимать! - лицо “демократа” перекосил экстаз.

 

- Ну, что ж, вперед!. За веру, царя и отечество!

 

- Эх, вы.ы.ы... трусы, предатели! - хлопнул дверью.

 

А я вовсе и не трусила как раз, просто не нравилась роль собачонки, охраняющей конуру шавки покрупнее. Амплуа не мое. Не знаю подробностей, как геройствовали защитники апартаментов президентского наместника, но, известно, ни убитых, ни раненых не было. Нашим людям в жизни всегда есть место подвигу! Манохина же в тот день долго разыскивали телевизионщики, чтобы взять интервью о происходящем. Мне рассказывали, нашли дома. Говорить не хотел, мялся.

 

- Да, я что могу сказать? Я вообще только что из погреба поднялся, картошку перебирал..., - сам вялый и бледный, как росток, проросшей в погребе, картофелины.    

 

Обстоятельства - сильная штука, человек слаб перед ними и может только то, что может. Героем нельзя стать, им нужно родиться.

 

Новосибирск встал на защиту конституционного строя не только в лице губернатора и областного Совета. Левые силы провели многочисленный митинг: требовали одновременных досрочных выборов парламента и президента. Меня в тот день в Новосибирске не было. О том, что новосибирцы пообещали в знак протеста перекрыть Транссибирскую магистраль, узнала уже из газет: на второй день после Указа вылетела в Москву.

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

 

 

 

Еще задолго до происходящих событий я получила приглашение от Фонда Фридриха Науманна участвовать в международной женской конференции “Либерализм завтра”. Она проводилась по линии INLW - международная сеть либеральных женских организаций - и должна была начаться в С-Петербурге первого октября. Кроме того, на последние выходные сентября был назначен пленум “ДемРоссии”, поэтому в Питер направлялась через бунтующую столицу.

 

Из Внукова поехала прямо в Белый дом. Второй переворот переживала я возле этих стен. Та же лестница с набережной к парадному подъезду, те же елки внизу. Настроение, разве что, не то. На этот раз вход в парламентскую обитель не перекрывали, и даже наоборот, чем ближе к октябрю, тем свободнее он был. Мананникова застала в своем кабинете:

 

- Это хорошо, что приехали. Сейчас найдем, чем вам заняться.

 

- А.П., вы на Съезде были?

 

- Да, зарегистрировался, - усмехнулся, - похоже “желтые звезды” будут нашивать именно по этому признаку.

 

- Может быть, не стоило? Кто еще из наших там?

 

- Почему? Не он меня сюда привел, не ему и указывать. В депутаты мы наравне избирались, мой округ не меньше был. Из наших - многие. Я был с Богаенко, Виноградова там, Тарасюк... Хотя здесь тоже форменная дикость... Суетятся... Назначают министров...Руцкой - президент... Смешно!

 

- Что делать будем?

 

- Жить дальше. Снова избираться... Доказывать народное доверие, не лизать же ему ботинки! Муху снимать будут - это факт. Маловероятно, что Ельцин сейчас решится избирать губернаторов, но попытаемся. Будем настаивать на своем. Готовьте выступление и проект резолюции на эту тему, попробуем пробить послезавтра на “ДемРоссии”, там много президентских людей будет, авось, услышат. А я еду в Кремль, Филатов зачем-то собирает, попробую ему про выборы нашептать.  

 

Набросав текст из вызубренных в течение двух лет “борьбы за выборы” слов и аргументов, пошла бродить по коридорам. Кругом видны следы бегства. Постояла со знакомым аппаратчиком, выясняя обстановку: ядро оппозиции заседает, Руцкой пишет указы, формирует правительство, а Кремль сманивает с корабля команду, раздавая послушным депутатам “места” на Старой площади.  

 

- Ну, и кого куда?

 

- Медведеву сегодня кабинет в ЦК выделили. Он теперь ответственный по работе с территориями.

 

Мысль пришла в голову неожиданно, можно сказать, от отчаяния:

 

- На фиг, все эти резолюции! Кто их читает? Сколько за два года написано, отослано - ни с места. Бесполезно - у них свои правила. Снова назначат из “бывших”. Нужно найти Медведева. Раз уж он поставлен на территории, пусть работает.

 

Советоваться не с кем - Мананников не сказал, когда вернется. Да и знала, не одобрит, поэтому ждать не стала, решила действовать на собственное усмотрение. Разыскать телефон “управляющего” регионами, связь в БД еще работала, не составило труда. Дозвонилась. Так и так, мол, депутат из Новосибирска, сами знаете, какая у нас там ситуация, нужно поговорить.

 

- Приезжайте, пропуск будет заказан.

 

Не теряя времени, помчалась на Старую площадь. Никогда в жизни до тех пор даже близко к неприметному с виду зданию не подходила и сразу слегка растерялась среди многочисленных тихих подъездов. Наконец открыла дубовую дверь под нужным номером и вошла. Да! Это тебе не демократичный Белый дом на площади недолгое время Свободной России, где двери без конца хлопают, где на входе простой мент в фуражке с околышем, где всегда кишит народ и кипят политические страсти. Здесь порядок! Безликий человек в сером костюме за “конторкой” сверил фотографию на документе с оригиналом, потом - фамилию со своим списком и вежливо пропустил. А дальше по коридорам до самого кабинета - полное безлюдье. Аж страшно!

 

Меня ждали:

 

- Ну, что там у вас в Новосибирске происходит?

 

- Это всем известно - “восстание”.

 

- А народ?

 

- Безмолвствует, в основном. Что не ликует - это точно. А какие ваши планы?

 

- Снимать будем, ясно. Указ готовят.

 

- Это понятно, потому и пришла. Боюсь, назначите на час калифа, нас замучите и сами замучитесь. Помогите возглавить область хорошей головой, вам воздастся.

 

- Кого же имеете в виду?

 

- Мананников Алексей Петрович, депутат по национально-территориальному, образование высшее экономическое ..., - даю исчерпывающую характеристику.

 

- Да, знаю я все, что вы мне рассказываете! Рассматривали. Вряд ли подпишут..., - засомневался собеседник, - по мнению представителя президента, не справится с обстановкой.

 

- Манохин вам из бомбоубежища справки посылал? Рассказывают, он в погребе отсиживался, когда “обстановка” создавалась.

 

- А как вам Индинок? Мы получили телеграмму, его рекомендуют директора, больше тридцати подписей.

 

- Давно подсиживает. Ну, молодец! У Мухи еще “ноги не остыли”, еще не сняли, а он уже выдвижение себе соорудил. Товарищ по партии, называется. Наш демократ, впрочем, тоже из того же теста...

 

- Да, и Манохин его тоже рекомендует, - не понял мою реплику про “товарищей по партии” Медведев.

 

- Манохин в 91-м тоже рекомендовал, теперь, вот, снимаете.

 

Дальше разговор пошел по кругу и я поняла, пора уходить: этот ничего не решает, только бумаги готовит. Вернулась в БД. Решила зайти с другой стороны. Разыскала по телефону Б.Денисенко. Кемеровская область... соседка, должна посодействовать.

 

- Бэла Анатольевна, у нас Муху снимают. Давайте Алексея Петровича сделаем губернатором: выборов, похоже, еще сто лет не будет.

 

- А что нужно?

 

- Думаю, аппаратные фокусы. Я только что со Старой площади, поняла, как это делается: кого не нужно - оговорить, кто угоден - организовать рекомендацию с подписями. Подметным делом заниматься не будем, а рекомендацию, подписанную депутатами, послать Ельцину - не повредит. Человек тридцать, если бы вы смогли организовать, было бы хорошо.

 

- Не думаю, что это будет очень трудно: Алексея хорошо знают. Завтра мы собираемся обсуждать проект “Положения о выборах”, и сделаем это.

 

В тот день я была в БД последний раз. Близился вечер. Дел больше не было, я просто ждала Мананникова. Еще было электричество. Еще давали кофе в буфетах. Еще была в ассортименте замечательная, нигде такой больше не ела, белодомовская выпечка: булочки и слойки, рогалики и пирожки, всевозможные кренделя и воздушные пирожные. Но коридоры пустели. Из кабинетов изредка выскальзывали депутаты, стыдливо прижимая к себе пакеты, свертки, и торопливо коридорами уходили к выходу. Видно было - пакуются, сворачиваются, сдаются. В одном из холлов присела с газетой в кресло. Через некоторое время в пустующее рядом со мной опустился паренек лет шестнадцати, а на колени ему плюхнулась таких же примерно лет девчонка. Примета тех дней - по внутренностям БД бродила случайная, шалая молодежь. Не видела я там “организованных бойцов”, о которых рассказывали на пресс-конференциях представители Кремля. А эти недоросли запомнились. Они курили почему-то одну на двоих сигарету, наверно это обостряло обстановку революционной романтики и говорили между собой, не обращая внимания ни на кого вокруг. На моих глазах начинался роман. Дан приказ: ему на запад, ей - в другую сторону.

 

- Натаха, ты родителям сказала, куда пошла?

 

- Записку оставила, если б сказала - заперли бы!

 

- А я матери из автомата позвонил. Будем здесь всю ночь?

 

- Если не выгонят!

 

Таких ребят трубадуры президента потом называли “вооруженными до зубов” бандитами. Я не стала им мешать и поднялась. Навстречу попался О.Безниско - помощник депутата В.Лукина, будущей серединки “Яблока”. Мы хорошо знакомы по “ДемРоссии”: Безниско был иронически знаменит как ревностный блюститель законности и процедуры. А на самом деле - просто честный парень, которому претят интрига и политиканство. Обрадовались друг другу, зашли к нему, сварили кофе, грустно посетовали:  

 

- Олег, как уродливо все кончается!

 

- А черт с ними со всеми! Займусь снова физикой, там, во всяком случае, законы соблюдаются!

 

С тех пор его не видела и не знаю дальнейшей судьбы. Вернувшись в кабинет, застала Мананникова за столом, перекладывающим документы:

 

- Я вас потерял, где вы пропадаете?

 

Рассказала о своих инициативах и дневных похождениях.

 

- Зря вы это затеяли: во-первых, я намерен все-таки избираться, а не назначаться, а во-вторых - ничего не получится. У них другая проба. Ну, ладно, поехали отсюда, там на улице что-то затевается, - и, нехотя собирая бумаги, - жаль, бросать работу , немножко не успел закон довести до ума. Кое-что нужно забрать, разграбят ведь, а может когда пригодиться.

 

Сложив все в мою дорожную сумку, с которой утром приехала из аэропорта, уже глубоким вечером мы вышли из здания. Белый дом был оцеплен спецназом. На подступах к метро - столкновение. И снова, как два года назад, воинственнее всех пожилые люди. “Откуда в немощи берется такая агрессивность?” - задавалась вопросом снова и снова, глядя, как безумно сверкают впалые глазницы, беззубые рты изрыгают проклятия, как настырно наскакивают на прозрачные щитки, которыми закрываются от них мальчики в шинелях. Зачем в который уже раз власти сталкивают старость с юностью? Со стороны это выглядело даже комично: внуки утихомиривают разбушевавшихся бабушек. Но было бы смешно, когда бы не было так грустно!

 

Пленум “ДемРоссии”, открывшийся 25 сентября, напомнил мне институтские собрания, которые проводили, если политбюро решало всенародно поддержать какую-нибудь колониальную борьбу или осудить, к примеру, израильскую агрессию. Но в отличие от тех собраний, здесь не было здорового внутреннего скепсиса. С трибуны наперебой с пафосом и в тоже время искренне рапортовали по поводу Указа № 1400: поддерживаем, приветствуем, одобряем. В душе было все хуже и гаже. Не было мне места среди теток под плюшевыми знаменами, все теснее становилось и здесь. Порадовал только один выступающий. Во многих вопросах были мы единомышленниками с Е.Бородиным, ставропольским областным депутатом, сошлись и здесь.

 

- Не поддерживает наша организация, - сказал он, - нарушение Конституции, от кого бы оно ни исходило. Пусть даже от президента. Перед законом равны все!

 

Помню, как после этих слов от неожиданности зашевелились в президиуме усы у В.Волкова, он только-только устроился в президентской администрации, сам не свой был от успеха и совсем не понимал, почему упрямый ставрополец не так же счастлив, как он. Здесь он был, как раз проследить, чтобы все было o`kay.

 

Поднимаясь на трибуну, решила вообще исключить из выступления отношение к Указу и полностью посвятить его более конкретному вопросу. И вкратце осветив обстановку в Новосибирске, сосредоточилась на том, чтобы убедить пленум принять обращение к президенту с требованием провести в Новосибирске выборы губернатора, до них же назначить исполняющим обязанности Мананникова. Но вскочил и задергался черной головой Боксер:

 

- Он против Ельцина! Он на съезде зарегистрировался! Его исключить из “ДемРоссии”!

 

- Как-то странно все в ваших мыслях перемешалось, г-н Боксер. Мы не против Ельцина, а против незаконных действий. Но это совсем не означает, что мы против реформ. А сейчас я говорю вообще о другом: Новосибирской области нужен хороший губернатор. Вот о чем речь, а вы счеты сводите: за нас - не за нас, - парировала оголтелость.

 

Тем не менее, Боксер сделал свое дело. Пленум обращение с требованием выборов принял, но второй пункт о назначении Мананникова исключил, отомстив нам за вольнодумство. Черт с ними! Я поторопилась печатно оформить и официально заверить хотя бы то, что удалось, и успела уже на выходе сунуть текст Волкову, взяв с него клятву вручить не ниже, чем Филатову. Мы понимали, обращать внимание на “обращения”, хоть на чьи, Ельцину несвойственно. В политике больше, чем общественному мнению, он всегда доверял собственному инстинкту и отсортированному этим же инстинктом ближнему окружению. Но для себя было важно: добиваясь демократических выборов, сделали все, что могли.

 

- Пойдем в народ? - предложил Мананников, когда прения, фактически окончательно разобщившие демократов, завершились привычными призывами к объединению демократических сил.

 

- К Моссовету, что ли ? - там намечался митинг сторонников президента.

 

- Что там делать! Пошли к Белому дому, сторонники демократии сейчас должны быть там, как бы плохо они ни относились к Хасбулатову.

 

По дороге мы все-таки задержались у Моссовета. Людей немного, человек пятьсот, из них - сотня с нашего пленума. Прохожие идут мимо, не останавливаясь. С импровизированной трибуны знакомые голоса произносят знакомые слова. Мананников остановился с С.Юшенковым, перебросились парой фраз о прогнозе на события. Уже в конце Калининского проспекта встретился О.Румянцев. Он шел оттуда, из БД. Остановились и с ним.

 

- Как, Алексей, тебе этот беспредел? Что делать? Там внутри тоже бардак - портфели делят, - лицо автора несостоявшейся Конституции выражало душевную смуту и горечь поражения. Он был не из тех оппозиционеров, кто, оторвавшись от земли, на этажах БД “делил портфели”, он отчетливо понимал, что произошло.

 

- Как что? Избираться и начинать борьбу “за правовое государство” сначала, - рассмеялся Мананников, - И вечный бой! Покой нам только снится.

 

К Белому дому тонкой струйкой, в обход милицейского окружения был совершенно легальный проход через большую дырку в каком-то заборе, тянулись скорее любопытные, чем защитники, как два года назад. Погода стояла прохладная, но сухая и солнечная. Воскресные зеваки шли, как в зверинец. С детьми, с мороженым ходили между жалкими, должно быть призванными изображать баррикады, нагромождениями мусора, разглядывая немолодых, подвыпивших кавалеров советских орденов и их седоголовых спутниц, с вызовом под баян распевающих песни юности. Ни одного мало-мальски полнокровного бойца: юнцы, вроде вчерашних Ромео с Джульеттой, да герои времен Очакова и покоренья Крыма. Памятный с августа 91-го балкон похож на обшарпанные подмостки с заезжими гастролерами. На нем толпились безымянные, как будто случайно собравшиеся, люди. Неизвестная преклонных лет актриса, вспомнив старинную киноленту “Член правительства”, пробовалась на роль Веры Марецкой:

 

- Я, простая русская баба, мужем битая ..., далее текст произвольный по теме. Тускло внутри БД, бледно и снаружи.

 

После того, как все уже произошло, когда писали и рассказывали, с чего началось - о штурме Мэрии, мне непонятно было, как это нападение вообще могло случиться, точнее, почему допустили. Дело в том, что в те дни довелось быть и в Мэрии. Я пришла туда на очередное совещание. Собирались представители разноименных демократических организаций. На входе долго искали в списках, проверяли документы. Здание было просто начинено спецназом. Молодые ребята, действительно “вооруженные до зубов”, когда спросила что-то вроде “как дела”, сказали, здесь уже третьи сутки, не спавши и почти не евши, что не понимают, зачем... Может быть, их третьего октября специально поспать всех до одного вывели? И боевиков вместо них прислали? Какая и от кого информация заставила военного человека Руцкого выскочить с безумными призывами к гражданским людям? Темное это дело - события того воскресенья и последовавшего за ним еще более кровавого понедельника. Странными они казались не только мне. Вот как описывали их в своем репортаже известинцы В.Яков и В.Белых. Раненых на носилках уносят парни в гражданском. С удивлением узнаем в них недавних защитников Белого дома. Еще больше удивляемся, увидев, что раненого солдат, забирает микроавтобус, вроде бы <<Форд>>, с номером 68-35 МТ. Всего несколько часов назад мы видели, как этот же микроавтобус подвозил во время штурма к “Останкино ” боевиков и увозил оттуда раненых. Теперь он также активен на этой стороне. Среди солдат и нескольких фоторепортеров заметно прибавляется молодых людей в подпитии и теплом одеянии. Абсолютно ясно, что они перебежали из БД, а теперь вот дают советы солдатам, куда лучше стрелять. Выглядит это мерзко.

 

О беспорядках в Москве я узнала, находясь в Питере, где, как уже говорила, среди женщин из 15 стран Европы обсуждала перспективы завтрашнего либерализма. Там было полиязычие не только буквальное: звучал разный подход к пониманию женских проблем. К примеру, когда “солдатская мать” Любовь Лымарь затрагивала армейскую тему, член парламента Швеции миссис Барбара Вестерхольм, председательствовавшая на конференции, вежливо в западной манере выслушав, поправила:

 

- О, да! Конечно, мы понимаем беспокойство русских женщин о сыновьях, но с точки зрения классического феминизма, это не женский вопрос.

 

И привела пример, подходящий для классики: в шведском парламенте резко снизился процент женщин-парламентариев - с 42 % до 36%.

 

- Это очень опасная тенденция, - забеспокоились европейские дамы.

 

Рядом сидела депутат из Волгограда С.Умецкая, и я спросила у нее, сколько слабого пола в нашем Верховном Совете. Она ответила, что точно не знает, но не больше 2%. Мы с вами говорим на разных языках, - хрипло напел мне голос Высоцкого. Кроме тревоги по поводу омужествления парламента Швеции, наша конференция возмутилась победой женщины на каких-то выборах, не помню где, на Ближнем Востоке. Там сильно обострилась военно-политическая обстановка, и, по нашему мнению, ближневосточные мужики специально подстроили прекрасной половине победу на выборах, чтобы она расхлебывала заваренную ими кашу. В этом тоже усматривалось подавление женских свобод. После таких вот тревог и забот вечером 3-го октября мы сидели в холле шикарного в дереве и мраморе особняка на Каменном острове, ожидая, время кто вылета самолета, кто - отправления поезда, чтобы разъехаться по Европе и нести в женские массы идеи свободы и равенства с мужчинами.

 

Мне предстоит ехать аж в Азию, но пока нужно на Московский вокзал. Скучая, смотрим телек. Восемь часов - начинаются “Вести”. Прямое включение: тревога... боевики движутся к “Останкино”... наступают... вооружены... Сквозь прицел с крестиком посредине показывают приближающихся людей. Обрыв кадра. Через мгновение резкое включение, но уже с Шаболовки. И сообщение диктора: в “Останкино” идет бой. Сомнение возникло не потом, а тотчас. Какое странное совпадение! Захват телецентра ни раньше, ни позже, а во время “Вестей”, когда вся Россия, и не только, включила телевизоры в ожидании новостей. И в аккурат на Шаболовке все готово, оперативно переключить вещание. Насколько все это случайно? Вопрос мелькнул, и ушел без ответа в подсознание, чтобы выплыть снова, когда начнутся залпы по Белому дому. Тогда возникнет следующий: “А, может быть, без мэрии и без “Останкино” не было бы повода расстреливать БД?” Ведь как-то выкуривать и сажать “несгибаемых” было уже пора. Но сразу после известия было не до гнусных подозрений. Немедленно после “Вестей” показался на экране Собчак. Выступление краткое: “Граждане, спокойно!” Потом Лужков, потом Гайдар или наоборот, не помню точно. А где же президент? Где его твердая воля и светлая голова? Мы долго ждали!... Но вот нашли большое поле, есть разгуляться где на воле. То ли стыдно, то ли страшно было - президент показался на глаза России только через девятнадцать часов, когда прямой наводкой уже вовсю лупили по депутатам. Все свершается и вершится, как бы без него. Через год он и от Чечни спрячется: возьмется некстати перегородку в носу чинить, когда войну начнет, и сердце латать, когда ее нужно будет заканчивать.

 

Подъезжая рано утром к Москве, вслушивалась в трескучее вагонное радио, потом в людские разговоры в электричке по пути в Загорск. Пожилая женщина ехала с ночного дежурства в какой-то из центральных гостиниц. Она сбивчиво рассказывала попутчикам, что ночью была настоящая стрельба - жуть какая, что убито уже десять тысяч, что Ельцин сбежал из Москвы, а Гайдар сказал, берите термосы, что поесть - и вставай, страна огромная! Сопоставив информацию “бабьего радио” с центральным, поняла, что будущее пока неясно. Дома у сестры включила телевизор и увидела российский ужас и стыд в блестящем американском изображении. Это смотреть было невыносимо. Я погасила экран. Вечером, когда пал БД и сдались последние сидельцы, созвонилась с Мананниковым. Он сказал, что видел оба штурма - и мэрии, и Останкино - наяву и просил приехать завтра в Москву с утра пораньше, есть дела.

 

В девять уже звонила в дверь. Открыла Лиля.

 

- Доброе утро. Дома? - спросила, входя.

 

- Уже куда-то собирается.

 

- Кто здесь про доброе утро говорит? Где ж оно доброе! Людей настреляли, все пожгли..., - А.П. мне, выходя навстречу.

 

- Я только что по дороге к вам Виноградову встретила.

 

- Она вчера в числе последних из БД вышла. Есть женщины в русских селеньях!

 

Дом, в котором живет Мананников, совсем близко от Останкино, и, когда вышли на улицу, он предложил:

 

- Пойдем посмотрим?

 

Я молча согласилась. Идти до телецентра одну трамвайную остановку. По дороге А.П. рассказал, что в воскресенье   был возле БД в тот момент, когда начался захват Мэрии. Ему показалось, что прорыв оцепления спровоцировали, а когда толпа начала прорываться, ее никто не только не останавливал, а даже как будто специально пропускали. И баркашовцы были вовсе не обученные “эсэсовцы” - так юнцы, человек пятьдесят с пятью автоматами на всю компанию. Мы приближались к месту боя. Вот остов сгоревшего автобуса, а вот и самое страшное впечатление моей жизни: лужа крови и выходящие из нее отпечатками на сером асфальте засохшие следы гусениц. Возможно сейчас после репортажей из Чечни, после оторванных голов и растерзанных животов, которыми два года войны телевидение приучало нас не бояться крови, я не среагировала бы так остро, но тогда потемнело в глазах и стало нехорошо. Воображение услужливо нарисовало человеческое тело, перееханное танком. В тот момент ситуация не располагала к анализу, тем более к предвидению, теперь же точно могу сказать, те окровавленные гусеницы держали курс на Чечню, война начиналась там. Без слов бродили мы возле “останкинской иглы”. Где-то здесь погиб наш земляк Коля Ситников, парень из новосибирского райцентра Маслянино. Он дослуживал последние дни в группе “Вымпел”, ждал “дембель”, а его ждали дома. Примерно через год, когда Мананников уже был сенатором, в поездке по Маслянинскому району, мы навестили его мать. Встретились с неизбывным горем, солдатской фотографией над кроватью, на которой сын спал до армии, и тихой ненавистью.

 

- Душегуб! Так и передайте Ельцину, если придется, - сказала она Мананникову вместо прощания.

 

Сколько таких приветов послали нашему президенту с чеченской войны - кто считал? От Останкино путь в тот день лежал к расстрелянному, остывавшему от пожара Белому дому. Где-то на стоянке возле него Мананников еще до оцепления оставил машину и с тех пор не мог ее вызволить. Надежды, что уцелела не было. Просто хотелось посмотреть, что от нее осталось. Многострадальное здание широко окружено милицией. Проход охраняет лейтенант. По каким признакам пропускают, непонятно. Мы предъявляем депутатские удостоверения. По злорадному выражению, появившемуся на лице охранника, становится ясно, что депутаты объявлены вне закона и лучше подобру-поздорову улепетывать. Но А.П., что называется, закусил удила:

 

- Моя машина стоит вон там на стоянке. Хочу взглянуть, нужно определить сумму иска к Ельцину за ущерб личному имуществу.

 

Лейтенант оторопел, но подошел кто-то постарше, рассмотрел приложенный к депутатскому удостоверению пропуск в Кремль и пропустил. В корпусе машины мы насчитали семь дыр с рваными краями. Это производило впечатление не меньшее, чем закопченные стены БД. Внутри автомобиль был просто разграблен: снято и вывернуто все, что снималось и отвинчивалось, и просто вырвано, что хоть как-то могло пригодиться в хозяйстве. “Те еще защитнички!” - подумала и вспомнила, как без надобности сторожила неизвестно кем брошенную возле меня сумку с дорогой аппаратурой в августе 91-го.

 

Впоследствии Мананников не только предъявил собственный иск Ельцину, но как депутат СФ выступил с законодательной инициативой о возмещении материального ущерба всем, чьи квартиры или имущество пострадали от обстрелов и пожаров в двухдневной московской войне. Власть по счетам из своего кармана платить не любит. С незапамятных времен в России живет она казной, на так называемом государственном обеспечении. И за деяния свои, если и расплачивается, то исключительно из бюджета. Отпускает “на восстановление” разбомбленных городов триллионы, которые тут же сама и разворовывает. А в царских каретах пробоин от снарядов не бывает и оконные стекла в палатах пули не достают. Прецедент не состоялся. Президент и не думал отвечать ни по гражданскому, ни по депутатскому иску Мананникова.

 

Весь день пятого октября прошел в перемещениях по местам прошедших и надвигающихся событий. Скорые выборы стали реальностью, и мы начали немедленную к ним подготовку. В штаб-квартире одной из многочисленных партий, не помню уж какой именно, то ли кого ждала, то ли о чем переговаривалась, был включен телек, и я услышала сообщение: сегодня указом президента РФ за неповиновение от занимаемой должности освобождены главы администраций Амурской и Новосибирской областей А.Сурат и В.Муха. Кого назначили исполнять обязанности, сразу не сказали, но я-то знала: в новосибирский скипетр мертво вцепился И.Индинок.

 

Прощальную пресс-конференцию отставленный Муха проводил, когда уже вернулась домой. Я считаю их преступниками, - сказал он, имея ввиду Хасбулатова и Руцкого, - у них были все возможности решить вопрос конституционным путем. Не знаю, лукавил он на всякий случай, не желая усугублять отношений с победителем, или искренне говорил эти слова. Остались непроизнесенными те, что услышали бы, захвати власть проигравшая сторона. Продолжал бы считать “преступниками” тех, кто поддержал Указ № 1400, как заявил в день его объявления? Согласился бы стать “черномырдиным”? Известно, что именно ему Руцкой прочил должность премьера в своем правительстве. Будем считать эти домыслы несостоявшимися гипотезами.

 

Он стал простым банкиром, верным своему коммунистическому прошлому. А наше публичное противостояние Мухе на этом закончилось. Стрельба по Белому дому нас примирила. И Мананников, и Муха с разных политических сторон были в оппозиции к политике Ельцина: Муха - как бы на левом фронте, а Мананников бил из демократического тыла. Во многом взгляды политических противников 90-го года отстоялись, президенство Ельцина становилось все более тяжелым для народа, позиции сближались. Многие из бывших единомышленников начали бросать Мананникову упреки в “ренегатстве” - в поддержке коммунистов. Он мало объяснялся на эту тему. Я хочу сделать это за него не сама, а словами почитаемых в политическом мире авторитетов.

 

Как-то осенью 1996 года смотрела телепередачу, кажется, “Герой дня”, с участием вечного диссидента Владимира Буковского. Россия в очередной раз выгнала его, отказала в гостевой визе. Позор для России, но я хочу сказать не об этом. Ведущий задал Буковскому вопрос: дескать ваши взгляды, нам демократам, мол, это странно, сегодня часто совпадают с точкой зрения наших коммунистов, и как вы, широкоизвестный антикоммунист, можете объяснить свое перевоплощение.

 

- Я ученый, а не партийный вожак. И если вижу явления или факторы, формулирую их, подводя к истине, а не подгоняя под название теории. Как наука не терпит подгонки, так меня не интересует, какую оценку дают моим взглядам политические комментаторы. Главное, чтобы они соответствовали истине, - примерно таким запомнился ответ человека, которого когда-то мы, точнее режим, а этому режиму безропотно аплодировали миллионы, в том числе и те, кто задают сейчас каверзные вопросы о ренегатстве, променяли на Луиса Корвалана - чужого поборника подавлявшей нас власти.

 

Или вот кусочек из интервью для “Литературной газеты” итальянского писателя-публициста Джульетто Кьеза. Он не коммунист. И тем не менее, долгое время проработав в нашей стране, в итоге написал книгу “Прощай, Россия”, резко критическую по отношению к президенту Ельцину.

 

- Вас не смущает, что ваша позиция кое в чем совпадает с пафосом ультралевых, национал-патриотических изданий России? Западный журналист - и вдруг единомышленник Зюганова и Проханова?

 

- Совершенно не смущает; во-первых, потому, что наши мотивации не совпадают; во-вторых, потому, что не моя вина, если российская оппозиция частично высказывает справедливую критику в адрес правительства; в-третьих, я считаю, что аргумент, которым хотят закрыть рот критикам только потому, что их точка зрения иногда совпадает с точкой зрения оппозиции, носит маккартитстский характер. Мне хотелось бы, чтобы полемику со мной вели в стиле “аргументы против аргументов”. Иначе может получиться, что все четыре западных лауреата Нобелевской премии по экономике (Кеннет Эрроу - Стэнфордский университет, Лоуренс Клейн - Пенсильванский университет, Василий Леонтьев - Нью-Йоркский университет, Дуглас Норт - Вашингтонский университет) могут оказаться коммунистами.

 

Хоть и шли разговоры о парламентских выборах с самой весны, никто к ним готов не был. И вот они, утвержденные огнем и мечом, надвигаются, как шторм. Позабыв про убитых избирателей, потерявшие мандаты, но оставшиеся в полном составе живыми нардепы, и белодомовская дичь, и кремлевские охотники, в едином броске ринулись восстанавливать “статус-кво”: спешно сколачиваются партии и блоки, подгребаются деньги, слагаются слоганы. Как потом откровенничал Гайдар, именно на эту спешку рассчитывали заготовщики Указа № 1400: объявленная избирательная кампания увлечет разогнанных депутатов, и они не будут сопротивляться. Чуть-чуть ошиблись. Но после танковых залпов все пошло по плану, результат выборов, правда, оказался неожиданно противоположным.

 

Я вернулась в Новосибирск одна. На 16 октября был назначен конгресс “Выбора России”. Мананников входил в оргкомитет, нужно было оставаться в Москве, и прилететь он собирался только на конференцию “ДемРоссии”, которую поручил мне срочно подготовить и на которой мы должны были учредить блок, составить нашу часть партийного списка, избрать делегатов на конгресс. Конференцию решили провести во вторник двенадцатого. Все нужно было сделать в считанные дни. О намерениях “ДемРоссии” немедленно сообщила в СМИ. Ничто не предвещало осложнений, пока в пятницу утром мне вдруг не позвонил Манохин:

 

- О.В., где Мананников? Я сегодня в шесть провожу конференцию “Выбора России”, он в списке идет первым.

 

- Мананников в Москве, будет в понедельник. Анатолий Николаевич, вы же знаете, что мы проводим конференцию во вторник. Как понять ваши действия? Безо всякого согласования...Почему манкируете самой большой и слаженной областной организацией?

 

- Я собираю приличных людей, а не улицу. Нужно, чтобы был Мананников. Вы тоже приходите, можете взять еще двух человек на свое усмотрение.

 

“Ну, все!” - подумала. Начинается возня за место в списке. С первоначальных обсуждений будущего закона новосибирская “ДемРоссия” твердо стояла за мажоритарную систему выборов, не единожды доказывая, что выборы по партийным спискам закладывают основу для коррупции и криминализации власти. Что в итоге, как видим теперь, успешно и состоялось. До последнего дня мы отстаивали эту позицию, призывая в ходе избирательной кампании не голосовать за “кота в мешке”, а только за конкретных кандидатов в округах. Однако многих, кто хотел стать депутатом, но был мало известен и имел маленький шанс на самостоятельную победу, как раз устраивал вариант списка. Было выгодно попасть в кильватер какого-нибудь видного имени и без особых личных заслуг и усилий, зачастую просто за большие деньги, струей влиться в парламент. Таким линкором, нетрудно догадаться, при всем соперничестве и зависти Манохин собирался выставить Мананникова. Он понимал, что сам список не потянет: и популярен никогда не был, и служба Ельцину, особенно теперь после стрельбы по депутатам, многих отталкивала. Поэтому-то и нужен был ему Мананников. Себе же он намечал видную роль руководителя предвыборного объединения всех демократов, согласно которой будет торжественно из президиума раздавать округа и места в списке. Узнав, что “ДемРоссия” готовит конференцию, где лидером будет безусловно Мананников, где ему достанется ровно по авторитету, очень может быть, даже не второ- , а n-степенная роль, Манохин торопится перехватить лидерство и назначает то самое собрание “приличных людей”, о котором и сообщает мне по телефону.

 

- А.П.! Манохин собирает сегодня свой предбанник, называет его “Выбором” и нас зовет присоединяться, - звоню в Москву.

 

- Зачем? Он знает, что у нас во вторник конференция?

 

- Конечно, знает! Радио и по ящику сообщили, да и я только что напомнила. Но его не остановить: взял старт и с пеной рвется к финишу.

 

- Его не останавливайте, пусть рвется. Сходите на собрание и попробуйте объяснить людям, пригласите на конференцию. Зачем торопиться, сделаем все основательно. Вообще-то, он не первый вносит смуту. Вчера мы в оргкомитете заседали, сообщения о самозванцах “Выбора” приходят из разных мест. Мурашев уже избегался отвечать на звонки и разбираться.

 

Вечером в конференц-зале мэрии собрались человек пятьдесят: депутаты разного уровня, руководители некоторых предприятий. Вижу несколько предпринимателей средней руки. В президиуме возвышается представитель президента. Объявляет цель собрания и приступает к списку, делегатам на конгресс и пр. Ни слова о предстоящей конференции, о возникшей коллизии с “ДемРоссией”. Получаю слово:

 

- Не совсем понимаю, что происходит. Всем известно, об этом объявлено в СМИ, что учредительная конференция предвыборного блока назначена на 12 октября, приглашены все демократические организации... А вы, исподтишка как бы, неизвестно по какому принципу собираетесь, называете себя конференцией, составляете без широкого обсуждения список, делите округа... Вас что, позвольте спросить, интересует? Победа на выборах или кто первый назовется “Выбором России”? Понятно, что представитель президента вроде восточного шейха спешит воспользоваться “правом первой ночи” и заполучить удовольствие, отрапортовав в Москву, что собственноручно создал демократический блок. Но остальные-то должны понимать, от удовольствия рядовым евнухам ничего не достается, бесполезно стараться. А создавая спорную ситуацию с двойным кандидатством от блока, мы заведомо идем на провал. Поэтому предлагаю перенести вопрос на полноценную конференцию, куда всех и приглашаю от имени “ДемРоссии”.

 

Многие из тех, кто там были, по крайней мере, все конкретно заинтересованные, пришли потом и на конференцию. Она была многолюдной - около двухсот человек. Осудили раскольническую инициативу представителя президента, учредились, после чего утвердили список и кандидатов по мажоритарным округам. Мое место в списке было вторым после Мананникова, а округ определили по месту жительства - “Заводской”. Затея Манохина удалась не вполне: руководителем монолитного предвыборного объединения ему стать так и не пришлось, но ценой раскола он образовал собственный кандидатский кружок из сереньких костюмчиков и, реализуя руководящие амбиции, стал методично добиваться общего провала. Казалось, что его интересует уже не столько своя победа, сколько наше поражение. В Новосибирске, как и во многих регионах России, образовалось два “Выбора России”. Это и определило результаты голосования в декабре: избиратели путались и делились в выборе.

 

В середине октября наша с манохинской делегации встретились перед конгрессом для выяснения отношений в Москве. Мы с Мананниковым вылетели за пару дней до начала, чтобы с учредительными документами предстать перед согласительной комиссией. Рейс вечерний, во Внуково прибыли в час ночи. Столица уже вторую неделю пребывает в режиме ЧП: комендантский час от зари до зари, патрули на улицах, отлов в “кутузку до выяснения обстоятельств” смельчаков, шатающихся по улицам. Аэропорт набит до отказа. Все прибывающие ночными рейсами вынуждены ждать утра. Автобусы, маршрутки, такси - все стоит, пока комендатура не просигналит отбой. Присесть негде. Кричат дети, маются с ними матери. Депутатский зал “бывших” на постой не берет. Бродим в поисках, куда приткнуться. Наконец находим место. Октябрь уж наступил, ночь холодная, поэтому никто не претендует на скамейку под навесом автобусной остановки. На ней и проводим ночь до утра, изредка покидая, чтобы согреться в вокзальном буфете рюмкой поддельного коньяка и чашкой жидкого растворимого кофе. Первый до потолка набитый пассажирами автобус отправился в город к открытию метро.

 

Комиссия, разрешающая споры и недоразумения по созданию региональных отделений “Выбора”, работает с десяти, но нам нужно еще привести в надлежащий для представления вид протокол конференции, списки и прочие бумаги. Все пока в черновом виде: не успели оформить. Дома у А.П., напоив нас, измученных ночным бдением, крепким кофе, подключается Лиля. Работаем в шесть рук: я разбираю бумаги, А.П. редактирует, Лиля печатает. Все готово, и мы отправляемся.

 

В просторном зале старинного особняка в центре Москвы, где еще не вполне закончен раззолоченный ремонт, но уже расположилась штаб-квартира “Выбора России”, полно народу. А вот и Манохин - прогуливается взад-вперед. В руках красная прозрачной папочка с бумагами. Поздоровались. В комиссии известные люди: С.Ковалев, А.Чубайс, А.Мурашев. Конфликтных регионов много, приходится долго ждать. Наконец вызывают Новосибирск. Мананников с Манохиным идут на суд комиссаров. Жду минут сорок.

 

- Ну, что? - спрашиваю, дождавшись.

 

- Предлагают договориться между собой: поделить места в списке и округа, - говорит Мананников.

 

- Да список пусть весь берут, только в округа не лезут.

 

- О.В., какая вы наивная! Да он зубами будет выгрызать наших кандидатов. Вы бы видели его там. Достает из папочки, аккуратненько так: вот призыв Мананникова за четыре <<да>> на референдуме, вот - что указ не поддерживает, а вот - самое последнее, что против партийных списков и Конституции. Полное досье! Оказывается собирал... Чубайс сидит, головой негодующе качает, языком цокает. О чем можно со стукачом договариваться?!

 

- И что вы им сказали?

 

- Пусть делают, что хотят, хоть исключают из демократов. Будем выставляться как независимые. Соберем подписи, не думаю, что нам это будет трудно сделать.

 

Из демократов нас на первый раз не исключили. Делегацию на конгресс комиссия как попало слепила из двух половин. Получилось ни то, ни се - без единства и цели. Москва брала на себя роль зануды-воспитательницы: насильно сцепляла мизинчики - мирись, мирись, мирись и больше не дерись. А на самом деле - дробила и уничтожала слаженные коллективы.

 

Решение не участвовать в списках далось не слишком трудно, это была давно занятая и хорошо выверенная позиция, но мы не стали объявлять ее на конгрессе, так как на общий исход дела уже не могли повлиять: “Положение о выборах”, фактически приравненное к закону, вступило в силу. Но еще можно было добиться хотя бы урегулирования так называемой “верхней части” списка. Эти первые номера безусловно проходили в депутаты даже при не очень удачном для блока ходе голосования. В них стремились затесаться и партийные функционеры, и “денежные мешки”, и не совсем чистые перед законом личности. Нас же больше всего задевало, что туда недопустимо нагло, попирая интересы дальней России, перла дорогая наша столица: оргкомитет твердо запланировал для нее тридцать именных мест. За них сейчас обязаны были поднять руки регионы. Кандидатам глубинки раздавались места уже под чертой риска непопадания. Сорвать эти планы и взялась наша, усеченная согласительной комиссией до шести человек, часть новосибирской делегации. Договор о сотрудничестве заключили, как всегда с соседями - Кемеровскую область представляли Б.Денисенко и В.Мясников. Денисенко не разделяла нашу убежденность во вреде партийной системы выборов, но “насмерть” стояла за полноценное региональное представительство.

 

“Выбор” так и не ставший выбором России заявил о претензии на триумф 16 октября. Под звуки гимна в полутьме большого зала Дома кино поднялись 602 делегата, обратив взоры на мерцающее со сцены панно - светящийся медный всадник как бы символизировал реформы. От себя организаторы провозгласили идеологию блока : Свобода. Собственность. Законность. Парадные речи именитых политиков перемежались песнями и плясками знаменитых артистов. Но торжественнее всего выглядело и производило незабываемое впечатление на вечно голодную российскую провинцию бесплатное угощение. Потеха была, когда сначала замерли в столбняке, а потом, макая галстуки в икру, навалились на столы, отпущенные “на перекур” участники конгресса. Всего было немерено и - замечательно вкусно! После такой еды только “неблагодарная свинья” проголосует против хлебосольных хозяев. Тонкий психологический расчет - на сытый желудок, тем более в гостях, не принято говорить неприятное.

 

После торжественной части объявляют закрытое заседание. Удаляют гостей, прессу. И приступаем к сокровенному - формированию партийного списка. На руках у участников перечень приевшихся за последние годы фамилий записных демократов. Им определены первые места, за них сейчас предстоит голосование. В президиуме - Гайдар, Чубайс, Ковалев.

 

Новосибирская “ДемРоссия”, когда ставила себе задачу, не стеснялась показаться нескромной. Из двадцать пятого, попробуй, получи слово, поэтому позаботились занять места в третьем ряду. Нужно было видеть растерянность президиума, когда Мананников влет предложил сократить избираемую на конгрессе верхнюю часть списка с тридцати человек до трех. В тройку лидеров блока выдвигались Гайдар, Ковалев и в качестве украшения любимица пенсионеров Элла Памфилова. Он так и сказал:

 

- Эмблему блока и эти трое из рук не выронят, а остальные - в общую очередь с региональными кандидатами. Иначе, мы получим в Думе чисто московскую группировку, лоббирующую интересы ничтожного в масштабе России круга людей.

 

Выступления провели кучно, не давая разрушить эффект массированной убедительности: вслед за Мананниковым, чуть изменив мотивацию, этого же потребовали я и А.Мазур. Неожиданность нашей инициативы парализовала основных действующих лиц, и мгновения их растерянности хватило, чтобы зал отвлекся от забот пищеварения после обильного чревоугодия “на халяву” и подумал о качестве состава будущей Думы. После выступления наших кемеровских соратников, они, правда, сыграли “на понижение” планки по списку с мананниковских трех до одиннадцатого номера, нам удалось поставить вопрос на голосование. И мы его выиграли!

 

А дальше для меня началось самое любопытное. Я наблюдала за поведением, точнее, за характерологическими особенностями людей, имена которых записывались на знамя “Выбора”. В сложных обстоятельствах, когда не подходят заученные слова, черты характера вырываются на свободу и проявляются особенно ярко. А ситуация складывалась нестандартная. При таком раскладе в депутаты проходили совсем не те, кого тащили туда по взаимной договоренности лидеры блока. Наша самодеятельность сильно осложнила положение вещей для авторов избирательного проекта. Первым опомнился Чубайс.

 

- Нет, - сказал он, - так не пойдет! Делегаты просто не поняли, за что они голосовали. Ведь не поняли же формулировку вопроса? - подсказывал он залу ответ.

 

- В самом деле, не поняли! - догадался кто-то, вышибленный из списка, - давайте переголосовывать!

 

- Давайте! Давайте! Давайте! - Раскусили, наконец, намек Чубайса.

 

Председательствовал Гайдар. Он все понимал, и с трудом не отводил от зала честных глаз. Я поймала его взгляд и попросила слово. Он не мог отказать.

 

- Если не прикидываться слабоумным, - резко бросила, оглянувшись на Чубайса, - то понятно, что начинаются манипуляции с повторным голосованием, которые, как правило, заканчиваются “правильным” результатом. Поэтому давайте будем честными хотя бы перед собой и прежде, чем повторять пройденную процедуру, проголосуем “кто понял - кто нет”. Кто понял голосует “за”, кто несообразительный - голосует “против”.

 

Удивительно, но председатель поставил это предложение на голосование. Я смотрела, как ведут себя руки людей, сидящих на возвышении лицом к залу. Видела, как секунду поколебавшись и чуть побледнев, ведь поддержать нас было невыгодно в первую очередь ему, поднял руку Гайдар, честно подтверждая, что формулировка в момент голосования была точной и повторное голосование не требуется. И сомневающихся всегда буду убеждать, сама видела, Гайдару честь дороже, чем радость выигрыша любой ценой. Бедный Сергей Адамович Ковалев! Что заставило честнейшего человека, краснея, проголосовать “против”, как подсказывал сидящий рядом непонятливый Чубайс, останется с ним. Сам Чубайс долго сигналил залу поднятой “против”, а фактически за повторное голосование, ладонью. Казалось, он в уме вслед за счетчиками пересчитывает руки в зале. Совесть у большинства взяла верх. Признать себя публично слабоумным, несмотря на рекомендацию из президиума, не так уж много, кто решится. Но потом разными уловками заинтересованная сторона все-таки довела обязательный список до девятнадцати человек. Для регионов получилось отбить, уменьшив “общефедеральную корзину” - так на языке партийных штабов называлась утвержденная конгрессом часть списка, всего лишь одиннадцать мест.

 

На следующий день мы вели переговоры с очень влиятельным и на тех, и на всех последующих выборах лицом - А.Головковым. В правительстве Гайдара недолгое время он руководил аппаратом. Переговоры заключались в том, как бы повыгоднее для Новосибирска распорядиться первым местом в нашем списке, коль уж отказываемся от участия в нем по принципиальным соображениям. Мананников, а это место предназначалось ему, точно решил им не пользоваться, избираться в округе как независимый кандидат. Мы и решили отдать вакансию “крупному” московскому чиновнику и сделать его в благодарность полезным для области.

 

- Что вы наделали вчера, - нервно вскрикнул, обращаясь ко мне Головков, когда я попыталась начать торги “за место”, - вы хоть понимаете это? Куда мне теперь втыкать Бурбулиса, который уже принес столько денег! Без него просто не вытянуть кампанию! И остальных куда... Дайте столько же денег, а потом боритесь за справедливость.

 

- Мы готовы частично помочь вашему “горю”, Бурбулис нам не нужен, а кого приличного - на свое место Мананников посадить согласен.

 

- Федоров! Устроит? - Борис Федоров тогда был министром финансов.

 

- Годится! - более полезной фигуры для решения субъективных проблем нельзя было себе и представить.

 

- Ладно, спрошу его.

 

Поздно вечером Головков позвонил мне в гостиницу и сказал, что Федоров согласен идти первым в списке от Новосибирской области. На этом и порешили. Правда, потом Федоров все-таки отказался, и уже без нашего согласия его заменили на совершенно бесполезного и недолго бывшего министром образования Б.Салтыкова. Что еще раз подтвердило, заключать политические сделки выходит себе дороже и лучше на эту дорогу не ступать даже из самых благих побуждений.

 

Всякая избирательная кампания фактически начинается не, как гласит закон и вяло требуют соблюдать избирательные комиссии, после регистрации кандидатов, а со сбора подписей за выдвижение. Осенью 1993 года сбор подписей был новшеством: до этого так выдвигали только президента и это мало затронуло население в целом. Теперь участвовал каждый округ. Вернувшись после конгресса, этим и занялись. Некоторое осложнение было в том, что существовала неясность с Советом Федерации: будут ли выборы в верхнюю палату и в этой связи, куда выдвигать Мананникова. Понятно, что он планировал избираться в сенат. Но мы не исключали, что президент захочет оставить СФ под своим контролем и навяжет принцип формирования без выборов. И даже когда выборы в верхнюю палату уже были объявлены, на всякий случай за Мананникова собирали подписи и в Думу, и в СФ.

 

Как выдвигали и выдвигают в депутаты должностных лиц, известно давно. 30 октября в пресс-центр “ДемРоссии” поступило сообщение из Мошковского района: отделы кадров местных предприятий собирают паспорта у своих работников, объясняя это необходимостью вклеивания вкладышей, подтверждающих российское гражданство. Странно, во-первых, что подтверждать российское гражданство начали не с Москвы, не с Новосибирска, а с райцентра Мошкова и, во-вторых, что вопросами гражданства заинтересовались не “паспортные столы”, а отделы кадров. Интересно, кто из бывших партсекретарей и теперешних госчиновников решил путем такого надувательства собрать подписи за выдвижение в депутаты? - это текст одного из пресс-релизов, которые освещая ход кампании я ежедневно отправляла в СМИ. Из партсекретарей и госчиновников в Новосибирске в тех выборах участвовали И.Индинок и А.Манохин. Они баллотировались в Совет Федерации и вовсю пользовались служебным положением, мешая своему основному конкуренту - Мананникову. Вне всякой конкуренции и бесплатно пользовались экраном, эфиром и газетными полосами. Нещадно эксплуатировали административный аппарат, служебную связь и транспорт, т.е. тратили бюджетные средства. В то время как нам на малейшие нужды необходимо было искать живые деньги. Первое, с чего начал Индинок свою кампанию, лишил нас помещения. Дело в том, что с указом Ельцина о прекращении депутатских полномочий, Мананников потерял право на комнату, которую занимал в мэрии. Предвидя эти сложности, я сразу обратилась к Индинку с просьбой оставить за нами площадь до конца года на правах аренды. Нам нужна была эта комната: туда протоптаны тропы избирателей, там известные всей области телефоны. Аренда законом допускалась. И он в личной беседе не отказал. Но как только стало ясно, что Мананников становится конкурентом, мы получили пинок. Индинок к тому времени уже не был мэром, распорядился новый - им стал В.Толоконский, но я убеждена, что он отдал распоряжение по непосредственному указу бывшего, который, пересев в кресло главы области, отнюдь не утратил влияния на преемника. Переезд предвыборного штаба добавил, конечно, хлопот. Но не изменил ситуацию в корне.

 

Подписи были собраны быстро и в удвоенном по сравнению с необходимым количестве. Беда была в другом. Никто не знал, какие требования предъявляются к подписям, кроме их подлинности. Это теперь после многочисленных выборов ясно, что подписываться за выдвижение могут только те, кто живут на территории округа. Как, да и зачем было отказывать людям, которые, желая поддержать нас, ехали в специально через весь город в штаб? Тогда это было неожиданностью, и уж никак не ожидала, что избирательная комиссия будет рассматривать “чужие подписи” как повод для отказа в регистрации. Тем более, что их было-то всего пять из собранных двухсот процентов.

 

Поэтому, когда на заседании избирательной комиссии в день регистрации кандидатов увидела группу телевизионщиков во главе с А.Лаврушенко, даже не подумала, что это “по мою душу”. Догадалась только, когда какой-то дедок из комиссии стал говорить гневную со ссылками на Ленина речь о фальсификации подписей, которыми я якобы преднамеренно занималась. В этот момент на растерявшуюся меня навел камеру оператор. Безграмотное обвинение обезумевшего в преданности вождю революции пенсионера, разумеется, опровергла. У комиссии, кроме ненависти, не нашлось оснований, чтобы не зарегистрировать меня: голосованием шесть “за”, пять “против” мне выдали удостоверение кандидата в депутаты ГосДумы. И все же вечером в “Панораме”, я стараниями журналиста выглядела пойманной на месте преступления “уголовницей”: член комиссии клеймит “фальсификатора”, следом обеззвученная, чтобы зрители не могли слышать аргументацию, картинка, на которой я без слов отчаянно жестикулирую, и за кадром язвительный, словили дескать, лаврушенкин комментарий. Я отнеслась к этому спокойно. Ожидала, в принципе, к себе повышенного административного внимания. В шоке была моя семья.

 

- Снимайся, к чертовой матери! Ты что, не видишь, какие там подонки? Они тебя оплюют - не отмоешься! Никакие суды не защитят, - решительно потребовал от меня муж.

 

Насчет судов он был безусловно справедлив: суды с большей охотой защищают скорее власть имущих, чем иски против них. В этом достоверно пришлось убедиться на собственном опыте несколько позднее. С дистанции я все-таки не сошла, и избирательная кампания началась со скандала. Весть о “фальсификации века” телевидение и газеты широко разнесли по Новосибирской области. Особенно она пришлась по вкусу пенсионерам: на последующих встречах с избирателями этот “каверзный” вопрос приберегался как коронный и задавался с негодующим пафосом.

 

Предвыборная борьба проходила в напряженном тонусе. Основной соперницей была номенклатура. В помощь ей вышла номенклатура-2 во главе с представителем президента. Сам он выставился в Совет Федерации, соперничая с Мананниковым. Повышенное внимание Манохин уделял и мне, хотя в прямом смысле наши интересы не пересекались. Казалось, для него это жизненный рубеж - не дать Лесневской выиграть выборы. В округе мне мешали три демократа, один коммунист - директор завода И.С.Аничкин и еще четыре представителя смешанной ориентации. Манохинцем был Н.Красников - в первородстве математик, в душе поэт, незадолго до прихода к власти Ельцина парторг, а теперь вот Манохин назначил его демократом. По личным моим наблюдениям Красников человек славный и порядочный. Создавалось впечатление, что сам он понимал неприличность положения. Но в Думу хотелось, и, наверно, он нашел какое-то моральное обоснование своей толкотне в округе, где победа из демократов светила только мне.

 

Манохин со своими выдвиженцами делали ставку на Ельцина, а нас выбивали тем, что разъясняли избирателям, как мы в трудный час предали президента. Трудным часом, по-видимому, считался тот, когда я отказалась строить баррикады возле двери манохинского кабинета, откуда его погнал облсовет, не признавший президентского указа. Пережитый испуг был, очевидно, так силен, что сотни октябрьских погибших, ценой жизни вернувшие представителям президента их на миг пошатнувшиеся кресла, не останавливали совесть Манохина приветствовать режим президентского правления.

 

В стремлении “уничтожить” Мананникова и иже с ним кружок представителя президента прошел путь от подлости до глупости. Во-первых, забомбив штаб “Выбора России” доносами на поведение, они добились нашего исключения из блока: пришла такая смешная телеграмма в Новосибирск, подписанная А.Мурашевым, с подтверждением состоявшегося факта. На членстве в блоке мы, собственно, и не настаивали, отношение к нему сложилось еще на конгрессе: исключили так исключили. Но соперники-демократы восприняли это как огромный успех и продолжали стучать-звонить в Москву, требуя и требуя дальнейших санкций. Мананникову уже после избрания рассказывал, кажется, Шумейко, как настойчиво депешировал Манохин в администрацию президента “о положении в Новосибирске” в связи с антипрезидентскими высказываниями известного кандидата в Совет Федерации. К этому не столько должность обязывала - нужно иметь порыв души!

 

Манохин настолько вошел в раж в своих глупостях, что вызвал смех на международном уровне. Дело было так. Интерес к Мананникову как к политику со стороны запада всегда был высоким. Незадолго до разгона депутатов он получил приглашение от Правительства Ее Величества приехать в Англию. Понятно, в связи с событиями визит пришлось отложить до лучших времен. А незадолго до выборов нашу штаб-квартиру посетил заместитель главы администрации посольства Великобритании в России г-н Ричардсон. В беседе, в частности, шла речь и о приглашении: прощаясь, гость сказал, что надеется на успешный исход выборов, после которого г-н Мананников сможет все-таки ответить на приглашение. Об этом написали газеты, после чего и отправилась в английское посольство “нота” на бланке представителя президента. В письме посольской службе вменялось в вину иностранное вмешательство и попытка повлиять на итоги избирательной кампании в Новосибирске. Снова Мананников - шпион всех разведок! Рассказывают, смеялись от души: грозили Ричардсону перспективой персоны нон-грата. Но Новосибирску дипломатически вежливо ответили, что, боже упаси, злых намерений никак не было, что это чистой воды недоразумение.

 

Еще из запомнившихся эпизодов выборов 1993 года - приезд Григория Явлинского. Только-только завязавшееся “Яблоко”, несмотря на личную популярность заглавной буквы, созревало неспешно, и к сроку едва смогло собрать положенные сто тысяч подписей, чтобы выдвинуть свой список. Последними недостающими подписями, доставленными буквально в последний день, стали новосибирские. Явлинский прислал по этому поводу благодарственную телеграмму, ею очень гордилась инициативная группа добровольных сборщиков. А губернатору Индинку, который, как сообщили газеты, первым в городе собственноручной подписью поддержал “Яблоко”, прославленный экономист пообещал заехать в ходе кампании в Новосибирск. Зная осторожность Явлинского, не думаю, что он обещал напрямую поддержать кандидатуру главы нашей области в Совет Федерации.   Но хитроумный Индинок, всячески примазываясь к звездным именам, и здесь не терял времени, чтобы упустить случай: называл своим гостем, делал ссылки на экономические воззрения и всю эту трескотню о якобы близости регулярно выдавал в эфир или на газетные полосы. Таким образом, у неискушенного в интриге избирателя складывалось ложное впечатление о его хорошем политэкономическом вкусе и теплом отношении к нему со стороны видного московского политика. На самом же деле это был трезвый прицел на наращивание личной популярности за чужой счет. Перед этим он сделал неудачную ставку на Руцкого, но Руцкой теперь в тюрьме, быть его крестником невыгодно, и наш губернатор спешит заручиться свежими рекомендациями. Когда же Явлинский, наконец, приехал, Индинок сопровождал его везде и всюду, заполняя лицом с широкой улыбкой весь экран, где главному герою оставалось уже ровно столько места, чтобы зрителям было ясно, рядом с кем “отец родной”. Отцепился один лишь раз, дав возможность на мгновение прильнуть мне и публично развеять миф о единстве этих совершенно далеких друг от друга и по масштабу, и по личным достоинствам людей.

 

В программе однодневного пребывания была запланирована часовая пресс-конференция в прямом телевизионном эфире. Устраивалось все так: в фокусе центральной телекамеры - Явлинский, по периметру студии - ведущие новосибирские журналисты. Как пресс-секретарь “ДемРоссии” пришла на передачу и я. Грубостей по отношению к автору стремительного за 500 дней экономического прорыва от меня никто не ждал, поэтому и возражений по поводу присутствия в эфире не возникло. Сложность заключалась в том, что можно было только задавать вопросы. Рассуждать и самой давать оценки на пресс-конференциях не полагается. Поэтому задача стояла так сформулировать вопрос, чтобы в нем был запрограммирован желаемый ответ. А услышать хотелось что-то вроде: “Ну, что вы! Гусь свинье не товарищ.” По первому кругу спросила для разминки про Конституцию, поддерживает или нет. Ответил, что Конституция ему не нравится. Второй вопрос и ответ на него выглядели примерно так:

 

- Григорий Алексеевич, всем известна ваша политическая чистоплотность. Вы всегда умели стоять на собственной позиции даже в невыгодных для вас условиях, не поступались чистотой имени ради дополнительного успеха. Как же случилось, что вы приехали поддержать Ивана Индинка, на котором, как говорится, клейма негде ставить от поцелуев его бесчисленных политических опекунов? В последний раз ему покровительствовал нынешний узник Лефортова Руцкой со своей партией. Не опасаетесь ли вы, что тень от политической всеядности вашего протеже падет на вас?

 

- Я должен заметить, - сказал Явлинский, - что приехал исключительно для того, чтобы убедить избирателей проголосовать за “Яблоко”. Г-на Индинка я знаю постольку-поскольку, в списке “Яблока”, насколько мне известно, его нет. Но он очень хорошо меня встретил, и за это я ему лично благодарен. Не более того. Вы, очевидно, неправильно истолковали мои намерения.

 

Большего я и не желала. Неважно было, что он думает про мое толкование, важно, чтобы избиратели все правильно поняли: нет никакого союза между Явлинским и Индинком, что в чужие одежды рядится кандидат в Совет Федерации.

 

Предвыборная борьба была очень трудной. Мы плыли против сильнейших возможностей номенклатуры с прицепившимся к ногам свинцовым манохинским балластом. Сбросить его так и не удалось. Со всех сторон шли переговоры с их штабом, убеждали снять слабые кандидатуры еще до выборов. Но напрасно! Они, не имея патронов для борьбы, просто заходили нам в спину, дышали в затылок, шли на таран. И избиратели разделились. Победы это им не принесло - по всем округам их результат был четвертым, но мне в пятисоттысячном округе с девятью кандидатами не хватило всего три тысячи голосов, чтобы победить ставшего депутатом И.С.Аничкина. Вот кусок из нашего итогового заявления для СМИ. Проигрыш кандидатов от “ДемРоссии” обусловлен личным и аппаратным вмешательством представителя президента А.Манохина в формирование списка кандидатов от демократических сил согласно собственным симпатиям. Попытка Манохина создать вокруг чиновничьей приемной оплот демократических сил привела не только к проигрышу реформаторского блока в Нововсибирской области. Теперь по прошествии времени могу от себя добавить. Начавшаяся тогда в его душе пляска несостоятельных лидерских амбиций привела его в конечном счете и к личному политическому краху.   “Не форвард!” - нужно же реально оценивать свои способности.

 

Шоком, но не отрезвлением почти для всех активно задействованных в политике демократов стал после победы на апрельском референдуме провал декабрьских выборов. Недоумевали: “Почему?” Казалось, удача лежала на ладони, оставалось только сжать пальцы. Словно бы и невдомек проигравшим, что между победным апрелем и бесславным декабрем был промежуток: октябрь, в котором ветер метал по асфальту желтые листья, залитые алой кровью демоса. Словно бы и невдомек, что вчерашние из демоса политические кумиры сегодня выряжаются евпатридами. И если новоявленная политическая знать в пылу борьбы “любой ценой” позабыла о сути демократии, народ-то не в беспамятстве - помнит! И голосует, как нравится. А кому нравятся те, кто в тебя стреляет? Жалеют тех, кого расстреливают. За них и голосуют.

 

И все-таки выборы в федеральное собрание в декабре 1993 года закончились для нас не полным поражением: сенатором от двухмиллионного новосибирского избирательного округа стал Алексей Мананников. Ему предстояло пройти второй депутатский маршрут. Теперь, по моему определению, уже в постдемократической России: с всегда боящимся очередного разгона, бесправным парламентом; с беззаконием, с невыплатами зарплат и пенсий; с русскими солдатами, погибающими непонятно за что на таджикской границе; наконец, с необъявленной, которую только после позорного завершения и стали называть своим именем, войной в Чечне - войной, развязанной президентом на территории России.

 

    

 

 

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

 

 

 

Вчера умер Окуджава. В Париже в одиночестве в день седьмой годовщины российского суверенитета. «Друзей моих медлительный уход той темноте за окнами угоден» - уже давно в предчувствии горевала Б.Ахмадулина. Уходят романтики шестидесятых. Сгущается за окнами тьма. Покидают свой пост «часовые любви», никнет «Ваше Величество, женщина», глохнет маленькой оркестрик надежды. И все меньше становится тех, кто, «как дышит, так и пишет, не стараясь угодить »: утром деньги - вечером стулья! Или, если угодно, наоборот. Отдежурил «дежурный по апрелю». Прощание с арбатским соловьем восемнадцатого июня в театре Вахтангова. Придут все, кто знал, кто просто любил. И официальные лица... Телекамеры выхватят из множества скорбящих обязательных к показу. Уж точно, что будет московский мэр: любил, наверно, в молодости напевать:

 

- Но король - как король! Он кепчонку, как корону, набекрень - и пошел на войну...

 

Смерть Окуджавы толкнула продолжить «исторический роман»: «и пока еще жива роза красная в бутылке, дайте выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке.» Работу над книгой прервало рождение Сонечки. У меня появилась внучка. Два месяца жила у дочери в С-Петербурге только ею и ради нее. Душа согрелась. Еще до отъезда отдала готовые главы в газету «Честное слово». Началась публикация.. Читатели есть, есть письма. Тем более, следует закончить начатое.

 

Думскими выборами 1993 года завершилась значительная полоса в истории нашей страны. Правдами и неправдами принятая на референдуме новая Конституция стреножила опасную вольницу демократии. С этих пор президент может уже законно не считаться с депутатами. Парламент стал не более авторитетен для Кремля, чем была Дума для царя или депутатский корпус для Старой площади. Поняли это прежде всего сами народные избранники: сиди тихо, если не хочешь расстаться с вожделенным мандатом. Депутатский мандат теперь сердцу и карману дороже, чем раньше партбилет. Поэтому все думские прения исключительно в рамках дозволенного. Такая, знаете ли, громкая дружеская критика для поддержания государственной демократической вывески: все, как в приличном обществе - и парламент, и оппозиция. А на мелях и рифах народным избранникам надежно маячит зарево Белого дома.

 

Демократические диковинки «перестройки» - гласность и выборы - подверглись модификации. Если раньше существовал госзаказ на информацию и пропаганду, а в горбачевские времена поднялся ввысь жаворонок свободомыслия, теперь музыку, как в ресторане, заказывают криминально-политические кланы. Они же и платят. А слушает эту «Мурку» весь народ от мала до велика. Откуда быть духовности, о которой стенают все наперебой? За нею нас теперь отправляют в церковь. Зачем книжки и кино? Батюшка с амвона расскажет, как жить. Как смиренно тратить крохотные пенсию и зарплату или переносить их отсутствие, как находить утешение в молитве, потеряв ноги в Чечне... Испокон веку не знает российская власть середины: либо перебьет всех священников почти поголовно, либо пользует их для одурачивания и покорения народа. Недавно была очевидцем   духовного роста россиян. На Троицу шла на остановку электрички мимо собора Александра Невского. Как раз кончилась служба. Из церковной ограды вышла и поравнялась со мной стайка молодых парней и девушек навеселе. Я вздрогнула от площадной брани, которой они шутливо так переругивались между собой, позвякивая выставленными напоказ нательными крестиками. Очистились в церкви и пошли себе жить дальше!  

 

Теперь, что касается «второго чуда перестройки» - демократических выборов. У нас прочность избранной народом власти опровергнута и Беловежскими Соглашениями, когда под давлением победителей разбежались союзные депутаты, и событиями октября-93, и уже более поздним примером приморского «батьки» Наздратенко. И если держится в седле президент, то вовсе не потому, что закон - всему голова, а потому, что силен отнюдь не процедурой. И до тех пор, пока сабля вострая и рука предержащая не дрожит. Чуть дрогнет, пирамида рассыплется. И сразу отыщутся новые «шахрайзаконники», чтобы все державные перемены в глазах не очень-то разборчивого в государственном праве населения в момент переосмыслить и легитимизировать.

 

О том, что демократия на Руси после того, как перестала быть «социалистической», претерпела очередную чисто российскую метаморфозу и по-прежнему имеет мало общего с классикой, о том, что речь идет только об обладании властью любой ценой, а вовсе не о каких-то демократических реформах, уже в начале 1995 года понимают многие, даже ведущие участники прошедших бурных событий.. Только этим пониманием можно объяснить неожиданное заявление Е.Гайдара о выходе фактически без объяснения причины из правительства. Я уже говорила, что Гайдар всегда производил впечатление человека, склонного к честным поступкам. Но другое его романтическое свойство - «верный товарищ», как мне кажется, не позволило тогда, он сделает это много позже, публично признаться в своих разочарованиях. Ведь Гайдар был едва ли не самым преданным и порядочным за спиной Ельцина человеком в наиболее тяжелые для него первые годы президентства. И он еще раз подставляет плечо, не пустившись после первого крупного поражения в немедленные разоблачения провалившейся кремлевской политики, давая президенту возможность сохранить пристойную мину в поисках выхода, в налаживании контакта с победившей оппозицией. Просто, молча, уходит со сцены. Сообщение об отставке реформатора № 1 появилось в газетах в середине января: «Гайдар не видит условий, при которых он отозвал бы свое заявление » или «На уход главного монетариста валютный рынок отвечает паникой.» Больше нигде паники я не заметила. Соратники-демократы обустраивались в новой ситуации каждый согласно разумению, совести и чести. Больше в них особо не нуждались ни избиратели, ни укрепленная Конституцией президентская власть.

 

У президента появились новые проблемы: друзья-заговорщики. Протягивая руки к России и восторженно открывая ей души, опасно заволновалось почти на сто процентов русское население райских кущ - забурлил Крым. Там 29 января выбирают президента, обеими руками, огромным большинством голосуя за Юрия Мешкова. Тотчас после его избрания сессия украинского парламента принимает решение дополнить конституцию Украины пунктом, дающим право Кравчуку отменять решения Республики Крым. «Обретение Крымом государственной самостоятельности позволит восстановить единство с Россией. Крым - в рублевое пространство! Гражданам Крыма - двойное гражданство! Севастополь - город России, а Черноморский флот ее гордость», - это текст предвыборной листовки, которую нашла в почтовом ящике моя мамочка и сохранила. Она вместе со всеми голосовала за Мешкова и надеялась, что ему удастся воссоединить ее с дочерьми, осевшими на русской территории.

 

Люди, населяющие полуостров, связанные с Украиной лишь тонкой ниточкой пропитанного кровью Белой гвардии Перекопа, высказались и ждут, что скажет Златоглавая. Ждут от Кремля поддержки, как восставшая в 44-м Варшава ждала от Сталина, войска которого стояли у городской черты, немедленной помощи. Но это было невыгодно, и генералиссимус повелел полкам не двигаться, хладнокровно наблюдая, как истекают кровью польские повстанцы. Невыгодно и Ельцину из-за каких-то там восставших крымских русских схлестываться с беловежским побратимом Кравчуком. Российские СМИ вежливо отталкивают не вовремя нагрянувшую любовь, намекают, отстаньте, мол, не навязывайтесь... «В сквере напротив ВС Крыма с утра до вечера два десятка граждан преимущественно почтенного возраста, не стесняясь в выражениях костерят Кравчука и всех хохлов с их самостийностью и с надрывом призывают вернуть Крым в Россию. Юрий Мешков их кумир. В разговоре несложно выяснить, что Ельцина эти граждане не переносят на дух,» - иронизирует в «Известиях» симферопольский собкор Н.Семена, притворяясь непонимающим, что «два десятка» - это 73% населения. И про аллергию на российского президента явно врет: в городах Крыма были тогда как раз очень сильные проельцинские настроения. Но! Это уже М.Юсин тоже в «Известиях»: « Избрание Ю.Мешкова президентом Крыма создает принципиально новую ситуацию в российско-украинских отношениях... Крымский вопрос - лишняя головная боль для Москвы.» Отсюда и газетная басня про бесноватых граждан, поддерживающих в Крыму «русскую идею». Когда «лишняя боль» стучит в царские виски, до народных ли чаяний государю?! Без опоры в Москве Мешков, в самом деле, а не только в предвыборных обещаниях, мечтавший о восстановлении российского статуса полуострова, был обречен. Один в поле. К этому еще вернусь, я была в Симферополе и встречалась с президентом Крыма чуть позже, в конце весны, когда, как писали журналисты, в Крыму было «все в дыму».

 

В Белоруссии другая морока: подрастает будущий брат - Лукашенко. В аккурат накануне выборов «князя Таврического» еще один неприятный сюрприз для Москвы: смещен с поста Станислав Шушкевич. «Б.Ельцин лишился надежного союзника, который безоговорочно стал на его сторону в борьбе с Хасбулатовым и Руцким. Белорусский лидер был одним из немногих лидеров СНГ, на чью лояльность Ельцин всегда мог рассчитывать: за последние два года трудно припомнить случай, когда бы Минск не поддержал какую-либо инициативу Москвы,» - комментирует отставку Шушкевича все тот же М.Юсин. Жалко, конечно, кровника, но вслух об этом нельзя. Вон вдалеке какой крупный «тараканище» усами шевелит! Созреет, тараканье войско в штыки поставит - съедят. Лучше обозначим-ка на стратегических картах, на всякий случай, новые пунктиры - российско-белорусский союз, обратную дорогу из Вискулей.

 

И в Москве неладно, комиссии всякие работают... Ковыряют и ковыряют осеннюю боль, сыплют соль на рану. Нужно что-то предпринимать. «Несколько ведущих следователей, занятых в расследовании дела об октябрьских событиях в Москве, просят освободить их от участия в нем в знак протеста против давления, которое пытаются оказывать на них чиновники, не имеющие прямого отношения к органам прокуратуры», - это 11 января в «Известиях». А 25 февраля уже «все находятся под впечатлением принятого накануне решения об амнистии ответственных за августовский путч и октябрьский мятеж ». Парламентская комиссия по расследованию причин «мятежа» распущена. Ах, шарабан мой - американка! Не Дума, а девчонка-шарлатанка: кому должна я - я всем прощаю! Для приличия президент грозит пальцем генпрокурору Казаннику, требует не подчиняться решению Думы, не останавливать следствие. Ан нет, уши! Уши-то торчат. Пакет документов «о согласии» подготовил кто, как вы думаете ? Снова Шахрай! «Раз уж сам Шахрай, всегда клявшийся в верности президенту, фактически выступил на стороне его противников, то и колеблющимся не осталось ничего другого, как встать в хвост той же очереди у микрофона», - из сообщений о сенсационном выступлении Шахрая с готовностью голосовать за амнистию. Итак, единственное наказание за всех убиенных в государственных переворотах граждан - состоявшаяся отставка законопослушного Казанника.

 

И завершающим аккордом, слезой несбывшихся надежд советской интеллигенции стала в начале марта 1994 года смерть Тенгиза Абуладзе. Ушел Мастер, встрепенувший совесть шестой части суши. Ушел, не дождавшись всеобщего покаяния. Не мучались в раскаянии души сменивших партбилеты на депутатские мандаты, пятиконечные звезды на кресты, «Волги » на «Мерседесы», начальственность на барство. Не требовали его должным образом и мы: выбирали все тех же. Все вернулось на круги своя на новом витке российской истории.

 

Но тогда сразу это не было таким очевидным. После проигранных думских выборов в моей текущей жизни ничего не изменилось. Я продолжала оставаться помощником Мананникова, только теперь он был не народным депутатом РСФСР, а депутатом Совета Федерации или, это слово очень скоро публично привилось, сенатором. Поскольку материальные атрибуты прошлого депутатства были полностью аннулированы президентским указом, который моментально выполнил новый новосибирский губернатор Индинок, лишив Мананникова кабинета и кабельной связи с миром, пришлось снова хлопотать о помещении, телефонах, зарплате и прочих необходимых для работы вещах. По новым правилам   сенатору полагалась «Канцелярия» со штатом из пяти помощников. Меня он назначил «канцлером» - заведующей канцелярией. В беготне между областной администрацией, где решались «оргвопросы», и штабом «ДемРоссии», где мы готовились к выборам областных депутатов, проходили дни.

 

Вскоре после новогодних и рождественских праздников почему-то в Москве, не в Сибири, собралось «Сибирское соглашение». В.Муха был признанным сибирским лидером, по праву считался отцом «Соглашения» и был первым его руководителем. Может быть, это полагалось по уставу - перевыборы председателя, но выглядели они вкупе с тем, что проводились в Москве, давлением президентской администрации. Поблагодарив, сибирские губернаторы освободили Муху от руководящих обязанностей и отпустили в свободный полет, чтобы через неполные три года с триумфом усадить в то же кресло. Примечательно, что подсидевший мятежника на губернаторском посту И.Индинок, фигура внешне грандиозная, в «Сибирском соглашении» влиятельности Мухи впоследствии достичь так и не смог, был как глава области принят, но прохладно. В тот раз в январе 1994-го первым лицом избрали омского Полежаева.

 

Новый новосибирский глава начинал свою деятельность избранным сенатором, испытывая как назначенный губернатор в некотором смысле «комплекс Иуды». Наверно, поэтому действовал очень шумно, наращивая популярность любой ценой. Распивал чаи в газетных редакциях, разрезал всевозможные стартовые и финишные ленточки, подписывал громкие петиции, не очень вдаваясь в подробности, зачем - лишь бы бренчало само действие. К примеру, вскоре мы могли обнаружить его имя в числе 18 губернаторов, подписавшихся в письме Ельцину за упразднение института представителей президента. В самом ли деле мешал ему президентский человек исполнять обязанности или в этом была маленькая надежда, что Старая площадь заметит на листке среди прочих крутых завитушек и его рукописный крендель ? Бог весть. Запомнилось его выступление на заключительной сессии Новосибирского областного Совета. Несмотря на то, что Советы повсеместно распущены, нашему, благодаря невероятной гибкости его председателя Сычева,   удается просуществовать и сохранить зарплату своему аппарату до весны: перевыборы назначены на 27 марта.

 

Последнее торжественное заседание состоялось семнадцатого, хотя до законного сложения депутатских полномочий - еще ровно год. Всех нас, как бы отправляя на покой, Сычев перед началом одарил «Краткой энциклопедией домашнего хозяйства». Депутаты, особенно нарядные женщины, возбуждены предстоящим прощанием и не намереваются никому перечить. Индинок начал свое выступление в атмосфере состоявшегося «покорения Сибири». Вышел на трибуну этакий «Ермак» - посланник царя российского - и началось, как славно заживем теперь за широкой спиной и под флагом новой ельцинской конституции. По его приглашению уже побывал в Новосибирске с аналитическим визитом Г.Явлинский, до этого успешно в компании с Б.Немцовым реформировавший нижегородскую экономику. А незадолго до этой самой сессии, делегация из его администрации съездила «по обмену опытом» на родину вождя в Ульяновск, где несгибаемый административный командир Горячев наоборот изо всех сил сопротивлялся рыночным нововведениям. Это был один из многих парадоксов руководящего мышления нашего нового губернатора. Года через полтора, когда мы с Мананниковым были в Нижнем, Немцов дал исчерпывающую характеристику Индинку: «А ваш Индинок? Вроде ничего мужик. Хотя смешной. Помню, говорит мне, сведи с Явлинским. Иван Иваныч, спрашиваю, а что ты конкретно хочешь от него, что ему сказать? Бюджет, оборонка, сельское хозяйство? Какая твоя идея? Над чем собственно думать? Так и не сформулировал. Поток сознания! » Шум именно этого потока, усиленный динамиками зала, извергался на депутатов в тот памятный день областной сессии: буду сам ... контакты с Москвой ... Ульяновск... Немцов... Я.

 

«Энциклопедия домашнего хозяйства, в которую уткнулись многие, пережидая «поток сознания», меня интересовала не очень, серебряный стаж замужества позволял уже самой быть автором-составителем подобной, поэтому внимательно слушала. Может быть, казалось, ты и «хороший мужик», муж, отец, ... Добрый, в конце концов, человек для кого-то, кому случайно или с большим трудом удалось добиться личного твоего расположения и купаться в распределяемых тобой благах. Но как жить под немудреным руководством всем остальным, которым «благ» не хватит, а общего процветания как раз из-за «немудрености» руководства не предвидится? И по этому вопросу напоследок решила высказаться, взойдя вослед за Индинком на трибуну и приподнявшись на цыпочки, чтобы выглядеть после его массивной фигуры повнушительнее. Сказала, примерно так:

 

- Что-то не поняла я, Иван Иванович, каким курсом намерены вы вести Новосибирскую область к росту материального благосостояния: ульяновским или нижегородским? Ведь, насколько все знают, сами-то они движутся в диаметрально противоположных направлениях! Что это за новый эксперимент вы собираетесь ставить? Не даст ли наложение разнонаправленных векторов известный в математике «нуль?» Не охомутает ли в конечном итоге «нуль» смелого эксперимента шею области? Не будет ли область в изобретенном вами хомуте тяжко плестись в обозе вместе с вашими несчастными подданными? И Москве... Не слишком ли низко вы кланяетесь? Холопская жизнь, известно, незавидная: кроме мозолей на коленях, шишек на лбу, да библейской миски чечевицы в обмен на право первородства ничего не дождешься. Хотя, может, и не совсем права была незабвенная гордая Долорес Ибаррури,   убеждавшая в мои пионерские годы, что «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Лучше вообще не умирать, вопрос в том, что у коленопреклоненных летальный исход чаще.

 

В отличие от прошлых выступлений депутаты слушали меня спокойно. Губернатора же слова задели и в заключительном «спиче» он обрушился пламенной обидой:

 

- Да, мы будем ездить! И обмениваться опытом! Мы будем перенимать все лучшее и у ульяновцев, и у нижегородцев... Это только Лесневской могло прийти в голову...

 

Но голова Лесневской вместе с остальными депутатами уже была занята другим. В тот день мы приняли обращение к избирателям в преддверие областных выборов с утверждением: «в области нарушен баланс между ветвями власти и восстановить его предстоит новому составу депутатов». К сожалению, это было не более, чем благое пожелание. В восстановлении баланса никто не нуждался. И менее всех - губернатор И.Индинок. В его задачу как раз входило провести в новый состав как можно больше своих подчиненных, чтобы не помышляли они о равновесии на качелях законодателей и исполнителей законов, а по российскому обыкновению делали, что прикажут.

 

После общего второго места на декабрьских выборах в Думу, когда первое не досталось исключительно, как считали всяческие аналитики, потому, что демократы «не договорились» выставить в округах по одному кандидату, многие думали , договоримся на областных - и облсовет за нами. Обжегшись на молоке, дуют на воду. Мне же казалось теперь и вовсе невозможным вести какие-либо переговоры об «общих программных целях» с теми, кто, не считаясь с ценой будущих потерь, вели себя в предыдущей выборной гонке крайне недостойно. Мне , честно говоря, было наплевать, какие планы у представителя президента , кого он на этот раз выставит дышать мне в затылок: не было у меня с его выдвиженцами ни общей цели, ни сходных понятий о существе демократии. Стало быть, и избиратели наши разные.     Поэтому не участвовала в жарких спорах с помощниками Манохина по дележу округов и согласованию кандидатов, за которые рьяно принялись, обжегшиеся на молоке представители «ДемРоссии» и прочие «неорганизованные демократы». Просто выбрала для себя округ и стала собирать подписи за выдвижение. Это было нетрудно. Территория совпадала с думским округом, избиратели не успели забыть только что прошедшую мощную кампанию, к тому же обитатели девятиподъездной девятиэтажки, в которой я живу, входили в их число. Практически они и выдвинули мою кандидатуру: их подписи составили почти половину от нужного для регистрации количества.

 

Мананников, победив на выборах в Совет Федерации, вернулся в Москву, заняв в сенате пост заместителя председателя Комитета по международным делам. Он намеревался стать слушателем дипломатической академии, и такая работа соответствовала его дальнейшим планам. Но новосибирскую «ДемРоссию» на произвол судьбы не бросил: позаботился, обеспечив финансирование предстоящих областных выборов, нашел людей, которые взяли на себя обязательство оплачивать счета за агитационные услуги средств массовой информации. Он оставался нашим лидером, его мы собирались выставлять лобовой кандидатурой. Непосредственно руководить предстоящей кампанией из-за   физического отсутствия Мананников не мог, но внимание проявлял пристальное, требуя от меня по телефону детальнейшую информацию.

 

После декабрьской неудачи монолит сплоченной еще месяц назад организации вдруг стремительно стал трескаться. Было два эпицентра, откуда, причудливо извиваясь, разбегались трещины: успех и деньги. Печально было для меня открытие, что романтиков не осталось. Печально потому, что нет худших циников, чем бывшие романтики. И теперь такое превращение наблюдала собственными глазами. Во-первых, среди потенциальных кандидатов шла борьба локтями за центральные округа, где результаты демократов были наилучшими, там наиболее вероятен был успех. Но все еще можно бы с натяжкой назвать здоровым политическим соперничеством, если бы в этой возне все отчетливее не проявлялся привкус обиды и зависти, то, что теперь принято называть «политическими амбициями» демократов. Наверно, вообще - они существовали и прежде, но в нашем коллективе их не было точно. Может быть, потому, что до этой поры не было и денег. На сей раз по опыту прошедших выборов и с учетом перемен в сознании, так как все поняли, что главную роль играет реклама, что, благодаря ей, депутатом может стать даже слабый кандидат, была составлена приблизительная смета расходов на кампанию. Она составляла около сорока миллионов рублей, и эти деньги были обещаны. Вот здесь-то и стали проявляться слабости человеческой натуры.

 

Кроме договоренностей о прямом финансировании кампании, существовала еще одна не менее, а, быть может, самая в этом деле важная. Руководство одного из новосибирских телеканалов, симпатизируя Мананникову, согласилось выпустить специальную передачу: «В прямом эфире - ДемРоссия.» Это огромное преимущество и собирались мы использовать для тех кандидатов, которые не фигурировали «на публике» в думских округах и потому были малоизвестны. Их решено было в первую очередь делать героями новой «телепередачи» и выпускать в эфир чаще и задолго до начала официальной кампании. Такую схему предложил Мананников, справедливо выравнивая шансы будущих кандидатов. Готовя «героев», каждому подыскивали соответствующий образ. Наемного имиджмейкера   не было, и для тех, кто не обладал собственной яркой для избирателей привлекательностью, общественно значимую роль придумывал председатель.

 

Речь, помню, шла о выпускнике НГУ умнице Леше Мазуре. На интеллектуальной «сахаровской » волне, еще будучи студентом, в 90-м году он был избран депутатом областного Совета. Однако, настали другие времена, и теперь народ при виде «умников» раздражался. После Жириновского выглядеть на экране просто интеллектуалом значило выбирать себе судьбу доктора Живаго. Сейчас победить ученостью было просто невероятно, нужно было чем-то этот образ укрепить.

 

- О.В., давайте сделаем из Мазура «генератора идей ». Пусть он будет якобы руководителем моей избирательной кампании. Вылепим из него Сурдутовича-2. Кампания прошла успешно, такая роль придаст ему значимость в глазах избирателей, - предложил А.П., когда думали над очередным выпуском.

 

Идея мне понравилась, сама в передаче участвовать в тот раз не смогла: нужно было лететь в Москву на первый после думских выборов пленум «ДемРоссии», поэтому полностью передала ее непосредственному герою. Передача прошла, правда не так, как хотелось бы, успешно - Леша явно не вытягивал роль «Сурдутовича».   Но самое интересное, что он так в ту роль вошел, так сам поверил и свыкся, что впоследствии в реальной жизни болезненно не мог найти свое настоящее место. Обиженно считал себя обойденным славой, скрупулезно подсчитывал свой вклад в избрание Мананникова сенатором:

 

- Подумать только, - говорил иногда самолюбиво, имея ввиду листовку своего сочинения, - Мой текст прочитали двести пятьдесят тысяч человек!

 

При этом все больше и больше верил, что только благодаря ей и вышла победа. Не хотелось его разочаровывать: никогда в голову не приходило, просуммировать собственные слова, вложенные в чьи-то умы посредством радио и телевидения, количество строк, опубликованных в печати, и прочие разные вспомогательные мероприятия, которые приходилось проводить, потому что это никак несравнимо было с авторитетом, личной инициативой и популярностью Мананникова среди избирателей. Избирался он и избрали его - этим все сказано. После выборов успех и народное признание избранника не делится по кругу на всех деятелей кампании и, взявшись помогать будущему депутату, лучше готовиться к этому сразу, чтобы не обижаться потом.

 

Леша Мазур и еще один «орговик» новосибирской «ДемРоссии» студент-медик Яша Савченко были к этому не готовы.   И в предстоящей областной кампании решили компенсировать свои обиды деньгами.

 

- Алексей Петрович, - обратился как-то к появившемуся ненадолго в Новосибирске Мананникову Яша, - вы же знаете, сколько стоит Мазур. Бесплатно он больше ничего делать не будет. За работу по организации выборов ему нужно заплатить, - и назвал сумму, эквивалентную в то время примерно $ 2000.

 

- Волчата, - подумалось, когда увидела, как твердо сжались при этом юные челюсти, но заморгали, не выдержав встречного взгляда, глаза. В первый раз рвать клыками все-таки немного неловко. Потом неудобство проходит и появляется навык. Себе Яша при первой попытке на всякий случай цену не назначил, в качестве пробного шара бросил как бы беспокойство о товарище, но по выразительности напора было очевидно, его бесплатности тем более пришел конец, догадайтесь, мол, сами.

 

Мананников на эту торговлю ответил, как и следовало ожидать: пока существует организация, материальная компенсация всем освобожденным от основной работы на время выборов будет одинаковой, а избыток организационных и умственных способностей материализуется тем, что их носители и в составе руководящего органа, и в списке кандидатов в депутаты. А станут депутатами - там уж широчайшее поле для применения. «ДемРоссия» - некоммерческая организация, здесь другая прибыль.   Короче, жестко расставил все на свои места. И в самом деле, метростроевец Ю.Гриценко и железнодорожник В.Авксентьев, получили за два месяца выборов по 200 тысяч рублей. На рабочем месте они получили бы ровно в два раза больше, не оформи административный отпуск, после того как стали кандидатами от «ДемРоссии». На эту потерю они пошли сознательно.

 

После состоявшегося разговора и фактического отказа принять их условия молодежь, тем не менее, продолжала участвовать в выборах, не сняла свои кандидатуры. Нет. Только всячески демонстрировала обиду в виде скрытого саботажа. Не вкладываясь в общее дело, направила весь ум и энергию деятельности исключительно на собственные победы. Это были уже не те замечательные ребята, которые еще год назад совершали самоотверженные поступки, на которые мало кто был способен. Я наблюдала обкатанных жизнью циников, готовых совершать те же поступки, но уже за немалые деньги. Общего дела больше не существовало. Конкретный наш новосибирский пример можно смело экстраполировать на все демократические партии России образца 1994 года. И это грустное явление было тоже из разряда несостоявшихся ожиданий.  

 

К началу марта были собраны подписи за выдвижение, и началась выдача кандидатских удостоверений. Здесь «ДемРоссию» ждал сокрушительный удар, удар от которого она так и не оправилась. Избирательная комиссия Искитимского округа отказала в регистрации Мананникову. Он в это время был в составе делегации Совета Федерации в Норвегии, поэтому документы в комиссию сдавала я. Я же представляла его на заседании и в тот момент, когда председатель сообщил, в регистрации отказано по той причине, что проверкой установлено - почти пятьдесят процентов подписей фальшивые, а достоверных не хватает до нужного количества. Буквально потемнело в глазах, когда уставились на меня телеобъективы   и защелкали фотоаппараты. Потемнело потому, что мгновенно поняла, без Мананникова «ДемРоссия» проиграет выборы вчистую. Мананников - знамя. Полк знамя выронил и извалял в грязи, такие полки не побеждают. Позднее пыталась анализировать, как случилось, что кандидата № 1 не смогли выдвинуть безупречно. И пришла к окончательному выводу, что дело все в том самом «разброде и шатаниях», о которых уже говорила. Как все было?

 

В предвыборном штабе вечерами важно появляются члены так называемого правления «ДемРоссии». Фактически ходом избирательной кампании никто не управляет, совещание, как правило, сводится к тому, как бы побольше урвать денег на себя - в свой округ. Этот вопрос изо дня в день, когда бывает Мананников, ставит перед ним Яша Савченко. Мананников из Москвы прилетает редко - там работа, поэтому совещания «правления» теряют всякий смысл. Леша Мазур, не получив должного по его меркам вознаграждения, появляется тоже нечасто. Саркастически усмехаясь и как бы отойдя от дел, снисходительно указывает на организационные недостатки. В том числе, советует проверять подписи на предмет фальсификации. А кому это делать? Кандидаты заняты своими делами. Конкретных исполнителей общего дела - я да Юра Гриценко. Мы целый день торчим в штабе. На мне, как обычно, все контакты и конфликты с избирательными комиссиями, администрациями, а также средствами массовой информации. Юра занимается тем, что раздает-принимает подписные листы, оценивает работу и выдает сборщикам подписей деньги за работу. Сборщики - почти все люди случайные, собранные рекламой о найме. Сами «демороссы» энтузиазм «хождения в народ» давно растратили и помогают в этом трудном деле очень немногие.

 

Дело трудное, но многие наемники через некоторое время начинают понимать, что деньги можно сделать легкими. Подписи за Мананникова вызвались собирать муж и жена Казанцевы. До этого «сладкая парочка» занимались этим в округах других кандидатов. И действовали довольно успешно, все их выдвиженцы впоследствии были благополучно зарегистрированы. Мы считали их лучшими сборщиками. Искитимский округ, который выбрал себе сенатор, включал избирателей г.Искитима и прилежащих деревень. Естественно, наладить сбор там было непросто. Несколько человек из местных удалось привлечь, но времени оставалось мало и их усилий было недостаточно. Поэтому, когда «наши маяки», сдавая очередную стопочку подписных листов, прислушались к проблеме и радостно объявили, что им это ничего не стоит, поскольку сами они как раз из Искитима, а дочка живет замужем там же в какой-то деревне, и они берутся организовать все как следует, только вот дорогу придется оплатить, у меня не было сомнений, что им можно это доверить. К тому же это были люди Аркадия Янковского, бывшего кандидата в Думу, он тогда проиграл В.Липицкому: Казанцевы в тот раз собирали подписи ему В их честности не возникло ни доли сомнения, и я отправила их работать в Искитим, причем как особо квалифицированных - по повышенному тарифу плюс оплаченный проезд. В последний день, помню, они изобразили такое рвение, работая якобы допоздна, что вернулись на такси и попросили возместить расходы. И в это наивно поверила, расплатилась за «хорошую работу». Но, как потом оказалось, все эти дни предприимчивая пара, не выходя из дома, рисовала в день по двести автографов вымышленных персонажей под правдоподобными фамилиями, проживающих на правдоподобных искитимских улицах, правда, в несуществующих домах. С номерами у них промашка вышла: обсчитались. Когда комиссия стала выборочно проверять, улица Индустриальная оказалась значительно короче, чем подсказывала Казанцевым жадная фантазия.  

 

       Теперь уже могу иронизировать по поводу аферистов, надувших меня, как малое дитя, а тогда было очень больно. Особенно больно, когда товарищи-демократы, оправившись от первоначального испуга, увидели в этом возможность доказать Мананникову, что они были правы: вот, мол, если бы не поскупился на нас... такого бы не случилось. А «бесплатная» Лесневская - ну, и получай результат! У меня было такое ощущение, были даже рады случившемуся. Виновника для выдачи председателю в моем лице нашли, не торгуясь, и речь пошла исключительно о том, как разделить материальный и политический капитал выбывшего из игры Мананникова. Для Яши, как всегда, важнее всего было заполучить дополнительные деньги, которые высвобождались из без боя проигранного Искитимского округа. Янковский же быстренько сориентировался и в ближайшей «Вечерке» помпезно заявился на роль кандидата на пост председателя областного Совета. А когда после вызова в прокуратуру напуганные Казанцевы прибежали с раскаянием, протягивая назад неправедные рубли, еще и взял, никак не оприходовав, деньги с грязных ладоней. Об этом мне сказали в областной прокуратуре , куда немедленно после того, как обнаружилась подделка, я обратилась.

 

- Они же вернули вам деньги! - убеждал меня следователь закончить дело миром и забрать заявление с требованием возбудить против Казанцевых уголовное дело.

 

- Как вернули? Кому?

 

- Янковскому. Он взял.

 

- Дело совсем не в деньгах, - лепетала в ответ, пораженная поступком Аркадия, который так запросто взял деньги, пахнущие не только преступлением закона, но и политическим поражением «ДемРоссии», и даже не поставил никого об этом в известность, хотя знал, что мое заявление находится на рассмотрении в прокуратуре. Конечно, сразу же спросила Янковского, так ли.... Он не отрицал, сказал, что много долгов, что везде нужно платить и т.д.

 

Ослепленные жадностью ребята даже не заметили, что сильнейшей демократической организации в области фактически пришел конец. Сообщать, однако, о происшествии вернувшемуся из Норвегии Мананникову, не решался никто. Не оправдываясь и не защищаясь, взяла на себя эту долю я. Сама же подготовила и пресс-релиз для СМИ.

 

Мананников долго молчал в телефонную трубку. Потом, спросил:

 

- И что будем делать?

 

- Думаю, что нужно сниматься всем.

 

-Ну, зачем такие жертвы...

 

- Без вас все равно проиграем.

 

- Не уверен, что это будет правильно.

 

Свое мнение - всем в знак солидарности с председателем снять кандидатуры - высказала «правлению». «А причем здесь мы ?» - было в ответ откровенное удивление. Вот здесь и начался тот самый дележ «наследства», о котором уже говорила, какая уж там солидарность... В один из мартовских дней собрался «совет ДемРоссии», на котором Мананников сказал, что организация, не сумевшая выдвинуть своего лидера, либо ему не доверяет, либо не существует. В любом случае у него нет морального права оставаться ее председателем. Быть Чичиковым - владельцем «мертвых душ» он не хотел. Совет его не поддержал и от обязанностей не освободил, отложив вопрос до следующей конференции.

 

Выписываться из кандидатов я не стала: отсоветовал Алексей Петрович, сказал, что одной - нет смысла. Но бойцовского настроения не было, избирательная кампания нудно тянулась сама по себе автоматически - «без руля и без ветрил». Пропал интерес и у избирателей: с доски убрали главную фигуру. Выборы прошли вяло. В городе, больше чем в половине округов, не состоялись из-за неявки избирателей, а где состоялись - количество принявших участие едва дотянуло, и кое-где «дотянули», до необходимых 25%. В моем округе голосование тоже было признано несостоявшимся.

 

Наши кандидаты проиграли везде. Для меня, как уже говорила, это не стало неожиданностью. Были, правда, два победителя - Мельников и Исаев, они выдвигались как бы независимо, но с нашей поддержкой. К Исаеву у меня сформировалось сложное отношение. Физик из Академгородка, он в отличие от, покинувших нас, Сурдутовича с Гайнером, казался человеком с двойным дном. За помощью, особенно финансовой к Мананникову обращался, но перед избирателями изображал себя самостоятельной фигурой, держался даже отстраненно от «ДемРоссии», назвав свою крохотную «группу поддержки» широким, всеохватывающим наименованием «Народно-демократический фронт». А Мельников, инженер завода химконцентратов, - напротив, был искренним и открытым. Знакома с ним давно, еще по травкинской партии. Его выдвинул в депутаты и обеспечил успех огромный коллектив родного предприятия. Поддержала как кандидата в одной из телепередач и я. Очень обрадовалась, узнав, что он выиграл. Это был редкий случай на тех выборах, когда победа досталась не чиновнику: он оставил позади главу районной администрации, причем далеко не самого худшего, достаточно много хорошего сделавшего в своем районе.

 

В целом эти выборы показали, что новосибирская «ДемРосссия» сильна была одним - именем председателя. После того, как организация фактически его предала и Мананникова легко выключили из борьбы, ощутимы стали прорехи: куда-то пропали спонсоры с деньгами, сдулись и сами «демороссы», воровато растаскав по углам кто мысли с идеями, а кто компьютер или, до смешного, электрический обогреватель с кофеваркой - все в небогатом хозяйстве пригодится.

 

А номенклатура торжествовала, праздновала победу. Больше половины нового облсовета составляли главы районов - исполнительная власть в области плавно перетекала в представительную и наоборот в зависимости от нужды губернатора. В оргии торжеств не чувствовалось границ приличий. Первая сессия состоялась примерно через месяц после того, как результаты выборов были признаны официально. Правдами и неправдами за счет сельских округов тютелька в тютельку натянули необходимое количество депутатов, чтобы считать орган власти правомочным. Два «демократа» - Исаев и Мельников, их как раз хватило бы, решись они на подвиг, не нашли в себе сил сорвать кворум. Предпочли ярлык «коллаборационистов». В качестве помощника и по поручению депутата Совета Федерации я появилась утром перед началом сессии у дверей в зал депутатских заседаний. В проеме стоял знакомый кудрявый, запретно распростерши передо мной руки.

 

- В чем дело, Анатолий Павлович? - обратилась я к бывшему и будущему председателю Сычеву.

 

- А вы уже не депутат! И посторонним в зале делать нечего! - Сычев согнулся, а потом выпрямился в восторге, как пружина, выстрелив в меня выношенной под сердцем фразой. И столько искренней радости и детского торжества было в его немолодом уже лице...

 

- Сегодня что, закрытое заседание? И вообще, что за секреты у областных депутатов от Совета Федерации? Я пришла сюда как раз по поручению депутата этой уважаемой палаты... Хоть вы , по обыкновению, самого депутата и не пригласили, Мананников все же считает своей обязанностью перед избирателями интересоваться делами области и знать, что же происходит в стенах ее выборного органа.

 

- Вот Мананников пусть и приходит. А вам здесь делать нечего, - войдя в раж и не видя абсурдности ситуации, твердит Сычев.

 

А в это время в зал без проблем, без каких бы то ни было пропусков и «видов на жительство» мимо кудрявого проходят разные посторонние «недепутаты». Вот прошла председатель арбитражного суда, вот, вижу представители областной администрации и мэрии... Вот функционеры областной организации КПРФ. Сунулась в дверь еще раз - путь мне преградили уже двое. Дела, думаю! Не пускают, как инфекционную. Вокруг с интересом прохаживаются наблюдатели. Подхожу к вроде бы нашему Исаеву:

 

- Павел Николаевич, что происходит, помогите разобраться с Сычевым. Вы на равных правах депутаты...Он пока даже не председатель, почему таким странным образом распоряжается?

 

Исаев что-то мямлит в ответ. Он явно не чувствует себя наравне. Высокая понурая фигура, ускользающий под очками взгляд.... Видно, что ему не хочется портить будущие отношения с Сычевым, вступаясь за меня. Жалею. Не хочу загонять его в угол и отступаюсь. Между колонн семенит другой новоиспеченный депутат - Мельников и делает вид, что не замечает происходящего. Ладно, думаю, бог с вами, мужики... На войне, как на войне - не до дамских штучек. Продолжаю биться за честь в одиночку: подаю заявление в секретариат, требую поставить на голосование вопрос о возможности моего присутствия в зале. Сознательно довожу положение вещей до полного абсурда. И что вы думаете? Сычев «на полном серьезе» предлагает депутатам проголосовать, можно Лесневской остаться или все же целесообразней выставить ее вон. А здоровенные дядьки-депутаты, других забот и дел у них нет, так же «на полном серьезе» голосуют против. Это было первое решение, принятое Новосибирским областным Советом уже ельцинского созыва, воистину государственное: прогнать с позором помощника Мананникова Лесневскую. Вопрос только, чьим это стало позором. Я встала и, провожаемая молчанием зала и линзами телекамер, вышла. В фойе меня догнал Н.Красников, мой соперник по думским выборам:

 

- О.В., так безобразно все вышло, я приношу вам извинения за всех депутатов.

 

- Ваши личные принимаю, а депутаты выразили натуру голосованием. Тут уж ничего не поделаешь... А вам - спасибо, вы, наверно, единственный, кому стыдно было участвовать в этой комедии нравов.

 

В течение недели я была «героем дня»: об «историческом первом решении» нового состава депутатов говорило радио, показывал телевизор, писали газеты.

 

- Я видел вас! Вы шли между рядами такая красивая и независимая! Я горжусь вами, - вопил мне в телефонную трубку какой-то сочувствующий.

 

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Этим депутатам предстояло работать два года, потом они, своя рука - владыка, продлили себе полномочия еще на столько же, потом многие из них пролезли на новых выборах, убеждая избирателей , что денно и нощно будут печься об их интересах и голосовать исключительно их ради. Какой вред был избирателям от моего присутствия на сессии? Что так ревностно оберегали от моих ушей и глаз народные избранники, так никто не объяснил и не понял. Зато доказали, что могут взять да и просто выгнать. Чтоб не задиралась.

 

К этому времени стало понятно, о конструктивном сотрудничестве с областной властью, что с депутатами, что с администрацией губернатора, не может быть и речи. «ДемРоссия» как самостоятельная политическая сила приказала долго жить - оставались только избиратели. К Мананникову по-прежнему не зарастала народная тропа, и он сосредоточился на депутатских делах. До этого будучи депутатом от города, теперь он был избран двухмиллионным населением области. Еще во время предвыборной кампании столкнулся с тем, что мало знаком как с сельскими людьми, так и с их бедами, и пообещал, если будет избранным, поближе познакомиться с сельскими избирателями. С сельских поездок и начал свою работу сенатор. В Новосибирской области тридцать районов. За два года мы побывали во всех. Первым в марте 1994 года стал маршрут Новосибирск - Каргат - Чулым - Здвинск - Купино - Новосибирск. И на всем его протяжении - встречи, встречи, встречи...

 

 

 

 

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

 

 

 

 

 

Весной в Новосибирск ненароком залетел Ельцин. Заправиться. Наш аэропорт, известно, заправочный на караванном пути: присаживались и Майкл Джексон, и принц Чарльз...

 

Но эту посадку газеты оформили как кратковременный деловой визит. Хотя, какие там дела... Очевидцы рассказывали, что президент по пути с востока так «заправился» алкоголем, что с трудом мог сообразить, по какому поводу спустился с небес на грешную землю. Его радушно встречал И.Индинок. Информация в печати появилась крутая - губернатор влет что-то крупное подстрелил: то ли трактор к посевной, то ли комбайн к уборочной. Никто дарами небесными потом и не интересовался, главное было не в том. Главное - пусть губерния знает: прежний Муха с Ельциным ссорился, а нынешнего Индинка президент лобзает, нынешний губернатор у Кремля в почете.

 

Удушливая декоративность и федеральной, и местной политики выглядит ужасающе на   фоне настоящих слез и нарастающей нищеты, с которыми мы столкнулись в деревенских поездках. С помпой готовится «Соглашение о мире и согласии». Ельцин проводит совещания с руководителями думских фракций, а его упраздненный Конституцией и амнистированный Думой «вице» горячится в «Правде»: «Какое согласие? С кем... Необходимо прекратить игры в консенсусы и соглашения». Понятно, Руцкому, теперь безмандатному, только боевым кличем можно привлечь к себе внимание. Это потом, став курским воеводой и заполучив место в сенате, он успокоенно смирится и с президентом, и с либералами-монетаристами. А пока - кричи до визга, иначе - погибнешь в мраке безвестности. Наконец 28 апреля в чистый четверг страстной недели под водочку с поросятинкой наши крещеные демократы и сатанинские коммунисты с нехристями либералами подписали в Кремле вожделенный пакт о ненападении. Дальнейшая судьба этого документа канула в лету. Запомнились только два пункта:

 

- Преодолеть отчуждение общества от власти.

 

- Создать общественную атмосферу доверия к власти.

 

Оказывается, это общество отшатнулось от президента, а не наоборот. Оказывается можно искусственно создать атмосферу доверия... Все равно, как нарядить елку к Новому году. Кремлевской жизни мишура никакого касательства к реальной жизни людей, к их миру и согласию в нем по-прежнему не имеют. Остаются отчуждение власти от общества и атмосфера общественного недоверия к власти.

 

К середине мая высшей точки достигает кризис в отношениях Киева и Симферополя. На мартовских выборах в парламент Крыма с огромным преимуществом побеждает блок «Россия». Кандидаты идут на выборы под лозунгом воссоединения с Россией. Одновременно президент Мешков проводит опрос населения, восемьдесят его процентов высказываются за введение двойного русско-украинского гражданства и за увеличение самостоятельности Крыма по отношению к Украине. Мешков не скрывает, что, опираясь на волеизъявление народа, он будет добиваться и принятия соответствующих законов. Эти предпосылки и были в основе принятого во второй половине мая парламентского решения о восстановлении конституции Крыма от 6-го мая 1992 года. Два года назад сразу после принятия она была «слегка » урезана в правах Верховным Советом Украины. Теперь же после почти единодушного одобрения усеченных прав гражданами полуострова крымский президент и только что избранный парламент считают своим долгом выполнить предвыборные обещания. В ответ на этот шаг г-н Кравчук издает указ, которым переподчиняет силовые ведомства Республики Крым непосредственно Киеву. Что просматривается за этим указом, воробью понятно. Ночью 19 мая в Крым спецбортом прибыл министр внутренних дел Украины Недригайло. Утром по городу ползут слухи, что по направлению к Симферополю движется колонна БТР.   Ситуация обсуждается на сессии ВС Крыма. Повестка на 20 мая: приостановление указа Кравчука о назначении представителя президента Украины в Крыму, принятие закона о гражданстве Крыма, о прохождении гражданами Крыма воинской службы, о статусе г.Севастополя, об обращении ВС Крыма к ГосДуме России. Кравчук расценивает действия крымских властей как покушение на территориальную целостность Украины. Россия молчит. 21 мая Верховный Совет Крыма приостанавливает постановление украинского парламента, обязывающее его в 10-дневный срок отменить закон о восстановлении первоначальной редакции конституции республики Крым. В Киев на переговоры с Украиной отправляется председатель С.Цеков.

 

В эти напряженные дни я была в Симферополе по поручению Мананникова. Задолго до Юрия Лужкова новосибирский сенатор публично заявил, что считает ненормальным, как с точки зрения государственных интересов, так и с гражданской позиции русского человека, индифферентное отношение российских властей к крымскому вопросу. В том же памятном мае в письме на имя председателя СФ В.Шумейко он предложил «продумать вопрос о выездном заседании Совета Федерации в Севастополе, Симферополе или ином, признанном подходящим для этого городе. Этот факт соответствовал бы устойчивым предпочтениям жителей Крыма, выраженным в ходе республиканского опроса 27 марта 1994 года и имел бы позитивный отклик у населения Российской Федерации. Полезным также было бы приглашение постоянных наблюдателей от Крымской республики для участия в заседаниях Совета Федерации.»

 

Меня А.П. отправил в командировку с целью выяснить настроения и обстановку на месте. Желательно из первых уст, т.е. найти возможность встретиться с Ю.Мешковым, поговорить с депутатами. Фракция «Россия» составляет половину парламента: 45 депутатов из 94х. Возглавляет ее Сергей Никулин. Моя первая встреча - с ним. Уже с первых слов срывается горячая обида: «Что ж вы там в России ? Как загорать-купаться - так составами, а как поддержать - так никого нет. Даже санатории пустые. Никто не едет, все струсили.» Я промолчала, испытывая сходные чувства. Сказал еще, что уже ощущается блокада со стороны Украины - вода, энергия, что СМИ, в том числе и российские, нагнетают страх, чтобы сорвать курортный сезон. А курорты - немалый источник крымских доходов. О кратковременной встрече с Ю. Мешковым удалось договориться только на следующий день: обстановка была очень напряженной, и он практически никого не принимал. Но я была человеком из России, более того - по поручению депутата Совета Федерации. Это был хоть какой-то знак внимания. Официальнее меня в те дни в Крыму из Москвы не было никого. Такова степень пренебрежения интересами русского населения Крыма со стороны российского президента . В телефонном разговоре с Кравчуком Ельцин заявил: «Положение на полуострове - внутреннее дело Украины». Этим как бы открестился от проблемы и как бы закрепил царский жест Никиты Хрущева. Было опасно и сложно, это было под силу только гениальному политику, но то был момент, когда возможно было возвратить утерянный теперь навсегда рай под корону России. Собирание земель - не удел Ельцина.

 

Мешков показался подавленным. Была едва заметна, скорее угадывалась растерянность. Не могу сказать, что был очень открытым: скорее слушал, чем сам говорил. И все же отметил, что самым неожиданным и неблагоприятным фактором в полугодовом пребывании на посту президента считает отказ РФ принимать участие в стабилизации отношений между Крымом и Киевской администрацией. Очень скоро кратковременная ситуация единства президента, парламента и населения Крыма в общей устремленности на воссоединение с Россией распалась. Уже в конце лета начались перепалки депутатов с президентом. Киев давил, Москва отвернулась, и осенью как политическая единица Крым пал.

 

Возвращалась из Симферополя в Москву с тяжелым чувством. В одном из трех домов-книжек на Новом Арбате проходила очередная сходка “ДемРоссии”. В тот раз была попытка преобразования движения в партию. Сначала ругались до хрипоты, потом пили шампанское. Под самый конец фуршета прибыла Г.Старовойтова.   Поделилась с ней крымскими впечатлениями и не нашла понимания. “Это очень опасный вопрос, лучше его не поднимать”, - сказала она. Старовойтова считалась знатоком межнациональных проблем. И разговор перекинулся на другую тему.

 

Ею насыщены страницы газет. Из Америки возвращается Солженицын. “По нашим заскучавшим лицам пробежала нервная дрожь, - ерничает один из авторов “Комсомолки”, - критики и политики расправили застоялые члены, поелику возвращение писателя дало возможность изобразить общую озабоченность”. На триумфальном пути ему не миновать Новосибирск, поэтому я по поручению Мананникова задолго стала предпринимать попытки связаться с Солженицыным и договориться о встрече в Новосибирске. Казалось, сходные лагерные судьбы, общность понимания некоторых вопросов истории, несмотря на разницу в возрасте и недосягаемость уровня авторитета, дают основание полагать - встреча будет интересной. Что будет лучше, если в Новосибирске Солженицын, сойдя с поезда, увидит не “официальные лица”, фактически из тех, с кем “бодался” долгие годы, а людей с живыми взглядами , бережно хранящих самиздатовский “Архипелаг...”. Я поделилась планами с Галиной Васильевной. Она среагировала очень живо, сказала что встречалась с писателем и знакома с женой его Натальей Дмитриевной. И что это действительно было бы замечательно, если бы “ДемРоссиия” в лице А.П. оказала прием и выразила почтение писателю. И тут же взялась позвонить в Вермонт. На звонок ответила Наталья Дмитриевна. Справившись о здоровье, Старовойтова поинтересовалась деталями предстоящего “вермонтским отшельникам” транссибирского маршрута, в частности - намерены ли они делать остановку в Новосибирске. Ответ был утвердительный, поэтому Галина Васильевна тотчас дала убедительную рекомендацию принять приглашение от новосибирского сенатора. И приглашение было принято, это точно: телефонный разговор происходил в моем присутствии. На той стороне за океаном наши координаты внимательно записали.

 

Писатель был неспешен в своем знакомстве, как считалось, с новой Россией. Останавливался, прислушивался, присматривался. А Россия мало изменилась... Как отметила одна журналистка, освещая путешествие в каком-то из июньских номеров “Комсомольской правды”,   “ когда Солженицына выгоняли из страны - страна страшно радовалась, когда он вернулся - все истерично счастливы. ” В целом - это точное наблюдение, если говорить о характере газетных публикаций. И все же многим как горько было терять его тогда, так же искренне ликовали они и надеялись с ним начать «обустраивать Россию», горячо встречая на всем пути возвращения. В России 1994 года уже остро чувствовался дефицит национальной совести. Сахаров умер - мы ждали Солженицына.

 

Поезд прибыл еще только в Красноярск, когда все организационные хлопоты в Новосибирске по приему гостя мы практически завершили. Я ведь и в самом деле подумала, что приглашение принято, и взялась организовывать программу пребывания Солженицына в нашем городе с обычной энергией: заказаны номера в гостинице, транспорт, продуманы все встречи и визиты, пресс-конференция.   В день прибытия писателя в Красноярск звоню туда. Разговариваю с Р.Х. Солнцевым, потом звоню В.П. Астафьеву, уточняю численность сопровождения, предпочтения гостя, разные технические вопросы. Короче - все готово. И вдруг! Накануне прибытия в Новосибирск поздно вечером раздается у меня звонок. Совершенно неизвестный мне и, как потом оказалось, безымянный в Новосибирске человек, представившись г-ном Лобановым, жестко, если не сказать грубо, требует не вмешиваться в чужие дела.

 

- Солженицына встречаю и сопровождаю я. И точка.

 

Я растерялась: - Как, позвольте? Ведь уже всем известно, что приглашение Мананникова принято, я сама свидетель. Подготовку к встрече мы ведем открыто с привлечением широкой общественности. Помогает и администрация...

 

- Нет, - сказал, - Не лезьте, встречать будет..., - и назвал какую-то неизвестную туристическую фирму, - я представитель этой фирмы.

 

- А.П.! - набираю номер Мананникова, - так и так....

 

- ГБ работает. Оттирают, - слышу в ответ.

 

- Что будем делать?

 

- Встречать!

 

Поезд прибывал на вокзал “Новосибирск-главный” во второй половине дня. Нельзя сказать, что на вокзале столпотворение. Кучкуются журналисты. Вот прохаживается представитель президента Манохин с тремя увядающими розовыми пионами. Рядом с ним - депутат ГосДумы “яблочник” Лукин. Он по стечению обстоятельств оказался в этот день в Новосибирске, а с Солженицыным - давний знакомый еще в бытность российским послом в Америке. Простых людей немного. Форменных мундиров тоже не очень много. Ищу глазами конкурентов, не могу опознать, а они не намерены представляться. Колют руки шипы роз, которые держу в руках. Розы - мои любимые: огромный букет темно-красных. Подходит поезд. Нам удается оказаться у вагонной двери первыми. Спускается Солженицын. Я протягиваю цветы, в ответ слышу что-то вроде не нужно или не люблю... Мананников представляется, протягивая руку :

 

- Мананников, депутат Совета Федерации...

 

- А! Сепаратист, слышал, слышал...

 

- Только отчасти . Да и то бывший...

 

В этот самый момент я чувствую, что меня буквально отталкивают два мужика, “двое в штатском”, как говорили и пели в еще недалекие диссидентские времена. Два одинакового примерно роста и телосложения, в одинаковых светлых рубашках без пиджаков - было жарко, вот они уже и А.П. оттеснили от Солженицына. Успела сунуть микрофон в проем между плечами Т.Венцимерова, местная радиожурналистка. Вот они уже, плотно прижавшись, ведут гостя к микроавтобусу. Меня словно что-то заставило выкрикнуть громко, наверно обида: “Мы ждали-ждали, а вас как провожал КГБ, так и встречает!” Он резко высунулся в проем автобусной дверцы и, раздраженно тряся бородой, стал быстро-быстро, не давая возможности вставить хоть слово, кричать мне: “Что вам нужно? Не знаю я Мананникова. У меня частная поездка, я никому ничем не обязан...” Я все-таки спросила, несмотря на его гнев, показывая на людей в белых рубашках:

 

- А их-то вы хоть знаете?

 

Ответа не получила, мотор заурчал и совесть нации повезли в те самые гостиничные номера, которые Борис Георгиевич Кадачигов по моему поручению и письму Мананникова как раз и заказывал для гостя и сопровождающих лиц в гостинице “Сибирь”. Я потом специально сверила нумерацию в нашем заказе с соответствующей фактическому заселению. Какова же была функция встречающей “туристической фирмы”, если даже они даже собственный заказ на жилье не сделали , неясно по сей день. Местные СМИ подали происшедшее на вокзале не как недоразумение, а как настоящий скандал. Друг и учитель радиоремесла Амир Нагуманов даже выпустил в эфир мою реплику про КГБ.   Было досадно и неприятно. Ощущение такое, как будто вмешалась мощная внешняя сила, хотя непонятно, кому помешало наше желание встретить великого писателя на своей земле.

 

Полуторачасовая встреча Мананникова с Александром Исаевичем все-таки состоялась. После того, как улеглось раздражение, что-то все-таки побудило бывшего политкаторжанина Солженицына допустить к себе младшего товарища по ГУЛАГУ. О чем шел разговор дословно, мне неизвестно, встреча проходила с глазу на глаз. Помню, А.П. вернулся веселый и пошутил: «Вот что значит лагерное братство - понимаем друг друга с полуслова.» В действительности же разговор шел о серьезных российских проблемах: почему , например, русские солдаты гибнут на таджикско-афганской границе. Звучал крымский вопрос, вопрос территорий северного Казахстана, где сплошь русское население, и наоборот - Чечня, где 80% жителей как раз дети Аллаха. Расхождение во взглядах выяснилось в одном. На вопрос не намерен ли Солженицын стать президентом России - Мананникову тогда казалось, что для России это выход в пространство чистоты помыслов и политического согласия - Солженицын   ответил: «Нет, я писатель.»

 

Большой зал Дома ученых в Академгородке, где проходила большая встреча писателя с народом, забит. Люди сидят на приставных стульях, стоят в проходе. На улице летняя жара, а в помещении нет кондиционера, обмахиваются газетами, но никто не уходит. Александр Исаевич в течение двух часов слушает народ, методично подписывая книги, их стопка не убывает на столе: все подносят и подносят нескончаемые почитатели - кто самиздатовские экземпляры, а кто уже легально изданные. И только, когда все желающие высказались, начинает говорить сам. И все о том же - “Как нам обустроить Россию”. Речь высоко литературная, очень образная и ни в коей мере не политическая.

 

Мне, кроме емкого обмена мнениями в день приезда, пришлось еще раз побеседовать с писателем, к сожалению, накоротке. Договариваясь о приеме для А.П., вела переговоры с сыном Ермолаем и каким-то приближенным лицом. Этих невыразительных лиц, отмеченных, правда, приближенностью к мастеру,   было примерно с десяток. Они оберегали от незапланированных контактов. Да и самой неловко было навязываться без пользы со своими в общем-то нехитрыми представлениями о жизни: чего такого, что знаю я, не видит он ? И все же хотелось растворить неприятный осадок от вокзальной перепалки. С этой целью и пришла снова на вокзал в день, когда вагон со странниками отправлялся дальше. Пришла вместе с Кадачиговым и Таней Кожевниковой - все вместе мы назывались Канцелярия депутата Совета Федерации. В одной руке как знак отличия - такие же, как в день приезда, темно-красные розы, в другой для пользы дела - вырезки из местных газет, иллюстрирующие пребывание писателя в Новосибирске. На перроне, кроме нас, небольшого наряда милиции и случайных то ли пассажиров, то ли встречающих-провожающих никого нет. Ни сутолоки, ни возбужденного интереса - обыденно так: пожилой человек куда-то уезжает. Спокойно. Я протянула газетные вырезки:

 

- Александр Исаевич, это публикации о вас в Новосибирске. Может пригодятся.

 

Он оживленно заинтересовался и взял сероватые листочки, бегло просматривая. Потом, помолчав, об инциденте:

 

- Сожалею, что так получилось. Я не знал, как все было.

 

Потом я попросила подписать для меня самиздатовский экземпляр его “Нобелевской речи”. Он написал: “Ольге Васильевне Лисневской. Число. Подпись”. Орфографическую неточность в написании моей фамилии исправлять не стала. Мы пожелали путешественникам счастливого пути, интересных встреч, попрощались и поезд тронулся.

 

Еще почти целый месяц длилась дорога , и наконец 21 июля в газетах сообщение: “Сегодня вечером в Москву на Ярославский вокзал поездом № 19 приезжает А.И.Солженицын”. В “Комсомольской правде” на первой полосе развернутая фотокомпозиция: А.Солженицын - М.Горький. А под ней - “ Вспомним, как живого классика, вернувшегося из-за границы, Москва торжественно встречала в 1928 году. С приездом Горького мыслящая, интеллектуальная Россия связывала немалые надежды. Он их не оправдал. Оправдает ли наши надежды Солженицын? ”

 

Теперь ответ на этот вопрос уже есть. Нет, не сплотился вокруг народ, не обустроил Россию. А с другой стороны - разве обещал он кому, что приедет и всех рассудит, что включится в политические споры? Но нам так хотелось веского резюме, авторитетного заинтересованного мнения, чтобы присоединиться с гордостью: “Вот видите!” А наткнулись в своих жарких надеждах на холодную просвещенческую отстраненность. Помню, как с обидой и горечью в самые кровавые первые недели чеченской войны взывала к нему Ольга Чайковская на голубизне листа “Литературной газеты”... Он вежливо ответил: “Я писатель”. Эта переписка и закрыла ожидания. А мне довелось еще раз встретиться с Александром Исаевичем. Это было летом 1995 года в Москве на Б.Дмитровке, случайно. Мы куда-то ехали с А.П. и стояли в потоке машин на перекрестке неподалеку от здания Совета Федерации. Вдруг, - “О.В., смотрите - Солженицын! ”, - Мананников трогает за плечо. Поворачиваюсь - налево в окошке рядом стоящего черного джипа профиль: прямой в осанке, с неповторимыми залысинами и бородой - это и в самом деле был Александр Исаевич Солженицын. Он смотрел, казалось, поверх светофора. В будущее или наоборот в историю - кто имеет право спрашивать писателя? Зажегся зеленый свет и автомобили набрали скорость в разных направлениях.

 

 

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

 

 

 

Самым сокрушительным для российского народа событием 1994 года, а по существу и последнего десятилетия, стало наведение “конституционного порядка” на северном Кавказе. Как ни старались политики смягчить формулировку, в истории России та осень ознаменована как начало русско-чеченской войны.   На третьем месяце лета Чечня получила первый серьезный намек из федерального центра: “Из Москвы в Надтеречный район Чечни только что нелегально прибыл председатель оппозиционного Временного Совета Умар Автурханов” (Известия, 6 августа 1994 года). По этому поводу высказались уважаемые люди. “Здоровым силам” выразил поддержку, например, Сергей Филатов - руководитель президентской администрации в ту пору. Как всегда вовремя, дал оценку и Сергей Шахрай - тогда вице-премьер.   “Содержание декрета о власти, принятое Временным Советом”, - сказал он, - “ свидетельствует о том, что появились силы, способные нормализовать отношения с федеральными властями.” И в богом забытое Знаменское, которое не на каждой карте-то отыскать, к “нелегалу” толпой вдруг рванули столичные журналисты, чтобы на первых полосах и в “прайм-тайм” интенсивно освещать народное восстание из 16 человек против генерала Дудаева.   Ну, кто поверил в естественность событий ! Даже несведущие в политике люди понимали, что это спектакль. Что режиссеры-постановщики оттуда и те же: после взятия дворца Амина может только звезд на погонах добавилось. И конечный результат издали виден, как на ладони. Нет же! Нет пророков в отечестве...     Пока газеты рассказывают, как растет и сплачивается антидудаевская оппозиция, генерал за три дня собирает общенародный съезд, который голосует за священную войну. На рынках Чечни взлетают цены на запасные стволы для автоматов.

 

Пристальное внимание к происходящему в те дни в России, отраженному на газетных страницах, объясняется еще и тем, что в эфир Новосибирского телевидения вышла давно задуманная и наконец родившаяся моя еженедельная передача. По замыслу, я должна была выступать с обзором прессы за неделю, российской и местной, и собственными комментариями к сообщениям и публикациям. Если не считать нескольких полгода назад попыток (“В прямом эфире - ДемРоссия”) - это мой дебют на телевидении. Тем более - с авторской программой. Поначалу она называлась << “Пресс-ателье” Ольги Лесневской >>. Название предложил редактор А.Г.Рапоппорт . Согласилась сразу, так как сама ничего придумать не могла. Я и статьи в редакции сдавала, как правило, без названия: почему-то затруднялась формулировать кратко и одновременно выпукло. Потом пришлось внести поправку. Дело в том, что передача с похожим названием была на Новосибирском радио. Ее вел известный автор - журналист с большим стажем Александр Метелица. Он позвонил с обидой Раппопорту, и мы тотчас приняли замечание. А поправку придумала Г.И.Ткаченко из “Ведомостей”, она как раз классно изобретала формулировки:

 

- “Пресс-дуэль” - тебе это больше подходит!

 

Я не нашла возражений. Передача отнимала достаточно сил, но главное - держала в информационном тонусе: прессу приходилось читать ежедневно и всю - как центральную, так и местную.

 

Хорошо помню, как начиналась война в Чечне. К счастью, не пришлось быть очевидцем. Теперь, когда прямое противостояние закончилось и “де факто” Россия расписалась в бессилии диктовать условия гордому народу, можно, опираясь на факты,   наконец-то разобраться и определить зачинщиков. Достаточно внимательно перечитать хотя бы одну ежедневную газету за тот период.   Взять, к примеру, “Известия” - можно составить хронику событий с комментариями из воспоминаний и ощущений. Публицистический коллаж, если можно так выразиться.

 

2 сентября. “Категорический запрет на применение оружия для разрешения политических споров - объявили решение лидеры духовенства Чечни ”. Заметьте! Уже создана оппозиция, уже арсенал российской армии   вовсю ее вооружает, а официальная мусульманская Ичкерия вместо решительных мер перво-наперво объявляет фатву, обязательное для всех мусульман решение, в данном случае - на запрет оружия. Это разве не попытка остановить войну?

 

3 сентября. Одобрительное сообщение о первой вылазке оппозиции - фактически первом столкновении: “Оппозиция в Чечне переходит к действиям”. По сообщению ИТАР-ТАСС, “обстановка в Чечне крайне обострилась. После столкновения в Урус-Мартане начались боевые действия между оппозицией и вооруженными формированиями президента Дудаева”. И далее с подогревом: “Режим Дудаева” стремится различными путями внести раскол в оппозиционные ряды. С телеэкрана звучат призывы изгнать со своей территории бандитские группировки...” Слышите подначку ? Объединяйтесь, мол, ряды оппозиции! А что, собственно, плохого в действиях президента? Ведь это те самые “бандформирования”, с которым русским парням потом придется биться долгих два года. Почему бы чеченским властям самим не справиться? Но будущие потери не в счет, и цель оправдывает средства: главное - доказать, кто в доме хозяин. Продолжаем доказывать.

 

6 сентября. “В Чечне идут бои” - это заголовок. А вот содержание: “ В результате ожесточенного боя между вооруженными подразделениями Джохара Дудаева и оппозиционным отрядом Руслана Лабазанова (уважительный такой знак равенства: избранный президент, генерал Советской армии Дудаев и отпетый уголовник Лабазанов) город Аргун захвачен частями президента Чечни ”. Это примерно, как если бы сказать: “В результате боев с люберецкой группировкой Москва захвачена милицейскими частями столичного мэра. ” Почему город захвачен, а не освобожден? И снова, теперь уже в другом контексте: “Захвачен в качестве заложника офицер российской контрразведки. Благодаря принятым мерам освобожден из дудаевских застенков. ” И что, спрашивается, делал этот офицер в банде Лабазанова? Если оказался случайно, а пленен при невыясненных обстоятельствах, то это называется “задержан до выяснения личности”. А “дудаевские застенки” - примерно, как лужковские “Бутырки” .

 

8 сентября. “Поезда на Грозный не идут” - коротенькое сообщение.

 

10 сентября. Здесь уже видна официальная позиция России. “Остановить войну в Чечне невозможно, - считают в Кремле.” Это Э. Паин, руководитель рабочей группы по национальной политике Президентского Совета сделал доклад с перспективным прогнозом, один из выводов которого звучит так: “Маловерятным представляется вариант, при котором Дудаев одерживает полную победу над оппозицией и восстанавливает контроль над всей территорией Чеченской республики. Столь же маловероятен вариант самостоятельной, без содействия России, победы оппозиции. ” Дудаев же на своей пресс-конференции в Грозном говорит более конкретно, как бы называя вещи своими именами. Говорит, что ожидает “крупномасштабной агрессии со стороны России с целью отстранить его от власти”.

 

29 сентября. После некоторого уныния вновь всплеск надежды на беспомощную оппозицию: “Столкновение в Надтеречном районе. Отбив атаки противника, подразделения Б.Гантамирова впервые предприняли контрнаступление на Грозный и имели некоторый успех. ”

 

1 октября. “Аэропорт в Грозном атакован боевыми вертолетами”. Здесь уже не просто надежда, чувствуется прямая помощь российским могуществом: откуда у разрозненных отрядов Б.Гантамирова вертолетное подразделение? Не кучка головорезов - воздушные асы! И что Дудаев? Отвечает ультиматумом Кремлю, грозит объявить войну, если руководство России официально не отмежуется от вертолетной атаки. Правительство отмежевалось по всем силовым министерствам. Но атаки не прекратились.

 

4 октября. С удовольствием отмечается: “В последние дни события в Чечне свидетельствуют о переходе инициативы в руки оппозиции. В минувшие дни она предприняла серию атак, имевших целью уничтожить авиацию противника.” Дудаев делает последние попытки противиться войне, обращая на себя внимание мирового сообщества. Агентство ИТАР-ТАСС цитирует заявление: “Российское руководство, используя банду предателей, перешло к открытой агрессии против ЧР. Применяется самая современная техника и вооружение”. Сообщество молчит, Россия не признается, Чечня сплачивается.

 

7 октября. Еще так мало жертв: “По данным источника из Грозного с момента эскалации гражданского конфликта здесь погибло около 30 человек.” Но многим уже понятно ближайшее будущее. “Источник в Грозном” считает: “Нет никаких сомнений в том, что оппозиции гарантирована финансовая помощь России... Специфика самосознания чеченцев такова, что любые доказательства прямого участия российских военных в этом конфликте означают конец оппозиции. Представление таких доказательств объединит весь народ вокруг Дудаева.” Доказательств становится все больше.

 

18 октября. Странная вылазка в контролируемый дудаевскими частями Грозный. “Вступив в город с востока, запада и севера, оснащенные танками, БТРами и артиллерией оппозиционеры не встретили реального сопротивления правительственных сил и продвинулись на отдельных направлениях далеко в глубь Грозного. Передовые подразделения наступавших приблизились к президентскому дворцу на расстояние 400 м. А затем неожиданно покинули город . ”

 

21 октября. Что называется, конец терпению: “19 октября чеченские правительственные войска близ сел Урус-Мартана, Гехи и Гойты нанесли сокрушительный удар по боевым подразделениям объединенной оппозиции. МВД Чечни официально уведомило об окончательном разгроме бандформирования Б.Гантамирова.”

 

     Но разгром уголовника Гантемирова не отвечает московским ожиданиям. Лишь временная дается Дудаеву передышка: пока в Москве готовится новая комбинация по свержению президента Чечни.

 

19 ноября. Ровно через месяц, “в пятницу утром отряд чеченской оппозиции при поддержке танков разгромил пост правительственных войск у населенного пункта Долинский.” Сообщение “Интерфакс”: “Грозный призывает Москву остановить начинающуюся бойню. Грозный обвиняет Москву в фактической поддержке оппозиции”. Ответ ИТАР-ТАСС: “Утверждение о вмешательстве России не соответствует действительности. ” Понятно, отступать не намерены.

 

23 ноября. “В Чечне нервозно. Готовятся к решающему штурму оппозиции. На площади перед дворцом начали собираться люди: официальные власти через средства массовой информации продолжают призывать население встать на защиту свободы и независимости республики.”

 

29 ноября. Штурм Грозного 26 ноября закончился разгромом. Из 150 пленных - 70 русские военные. “Пленные утверждают, что они из подмосковной войсковой части, через ФСК подписали контракт ...” Вот они - те самые доказательства прямого военного участия России в конфликте, которые окончательно объединяют население Чечни вокруг Дудаева. И тем не менее, Министерство обороны РФ “версию об участии российской армии в чеченском конфликте называет бредом. ” Именно на эти дни пришлось циничное, обошедшее все информационные источники, высказывание министра П.Грачева: “Если бы воевала армия, то по крайней мере одним парашютно-десантным полком можно было бы в течение двух часов решить все.” Понадобилось, однако, два года. И то, чтобы решить обратную по смыслу задачу.

 

30 ноября. Тон журналистов резко меняется: “Три года невнятной политики и 48 часов на размышление.” Это о заявлении Ельцина, в котором требование: 48 часов с 6.00 часов московского времени 29 ноября на прекращение огня и сложение оружия. Доигрались в “оппозицию”, страшно стало: после октября 1993 года понимают, чем кончаются президентские ультиматумы. Утром этого же дня центр Грозного подвергся бомбардировке с воздуха. По-прежнему, считается, что силами оппозиции. Под бомбежкой Дудаев проводит пресс-конференцию. По-военному хладнокровен: при очередном ударе все падают лицом вниз, он не шелохнется. Это показывают по ТВ, это производит впечатление на всю Россию. Вечером в тот же день собирается Совет Безопасности. Итоги заседания не объявляются. Но через 12 дней уже ни у кого не будет сомнений, что 29 декабря Совет безопасности в составе Б.Ельцина, П.Грачева, В.Ерина, Ю.Калмыкова, А.Козырева, О.Лобова, А.Николаева, Е.Примакова, И.Рыбкина, С.Степашина, С.Шахрая, С.Шойгу, В.Шумейко под “коллективную ответственность” приняли решение о военной операции против Чечни. Не забыть бы эти имена.

 

Дальше хронология бессмысленна. Все дни переплелись сначала кошмаром ожидания, потом ужасом происходящего. “Лубянка вербовала российских военных для секретных операций в Чечне”, “Переброска войск к Чечне продолжается ”, “Власти блокируют работу журналистов”, “Война в Чечне погубит российскую демократию”, “Первые гробы из Москвы прибыли в Чечню” - вот газетные заголовки тех дней. К 10 декабря кольцо блокады вокруг Чечни сжимается. Последний жест доброй воли со стороны Дудаева - он отпускает всех российских военных, захваченных во время штурма Грозного 26 ноября. Но надежд остановить кровопролитие уже не остается: 10 декабря войска министерства обороны РФ и войска МВД вступают на территорию Чечни. Пятнадцать лет без пятнадцати дней отделяли этот день от даты начала предыдущей - советско-афганской войны. И здесь уместно привести высказывание, которое сделал в день ельцинского ультиматума мало кому тогда известный соратник Дудаева С.Яндарбиев: “Вариант российского вторжения нами никогда не исключался. Судя по выступлению Ельцина, все идет к тому. Сейчас даже те, кто сомневался, встанут на защиту республики. Если Россия направит сюда войска, то получит второй Афганистан. Горы нас защитят”. И это обещание материализовалось. С той лишь разницей, что тогда из российских граждан гибли только военные. На этот раз жертвой политической авантюры в первую очередь стало мирное население.

 

Эту полную жуткой безысходности декаду декабря я провела в Москве, выполняя разного рода поручения Мананникова в Совете Федерации. У него дома жена висит на телефоне, договариваясь, с кем только можно, об интервью на тему “Будет - не будет война. Что ли совсем идиоты?”   Непрестанно курит, нервно выстукивает на машинке тексты для радио “Свобода” с разными мнениями. Оптимистичных почти нет.

 

Бывший Дом российской прессы на Пушкинской, теперь Совет Федерации, снова полон представителей российской и зарубежной прессы. В малом зале журналисты сидят даже на полу, пристроившись между телевизионными камерами. Это пресс-конференция президента пограничной с Чечней Ингушетии Руслана Аушева. Вчера на пути войск по территории Ингушетии были жертвы, сегодня Ингущетия уже принимает поток беженцев из Чечни: бомбардировки в Грозном не прекращаются. Аушев говорит все, как есть, не стараясь понравиться . И именно потому нравится всем. Без пафоса, с усталостью, знающего войну, человека разъясняет политическую бездарность и обреченность силового подхода. Потом говорит председатель соответствующей комиссии Совета Федерации. Ссылается на информацию, полученную от депутата В.Курочкина - тот уже в Чечне. Нужно сказать, что Чечня стала своего рода Меккой для депутатов. Побывали там многие. Кто, чтобы отведать политической остроты, кто - чтобы конъюнктурно отметиться среди пацифистов, либо наоборот, зависело от взглядов. Чья-то озабоченность вопросом, особенно на втором году войны, носила откровенно эксцентричный характер. Что стоил один только “продудаевский” союз Валерии Новодворской с Константином Боровым! Что полезного он дал? Ну, ладно, Новодворская - талантливый публицист, может быть два-три сердца она зажгла антивоенной риторикой. А Боровой? Рефлексирующий дэнди, Нарцисс, любующийся собой в отражении телеэкрана. Его тяга к телефонным откровениям стоила жизни чеченскому лидеру. Но было несколько человек, которые бесспорно, не вызывает сомнения, что не ради острых ощущений делали все, от себя зависящее, сначала, чтобы предотвратить войну, а после - хотя бы открыть миру глаза на бесчестность власти, которая побоище устроила. Были и совершенно конкретные депутатские дела: переговоры по освобождению пленных, устройство беженцев и т.д. Недаром “человеком года” в 1994 году стал С.А.Ковалев. Безусловно к таким следует отнести и Виктора Курочкина. Его книга “Миссия в Чечне”, наполненная фактическим свидетельством событий, - тому подтверждение.

 

Дальше описывать события, не будучи очевидцем, нельзя: уже много издано (и сколько еще будет) материалов непосредственных участников. Мы были в тылу. Но все с той войной как-то соотносились. И все в какой-то мере за нее в ответе. Не было в России многотысячных протестных митингов. Это потом, когда гробы потоком пошли, солдатские матери встрепенулись. Да и то их деятельность была “идеологически выдержанной” и сводилась к вызволению пленных, да обеспечению махоркой еще не попавших в плен. В первые дни войны мы попытались в Новосибирске организовать пикет возле здания штаба СибВО. Пришли около десятка женщин. Стояли мы на морозе на главной улице города с плакатами, а мимо шли равнодушные граждане. В остальной России бунтарей было не больше.

 

А впрочем, верно ли возлагать ответственность на народ? Был законный всенародно избранный орган власти - это Совет Федерации , который законным способом мог остановить войну. Правда, для этого нужно было поссориться с Ельциным. Председательствовал тогда в СФ В.Ф.Шумейко, явно к ссоре не склонный: он ведь сам участвовал в принятии решения о вводе войск 29 ноября, будучи членом Совета Безопасности. Но даже 17 декабря война в Чечне еще могла быть остановлена. На пленарном заседании СФ выступал В.Курочкин. Он на основе объективных фактов объяснил сенаторам, что это война вовсе не с бандформированиями, что это война с народом. Такие войны, как учит история, не приносят побед. Понятно, что все слушали заинтересованно. Понятно, что нужно было выносить какое-то постановление. Вопрос - какое? Проект постановления содержал рекомендации президенту немедленно прекратить боевые действия и вступить в переговоры. Советовал, так сказать. Своей же, отпущенной Конституцией властью, воспользоваться не решились. Привожу выдержку из стенограммы , а точнее - выступление депутата Мананникова на заседании СФ 17 декабря 1994 года.

 

“Уважаемые коллеги! Мы, вообще говоря, сняли с себя ответственность за то, что происходит в последние дни. В нашу конституционную обязанность входит решение вопроса о том, как и где использовать войска. Президент использовал войска без нашего на то согласия и даже после того, как мы уведомили его, что использовать войска нельзя. Этот факт мы здесь замолчали и своего отношения не высказали. Мы можем это либо одобрить, либо не одобрить, но молчать - значит занимать <<страусиную позицию>>. Поэтому я предлагаю проголосовать мою поправку: <<Обратиться к Президенту РФ - Верховному Главнокомандующему Вооруженными Силами РФ с требованием о немедленном отводе российских войск к местам их постоянной дислокации>> ”. И проголосовать за эту поправку я предлагаю поименно, чтобы ответственность за то, что происходит в стране, мы несли сами, а не сваливали ее на исполнительную власть.” А далее было поименное голосование. Из 178 сенаторов, участвовавших в заседании, только 24 проголосовали “За”. В их число входили и президенты национальных республик - Аушев с Илюмжиновым, и коммунисты - Романов со Стародубцевым, и демократы - Болдырев с Курочкиным, и просто порядочные люди - Ю.Черниченко, В.Зубов, А.Тулеев и др. Сто сенаторов отказались голосовать вообще, есть у них и такое право, а 43 проголосовали конкретно “Против”. Среди них был второй новосибирский сенатор - губернатор Иван Индинок. Так что в отличие от афганской у истоков чеченской войны стоят конкретные имена. Как писала “Новая ежедневная газета” год спустя, “это была последняя попытка спасти страну от войны. Была точно сформулированная Мананниковым поправка. Не прошла. 43 человека, голосовавшие против, сейчас наверно и не думают, что именно их руками отправлены в ростовские тупики вагоны неопознанных солдатских тел, их голосование разрушило город, их позиция дала стране 300000 беженцев.”

 

Помню, как негодовал, как трясся от гнева на экране телевизоров Индинок, после того, как в одной из своих передач высказала мысль, близкую к сформулированной “Новой газетой”: о персональной ответственности голосовавших сенаторов. Как бил себя в грудь, как доказывал свою гуманность, свою любовь к детям... И многие ведь до сих пор верят: добрейшей, мол, души человек. А потом был Новый год. И штурм Грозного. И карнавальное конфетти. И ковровое бомбометание. И серпантин автоматных очередей. И бокалы с шампанским. И два года с кровью. Все смешалось.

 

Год начался и лично для меня очень плохо: умер мой папочка. 9 января исполнилось восемьдесят два года, а через семнадцать дней его не стало. Это случилось 27 января 1995 года в день моего пятидесятилетия. Последний год он чувствовал себя неважно. В мае ему оперировали глаз - удалили катаракту. Глаз ослеп, второй видел совсем плохо. Почти полная тьма угнетала его, тем более, что на девятом десятке лет он сохранил абсолютно ясное сознание, великолепную память и остро нуждался в зрении до последнего дня жизни. Подспудно тревожное ожидание близкой смерти в нашей семье присутствовало. Предчувствуя, перед Новым годом я съездила в Керчь. Папа выглядел слабым, но держался довольно бодро. Мамочка берегла его, как хрустальную вазу - они замечательно прожили вместе   пятьдесят четыре года. Перед моим отъездом собрались за столом; пришла моя любимая школьная, теперь, господи, тоже покойная подруга Эмма. По рюмке массандровского муската выпили за все сразу: против войны в Чечне, за Новый год, чтоб не болеть, за предстоящий через месяц мой юбилей. Кто мог подумать, что именно юбилейный день станет днем папиной кончины !

 

Весь январь он болел. Мучил обычный для стариков зимний бронхит, и врачи уговорили лечь в больницу. Я звонила домой каждый день. Вроде дела шли на поправку. В таком положении не до торжеств, но жизнь есть жизнь, и ничего в ней без конкретной причины не отменяется - праздники тоже. В день рождения - это была пятница, большая “гостьба” была перенесена на воскресенье, меня поздравляли в маленьком коллективе на работе. Были я, Татьяна Кожевникова, Б.Г.Кадачигов, да заехал с темно-красными розами Е.Ф.Огородников; вокруг маленького столика в углу нашей канцелярии - тесная такая компания. Разлили коньяк. Выпили по рюмке за именинницу. Подняли вторую.

 

- За родителей! - сказала я, - У меня папочка болеет. Тост прервал телефонный звонок.

 

- Дедушка! - услышала я в трубке голос сына, - Зинаида Поликарповна позвонила... Это наша керченская соседка. Стасик не сказал, что дедушка умер, но поняла сразу. Смерть первый раз вошла в мой дом. Да еще при таких странных праздничных обстоятельствах. Потом я много думала, почему произошло именно так. И показалось, что так и есть - это был день моего совершеннолетия, и папа меня, младшую в семье, оставил старшей по дому. И приняла это поручение: с тех пор чувствую ответственность и за маму, и за сестру вместе с ее дочерью и внуками.

 

Но в тот момент я не размышляла. Тупо сказала: “У меня папа умер”, и все пошло, как бывает в таких случаях, когда рядом есть товарищи. Огородников через полчаса привез билет на самолет до Симферополя, Мананников позвонил из Москвы и, узнав, что у меня нет достаточной на поездку и похороны суммы, успел созвониться с администрацией области, а В.Н.Киселев, первый зам Индинка, за полчаса до конца рабочего дня в предвыходной день успел подписать распоряжение о моей командировке в Москву, чтобы хоть немножко сократить расходы. Спасибо всем, кто помог. Я в долгу не останусь.

 

Мананников встретил меня во Внуково и пересадил на симферопольский рейс. Из Симферополя до Керчи добиралась на такси. В дверь домой позвонила поздно вечером. Мамочка держалась стойко. Я приехала первой, Таня с Игорем и Настенька - утром следующего дня. Печальное дело - похороны. Мы старались все сделать, как, нам казалось, папа хотел. Военкомат распорядился о почетном воинском карауле, мои школьные друзья помогли с памятником, транспортом и поминками: провожающих папочку в последний путь, несмотря на преклонные годы, было много. Хорошо жил, умер легкой мгновенной смертью, с почетом схоронили. Осталась светлая память.

 

 

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

 

 

 

В феврале мы готовились встречать в Новосибирске М.С.Горбачева. Еще летом Мананников напомнил мне о письме, которое год назад было послано Президенту СССР с приглашением приехать в Новосибирск. Ответа мы не получали, и мне долго пришлось по телефонам искать следы того письма. Нашла в канцелярии “Горбачев-Фонда”. Вежливо сказали, что письмо действительно такое поступало, но... и т.д., что обычно отвечают во всех фильтрующих секретариатах, спасая известных людей от навязчивых приставаний. Я понимала эти вещи, но была настойчива. Звонила еще несколько раз, объясняя, что я не частное лицо, а выполняю поручение депутата Совета Федерации. В конце концов удалось связаться и договориться о встрече с человеком, который, как потом оказалось, достаточно близок к Горбачеву - это Александр Александрович Лихоталь.

 

Первое знакомство с ним состоялась в начале сентября. Мы встретились в Москве в кабинете Мананникова в Совете Федерации. Было видно, что он присматривается к А.П. Поинтересовался, что побудило пригласить Горбачева в Новосибирск. Сказал, что предложение Михаила Сергеевича заинтересовало, но планы у него обширные, поэтому вписать в них поездку не так просто.

 

- Да мы и не торопим, в любое время, какое вам подойдет, - спокойно сказал А.П.

 

Простились на том, что Лихоталь договорится, чтобы Президент СССР принял Мананникова, а уж потом можно будет говорить о сроках и программе новосибирского визита. Такая встреча вскоре состоялась и визит назначили на февраль.

 

Груз организационных хлопот по приему гостей лег на канцелярию: Мананников оставался в Москве и намеревался приехать перед самым их приездом. Примерно за две недели до назначенного срока мы стали интенсивно готовиться. Ежедневно созваниваюсь с Москвой, согласовывая буквально все: от программы пребывания, до бытовых предпочтений. На той стороне этими вопросами занимался Георгий Сергеевич Остроумов, мы с ним очень динамично сотрудничали. В Новосибирске весть о приезде Горбачева разлетелась мгновенно. Сначала мало, кто поверил, настолько невероятным казалось. Потом, когда я начала договариваться уже о конкретных вещах, телефоны стали звонить не переставая - Татьяна едва успевала поднимать трубки. Все жаждали личной встречи. У нас никогда не было столько посетителей, как в тот период: в основном простой народ и журналисты. Но гораздо интереснее вели себя представители местной власти.

 

Для проживания высоких лиц, охраняемых государством, а президент СССР и есть такое лицо, в Новосибирске, как и во всех областных центрах есть специальные, называемые по старинке “обкомовские дачи”. Теперь, когда обкомов нет, они находятся в ведении финансово-хозяйственного управления администрации области. Я, как положено, пишу письмо на имя Индинка, сообщаю о прибытии Президента СССР и прошу выделить президентский номер-люкс во вверенных   владениях. Ответа долго нет ни положительного, ни отрицательного. Начальник этого самого управления вдруг оказывается неуловим. Иду к заму. Им тогда был Петр Иванович Бабченко. Мы всегда находили общий язык, я ему очень симпатизировала. К тому же знала, что он большой специалист как раз по протокольной части. На местном уровне, разумеется: прием всех важных персон в Новосибирске организовывал как раз Бабченко. Прихожу. Смотрю - он мнется и смотрит на меня с какой-то жалостью.

 

- О.В.! Вы хоть понимаете, за что беретесь? У вас сил, денег - хватит на все на это?

 

- Так помогите! - говорю.

 

- Начальство скажет - поможем, - усмехается.

 

Вот здесь я и поняла, что помощи не дождусь. Более того! Индинок все сделает, чтобы у меня ничего не получилось. И закусила удила! Конечно, хозяйскую гостиницу нам не дали. Сказали, вся забита до отказа. Полное вранье, президентский номер обычно не сдают, а если и сдали по блату какому богатому жулику, то освобождается такой по первому требованию. Просто второй секретарь райкома Индинок упирается из плебейского самодовольства по отношению к бывшему генсеку Горбачеву, а губернатор Индинок наслаждается властью завхоза по отношению к депутату Мананникову. Вот и вся подоплека. Про транспорт в администрации тоже сказали, одну “Волгу” для депутата - пожалуйста, а остальные машины в двух полных гаражах, тоже, извините, заняты. Вряд ли кто из чиновников   самостоятельно тормозил. Там все - подчиненный люд. Предполагаю, что такое было указание губернатора. “Ладно!” - думаю, - “обратимся к народу”. И Борис Георгиевич отправляется в простую, но очень хорошую гостиницу под названием “Центр России”. В самом большом и красивом трехкомнатном номере, а нам нужен был только такой, кто-то жил. Другого подходящего больше в том отеле не было. Но хозяева и постояльцы - они же нормальные люди. Они все поняли: гость, какой-то иностранец, немедленно согласился переехать, а хозяин был просто счастлив принять у себя Михаила Сергеевича. Слава богу, думаю, один вопрос решился. Следующей была проблема транспортная. По расчетам нужно было пять простых машин для сопровождения и одна хорошая для Горбачева. Пусть их обкомовская “Чайка” пылится в гараже, поищем в других местах. Нашлись и “Волг” достаточное количество и вишневого цвета красавец “Линкольн”.

 

Подготовка программы визита тоже шла не то , чтобы совсем гладко. С одной стороны сопутствовал огромный интерес со стороны СМИ, с другой - в начальственных кругах чувствовалось даже не сопротивление , а скорее боязнь отметиться в нежелательных связях. Прежде, чем приниматься за организацию всяких мероприятий, я выяснила пожелания Михаила Сергеевича. Из Москвы предложили некоторую схему. Так как приезд планировался на 22-25 февраля, казалось, будет хорошо, если М.С.Горбачев встретится с офицерами Штаба Сибирского военного округа и поздравит с праздником 23 февраля. Не тут-то было! С Копыловым, командующим СибВО, несмотря на многочисленные пробы, телефон так и не соединил, а адъютант   мои попытки оборвал сообщением, что в Штабе СибВО выходной день 23 февраля, и просьба генерала - не беспокоить. Может офицеры штаба и прервали на часок выходной ради такой встречи, но вряд ли кто с ними советовался. Поняв, что посещение Президентом СССР военных блокируется, решили, что день Советской армии отметим посещением мемориального комплекса и возложим цветы к вечному огню в честь воинов-сибиряков, погибших на фронтах Великой отечественной: мертвые в политических интригах не участвуют - скорбную благодарность примут.

 

В Академгородке мы намечали провести научно-практический семинар по современным социальным проблемам с учеными СО РАН , специалистами “Горбачев-Фонда” и с участием М.С.Горбачева. Совершенно неполитизированное мероприятие, казалось бы. Звоню в приемную покойного ныне академика В.А.Коптюга, он тогда возглавлял сибирскую науку. Тоже не сразу, но все-таки получаю, хотя и странный, ответ: об участии СО РАН можно говорить только после того, как Горбачев лично ответит на несколько вопросов, которые ему лично задаст Коптюг. В.А.Коптюг до конца дней своих был известен как последовательный коммунист, и у него к тому времени к Горбачеву накопились видимо счеты за распад партии. Это их партийные дела, при чем здесь сибирская наука - было непонятно. Но интеллигенция - все-таки не военные, ей свойственна привычка иногда не подчиняться, и организацию семинара взял на себя Новосибирский государственный университет, а точнее тогдашний ректор В.Врагов, а еще точнее - его помощник А.Другов. Такое вот смешное сочетание фамилий Врагов-Другов. Хотя скорее всего прямого запрета на контакты с Горбачевым В.А.Коптюг не издавал, просто проявил личное неприязненное отношение и обиду за идею.

 

Мы хотели, чтобы в ходе визита прошли встречи с новосибирцами в самых различных местах - в студенческой аудитории, в библиотеке, на заводе. Что касается встречи с рабочими - тоже не просто так оказалось. Но директор новосибирского завода “Станкосиб” А.Бец согласился сразу. Почему обратилась именно к нему? По опыту уже знала, что далеко не все готовы с распростертыми объятиями к приему, что многих пугает приезд и что лояльность к Президенту СССР может стать “себе дороже”. Догадывалась, что существует негласное указание не вступать с нами ни в какие отношения, связанные с приездом. Так например, директор одного из крупных заводов - Галущак, приглашенный на обед с Президентом СССР и поначалу радостно принявший приглашение, вдруг неожиданно отказался, сославшись на нездоровье. Бывает, конечно, человек занеможет, но когда таких отказов следует десяток с интервалом в 15-20 минут, задумаешься о неслучайности происходящего. Директор Бец был молод и слыл в городе относительно независимым - характер такой. И это подтвердилось. Согласовали время, договорились, что он обеспечит пропуск на территорию завода рабочим других заводов, что потом оказалось очень важным, так как информация распространялась сама по себе и неорганизованных желающих повстречаться “с живым Горбачевым ” было очень много. Если вообще правомерно разделять людей по принципу надежности, то А.Беца я безусловно отметила бы высокой пробой в смысле ответственности, обязательности и четкости в исполнении обещанного. Именно в связи с приездом Горбачева и надолго после при всей сложности политической обстановки и не всегда одинаковых взглядах на частные вопросы у нас сложились добрые честные отношения.

 

Таким образом, с людской помощью мы понемногу сломили сопротивление властей и справились с “оргвопросами”. К приезду все было готово и сам факт приезда стал необратим, когда за два дня до события вдруг раздался звонок.

 

- О.В? ФСК Новосибирской области беспокоит, - представляется мужской голос на другом конце телефонного провода. - Вы сделали все не так, как нужно, и тем самым доставили нам кучу лишних проблем, но делать нечего - давайте сотрудничать. Сейчас к вам подъедет наш человек и скажет все, что нужно. А вы обеспечьте его нужной информацией.

 

   И в самом деле через несколько минут появился молодой человек в штатском, и я сразу почувствовала легкость, как будто до того держала гору, а теперь можно отпустить - не обвалится: настолько быстро и слаженно с того момента все закрутилось. Я дала распечатанную по пунктам во времени и пространстве программу пребывания Горбачева в Новосибирске, указала гостиницу, в которой забронированы номера, номера автомобилей и фамилии их владельцев, фамилии и краткие анкетные данные водителей этих автомобилей. И еще уточнила всякие детали, ответив на вопросы. И только потом спросила:

 

- А что вы имели в виду, когда сказали, что мы доставили ФСК кучу лишних хлопот?

 

- Охраняемые персоны обычно живут в специальных сто раз проверенных гостиничных номерах, обслуживаются доверенным персоналом, пользуются, находящимся на специальном обслуживании, транспортом. Поэтому непосредственно перед приездом проводится комплекс всего лишь штатной проверки. А сейчас за два дня мы должны обеспечить программу безопасности с нуля, - примерно такой был ответ.

 

Я, конечно, не удержалась, чтобы не наябедничать, что хлопоты созданы не мною, напротив - все делала по правилам: и про обкомовские дачи знала, и транспорт какой надо просила. Но он и без меня был в курсе дела и только снисходительно улыбался в ответ.

 

- Что же вы не вмешались и не помогли, “не порекомендовали” не сопротивляться? Даже ГАИ в сопровождении отказала. Вам же и приходится теперь трудиться на ниве нашей самодеятельности.

 

- Не положено вмешиваться. Вы же приглашали, а не мы. А вдруг отказались бы от затеи? Или Михаил Сергеевич раздумал... Насчет ГАИ - они конечно погорячились... Ладно, это наш вопрос.

 

А дальше оставалось только наблюдать за классом работы, и их с тех пор, парней из известного ведомства, называю не иначе, как “мои друзья - разведчики.” После его ухода сначала позвонили из ГАИ - сообщили о выделении эскорта, согласовали и уточнили маршруты следования. Через некоторое время - в трубке робкий голос начальника финансово-хозяйственного управления администрации области, нашелся, наконец: мол, вы не так поняли, пожалуйста, берите президентский номер на госдачах... “Теперь обойдемся, опоздали!” - ответила.

 

И вот мы в Толмачево . Ждем самолет кампании «Трансаэро». Из официальных лиц, кроме Мананникова, скромно в тени держится один только Валерий Павлович Печенкин. В то время он возглавлял ФСК Новосибирской области. Волна благодарности охватила меня, когда я увидела его в аэропорту. За остальных стыдно. Президент СССР прибыл в Новосибирск вечером 22 февраля. Нервничала неимоверно - по трапу спускается субъект Истории. Он одет в темно-синее драповое пальто. На голове каскетка, по-моему так называются такие фуражки спортивного типа. Легкая пружинистая походка. Я уже знала, что не будет рядом Раисы Максимовны: она приболела. С Мананниковым здоровается тепло - они уже знакомы, шутит насчет сибирского мороза. Я неуклюже от волнения вручаю розы, и в этот момент, спасибо охране, нас чуть не смяли журналисты, прорвавшиеся на летное поле. Уже темно, но мы идем навстречу слепящему свету - это работают телевизионщики. Они пятятся впереди, наставляя на нас камеры и на ходу одолевают вопросами, хотя прямо сейчас в аэропорту в зале официальных делегаций предстоит пресс-конференция.      

 

- Цель моей поездки - не стремление к власти. Я сорок лет в политике и был на вершине Эвереста. Большинство альпинистов из тех, кто гибнет, гибнут на спуске. Я выжил. Много езжу, участвую в масштабных мировых дискуссиях. Моя задача - осмыслить собственный и общеисторический опыт и помочь изменить новую политическую реальность в положительном смысле. Я не боюсь отвечать ни на какие вопросы о своем руководстве государством, о том, в чем лично участвовал. О том, что замышлялось, и что получилось, на чем по-прежнему настаиваю и о чем сожалею, - сказал Горбачев во вступительном слове перед журналистами. Вопросов было множество. Вот самые запомнившиеся. Конечно же события сначала в Баку, потом в Вильнюсе. Михаил Сергеевич не отрекался от ошибок. Например, сказал, что попытка решить проблему в Баку силовыми мерами навсегда показала недейственность этого способа, и видит в том свою ошибку, хотя решение применить силу и тогда далось не легко. Но решительно отмежевался от кровавой ночи 13 января, когда произошло столкновение в Вильнюсе. Темная история ГКЧП - где правда, где фантазии - долго еще будут волновать воображение современников. На эти вопросы пленник Фороса дал исчерпывающий ответ: причиной были политическая глупость и обыкновенное предательство.

 

Приезд Горбачева в Новосибирск широко освещался в местных средствах массовой информации. Сразу из аэропорта мы завернули в дружественную телекомпанию НТН-4, ее вице-призидентом был наш давний друг Я.Лондон. На этом же канале шла моя передача, часто выступал депутат Мананников, поэтому первый выход в новосибирский эфир Президента СССР был именно из их студии.   После записи слегка отметили приезд. Яша Лондон распорядился, и в одной из маленьких служебных комнат накрыли стол. Сели тесным коллективом. Было очень просто и весело.

 

Журналисты - народ бойкий и бывалый, без комплексов. В этом нет ничего удивительного, но то что Горбачев прост и необыкновенно обаятелен в общении - это стало открытием для всех, кто поместился за дружеским столом. Шутили - смеялись, говорили обо всем, даже рассказывали анекдоты. В эти три дня мне пришлось все время с утра до позднего вечера быть рядом с Михаилом Сергеевичем. Поражалась его умению быть простым, но не свойским, весело шутить без легкомыслия, проявлять искреннюю близость и одновременно сохранять достойную его положения дистанцию. Как-то за ужином   рассказывает о чем-то происходившем в международной политической жизни с его участием. Я сижу рядом. Разговор очень интересный, он умеет рассказывать. Причем это не монолог: каждый чувствует себя собеседником. Оборачивается ко мне, слегка прикасается и, как бы лично для меня: “А мне Маргарет и говорит...” Здесь я и почувствовала и причастность - говорит мне, и дистанцию - ему Маргарет Тэтчер. Я открывала для себя Горбачева как человека и очаровывалась все больше. Второе открытие, какое для себя сделала - буквально в каждом слове за ним стоит отнюдь не “ставропольский обком ”, несмотря на непритязательность и южную характерность речи, чувствуется выпускник МГУ. Не только общая образованность, живая мысль, а главное - умение поймать чужую живую мысль и откликнуться на нее. Никакого упоения собой, полная открытость восприятия.

 

На следующий день были встречи с народом. Первая в Государственной публичной библиотеке - мы назвали ее встречей с интеллигенцией, предполагая, что ее посетители и есть та самая просвещенная часть общества. Самое характерное, что можно отнести ко всем без исключения мероприятиям визита - многолюдность. В библиотеку пропускали по приглашениям (встречу организовывала администрация ГПНТБ), но зал примерно на триста мест был переполнен “зайцами”. Встретили и проводили аплодисментами. Но на входе и выходе стояли с десяток пожилых людей с грубыми плакатами. “Иуда,” - кричала старушка в коричневой шубе, одну руку вскинув в кулак, другой поддерживая на плече пунцовое знамя наперевес, окаймленное желтой бахромой. Я запомнила ее образ, когда монтировала телефильм для программы НТН-4 “Горбачев в Новосибирске”. Она так воинственно выражала протест, что едва ли осознавала в этот момент, что не такой уж сладкой была ее личная жизнь и в доперестроечные времена и что по гроб жизни ей бы не выразить свое недовольство властью, не появись в нашей советской жизни М.С.Горбачев. С другой стороны, не будь этой самой старушки с десятком сподвижников, казалось бы, что многолюдные встречи, доброжелательный интерес людей к Горбачеву просто-напросто подстроены, как в достопамятные времена. Эта группа создавала своеобразный баланс тому искреннему радушию, с которым новосибирцы встречали Горбачева. Я видела своими глазами, как прохожие выстраивались вдоль тротуара, когда кортеж проносился мимо. В Академгородке помню верзилу лет сорока, который подхватил мальчика, чтобы тому было лучше видно, а рядом стоящий парень снял шапочку с помпоном и подкинул вверх. Их никто не выгонял на улицу, как когда-то нас выпроваживали с работы и выстраивали с флажками на обочине махать проезжающему мимо Жоржу Помпиду.  

 

Но апогея интерес к Горбачеву достиг все-таки в университете. Когда после обеда, встреча была назначена на 16.00 мы попытались подъехать к центральному входу, кортеж вынужден был остановиться заранее и продвигаться едва-едва через плотную толпу, через тех, кому не хватило места в переполненных коридорах и в самой большой аудитории НГУ. «Мои друзья-разведчики» обеспечивали узкую тропинку в людском лесу для Михаила Сергеевича, и важно было не отстать, потому что, как только он проходил, толпа мгновенно смыкалась и пройти дальше было никак невозможно. Я шла сразу за объектом всеобщего интереса, а сзади меня подталкивал А.П., поэтому на место действия добралась без потерь. “Большая Мальцевская” аудитория, если сказать была переполнена - это не то. Расположенная амфитеатром, она вместила вместо положенных пятисот больше полутора тысяч человек. На задних рядах головы рослых парней буквально упирались в потолок, стояли на подоконниках и в проходах. Передние ряды примыкали к кафедре вплотную. Запомнилась прямо передо мной пирамида: парень, у него на коленях - девушка, а у девушки - еще маленькая хрупкая студенточка. Михаил Сергеевич держится молодцом. Зал отвечает дружным хохотом на его шутки, провоцирует на новые. Кажется - он в своей университетской среде. А вообще-то вопросы молодежь задавала серьезные, и разговор получился. К концу часа духота настала такая, что те, у кого здоровье послабее, стали бледнеть.   Из плотной шеренги первого ряда вдруг : “Тетя Оля! Дайте воды - здесь женщине плохо!” Странное в такой обстановке обращение слышу сразу. Это дочка моей подруги - Элинка, она студентка экономического факультета. Протягиваю бутылку “Боржоми” и с ужасом думаю, вдруг сейчас все начнут просить воду: минералки на столе не так уж много - для приличия, как во всяком президиуме.   Но все закончилось благополучно. Еще одно впечатление от того столпотворения: когда все закончилось, выход был не менее трудный, чем вход. Я замешкалась и шла последней. Там была какая-то ступенька, и, сходя с нее, я не сумела поставить на пол ногу. Чувствую, нет подо мной тверди - парю. Успела вцепиться в спину А.П., ухватилась за пиджак, и толпа понесла меня прямо по воздуху. Еще один эпизод: пока проходила встреча в стенах, кто-то из тех, кто в них   не вместился, нанес ущерб “Линкольну” - отломил на память эмблему.

 

А вечером был торжественный прием по случаю высокого гостя. Приглашали шестьдесят человек. Пятнадцать - чиновники мэрии и областной администрации - не пришли из боязни засветиться. До сих пор наверно жалеют: Индинок через год все равно пал на выборах, а побыть рядом с Историей им вряд ли еще случай выпадет.   Михаил Сергеевич остался доволен поездкой. Она запомнилась еще тем, что окончательно лишила его административного обеспечения: по возвращении в аэропорту “Шереметьево” его ожидало сообщение, что в Управлении делами Президента РФ существует распоряжение лишить Президента СССР права пользоваться автомобилем “Волга” из государственного гаража. Случайное это совпадение или реакция на восторженный прием в Новосибирске - сказать не могу.

 

 

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

 

 

 

1995 год проходил под знаком жестокой войны и предстоящих думских и президентских выборов. После очевидных провалов на фронтах, после того, как очевидным стало, что с Чечней не справиться физически, а политически - только уступив, авторитет Ельцина пал до нулевой отметки. Всерьез возникло опасение, что ельцинский Кремль сделает все, чтобы президентские выборы через год под каким-либо предлогом отменить: такой маловероятной казалась его победа и таким, не вызывающим сомнения, желание сохранить власть любой ценой. Первым такое опасение высказал Горбачев. Он призвал политическую общественность, чтобы не допустить потери достигнутых демократических ценностей, повсеместно создавать комитеты в поддержку проведения выборов Президента РФ в1996 году. Федеральное собрание тоже не очень-то настаивало на собственном переизбрании. О продлении депутатских полномочий постоянно хлопочет, выдвигая всяческие инициативы, например, председатель Совета Федерации В.Шумейко. С верхней палатой особая проблема, поскольку прямым голосованием она избиралась всего лишь однажды на переходный период 1993-1995 г.г., а затем по Конституции должна формироваться из избранных губернаторов и руководителей представительных органов власти субъектов Федерации. Проблема в том, что губернаторы по всей России избраны народным голосованием в единичных случаях, в большинстве - назначены Ельциным. Таким образом, если к тому времени не пройдут выборы глав администраций, Совет Федерации в 1996 году грозит превратиться наполовину в орган, ничего общего с представительной властью не имеющий. А выборы в губерниях президент назначать не торопится. Торопятся сами проявить инициативу наиболее уверенные в себе губернаторы: хочется заручиться поддержкой избирателей, стать независимыми от настроения президента и взаимоотношений с кремлевскими «стукачами» на местах.   Известно, что хочет избираться Борис Немцов. Ходят в Новосибирске слухи, что подумывает обратиться к президенту с подобной просьбой и И.Индинок. По всему видно, любые выборы, которые состоятся, обещают быть все более «заорганизованными», все более неестественными и зависимыми от действующей власти. Общественно-политическую жизнь того периода смело можно охарактеризовать приснопамятным термином «вялотекущая шизофрения»: отдельные всплески гражданского сознания, которые не приемлет власть, на фоне общего равнодушия. Вся партийная Россия ограничена коридорами Государственной Думы. Осколки израненных многочисленных партий, зародившихся в период активности масс и не прошедших в парламент в 1993 году, делают попытки активизироваться к новым выборам. К их числу принадлежит и прежде бурная «ДемРоссия». В течение почти трех лет не проводились общероссийские съезды. Времена, когда количество делегатов достигало 700 человек прошли. На такие грандиозные мероприятия деньги находились тогда моментально, когда Ельцин нуждался в массовой поддержке. Теперь, увы! Ельцин защищен Конституцией, почти как монарх. «Демшиза» для него - ниже, чем под ногами. Поэтому у нас ни средств, ни людей. «Иных уж нет, а те далече...» - это о людях. Более или менее крепеньких и румяных из наших рядов отобрал в свое время еще Гайдар в «Выбор России», не подозревая тогда, что точно такую же селекцию в его рядах произведет два года спустя Черномырдин, рекрутируя новобранцев под крышу «Нашего дома...». И тем не менее, не созывая пленум СП, а путем взаимной переписки с еще не потерявшимися на просторах «демократической России» членами организации, очередной Съезд движения «Демократическая Россия» назначен Координационным советом на 15-16 апреля. Место Съезда - г.Челябинск. В Челябинске он обойдется гораздо дешевле, чем в Москве. Расходы предполагаются предельно скромные: достаточно сказать, что представительство снижено до предела, что впервые делегатам не оплачивается проезд. Организацию Съезда берет на себя местная достаточно еще живая организация.

 

После поражения на выборах в областной Совет новосибирская “ДемРоссия” чуть теплится. Все разбежались по насущным делам, заседания Совета проводим редко. И все же принимаем решение участвовать в Съезде. Делегатами избраны Мананников, я и Кадачигов. Но добралась до Челябинска одна я. В Челябинск летела из Москвы, были там некоторые дела. Все делегаты - одним рейсом. В пути рассказала Старовойтовой, с каким успехом прошел новосибирский визит Горбачева. Она почему-то удивилась, но здесь же отметила, что знакома с Лихоталем и он ей нравится , чего не может сказать о других из окружения Горбачева. Сказала, что в Новосибирске ни разу не была, и мы договорились на осень подготовить ее приезд к нам. О предстоящем Съезде не говорили, не хотелось: ничего интересного не ожидалось. Помню блистательные созвездия гостей былых форумов. Может, собирайся мы в Москве, кто-нибудь из уважения к былым заслугам, глядишь, и заскочил на огонек. А ехать аж на Урал - кому охота! Только не очень заметные в большой политике скромные ветераны движения отправились.

 

Не помню точно, сколько собралось делегатов, человек восемьдесят - не больше. Бывало пленумы СП собирали больше народу. А это собрание по статусу считалось Съездом. Конечно, были рады друг другу, но все это больше напоминало школьную встречу выпускников, чем высший орган политической организации. Выступления - вялые. Все как-то воинственно растеряны: с одной стороны - кулак в грудь, мол, мы еще ничего.., покажем себя,   с другой - понятно, что показывать нечего. Я тоже вышла на трибуну. Хотелось объяснить “товарищам по оружию”, для того, чтобы снова обрести авторитет, нужно показать себя людям с какой-то другой стороны.. И первое, что мы на этом Съезде должны сделать - это покаяться перед народом. Покаяться за то, что привели к власти президента развязавшего войну с Чечней. Должны просить прощения у погибших в московском кровопролитии октября 1993 года, так как “ДемРоссия” с воодушевлением одобрила президентские залпы по парламенту. Должны признать ошибку в том, что вместе с президентом навязали стране никуда не годную Конституцию. Если мы этого не сделаем, то нечего рассчитывать на массовую поддержку, лучше уж распустить организацию. И после этого нужно принять новую, актуальную политическую доктрину. И в качестве первого шага на очищенном от ошибок пути предложила поддержать инициативу Горбачева о создании общественных комитетов по проведению президентских выборов в 1996 году. Мое выступление никого не оставило равнодушным. Большинство делегатов меня не поддержали, более того - возмутились. Возмутился крамолой по отношению к “победе демократии” возле расстрелянного БД Г.Якунин, возмутился тем, что фактически я призываю поддержать, свергнутого как бы “ДемРоссией”, Горбачева, Л.Пономарев. Но заметила, что возмущение это сильно отличалось, от того триумфального гнева, который обрушился на нас с Мананниковым в сентябре 1993-го на пленуме СП, когда мы громко осудили свеженький президентский Указ № 1400. Сейчас возмущались скорее из упрямства, из нежелания признаться вслух о содеянном. В душе же почти все всё понимали. Я настояла на том, чтобы мое предложение поддержать инициативу Горбачева поставили на голосование. “За” проголосовали 32 человека. Это было не так уж мало - почти треть присутствующих, но недостаточно для принятия решения. В президиуме сидели и голосовали “против” неразлучные Пономарев и Якунин. Старовойтова на наших Съездах и пленумах всегда вела себя осторожно и экстравагантной постановки вопросов избегала. И на этот раз она в нужный момент покинула президиум ради интервью для местной газеты. Ни одной политически выразительной резолюции мы так тогда и не приняли: обветшалые слова...

 

Еще запомнилась одна неуклюжая попытка привлечь общественное внимание к общероссийскому слету “демороссов”. Какой не помню, но повод был, и челябинские активисты заранее объявили через местные СМИ, что на центральной площади Съезд “Демократической России” проводит массовый митинг в поддержку или наоборот против чего-то. Мне с самого начала затея казалась неудачной: мало верилось, что люди соберутся. Получилось еще хуже: не только не пришли специально, даже случайные прохожие ни на минуту не задерживали шаг. Сотня наших делегатов на большом пространстве городской площади выглядит жалкой кучкой, в лучшем случае - пикет. Я сразу, как пришли, сказала Старовойтовой:

 

- Галина Васильевна, вам лучше не выступать. Смотрите же, проходят мимо. Перед кем? Им безразлично!    

 

Но как раз в эту минуту Пономарев громко предоставляет ей слово. Видимо, он рассчитывал, что Старовойтова на трибуне как раз и привлечет внимание и создаст массовость. И она отважно поднялась на тот публичный эшафот. Говорила, как всегда, интересно. К тому же оказалась, что в детстве она жила в Челябинске. Но челябинцы все так же проходили без внимания мимо именитой землячки. Вспоминались слова Юрия Афанасьева два года назад на III Съезде: “ДемРоссия умерла.” Возвращалась в Москву с печальным чувством прощания: закончился целый жизненный этап.

 

Летом мы с А.П. продолжили поездки по области. Одна из них запомнилась на всю жизнь. Это было в Чистоозерном районе. Есть там населенный пункт Табулга. Знаменит тем, что в нем расположено ИТУ строгого режима. Заключенные, которые содержатся там, отбывают сроки не по первому разу. Мананников еще до приезда решил, что “зону” посетит. Я же в своей жизни к местам заключения и близко не подходила, за исключением того раза, когда однажды, мы также по депутатским делам были в Куйбышеве, А.П. подвез меня к высокому глухому забору с воротами и сказал, что это та самая колония, где он отбывал свой политический срок. Понятно, какое было мое впечатление. Но это, так сказать взгляд снаружи. Он же побывал внутри и хотелось ему зайти еще раз уже в другом качестве - с правом свободного выхода. Когда намеченные дела в районе были завершены, мы поехали в лагерь. Договоренность с администрацией существовала и нас там ждали.

 

Еще по дороге в машине А.П. сказал мне:

 

- Думаю, вам не следует идти со мной. Подождете в администрации за пределами ограждения.

 

- Почему? - удивилась. - Если начальство лагерное будет возражать, я не буду лезть напролом, конечно. Но если скажут, можно - почему бы нет?

 

   - Предупреждаю, место не для слабонервных, чтоб без обмороков, - закрыл вопрос Мананников.

 

   Встретил сам начальник учреждения - Александар Иванович Фещенко. Минут двадцать, пока угощались кофе, он рассказывал о жизнедеятельности ИТУ в новых экономических условиях. Во-первых, “учреждение” - это единственный объект, обеспечивающий рабочими местами   взрослое население п. Табулги. Больше местным жителям работать негде. Охрана, снабжение и прочая необходимая деятельность, которой не имеют права заниматься заключенные, при повальной безработице - для жителей поселка это выход из положения. Другое дело, что развал государственно-экономической системы больно сказался и на положении ИТУ. Рыночная экономика, да еще в российском варианте, мало подходит для содержания громоздкой пеницитарной системы, которая   существует у нас еще со сталинских времен в традиционном состоянии. Поэтому теперь дела в лагере для заключенных, как и на каждом предприятии, во многом, если не во всем зависят от “директора” - на что он способен.

 

-Хочешь - не хочешь, мы чувствуем себя одной семьей: и заключенные, и те, кто обеспечивают заключение. Даже в волейбол вместе играем, только сетка разделяет. Теперь иначе нельзя. Конечно, при строжайшем соблюдении дисциплинарных инструкций. Братания нет, но обоюдное понимание положения существует, - рассказывает Фещенко.

 

- Мент “с человеческим лицом”! Честно говоря, первый раз встречаю...,- на понятном им обоим языке пошутил А.П.

 

- А иначе нельзя, только так можно удержать в повиновении. Хоть и “опасный контингент”, все равно люди... Ну, что? Пошли?

 

И мы пошли. Сопровождавший нас из Чистоозерного в Табулгу сотрудник районной администрации идти в зону не захотел:

 

- Я уже был там однажды. Сильное впечатление, больше не хочется , я лучше здесь вас подожду.

 

И остался в кабинете Фещенко. А к нам присоединился заместитель начальника по какой-то части: сродни политической или воспитательной. Короче, комиссар. Первое и самое, пожалуй, сильное впечатление - контрольно-пропускной пункт. Дверь открылась, вошли, и тут же лязгнул за нами мощный железный засов. Мы оказались в ограниченном двумя замкнутыми дверями небольшом тамбуре. В окошечке справа показалась женщина, видимо, хотела или что-то проверить, или в чем-то удостовериться. Фещенко дал ей знак открыть дверь в зону. И снова лязгнул за моей спиной запор. Вот эти два щелчка, оказывается, и отделяют заключенного от воли.

 

А за дверью открылось обширное освещенное пространство. Впереди справа параллельно стоят три, обнесенных и разделенных между собой решеткой, барачного типа двухэтажных здания. Вдоль них в каждом из огражденных секторов небольшими группами или по одиночке расположились заключенные. Одеты в основном одинаково - в серое. Но пару парней попались на глаз в довольно ярких спортивных костюмах. Нас заметили сразу. Это было видно по легкому шевелению среди скучающих возле бараков обитателей. Слева тоже серое строение, а к нему, несколько сгущаясь на лестнице у входа во второй этаж помещения, тонкой струйкой вьется довольно длинная людская очередь. И здесь при виде нас оживление.

 

- Это больница, - сказал начальник, показав на очередь, - на прием стоят.

 

- А те, здоровые, так целый день и слоняются от стены к решетке? - это я спросила, мысленно сравнив людей за решеткой со зверями, заточенными в клетках зверинца.  

 

- Сейчас это проблема номер один: чем занять заключенных, производство внутри ИТУ практически свернуто - нет сбыта продукции. Делаем понемногу табуретки, другую простую мебель, резные деревянные изделия, но обеспечить всех заключенных работой возможности нет. Те кто получает наряд на работу - счастливчики.

 

Я двигалась посредине нашей группы и только потом сообразила, что как бы под охраной попутчиков. Я шла по зоне без страха и, самое главное, без отвращения. А ожидала именно этого неприятного чувства: увидеть грязь и запущенность, почувствовать смрадный запах и ощутить брезгливость. Ничего подобного: даже подобие газонов с аккуратно подбеленным бордюрчиком. Правда, мы не входили во внутрь жилых помещений. Зато побывали в той самой больнице. Поговорила с женщиной врачом - она как раз вольнонаемная из Табулги. Основные заболевания - туберкулез и чесотка. Лекарств практически нет, но разрешаются передачи и посылки с лекарствами. Зашли и в пищеблок. Стоял, правда тяжелый запах варящейся старой квашеной капусты, но чистота огромных котлов, в которых происходил этот процесс меня просто поразила. Варево простое - щи в одном, каша в другом.

 

- Пробу снимать будете ? - спросил Фещенко. Нельзя сказать, что еда выглядела аппетитной, а от запаха слюнки текли, но отказаться почему-то мне казалось невозможным -вроде как чистоплюйство, поэтому мужественно кивнула. Кашевар из зэков проворно метнул перед нами четыре до краев полных металлических миски. Посреди плавали подозрительно большие розовые куски мяса: видимо, по русскому обычаю для гостей и начальства и здесь, как везде, была срочно вскрыта банка тушенки и содержимым приправлены скудная арестантская похлебка.

 

- Хлеб сами не печем, возим из Табулги, - пояснил начальник колонии, показывая на тарелку с крупно нарезанным хлебом, протянутую мне поваром-заключенным. Отведала все. Не отравилась, хотя удовольствия, конечно, трапеза не доставила. Скорее, пополнила коллекцию впечатлений.

 

   Еще одно впечатление.

 

- В ШИЗО пойдем? - спросил Фещенко.

 

- Пойдем! - ответила решительно. Мананников в маршрут не вмешивался и с вопросами не приставал - какими-то своими впечатлениями был полон, мне же хотелось увидеть собственными глазами то, о чем до сих пор только читала.

 

Чтобы попасть в штрафной изолятор пришлось переступить ограждение еще одной, внутренней, зоны, где стоял очередной барак. По слабо освещенному коридору впереди нас шел охранник. Остановились перед одной из дверей.

 

- Это ПКТ - помещение камерного типа. Сюда помещаются заключенные за нарушение режима. Местная тюрьма, так сказать.

 

Охранник погромыхал ключами, и дверь отворилась. По наивности вольного человека я, не раздумывая, немедленно двинулась вперед. Меня резко остановили.

 

- Всем встать, привести себя в порядок! - приказал вошедший в камеру первым охранник. И еще что-то, близкое по смыслу. Последовал короткий шум, грохотало то ли то, на чем сидели узники, то ли сами они ногами. Когда мы вошли, уставились. Кто - прямо в упор, кто исподлобья, у всех взгляд дерзкий. Их было в помещении примерно 6 кв.м шестеро молодых парней. Откидные койки, простой стол, простые сиденья. Никаких атрибутов быта. Каждый - видимо так положено по инструкции - отрапортовал имя, статью, по которой отбывает заключение, срок изоляции в ПКТ.

 

- К вам пришел депутат Совета Федерации. Вопросы, жалобы есть? - представил Фещенко.

 

- Мананников ? Который сидел? - вопрос из бритоголовой шеренги напротив.

 

             - Было такое, - следует простой ответ, - если у кого есть ко мне вопросы, жалобы, лучше направьте их письменно по адресу... Называет адрес. В глазах арестантов неподдельный интерес; кто же станет жаловаться в присутствии начальника колонии - себе дороже обойдется. И видят, что Мананников, бывший заключенный, это понимает. Несколько писем оттуда потом и в самом деле придет: не то, чтобы конкретно с жалобами, а так... про житье-бытье.  

 

Дальше была камера одиночка. В ней сидел старый татарин - сморщенный и с гнусавым голосом. Похоже жизнь его по лагерям да тюрьмам была длиннее вольной. Здесь в ШИЗО, как сказал начальник колонии, он прятался: то ли кому-то что проиграл, то ли его самого кто-то. В любом случае выходить отсюда ему не хотелось. Когда дверь открылась и мы вошли, показалось, что в помещении никого вовсе нет. Несчастный сиделец в буквальном смысле свернулся в комок и забился в угол. Тусклая лампочка почти не давала света и его не было видно. На команду “встать” сразу со специфическими интонацией начал отстаивать немудреные какие-то свои требования. Реакции со стороны начальства не последовало, и он затих. Что удивительно - и этот тоже, оказывается слышал, что есть такой депутат Мананников, который сидел “ни за что”. Откуда? Вряд ли присаживался посмотреть депутата по телевизору и тем более вряд ли прочитал в своей жизни хоть одну газету. Скорее всего причиной узнаваемости среди “спецконтингента” была выдающаяся биография, но это было еще одним подтверждением большой популярности Мананникова как личности в самых различных слоях населения. На обратном пути А.П. похвалил жесткой шуткой:

 

- Вас можно садить. Не сломаетесь.

 

- Не хотелось бы садиться, - ответила всерьез.

 

В то лето я отдала замуж дочку. Свадьбу играли пятого августа. Еще в феврале, когда приезжала на зимние каникулы, они с Сашей решили пожениться и сообщили свое решение родителям.   Почти как в старину, теперь так редко женятся: помолвка за полгода до свадьбы, потом разъезжаются, чтобы встретиться за две недели до события. Весной навестила ее в Питере. Ходим по магазинам и выбираем белую ткань. Вика - студентка в художественно-промышленной академии имени В.Мухиной, которая на местном сленге называется “Мухой”. Соседка по общежитию Лена - юная “мадам Шанель”, она в “Мухе”, чтобы стать художником-модельером, шьет ей свадебный наряд. Моя девочка пошла под венец в коллекционном платье. Но месяц перед свадьбой был хлопотным для меня как раз не в связи с таким важным в жизни моментом - Вика даже обижалась: у всех мамки, как мамки, а тебя даже не интересует... Как раз даже очень интересует, - отвечала, - и все у нас получится хорошо, я обещаю, вот подожди, только съезжу сначала туда, потом, еще... И так весь июль.

 

В самом конце месяца с 29-го по 31-е мы с А.П. были в Нижнем Новгороде. Круто шел в гору Борис Немцов. С Мананниковым они были знакомы давно - еще по Съезду народных депутатов. Теперь вместе заседали в Совете Федерации. Слухи об экономических успехах в Нижнем шли сами по себе, кроме того старательно распространялись средствами массовой информации. Конструировалось положительное общественное мнение о демократических реформах. Мананников был информирован о российских экономических успехах вообще, и не очень доверчив по отношению к отдельным губернским. К тому же хорошо разбирался в пропагандистских “штучках”.   Поэтому как-то в разговоре с В.Мукусевым - бывший “взглядовец”- усомнился в достоверности нижегородских достижений. А Мукусев - возьми да и скажи об этом вслух. Немцова слегка “зацепило”: приезжай и сам посмотри. Так возникло решение съездить. Издали мне Немцов нравился той решительностью, с которой взялся руководить областью в конце смутного постпутчевского 1991 года. Хотелось сделать цикл фильмов о ярких явлениях в череде общих разочарований. Даже название было наготове: “Молодые губернаторы России”. Поэтому с нами был и телеоператор с аппаратурой - Сережа Радаев.

 

Прилетели мы в полночь, а наутро отправились в нижегородский Кремль. Там губернатор проводил полугодовую отчетную пресс-конференцию. Очень много журналистов, с десяток телекамер расположились перед обширным президиумом, за которым в свою очередь расположился почти полный состав областной администрации во главе с Немцовым. Мне приходилось бывать на многих пресс-конференциях. Бывала и на встречах с журналистами новосибирских губернаторов и Мухи, и Индинка. Конечно, гораздо меньше представителей СМИ, хотя едва ли в Нижнем больше газет и телеканалов. Понятно, Немцов “раскручивается” для пропаганды столичными силами. Но это не портит впечатления, потому что интерес к объекту всамоделишный, вопросы “из жизни”, ответы - наполненные содержанием. В какой-то момент возникла даже перепалка, и я поняла, что Немцов эмоционально легко заводится. А в целом было интересно. Действие отличалось не только обилием пишущей и говорящей братии, но и тем, как она себя вела. В Новосибирске, например, журналисты, когда общаются с властью, ведут себя пассивно. Слушают, тщательно фиксируют в общем-то банальные речи, вопросы задают дежурные. И уж точно, никогда не спорят и каверзу не подстраивают. Здесь чувствуется то, что называется “прозрачностью” власти. И если сообщение о том, кто , в том числе и губернатор, из руководящих лиц области сколько получает, выглядит несколько популистским, то детальный доклад о расходовании бюджета за полугодие внушает оптимизм и веру в искренность благих намерений. А газетчики из “районок” наскакивают, требуют, протестуют: почему, куда, зачем... Такой живой диалог власти с прессой получается.        

 

Потом мы с телекамерой гуляли по городу, точнее я с микрофоном в руках приставала на центральной пешеходной улице к гражданам с вопросом “любите ли вы своего губернатора ?”. Оказалось любят, вот что странно: обычно в России власть не любят. Голый вопрос о любви я, разумеется, драпировала политической ширмой: “У вас в Нижнем в декабре выборы губернатора. Знаете ли вы об этом? За кого будете голосовать?” А жители сбрасывали драпировку и признавались в любви. Кто как: от “он такой хорошенький”, до “деловой”. Ни один из прохожих даже не намекнул на корыстолюбие или мздоимство. Не было и злобных выпадов против “дерьмократов”. А бородатый раввин в шляпе рассказал философскую притчу на тему “зелено, если молодо, или необязательно ?” В итоге выходило, что не всегда. В общем, народ активно собирался на выборы и готов был доверить область своему молодому губернатору.

 

Вечером в кабинете у Немцова рассказывала ему о такой всенародной любви и хотела показать отснятый материал, но не оказалось под рукой видеомагнитофона. Ему было по-мальчишески интересно, что думают о нем нижегородцы. Приник к окуляру камеры. И просмотрел от начала до конца мою долгую беседу с его земляками. Это был трудный для него день: произошла авария на железной дороге, разлилось что-то в большом количестве: то ли мазут, то ли керосин. И он до позднего вечера занимался этой проблемой. Прежде, чем затевать разговор “о реформах”, пошутила, что к реформаторским достижениям в Нижнем не мешало бы снять вопрос: “где бы выпить чашечку кофе?” И в самом деле, при заметном изобилии в продаже пива, тогда это еще не для всей России было характерно, кофейни или просто кафе, где подают кофе, были далеко не на каждом углу. Немцов отреагировал азартно, мне показалось даже с обидой: “Неправда!” Это было правдой, но настаивать не стала: может не такой любитель кофе, как я, и потому кажется, что хватает, может вообще в Нижнем нет спроса на этот продукт общепита - вот рынок и реагирует. Если так, то все вписывается в схему рыночных отношений. Зато, как выяснилось чуть позже в разговоре, в области произошла реформа потребительской кооперации, и с преобразованиями в аграрной сфере дело тоже продвигается.

 

А рано утром назавтра мы отправились на передовую нижегородских реформ - в Шахунский район - смотреть показатели.     Главой района оказалась энергичная женщина Валентина Аркадьевна Буркова. Она водила нас по магазинам, в которых “все было”. Дело в том, что мы не успели отряхнуть еще пыль новосибирских проселков, как оказались здесь на Волге. И могли воочию сравнить состояние наших и здешних сельских магазинов. Буркова долго рассказывала технологию реформы потребительской кооперации, если честно - я не вникала в суть, это было не важно: я смотрела на полные прилавки и верила своим глазам. Дальше наш путь лежал в деревню с красивым названием “Большая свеча.” Там располагалось, сложенное по новому образцу, крестьянское хозяйство - ООО “Родники”. Возглавлял его В.К.Черкасов - крепкий, рослый мужик в красной рубахе и в сапогах. В таком колоритном образе он запомнился мне. Фактически хозяйствовал Черкасов не на правах привычного “председателя”, а хозяина, который хорошо платит тем, кто хорошо работает. Такое экономическое чудо произошло путем добровольного перераспределения в его пользу земельных паев, принадлежащих жителям “Большой свечи”. Пенсионеров и прочих немощных он взялся пожизненно за эти паи опекать, а кто может работать, тех обеспечил работой и зарплатой. А все проблемы хозяйства, когда с прибылью, а когда наоборот с убытком, взвалил на себя. Посмотрели хозяйство. Глубокий пруд, созданный уже при “хозяине”, полон рыбы - это, сказал Черкасов, почти чистая прибыль. Обедали у пруда, уха - замечательная! Рядом горел костер, пламя большой свечой стремилось ввысь. Впечатление осталось радостное. Вообще, что самое характерное и общее в лицах нижегородцев бросилось в глаза - оживленность, отсутствие повсеместного в России в последние десять лет уныния. Вернувшись в Новосибирск за пять дней до свадьбы дочери, успела-таки сделать фильм. Серию так потом и не удалось продолжить, но рассказывающий о нашей с Мананниковым поездке в Нижний Новгород двадцатиминутный фильм “Молодые губернаторы России”, в котором главный герой - Борис Немцов, в эфир новосибирского телевидения вышел в первые дни августа 1995 года. А через пару дней - жених с невестой были красивыми, свадьба обильной и веселой, а я стала тещей.

 

 

 

МЕЖДУ ГЛАВАМИ

 

 

 

Вчера 20 ноября убита Галина Васильева Старовойтова. Всего несколько дней назад я писала о ней, вспоминая совместную поездку в Челябинск и представляя живой и полной сил.   И вот только что закончила что-то вроде некролога для новосибирских газет. В шесть утра меня разбудил муж со словами «Старовойтову убили», об этом только что сообщили по радио. И вот сижу растерянная, глядя на монитор компьютера, и не знаю, о чем писать дальше. Первая мысль, более или менее ясная, которая пришла сегодня в голову, когда переключала «новости» с одной программы на другую, - убийство Кирова. Любимец партии, друг Сталина был убит и торжественно похоронен, а после этого начался «большой террор» под лозунгом «еще теснее сплотимся вокруг и против». Сохрани и помилуй, от таких ассоциаций. Кому же помешала честолюбивая, но материально бескорыстная Галина Васильевна? Уже сложилось прочное мнение, что за всеми заказными убийствами в России нет никакой политики - только деньги, причем большие. Берусь утверждать, не финансовая это была разборка. Не было никаких денег, кроме депутатской зарплаты. Более того, на мой взгляд, и в большой российской политике, никому она особо не мешала, скорее искала, к кому приличному прислониться вместе с умом своим, масштабной известностью и связями: ну, не изберет Россия в президенты женщину - никогда. Императрицам - и Елизавете, и Екатерине - власть доставалась не на выборах. Понимала этот свой «недостаток» и Старовойтова, мне так кажется.. Поэтому выдвижение в 96-м, и возможно она собиралась повторить его в 2000 году, следует скорее понимать как преподанный «урок демократии», чем реальную претензию на президентскую власть. Только что в «Вестях» примерно на этот же вопрос «кому помешала?» отвечал артист и бывший коллега Старовойтовой по депутатскому корпусу РСФСР О.Басилашвили. Он сказал, что «агрессивное большинство» всегда ненавидело ее за высокий интеллект. Я согласна насчет высоты интеллекта. Но за интеллект в России не убивают. Владелец интеллекта у нас бывает не понят, зачастую объявляется сумасшедшим, может быть подвержен остракизму - Чацкий. Интеллект для России сам по себе не опасен. Поэтому вопрос «за что?» я бы переформулировала на « зачем?». Едва ли это было выгодно коммунистам, как считает Е.Гайдар: им теперь только неприятности: подозрения общественного мнения в течение всего предвыборного года будут усиленно направляться в их сторону. Бьется об голову страшная гипотеза: не слабеющие ли «реформаторы» бросили на жертвенный алтарь демократку «первой волны», чтобы поднять «вторую»? Знаменитая, безупречная Старовойтова - это не Чубайса убить. О нем бы никто не вздрогнул. А здесь такая волна поднимется! Господи, прости мою душу грешную. Как говорит моя мамочка, «один раз грешен, кто украл и ровно столько, на скольких подумал тот, у кого украли». Хочется верить, что ни причем здесь и спецслужбы. Но столько лет в России террор был инструментом исключительно государственным, а не индивидуалов-любителей, что невольно приходит мысль о жертвоприношении ради идеологических интересов. Пусть буду не права в своих подозрениях, и закон настигнет преступников. И земля будет пухом Галине Васильевне. Она действительно одно из самых ярких женских лиц России в последнем десятилетии двадцатого века.

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

 

 

 

К осени 1995 года общественность России, так или иначе имеющая отношение к выборам, напоминала взбудораженный муравейник: заканчивается срок созыва первой постсоветской Думы - началась интенсивная подготовка к новой избирательной кампании. Не могу комментировать, что происходило в лагере коммунистов, но хорошо знаю, как делились, почковались и синтезировались объединения, которые стало принято называть демократическими. В правой части политического небосклона ярче других заметны три звезды: в сердцевине “Яблока” крепко держится Г.Явлинский; чуть ниже упала температура “Выбора России”, но Е.Гайдар все еще впереди; заявив о движении “Вперед, Россия!”, уверенно ездит по стране Б.Федоров. Это верхушка. Или, если можно так выразится, оглавление партийных списков. Внизу же формирование партийных течений идет вовсе не по привлекательности программных документов. Чем уж особенным все эти демократические и рыночные в смысле политэкономии программы между собой отличаются! Никто толком не объяснит. Имеет значение только тело “звезды”, а точнее - возможность расположиться в списке к нему поближе. Мне кажется, что исключительно по этой причине вдруг покидает “Выбор России”, вырвавшись “Вперед!” к Борису Федорову, наша землячка еще по “ДемРоссии”, депутат двух парламентов от Кузбасса Белла Денисенко. Что исключительно из-за провала партии Гайдара на прошлых выборах и сомнительных шансах на успех на предстоящих срочно создается новая партия власти “Наш дом - Россия” во главе с самим премьером Черномырдиным, в нее и перетекают потоки “демократических” чиновников. Заметьте, и здесь в названии “Россия”! Нет державных претензий только в “Яблоке”. Кроме милой русскому сердцу скромности, там еще и относительная чистота рядов: сам Явлинский не участвовал в свальном грехе “демократических реформ” и близко с такими участниками старается не садиться - всех подряд в “Яблоко не берут”, переборчивы. По социологическим опросам рейтинг Явлинского выше, чем у остальных демократов. Поэтому цена близости к этому имени в конъюнктуре предвыборной борьбы высокая. На принадлежность к списку “Яблока” или на “яблочное” кандидатство в одномандатных округах зарятся многие. В регионах разворачиваются нешуточные баталии за право называться “яблочником”, и партийная марка в буквальном смысле становится “яблоком раздора”. Функционеры Явлинского в отборочной работе парятся от зари до зари, распутывая интриги на местах. Может быть в ущерб количеству, а главное - качеству будущей фракции, Явлинский вопросами формирования региональной части списка сам не занимается, доверив разведение толкающихся локтей функционерам местных отделений. “ДемРоссия” тоже намеревается тряхнуть стариной. Что-то вроде внеочередного съезда для утверждения списка кандидатов состоялось недалеко от Москвы, забыла где, в конце лета. Раздерганная по сторонам, без какой-либо финансовой поддержки, организация по-прежнему клубится спорами внутри себя, внешне же выглядит удручающе. Партия из движения явно не получилась, а само движение потеряло былую мощь. Возглавляют его к этому времени Л.Пономарев, Г.Якунин, Г.Старовойтова, депутат СФ РФ В.Курочкин и незадачливый президент Мордовии - король в изгнании - Гуслянников. Было видно, что шанс проскочить законный 5% барьер на выборах у этого списка практически отсутствует. Съезд прошел без прений и разногласий, все, кто хотели, в список попали. Я присутствовала на том собрании, скорее отдавая дань романтическому прошлому, чем связывая себя общей целью. Больше, думские выборы нас не интересовали. Отчасти из-за того, что существовали другие планы, а в основном - бесполезность самой Думы для общества, заложенная в Конституции, определяла отсутствие интереса быть в нее избранным.

 

О том, что в Новосибирске в декабре пройдут выборы губернатора стало известно в начале октября. Новосибирская область попала в число особо надежных: по президентскому указу в тринадцати губерниях назначены и совмещены с выборами в ГосДуму прямые выборы глав Администраций. Под особой надежностью я имею в виду, что действующей областной власти удалось убедить Кремль в своей лояльности, а самое главное в том, что не проиграют выборы и Ельцин не потеряет послушных сатрапов. И хотя до указанного срока оставалось чуть больше двух месяцев, мы включились в кампанию сразу, так как готовились к ней, начиная с 1991 года. Всего за три недели собрали   больше тридцати тысяч подписей избирателей за выдвижение Мананникова на пост губернатора Новосибирской области, после ноябрьских праздничных выходных он был зарегистрирован областной избирательной комиссией в качестве кандидата. И началась предвыборная эпопея.

 

Из инструментов предвыборной борьбы к тому времени была моя передача на четвертом канале новосибирского ТВ и изданная 25-тысячным тиражом книга Г.Ткаченко “Кто вы, Алексей Мананников? ”. Книжка никак не была связана с выборами, задумана ровно год назад, но вышла, что называется, в аккурат к “христову дню”. Написанная легким литературным языком, она хорошо воспринималась читателем, а главное - давала исчерпывающие ответы на все вопросы: от происхождения кандидата до его воззрений и поступков в контексте происходивших в последнее десятилетие событий. А регулярный выход в эфир “раскрученной” передачи позволял адекватно реагировать на сиюминутные события в области и в стране. На все остальное требовались живые деньги. Источников было не так уж много. Но мы рассчитывали, что уже имеющиеся известность и популярность среди избирателей сделают кампанию не такой уж дорогой, поэтому смело в нее вступили.

 

Соперники-стайеры были видны заранее: действующий губернатор И.Индинок и бывший - В.Муха. С Индинком соперничество было заведомо непримиримое и никаких компромиссов не допускало - слишком явны были его корыстное верноподданничество и плутовское реформаторство. Со вторым, В.Мухой, разговор о возможном взаимодействии состоялся в начале августа, когда сам факт выборов еще был маловероятен. И достигли определенной договоренности: до второго тура идти самостоятельно, а на последнем этапе встретиться вновь. Спринтеры тоже не замедлили появиться. Кто для того, чтобы, выложившись на короткой дистанции всеми своими ресурсами, сделать заявку на собственное имя, а кто - со специальной ролью встать на пути у Мананникова. Такая роль предназначалась замминистру экономики РФ И.Старикову. Он шел вторым номером в связке с Индинком. И предназначение этой фигуры в борьбе с Мананниковым было понятно: молод (примерно ровесник), относительно известен, хоть и не университетски, но достаточно   образован, осведомлен в области экономики, не отягощен номенклатурным прошлым - он должен быть востребован как раз той частью электората, которая составляет выборный потенциал А.П. Более того, торить дорогу Старикову в обгон Мананникова взялся представитель президента А.Манохин. Свой “никакой” шанс он понимал. Но давнее неуспешное соперничество с А.П. толкнуло ринуться в бой в амплуа “камикадзе”: на протяжение всей кампании агитируя против Мананникова, за два дня до выборов Манохин снимет свою кандидатуру, призвав избирателей голосовать за Старикова. Но соперников не выбирают, каких уж жизнь дает! Их было восемь - первоначальных претендентов на пост губернатора Новосибирской области.

 

Чем отличается эта кампания от всех, в которых пришлось участвовать, начиная с 1990 года? Во-первых, полное отсутствие романтической искренности у кандидатов. А избиратели готовы пассивно глотать рекламу. Живой кандидат не интересует никого: можно вообще не встречаться с избирателями.   Абсолютная технологичность процесса. Чем больше денег, тем выше технология. Понимая это, Мананников все-таки не отказывается от попытки расположить избирателей путем личного общения. А так как в симпатиях горожан-новосибирсцев уверен, решает сосредоточить основную работу в районах области. Над реализацией плана избирательной кампании работает штаб, и руковожу им я. То, что для общения с людьми в райцентры зимой кандидату лучше падать с неба, придумал А.П. Другое дело, как эту свежую мысль материализовать - это уже моя проблема. Авиация - мало того, что дорогое средство передвижения, а “спецборт”- супердорогое. Попробуй, закажи вертолет, даже если деньги есть, в условиях тотального административного контроля! Тысячи препонов.

 

Мы запланировали три вертолетные экспедиции, распределенные по территории области в течение всей кампании. А с вертолетами дело обстояло так. Среди наших друзей и сподвижников конкретной надежностью особо выделялся А.Э.Мазец. К тому времени руководитель представительства Горьковского автозавода в Новосибирске, а в прошлом летчик Новосибирского авиаотряда, он взял на себя все организационные хлопоты по аренде вертолета. И, только благодаря ему, затея осуществилась. Немаловажно было преодолеть боязнь неприятностей у людей, от которых зависели всякого рода необходимые разрешения на полеты. А они, неприятности, потом и в самом деле возникли, и прежде всего - у пилотов. И.Идинок успел обеспечить их еще до поражения. И если бы не проиграл, эти неприятности сами по себе ни за что бы не кончились.

 

Первый полет: доверенных лиц человек шесть, Мананников, несколько журналистов с фотографами и наш еще с поездки в Нижний телеоператор Сережа Радаев. Я в вертолете первый раз в жизни, тем более - в кабине для пилотов: летчики разрешают посидеть. Под ногами, оказывается, тоже прозрачно. Летим невысоко - облачность. Вижу, как вскачь несутся косули, пугаясь большой, трубно гудящей птицы; как стрекача дают зайцы... Внутри шум невероятный. Переговариваемся - ладонь трубочкой и прямо в ухо, иначе - не сказать и не услышать. До первой посадки летим не меньше двух часов. С собой везем агитационные листовки, в которых обозначены “пять принципов” кандидата в губернаторы Алексея Мананникова. Вот они:

 

n   ПОЛЕЗНОСТЬ народу области;

 

n   ОТКРЫТОСТЬ деятельности;

 

n   СОТРУДНИЧЕСТВО: федеральные власти, профсоюзы, корпорации, творческие, общественные и политические объединения области;

 

n   СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ: каждое принимаемое решение не должно увеличивать разрыв между бедными и богатыми;

 

n   НАРОДНОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ: каждый сам себе чиновник;

 

Подлетая к населенному пункту, кружим над ним несколько кругов. Потрясающее ощущение высунуть из окошка вертолета руку прямо в зимнее небо. С высоты полета разбрасываем листовки; летят, как чайки за кормой. Редкие из них, словно сказочная Джонатан Левингстон, вдруг отрываются от стаи и зачем-то взмывают вверх. Видны люди с поднятыми вверх лицами. А ребятишек, откуда ни возьмись, много. Собираются стайками и ловят кружащиеся в воздухе бумажные листы. Новосибирская область - не промышленный Кузбасс: города и райцентры здесь сельского типа. Кругом запустение и бедность. Вот как описывал потом свое впечатление о жителях с.Северного в “Вечернем Новосибирске” В.Кузменкин: “Настроение, естественно, неважное. Слова <<Ельцин>> и <<президент>> действуют также, как красная тряпка на быка. Особо грамотные при этом интересуются подробностями: за сколько продали Родину и кому, а также, каково влияние Коржакова. Безысходность и неверие в любые выборы. Дума, Совет Федерации, депутаты, губернатор, министры - все это объединяется в одном понятии <<они там, наверху, устраивают свое благополучие за счет народа.>> ”

 

Один из маршрутов: Куйбышев - Барабинск - Татарск - Венгерово.   Из журналистов в этот раз с нами В.Юкечев - редактор “Новой Сибирской газеты”. Некоторые вопросы и ответы на них из диалога Мананникова с избирателями ему запомнились так:

 

- Вы полагаете, что условия для политической деятельности сегодня хуже, чем в 1989 году, когда вы ее всерьез занялись?

 

- В определенном смысле хуже. Тогда это была борьба с разложившейся уже системой, и люди, представлявшие эту систему, уже не верили в ее идеалы. В данном случае приходится бороться с конкретными людьми у которых нет никаких идеалов. Они не верят ни в какую систему, они верят только в свое богатство и в свою власть. Сейчас происходит завершение “криминальной революции”, если говорить словами С.Говорухина.

 

- Вы все время ругаете своих соперников. Надоело. И вообще! Неужели у того же Индинка нет, по-вашему, никаких положительных качеств?

 

- Положительные качества ? Эмоциональный он человек - плачет всегда на встречах. Очень гибкий - сменил шесть партий за два года... Другие качества мне, к сожалению, неизвестны. Но, скажу я вам, у любого вора может быть много хороших качеств: он может любить детей, мать... Но при этом остается вором!

 

Эмоциональный человек боролся за свой пост без слез и эмоций, используя рычаги действующей власти, вполне жестко и больно для других кандидатов. Про чудесную жизнь Ивана Индинка рассказывали “новости ” по всем программам местных радио и телевидения. Он перерезал под аплодисменты ленточки всех открывающихся мероприятий. Пролив скупую губернаторскую, вытер перед видеокамерами слезы, казалось бы, всем обездоленным. Его простое деревенское детство с экрана вспоминали врачи и учителя, артисты и музыканты, академики и олимпийские чемпионы. Не говоря уж о том, что бригады муниципальных дворников в трескучий мороз за государственную зарплату украшали красивыми желто-голубыми на добротной лощеной бумаге портретами “отца родного” бетонные заборы и подворотни. Живого места не было в городе без знакомого взгляда с прищуром. Уверенность в победе - полная. И полная обреченность на его победу царила во всех публикуемых социологических опросах. Даже темная история крушения как раз в эту пору Сибирского торгового банка, который был хранителем областного бюджета и который в момент сделал обманутыми огромное число новосибирцев, а они сразу выстроились в очереди у дверей банка и в пикеты у дверей областной администрации, не могли, казалось, пробить плотность пропаганды достоинств действующего губернатора.

 

Вторым по количеству и первым по безумию рекламы шел замминистра И.Стариков. Вообще-то они шли в тандеме, даже внешне будучи чем-то похожими с учетом возрастных изменений. Стариков был как бы “молодой Индинок”. Потому ставка делалась на “прикольность”. Этого кандидата сначала на подъездах домов объявили “розыск”. Потом забросали дворы “долларами”, с которых глядел на обескураженных горожан вместо Авраама Линкольна Иван Стариков. Сельских жителей должен был вдохновлять телевизионный ролик, на котором мужские достоинства кандидата подчеркивались подойником: трудясь с выменем, потенциальный губернатор улыбался зрителям из-под коровьего хвоста. В это вкладывался намек на “простое деревенское детство” и помощь маме. А по другой программе крутился ролик, где он говорил по-английски, одновременно мазал сыну хлеб маслом и ругал за тройку в школе. Рядом то ли садился на горшок, то ли вставал с него второй ребенок. И жена хлопотала в кадре. Оперируя кнопками на пульте, можно было тут же поймать Старикова, рассуждающего об экономических путях развития России и конкретно Новосибирской области. Короче, в целом - общий цинизм родом из некультурного детства или демонстрация преодоленных комплексов. Но ведь понравилось многим, вот что странно: город-то выбрал именно его.

 

Муха шел к выборам спокойно и в старом партийном стиле. Практически без денег. Несла волна народного разочарования: он был в памяти последним представителем настоящей власти. Власти, про которую ничего не знали, которую боялись и потому не смели даже думать о ней плохо. Личный образ выгодно отсутствовал в рекламе, отождествляясь однако с образом КПРФ в общероссийской политической рекламе думской избирательной кампании. Кроме того, возникла дополнительная подъемная сила от острого соперничества двух главных конкурентов. Индинок и Мананников взлетали крылом к крылу, и Муха поднимался на общей тяге: конкурируя только между собой они как бы увеличивали его значимость.

 

В нашей кампании было не столько собственных просчетов, сколь чувствительно было вмешательство конкурентов. Против Мананникова были обращены как административная воля Индинка, так и личная непорядочность Старикова и Манохина. Все трое были едины в одном - не допустить А.П. к губернаторству. Случись так - это сразу меняло политическую картину в области, экономический подход, полностью устранялось сложившееся представление о том что можно и что нельзя. И если деревенский прагматизм Индинка-Старикова заботился об обладании властью исключительно с целью обладания ключами от “комнаты, где деньги лежат”, то Манохин был одержим скорее невротической рефлексией советского интеллигента - гремучей смесью зависти к богатству и боязни воровать. Их главный залп против Мананникова готовился на последние две недели.

 

Ровно за две недели до выборов не выдержал давления власти дружественный 4-й ТВ-канал. Путем нехитрых ухищрений были произведены кадровые перестановки, в результате которых вице-президент Я.Лондон оказался отстраненным от дел. Его место занял человек, которым власть могла манипулировать полностью. Моя передача была в миг закрыта. И что самое существенное - стал недоступен информационный выпуск. Мананников был полностью исключен из ежедневной программы “Новости 4-го канала”. А кто не объект новостей - тот, известно, не выигрывает выборы.   Перекрытие новосибирского частного телевидения, в создании которого личная роль Мананникова была большой, об этом знали все - это был последний властный жест в нашу сторону Ивана Индинка. На государственное ТВ доступ практически закрыли уже давно.

 

Следующий удар пришелся на последние два дня перед выборами. Нельзя сказать, что мы не были к этому готовы. Я ждала этого потока грязи с самого начала, и все же, когда 15 декабря люди один за одним понесли к нам в штаб плотные желтоватые листочки с мерзкими стишками, опустились руки. Листовки воровски подкладывали в женские сумки на центральном рынке. “Щипачи” Новосибирска в этот день трудились не на изъятие, а на подлог. Кто их нанял - не очень трудный вопрос, особенно интересный в связи с поднявшейся три года спустя шумихой о хождении криминалитета во власть. Власть в нужные моменты имела связь с криминальными кругами всегда. А в нашем случае эта связь проявилась отчетливо в самом нижнем круге - с базарным ворьем. Автора стихов мне было вычислить нетрудно: читала рифмованную листовку в честь Старикова, ее писал местный литератор, пописывающий иногда в “Вечерку”.   Был 
именно Стариков заказчиком или все вместе скинулись на гонорар поэту, ответа нет. К ночи по той же цели стреляли уже более крупным калибром и площадь обстрела была не величиной с базар: по всему городу на столбах, витринах, автобусных остановках и всех мало-мальски приметных городских выпуклостях неизвестные бригады на автомобилях начали расклеивать черно-белые, графически оформленные в виде коллажа рукописного письма с печатным текстом, листовки. Это было якобы письмо из колонии от заключенного, который счел необходимым признаться новосибирским избирателям в своей интимной связи с Мананниковым. Когда мне поздно вечером принесли экземпляр, я позвонила А.П., он лежал дома с температурой. Выслушал молча, потом спросил:

 

- Как вы думаете, кто?

 

- Стариков!

 

- Давайте поймаем хоть одного расклейщика и заставим признаться, где берет. Дело уже не в том, чтобы все это убрать, наплевать, что они там пишут, а поймать с поличным. Они же все порядочными прикидываются, а на самом деле - подонки. Во-первых, срочно сообщите в прокуратуру, во-вторых, поднимите избирательную комиссию, пусть следят за соблюдением закона. И в третьих, сколько у вас там сейчас людей и сколько машин? Всех отправить в рейды по улицам хватать расклейщиков.

 

   Дежурный прокурор не сразу понял, что я требую. А я требовала пресечь преступные действия по распространению клеветы и установить личности преступников. Договорились, что прокуратура свяжется с УВД и на улицы отправятся милицейские патрули с соответствующим заданием. В ту ночь и в самом деле удалось поймать троих. Ими оказались глухонемые подростки. Удобно. Не расскажут.

 

Задействовав правоохранительные силы, я продолжала мучительно размышлять над происходящим, пытаясь придумать еще что-нибудь, сидя у телефона и принимая то сообщения о новых выбросах “писем из колонии”, то участливые звонки из конкурирующих штабов. После одного такого звонка принимаю решение: что толку ездить по улицам и ловить исполнителей - нужно совершить налет на логово. У меня не было сомнений, что вся эта гадость хранится и раздается людьми Старикова. Главное узнать в каком месте - у Старикова было несколько штаб-квартир. Подумав, звоню Г.К.Бессонову, он в тот раз баллотировался в Думу по Заводскому округу. У него и получаю все стариковские “явки”. “Вот она !”- подумала на гостиницу “Обь”, в которой два номера сняты Стариковым. Почему так подумала? Место больно глухое и вместе с тем удобное: берег зимней Оби , но с хорошими подходами. Возле меня только Кадачигов и Огородников, остальные патрулируют улицы. Огородников - с машиной.

 

- Евгений Федорович! Быстро в “Обь”, - называю номера, - постарайтесь тихо разузнать оправданы ли мои подозрения. Огородников возвращается минут через сорок:

 

- Там, точно, люди Старикова. С улицы при мне входили и выходили с сумками люди. Похожи на расклейщиков. Что несли, установить не удалось.

 

- Едем ! - говорю.

 

К это времени - примерно полночь - уже вернулись наши патрульные Миша Кожевников и Саша Поляков. Все вместе и едем.

 

- Мы в штаб Старикова, - говорю коротающим ночь на гостиничной вахте женщине с охранником.

 

Пустили без возражений, правда, предупредив, что там пока никого нет. Ничего, мы подождем! Поднимаемся к номерам. На стук никто и в самом деле не отзывается. Пока я кручусь у дверей, пытаясь хоть как-нибудь разведать следы преступления, остальные ждут, расположившись в холле. Вдруг слышу легкий шум.   Это с нашими вступил в разговор средних лет господин с бородкой “под Дзержинского” с бутылкой вина и тортом в руке. Его сопровождают молодые девушка с парнем. Подхожу ближе. Да это же Воронов! Мельком, но знаю его с давних пор. Совершенно темная личность. Он вечно тусуется в избирательных кампаниях в качестве консультанта-психолога. Мне известно, что на этот раз он крутится вроде бы у Янковского. И вот тебе раз! Оказывается именно он содержатель номеров Старикова в “Оби”. Сомнений больше у меня нет.

 

А! Госпожа Лесневская собственной персоной! - выкрикивает с визгом сорвавшимся фальцетом.  

 

- У меня есть подозрения, что здесь печатаются и распространяются листовки, имеющие клеветническое содержание, - говорю твердо, - прошу отворить двери и показать агитационные материалы, находящиеся в штабе.

 

- Это налет, не имеете права!

 

- Сейчас будет и представитель прокуратуры, и наряд милиции, они вам право продемонстрируют, а пока лучше откройте добровольно.

 

Парень с девушкой - похоже, люди случайные, а этот испуган. Он официально оформлен в избирательной комиссии как доверенное лицо кандидата. Среди хамских выкриков в мой адрес удается   уловить, что открывать не собирается никому, так как ключи у Старикова, Старикова нет в городе и никто за сутки до выборов не знает, где он. В холл поднимаются гостиничные служащие, пытаются понять, что происходит, поняв тоже пугаются: история для них неприятная. Вскоре после моего звонка приезжает А.П. вместе с А. Быковым и А.Проскуриным. У него высокая температура, чувствует себя явно неважно. Сам садится к телефону. И начинаются ночные звонки. Первый - прокурору области В.В.Токареву. Так мол и так, соответствующее заявление в прокуратуру было, преступник пойман, нужна санкция на обыск. Следующий - в УВД с просьбой прислать наряд. Потом в избирательную комиссию с требованием признать действия кандидата Старикова незаконными. Все тянется очень долго. Часа в два ночи, несмотря на то. Что вроде бы отовсюду прибыли должностные лица, двери все никак не открывают. Обыск почему-то откладывается до утра. Мы с Огородниковым уезжаем давать показания в отделение милиции. У номеров, чтобы ничего не вынесли, устраиваются на ночь Быков с Проскуриным. А снаружи, несмотря на то, что мороз под тридцать, чтобы ничего не выбросили из окна, остаются ночевать в машине Саша с Мишей. Домой приехала под утро, уснуть так и не смогла. А к девяти снова была в гостинице. Там уже было полно журналистов. Обыск, дал результаты: в одном из номеров была обнаружена пачка листовок, их изъяли. Но, по-видимому, это был не основной склад. Где-то они остались в большом количестве. Мне рассказывали потом, что перепугавшийся замминистра экономики РФ, которому Воронов конечно же нашел возможность сообщить обо всем, что произошло в гостинице “Обь”, обыкновенно впал в спасительный и от совести, и от закона запой.

 

 

 

Выборы мы не выиграли. Чуть больше восьми тысяч голосов не хватило Мананникову, чтобы встретиться с Индинком в финале. Вторым был Муха. Наутро, когда неуспех стал очевидным, Мананников позвонил ему:

 

- Виталий Петрович! Я от своих слов не отказываюсь и готов призвать избирателей голосовать во втором туре за вас. Давайте встретимся и обсудим этот вопрос.

 

И уехал встречаться. Вскоре после его отъезда приехал А.Бец, он представлял как раз противоположные интересы, и увез меня встречаться с командой Индинка. Цель была повлиять через меня на А.П. - не поддерживать Муху.

 

- Поздно, - ответила я, - налаживать контакты. Вопрос решен и с нашей поддержкой выиграет Муха.

 

Так и вышло. Мананников выступил по телевидению, поблагодарил избирателей и объяснил, почему он, антикоммунист, призывает голосовать за бывшего первого секретаря обкома. Вариации именно на эту тему разыгрывались сторонниками “демократа” Индинка и в печати, и на радио и теперь уже по всем программам телевидения. Горечь от поражения у меня была очень сильной, и второй тур выборов для меня потерял всякий смысл. Тем не менее тоже выступила с призывом голосовать за Муху. Объяснила это тем, что нужно создать прецедент смены власти путем выборов. Что совсем не обязательно, Индинку становиться губернатором, только потому, что он таковым является на данный момент, что наш выбор - это единственная достойная возможность власть изменить. Хотя, честно говоря, Муха был далек от моих представлений, каким бы я хотела видеть губернатора Новосибирской области.

 

Между двумя голосованиями была всего неделя. Не помню по-прежнему пугал народ на всех перекрестках   установленный еще до первого тура и осмеянный населением   устрашающих размеров портрет, с которого огромный пузатый Индинок, подняв указательный палец заявлял в окрестное пространство: “ХОЧУ. МОГУ. БУДУ.”, или его уже сняли. Но мне кажется, что именно этот шедевр наглядной агитации провалил губернатора: по итогам голосования в первом туре его результат в городе был третьим, с большим отрывом от пришедших вплотную Старикова с Мананниковым. Село, известное дело, голосовало за коммуниста Муху, он был там почти везде первым. На победу Индинка во втором туре были брошены все силы. В противовес Мананникову, поддержавшему Муху был призван Стариков, тут же обозначившийся листовками в подземных переходах и прочих людных местах. Но в качестве козыря был припасен фашиствующий майор - думский депутат-жириновец Логинов.

 

Он вышел в эфир в предпоследний день. И агитация его была странной: не агитировал за Индинка или против Мухи, он ниспровергал уже не участвующего в выборах Мананникова. Причем это был не прямой эфир, запись своего выступления Логинов привез из Москвы. По-видимому, над ней работали столичные психоаналитики и консультанты. И, очевидно, целью ставилось нейтрализовать электоральное влияние Мананникова на исход выборов. Здесь впервые, это уже потом ими воспользуется на думской трибуне и Жириновский, профигурировали наручники, которыми потрясал тощий майор, обязуясь заковать в них Мананникова, как только станет помощником президента Жириновского. И прочие “штучки” и мерзости штатного агента влияния. Все это было противно и требовало немедленного опровержения. Выйти же в эфир, несмотря на то, что Мананников все еще оставался депутатом Совета Федерации, после того, как поддержал Муху было невозможно. В течение всей выборной недели А.П. добивался от руководства ГТРК одной минуты времени в передаче “Панорама”, чтобы ответить прозвучавшее в ней заявление “демократических сил” о том, что Мананников “обманул своих избирателей, призвав голосовать за коммуниста Муху”. Заодно и надавать бесноватому майору, который имел доступ на телевидение беспрепятственный. Главный начальник государственных радио и телевидения, мой давний знакомый, В.В.Кашкалда просто спрятался. На все попытки связаться по телефону, получала стандартный секретарский ответ: его нет, когда будет - неизвестно. Непосредственный начальник телевидения А.Моисеев просто откровенно злорадствовал: куда лезете, кончилось ваше время. До выборов оставалось чуть больше суток. Последние часы, разрешенные законом для агитации. Вечером после выпуска “Панорамы” - заключительные выступления Индинка и Мухи. И вдруг часа за полтора до финальных аккордов на экране снова отвратительное лицо майора. И снова взлетают и бряцают в его тонких руках кандалы, и снова он несет какую-то чушь и грозит заковать в наручники Мананникова. Пусть бы себе нес свою чушь, но ведь эфир-то ему предоставляют как раз те, кто Мананникову категорически отказывает. И в этой обстановке А.П. предстает в том виде, каким он мне запомнился возле Белого Дома утром 19 августа 1991 года, когда буднично так спросил меня: пойдем остановим? А потом мы стояли посреди дороги, и на нас двигались танки - по штуке на всех стоявших... И снова обыкновенно так произносит: “Возьмем почту и телеграф? В применении к нашей ситуации - это <<Панорама>>. Кто со мной? О.В., вы оставайтесь, женщин не берем.” Как же, не берете ! Я не собиралась оставаться. На штурм “Останкино” с Мананниковым отправились, те у кого были удостоверения помощников депутата: кроме меня - Б.Г.Кадачигов, Миша Кожевников и мой зять Саша Поляков. Это немножко прикрывало нас от возможных неприятностей. В студию зашли ровно за пять минут до начала передачи.

 

Эфир - прямой, не в записи. Лена Исюк, ведущая программы, прилаживает к пиджаку петличку. Обстановка - рабочая. Мананников знаком с ней давно: приятельница жены. Подсаживается рядом. Лена слегка испугана, не знает, что происходит, но понимает - что-то неординарное. Не сопротивляется, просто подчиняется происходящему.

 

- Здравствуй! - говорит А.П.. - Дашь мне одну минуту?

 

Она не успевает ответить. В дверь начинают барабанить, Саша предусмотрительно закрыл изнутри, когда заметил, что оператор бочком выскочил из студийного помещения. Побежал докладывать начальству. И вот начальство на пороге: в течение двух минут нашелся неуловимый всю неделю Кашкалда; стоит, подрагивает усиками, вытянувшись в нить Моисеев; играет яростно желваками скул и джинсовыми ягодицами командир «Панорамы» Лаврушенко. Следует резкий приказ выключить все, что там у них включено к эфиру. Мананников невозмутимо продолжает сидеть, не проявляя признаков беспокойства. Рядом с ним и Лена выглядит спокойной. А на переднем плане - картина, как будто группа «альфа» захватывает вооруженного маньяка. Все наполнено комедийным пафосом   Кашкалда в смешной позе укротителя тигров, перейдя почему-то на свойское “ты”, просит, не приближаясь:

 

- Леша! Давай лучше по-хорошему. Покинь студию.

 

- Я депутат СФ и мне нужна всего одна минута, чтобы объясниться с избирателями. - отвечает А.П.- Просьба о предоставлении эфирного времени уже целую неделю лежит на вашем столе. Не дождавшись ответа, я пришел подтвердить заявку устно.

 

Буквально в течении пяти минут в студии образовалось полно народу. Появилось высокопоставленное лицо из правоохранительных органов в сопровождении автоматчиков. Идет видеозапись - оператором властно распоряжается Настя Журавлева, ведущая программы «Бизнес-новости». По городу ходят слухи о ее непростых отношениях с Индинком, эти слухи ей, кажется, льстят, и поэтому не опровергаются. Сейчас она - ну, просто Хозяйка Медной горы! Выразительно посмотрев в мою сторону, жестом императрицы Настя сверкает перстнем на указательном пальце в лицо Мише Кожевникову:

 

- А это кто?

 

- Помощник депутата, - слышится ответ.

 

Ситуация патовая. И вместо того, чтобы уступить и дать эту несчастную минуту или хотя бы объявить «ничью» и предложить время, допустим, не в «Панораме», начинаются глупости. Моисеев храбро приближается ближе, чем на расстояние вытянутой руки, и выкрикивает в адрес А.П что-то вроде «подлец» или «подонок». Мананников медленно приподнимается, поднимает руку и, подержавшись слегка за моисеевский галстук, нехотя опускает. Тот отскакивает, побледнев.

 

- Леша, не надо, не надо...., - приговаривает Кашкалда.

 

Внешне физически самый крепкий Лаврушенко пытается справиться со мной и вытеснить в коридор - зачем лишние свидетели. Мне потом рассказывала подруга Лорочка Мельниченко, которая в Питере, она видела этот эпизод по НТВ:

 

- Я так за тебя переживала, какого-то мужика ты там шуранула. Тебе потом ничего не было?

 

И в самом деле - тугой с виду, обтянутый трикотажем и джинсами Лаврушенко, на самом деле оказался легким, когда стал тащить меня за дверь, а я в сердцах его оттолкнула. Короче, время идет незаметно. Вместо «Панорамы» на экранах телевизоров зрители популярной программы смотрят   какие-то «мультики». А у нас продолжаются переговоры теперь уже действительно, как это ни смешно, с группой «альфа». Заместитель начальника УВД области, если не ошибаюсь, там оказался именно он, ведет себя без истерики, нормально оценивая всю нелепость стремительно раздуваемого скандала, которое «заинтересованные лица» во что бы то ни стало хотят выдать за попытку государственного переворота.

 

- Алексей Петрович, - говорит без нервов и начальнических замашек, - зачем это вам нужно, оставьте ... Все равно ничего не получится...

 

Прошел уже почти час, понятно, что нормальное развитие событий не предвидится. Манаников встает и так же спокойно как вошел, покидает студию. Вместе с ним уходим и мы - «группа захвата».

 

В тот вечер «Панорама» вышла в эфир с опозданием на пятьдесят минут и целиком была посвящена «экстремисту Мананникову». Фактически он получил времени гораздо больше, чем просил. Этот же сюжет повторила чуть позже и Настя Журавлева в своих «бизнес-новостях». Этот   эпизод на следующий день, когда законом предвыборная агитация и пропаганда были уже запрещены, показывали и комментировали все каналы ЦТ. И хотя там ни слова не говорилось о выборах в Новосибирске, нашим избирателям было ясно, что раз такой решительный человек, «герой дня», призывает проголосовать за В.П.Муху, определенно - нужно идти и голосовать. Так окончательно проиграл А.Мананникову в двухлетнем политическом поединке И.Индинок - новосибирский губернатор, назначенный Ельциным 5 октября 1993 года в ознаменование победы в большом танковом сражении с первым российским парламентом. И наутро 24 декабря 1995 года в тридцать градусов с ветром Новосибирская область, несмотря на штормовое предупреждение Администрации по радио и телевидению о непогоде, дружно пошла голосовать за В.П.Муху. Выборы состоялись.

 

Вскоре в газете «Советская Сибирь » появилась большая аналитическая статья доктора философских наук В.Фофанова. Вот один из его выводов: «Главный политический смысл избирательной схватки в том. что Муха все равно бы вряд ли смог одержать победу, если бы не получил помощь извне. Имею в виду неожиданный для многих призыв А.П.Мананникова к своим сторонникам проголосовать за Муху. Думаю, этот призыв повлиял не только на тех, кто голосовал за Мананникова. Для колеблющихся важен был именно прорыв блокады, старательно создаваемой нынешними властями вокруг коммунистов. Да, их уже почти не зовут красно-коричневыми, но по-прежнему изображают этакими маргиналами , с которым нормальным людям сотрудничать вроде бы неприлично. А тут призыв человека, демократизм которого подтвержден лагерем при советской власти, осуждением расстрела Белого дома и войны в Чечне»

 

Победа Мухи на губернаторских выборах не только создала прецедент сменяемости власти демократическим путем, поражение Индинка стало фактически одним из первых поражений Кремля в процессе удержания в руках вертикали исполнительной власти. Свидетельством осознания этого факта стало последовавшее вскоре снятие с поста представителя президента в Новосибирской области А.Манохина - стрелочника наказали за крушение со всей строгостью.

 

А студийный павильон ГТРК еще долго охранял специальный наряд УВД. Но больше претензий на эфир ни от кого не поступало: не нашлось больше Мананниковых, которым есть, что сказать, и которые всегда могут добиться слова.

 

 

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

 

 

 

Муха вступил в должность, как будто и не покидал ее - без шума, ограничившись пресс-конференцией и не очень пышной процедурой инаугурации. Средства массовой информации еще не выправили компас души своей в нужном направлении и как бы слегка стеснялись петь осанну новому губернатору: слишком уж рьяно в предвыборной борьбе они помогали Индинку. Единственной темой журналистских пересудов был вопрос: даст ли Муха соответственную должность Мананникову в администрации или нет. Многие это ждали как естественное и полезное для дела продолжение событий. Тот же В.Фофанов писал в уже упомянутой статье: «Первый шаг к новому политическому союзу в области сделан. Для Мухи и его сторонников ведь это не беспринципный компромисс. Законность, деловитость, открытость, честность - вот их общая политическая почва с Мананниковым.» Другие цинично считали, что произошел своеобразный торг и Муха теперь Мананникову обязан. Ни те, ни другие правы не были. Первые ошибались, явно переоценивая высоту политического мышления Мухи, другие недооценивали   принципиальную гордость Мананникова. Единственное, о чем он Муху просил при встрече перед вторым туром, это трудоустроить своих помощников - меня, Кадачигова и Таню Кожевникову. Но это отдельный вопрос. Скорее всего Мананников принял бы предложение Мухи работать в новой администрации, прояви новоизбранный губернатор инициативу. Но тот собирался менять кадры, не меняя кадровую политику, и не допускал варианта «чужак в стае». В течение месяца люди Индинка , основной состав во всяком случае, покинули кабинеты. После некоторых изменений в должностной структуре основные посты в администрации снова заняли те, кто в октябре 1993 года ушли вместе с Мухой. Свежую кровь вливать никто не собирался. Что касается помощников Мананникова, они тоже в деятельности на пользу области избраннику народа не пригодились. Оставшись без работы, я сделала одну попытку предложить свои способности и опыт. Сам Муха меня по этому вопросу не счел нужным принять, а его первый заместитель и руководитель аппарата В.Леонов, выслушав внимательно, сказал, рассчитывая на мою догадливость:

 

- О.В.! Но вы же понимаете, что вам нельзя в администрацию. Может быть куда еще? Мы подумаем и вам позвоним.

 

Так и не позвонили. Я тоже больше не обращалась, потому что не поняла, по какой причине мне не место в многочисленных кабинетах администрации области. И рада теперь, что не взяли. По крайней мере не чувствую себя обязанной. Уже все прошло, я вернулась к нормальной гражданской жизни. А поначалу было душно в навалившейся вдруг бесполезности, когда никуда не нужно бежать, ничего не требуется писать и редко кто звонит. Собственно, тогда и пришла мысль написать книжку, но была уже назначена дата президентских выборов, и писательство пришлось отложить до лучших времен: уж очень громадное по значению для всей страны ожидалось событие.

 

Михаил Сергеевич Горбачев не так просто решился участвовать в этих выборах. Это неверно, что рейтинг его в ту зиму был ниже, чем у Ельцина. Напротив, замеры общественного мнения, например, по данным газеты «Новосибирские новости», показывали его около 4%, в то время как популярность в Новосибирске действующего президента не выходила за нулевую отметку. Думаю, примерно такой же была картина и по всей стране, но ее искусственно искажали. Другое дело, что у Горбачева были лишь естественные союзники - люди, благодарные за плавное устранение тоталитарного режима, за воздух   свободы и одновременно за обретенную надежду на достойную жизнь, за ту открытость, которую общество впервые почувствовало по отношению к себе со стороны власти. Ведь именно этими признаками отличался период 1985-1991 годов. Ельцин же держал узел связей, другие концы которых были в руках не столько доброжелателей, сколько людей, связанных общей порукой. Здесь дело было не в благодарности и не в надежде поднять с его помощью страну, все гораздо проще - он был пока еще нужен этим людям для реализации собственных задач. И на него делали ставку. На Горбачева ничья корысть уже не распространялась, это имя к забегу никто не холил: богатым от него выгоды не было, а бедные своей выгоды не увидели. Верные ему соратники советовали остаться над схваткой, остаться в истории Президентом СССР, не понижая значимости соперничеством на выборах. Сам же основоположник нашей демократии, полагал, что нужен России. И что участие в выборах - это доказательство приверженности демократическим ценностям. И потому принял решение.

 

Когда позвонил Г.С.Остроумов и предложил мне стать доверенным лицом М.С.Горбачева на выборах, мало сказать, что я согласилась: гордость переполняла от оказанной чести. Собрание инициативной группы избирателей по выдвижению кандидата в президенты было назначено на 27 января - это день моего рождения - и должно было состояться в Москве в гостинице «РОССИЯ». Руководителем группы был Мананников. Он жил в Москве, заканчивал дипломатическую академию и теперь почти не бывал в Новосибирске. Но иногда звонил, интересовался по привычке, как жизнь на родине протекает. Особо приметных событий не происходило.. Муха правил областью в ожидании прихода в президенты Зюганова. Это не афишировалось, но чувствовалось по многим приметам. Возможно, отказ от сотрудничества с нами был в некотором смысле обусловлен и этой причиной. Во всяком случае она приходила мне в голову, когда размышляла над намеком Леонова, что должна понимать, почему мне нет места в областном аппарате: как высказался однажды по телевидению один из моих оппонентов, «несмотря на некоторые патриотические высказывания, биография Лесневской отягощена демократическим прошлым». Что уж было говорить о биография Мананникова! Конечно, коммунисты не поняли бы Муху, если бы он вступил в «порочащую» знамя связь. Но внешне коммунистической истерии в области в преддверие президентских выборов не наблюдалось. Наоборот, казалось, политическая жизнь вообще прекратила существование. Даже предстоящие в марте выборы мэра Новосибирска не будоражили ничье сознание: все выдохлись на губернаторских.

 

В назначенный день приехала в Москву на собрание инициативной группы. Был хороший зимний день, в зале гостиницы «Россия» собралось много приятных интеллигентных людей из разных российских городов. Собрание продолжалось недолго, дружно приняли протокольное решение, поручили Мананникову довести его до сведения Центризбиркома и разъехались собирать в поддержку миллион избирательских подписей. Я в эту же ночь отправилась в Керчь . На годовщину папиной смерти уже опоздала, но мамочку навестить было нужно обязательно - на семьдесят восьмом году она жила, приспосабливаясь к одиночеству без папы. Ни ко мне, ни к Тане ехать не хотела. Дней десять пожила с нею, и нужно было возвращаться домой.

 

В Новосибирске необходимое количество подписей для Горбачева мы собрали легко, занимался этой работой В.И.Козодой - помощник бывшего депутата ГосДумы В.С.Липицкого, который входил в окружение Горбачева в тот период. А меня Мананников попросил помочь со сбором подписей Старовойтовой, у нее были проблемы, и она по «демроссийской» памяти обратилась к А.П. за помощью. Она была единственной женщиной, баллотирующейся в президенты РФ и отказать было невозможно. Он пообещал, предупредив, что мы участвуем в избирательной кампании Горбачева и в остальных, кроме этого - чисто технического, вопросах помогать ей не сможем. И в конце марта, когда уже шла регистрация кандидатов, и наши подписные листы, и Старовойтовой были доставлены в Москву.

 

Штаб избирательной кампании Горбачева располагался в гостинице «Минск». В регионах для сбора подписей в основном были задействованы бывшие партийные отделения «руцкистов» - остатки «коммунистов за демократию». Когда-то обслуживавшие мятежные порывы вице-президента, после размежевания в рядах они примкнули к В.Липицкому. В Москве всеми делами по регистрации руководил А.Ф.Миронюк. Оперативную связь поддерживал Ю.Н.Шмаков - кандидат военно-исторических наук и участник афганской войны, а в жизни - милейший и добрый человек. Впоследствии с ужасом узнала его лицо среди фотографий погибших от взрыва на Котляковском кладбище. Бывало еще много разных людей, среди которых выделялся особым комсомольским лоском А.Мироненко - последний секретарь ЦК ВЛКСМ. Приличные все работали люди, и потому, наверно не попалось на глаза ни одной «коробки из-под ксерокса». У приличных людей их не бывает, а без них, как оказалось, не выигрываются президентские выборы.

 

Регистрация прошла без заминки, подписные листы безупречно выдержали проверку на качество. В телевизионных репортажах из Центризбиркома момент, когда Горбачеву вручали удостоверение кандидата в президенты, был самым жизнерадостным. Не было ни придурковатости Жириновского, ни кондовости Зюганова, ни беловортничковой надменности Явлинского, не пугала образом Лебедя еще одна непредсказуемость. И уж конечно, крепким здоровьем и абсолютно ясным сознанием отличался наш кандидат от своего сверстника Ельцина. Отшутившись от реплик членов комиссии по поводу того, что зарегистрирован четвертым, упоминанием в тройке мушкетеров удачливого четвертого - д`Артаньяна, он с улыбкой принял огромный букет. Горбачев, как всегда, излучал оптимизм и обаяние: это был самый умный, самый образованный, самый красивый и жизнеутверждающий руководитель нашего государства в послецарской истории. У меня всегда наготове фраза: у Горбачева даже походка настоящего президента.

 

Спорить с количеством рекламы, профинансированной не одной «коробкой из-под ксерокса», не имело смысла. К тому же мелькать на экране между прокладок и зубных щеток - недостойно для президента. Поэтому было принято решение сосредоточиться на прямых встречах с избирателями. Первую поездку уже в качестве кандидата Горбачев совершил в Санкт-Петербург. Очень любит северную столицу, считает, что именно с нее началась «перестройка», поэтому живьем объявить народу о своих намерениях он хотел именно там. А путешествие транзитом на восток решил начать с Новосибирска. Наш город тоже стал для него в некотором смысле знаковым. Решено было отправиться в дальний путь зафрахтованным «спецбортом». Это было прежде всего удобно: не очень громоздкий Ту-134 вмещал всю сопровождающую команду вместе с журналистами, к тому же , так как по ходу поездки отдельные лица менялись, не нужно было беспокоиться о приобретении дополнительных билетов или их замене. Не заботило и полетное расписание аэропортов: хоть график мероприятий соблюдался более или менее точно, все же могли быть неожиданности, нарушающие время вылета. «Спецборт» летел по маршруту «Москва- Новосибирск - Красноярск - Иркутск - Улан-Удэ - Кемерово - Барнаул - Омск - Москва».

 

В Новосибирске я готовилась встречать. Была на этот раз без помощников: одна наедине с телефоном. Кроме того, нет никаких денег. Голова пошла кругом и нервы натянулись, как струны. Радио и телевидение, газеты разные - на это, уверена , денег не потребуется: здесь возьмут свое имя Горбачева и мои хорошие контакты с новосибирскими СМИ. Но транспорт! Гостиница на всех! Завтрак - обед - ужин на всех! Да и торжественный прием по случаю...! Сколько все это стоит - знаю. И мысли не допускаю, чтобы кое-как. Но как? Точнее, где взять на все на это... До приезда неполных пять дней, два из них - выходные. Сегодня пятница. Опять вспоминаю мамочку: «глаза боятся - руки делают». И набираю первый номер. На другом конце провода начальник ФинХозу Администрации области. Бараулин.

 

- Николай Сергеевич! 18 апреля прибывает в Новосибирск Горбачев.

 

- Ну и что? Они теперь каждый день будут прибывать - имеет в виду, что всего кандидатов восемь.

 

Я злюсь. Демонстративная пренебрежительность, если не сказать хамство, по отношению к тем, кто сошел с трона - известное свойство русских чиновников: попинать мертвого льва так приятно трусливому обитателю джунглей. Но вида не подаю и продолжаю.

 

- Это понятно, - говорю - , но пока речь идет о совершенно конкретном: первое - приезжает Горбачев, и второе - из кандидатов он приезжает первым. И меня интересует, могу ли я в этот раз рассчитывать на машины из областного гаража и «обкомовские дачи» или снова организовывать художественную самодеятельность?  

 

- Не могу ответить так сразу, - не скрывает своей несвободы, - Виталий Петрович в Москве на заседании Совета Федерации...

 

- Когда вернется?

 

- В понедельник.

 

Ладно, думаю, подождем до понедельника. Но решаю подстраховаться. И набираю номер друзей-разведчиков:

 

- Лесневская Ольга Васильевна, если знаете такую, - беспокоит...

 

- Знаем, как же... - отвечает дежурный офицер то ли уже ФСБ тогда, то ли еще ФСК - не помню.

 

- У меня есть, проблема, точнее я не хотела бы снова создавать ее вам.

 

И далее все о том же. Что нужен транспорт и машины, а в Администрации области пока не нахожу понимания и придется наверно для охраняемого государством лица приспосабливать посторонние помещение и машины. И что всем от этого одни неудобства. Здесь и на этот раз я встречаю полное понимание. И даже заслуживаю похвалу за правильный подход к решению вопроса. И все же, не до конца надеясь даже на такую надежную организацию, звоню всем нашим друзьям, которые помогали мне в прошлогодний приезд и которые уже в некотором приближении могли считать себя друзьями Горбачева. В первую очередь меня беспокоит вишневого окраса «линкольн» с отломанной студентами НГУ эмблемой.

 

- Нет вопросов, О.В.! - отвечает хозяин, и сразу становится спокойно. Все будет хорошо.

 

В понедельник уже Бараулин звонит мне:

 

- О.В., мы даем вам и «президентский номер» на госдачах и «Чайку», и «Волг», сколько нужно, при условии, что вы обязуетесь за все заплатить, потому что, сами понимаете, равенство условий для кандидатов - мы за всех платить не можем - поэтому пусть каждый сам...

 

То ли Муха, вернувшись, распорядился, то ли влияние друзей-разведчиков - не ясно, но чувствуется, что зажегся «зеленый».

 

- Обязуюсь, - говорю. Хотелось, конечно, спросить, будут ли они Ельцину выставлять счет за транспорт, гостиницу и прочие услуги, когда приедет с агитбригадой, или спишут все за счет областного бюджета, да не стала. Человек он подневольный, не к нему и вопрос. Вместо этого стала искать деньги или, правильнее сказать, людей, готовых покрыть расходы. И опять все устроилось наилучшим образом. С миру по нитке - насобирала. Все счета оплачены, оба визита Горбачева в Новосибирск не стоили областному бюджету ни копейки.

 

Когда материальная часть вопросов была закрыта, осталось решить программную. Планировалось, что «спецборт» остановится в Новосибирске на сутки. Времени крайне мало. Но я знала так же, что Михаил Сергеевич практически не утомляем, поэтому время можно прессовать и наполнять содержанием каждую минуту. Прямо в аэропорту, самолет прилетал вечером, уже по традиции назначила пресс-конференцию. Знала, что никаких проблем не будет с дружественным телеканалом - там все вернулось на круги своя, и Яша Лондон снова в чине первого лица компании, поэтому опять же по традиции из аэропорта путь должен лежать в «Башню» - студийное помещение НТН-4. Там Маша Чащина, самая известная в Новосибирске из ведущих информационных программ, будет задавать вопросы. После декабрьского конфликта с ГТРК не очень была уверена в успехе переговоров с А.Моисеевым, но к его чести сказать, опасения были напрасны. Сумел отделить «зерна от плевел» и свое личное отношение к нам не трансформировал в отношение к Горбачеву, которого в Новосибирске представляли мы с Мананниковым; выделил один час лучшего времени в прямом эфире. Назначены время интервью для радио - об этом просил Олег Жуков из «Микрофорума» и интервью с А.Жариновым из «Советской Сибири». Две встречи с народом в разных районах города; одна в бывшем Доме политпросвещения в центре, другая для студентов и жителей левобережья в актовом зале НЭТИ. В ресторане «Охотник» заказан обед на 50 человек с руководителями предприятий. Вроде все... И все же чего-то не хватает. Мне кажется, мне все-таки кажется, что будет хорошо, если состоится, пусть короткая, но все же официальная встреча... Звоню в Администрацию области и предлагаю. Говорю, что готова   подогнать программу под рабочий распорядок губернатора. И получаю согласие. Встреча назначена. Отдаю дань уважения В.Мухе. Это прорыв. Дело в том, что мне уже было известно, например, президент Бурятии, получив сведения о том. что Горбачев собирается посетить Улан-Удэ, шлет встречную телеграмму: встречаться с вами, мол, не желаю и лучше вам не прилетать. Смешная вроде бы инициатива, но, если вспомнить примерно такое же поведение бывшего новосибирского губернатора Индинка в предыдущий визит Президента СССР, становится понятным, что такие инициативы в Кремле как раз приветствуются, и наиболее ретивые подданные спешат выслужиться или по крайней мере отойти в тень. Муха же выходит прямо под юпитеры: Новосибирск на пути Горбачева первый, и официальная встреча с главой области на фоне телеграммы бурятского президента - это прецедент. Муха еще раз подтверждает политическую самодостаточность. Остается невыясненным один вопрос: кто будет встречать у трапа. Я уже обращалась с этим к мэру Новосибирска В.Толоконскому - сослался на занятость. Но после того, как согласована официальная встреча с Мухой, вопрос представительства в аэропорту тоже становится легким: встречать будем с вице-губернатором В.Леоновым. Великая сила аппарата! Чувствую теперь себя, как за каменной стеной. И эта стена в нужный момент доказывает свою надежность. Кажется все: заказано, оплачено, назначено. Цветы - и те куплены. Программа расписана по минутам. Все распоряжения сделаны. Из Москвы звонил Манаников, сказал, что самолет прибывает около семи вечера. Устала ужасно. Осталось три часа. К шести нужно быть в аэропорту, хочу взять с собой сына: пусть почувствует ход Истории. Еду домой немного отдохнуть и переодеться.

 

Я была вся в шампуне, когда раздался звонок. Звонили из приемной Леонова:

 

- О.В., самолет прибывает в 17.45.

 

     То есть на целый час раньше. Мыло лезет в глаза, но я и без мыла чуть не плачу. Как так? Обыкновенно. Административный аппарат работает, как часы. Леонов, собираясь встречать Горбачева, поручил кому-то уточнить время прилета. И не как “кто-то позвонил и сказал”, а как положено: в диспетчерской аэропорта «Толмачево». Первая моя мысль в этот момент - телевидение. Это то, что важнее всего успеть переориентировать. К счастью, Моисеев оказался на месте. Всех остальных тоже удалось предупредить: чертыхаясь, роздали указания съемочным группам. Сама тоже опаздываю: машину отпустила до времени, и теперь ее нужно срочно разыскать. Кое-как управилась. Как в свое время я оценила друзей-разведчиков, так теперь на всю жизнь зауважала работу слаженного чиновничьего аппарата: не проверь они вовремя мою информацию о прилете, несмотря на проделанную титаническую работу, получился бы огромный конфуз.

 

Когда я приехала в аэропорт, все уже были на месте и до прилета оставалось еще полчаса. Вроде бы все складывалось. Единственное - не смогла перенести пресс- конференцию на более ранний срок. Решила, что протяну полчаса за чаем - кофием и обменом любезностями. И здесь мне снова очень помог В.Леонов. В связи с пережитым переполохом   была уже почти никакая. Он незаметно выручил меня сначала в пустячном моменте - распорядился подать шампанское и фрукты, а самое главное, когда самолет сел и теплая встреча у трапа состоялась, и улыбающийся Михаил Сергеевич легко разрядил обстановку, кивнув на Мананникова, что это он все перепутал - не знает, сколько часов лететь от Москвы до Новосибирска, пока собирались журналисты, замечательно провел обстоятельную получасовую беседу о положении дел в Новосибирской области. А я пила шампанское и восстанавливала силы.

 

Следующий день был рабочим с восьми утра. Все, что планировали, состоялось. Снова были студенческий «лом» в двери НЭТИ и до отказа забитый зал Дома политпросвещения. И кто-то рассказывал мне, как возвращаясь вечером домой, слышал, минуя лестничные площадки, как «весь подъезд по телеку смотрит Горбачева». И снова приветствовали кортеж на улицах прохожие, и ресторан «Охотник», где мы обедали, окружили плотной толпой и терпеливо ждали, когда выходить станет Михаил Сергеевич, чтобы увидеть, если посчастливится - что-нибудь спросить, и уже как самое большое из возможного - взять автограф. После него в город приезжали и Лебедь, и Явлинский, и Зюганов с Ельциным. Я свидетельствую, побывав на встречах со всеми: не было в городе более яркого события, связанного с приездом политических деятелей, чем двукратный приезд Горбачева. С ним может, пожалуй, сравниться лишь приезд Ельцина в зените своей популярности - в июле 1991 года. И странное дело, такой живой интерес и такие результаты голосования! Едва ли это объяснить дебрями загадочной русской души, скорее - результат внушения. Вспомните проницательный взгляд воскресных «Итогов»: Ельцин - 15. 16. 17...20...25% и Горбачев - 1.1.1.1.1..% . «Все равно не пройдет!» - думал избиратель и бежал спасать страну от коммунистов, голосуя «сердцем»... Провожали Горбачева мэр В.Толоконский и второй вице-губернатор В.Киселев. В аэропорту Михаил Сергеевич подписал для меня двухтомник своей книги «Жизнь и реформы»: «Дорогая Оля! Прими на память. Спасибо тебе за дела и желаю тебе добрых свершений в жизни. М. Горбачев». «Дети, - сказала я сыну и дочери , показав книги, - это ваше наследство!»

 

Вместе с ними дальше не полетела. У меня была другая задача - обогнать, пока они работают в Красноярске и Иркутске, и встретить самолет в Улан-Удэ. В связи с «отказной» телеграммой бурятского президента обстановка там была непонятной, и лететь, жечь керосин и силы, чтобы там ничего не состоялось, было по меньшей мере глупо. И в то же время отказываться от намерения посетить одну из самых отдаленных автономий России тоже никто не собирался . Поэтому нужно было лететь вперед и все самим готовить. В Улан-Удэ были знакомые надежные парни. Один из них - Сергей Иванов, бурят по национальности,   хорошо знал специфику края и располагал достаточным количеством необходимых для организационных мер связей среди деловых кругов столицы Бурятии. Я же собиралась встретиться с мэром Улан-Удэ и снять недоразумения, возникшие в административных кругах в связи с депешей главы республики. Мэр все понял адекватно и оказывал только содействие: сам встретил и проводил. А глава республики, обезопасив себя телеграммой, которая стала достоянием средств массовой информации, слава богу, ни во что не вмешивался. Больше всего мне запомнилось посещение главного буддийского храма. Он не слишком доступен для посещения, и прием, оказанный Горбачеву наместником Далай-ламы, считается высокой честью.

 

В Кемерово я отправилась уже вместе со всеми. Председатель Кемеровской областной представительной власти А.Тулеев, жестоко конфликтовавший с губернатором М.Кислюком, тоже баллотировался в президенты. И проявлял соответствующий положению гонор. Михаил Сергеевич хотел встретиться с обоими. После того, как Муха прорвал блокаду отчуждения, а бурятского президента осмеяли в газетах, губернаторы встречались с Горбачевым охотно. Не возникло никаких проблем и в отношениях с Кислюком в Кузбассе. Тулеева же пришлось поискать Мананникову - он знаком с ним еще по Совету Федерации. В конце концов встреча двух претендентов состоялась и по некоторым вопросам была даже выработана общая позиция. Потом поехали на шахту. Впечатление - тяжелое. Фактически там Горбачев встретился лицом к лицу с теми, кто в 91 году родил “феномен Ельцина”. Мне показалось, что и сами шахтеры это понимали. Поэтому обычных вопросов - “где золото партии?” или про развал Советского Союза - не было. Пять лет назад их сплотил карт-бланш свободы, выданный Горбачевым. И они распорядились своеобразно: на натруженных руках вознесли в Кремль того, кто их вскоре обездолил, а понятие демократическая свобода - обесчестил. Встреча в шахтоуправлении прошла без запала и огня. Понурые лица обманутых людей, готовых обманываться дальше: теперь их кумиром был А.Тулеев, который через два месяца дисциплинированно призовет их проголосовать за Зюганова. И они послушно проголосуют. Так и течет шахтерская жизнь в надежде на хорошего царя между островами бунтов и послушания.

 

Следующим на пути был Барнаул - столица Алтайского края. Там все организовывал и нас встречал Сергей Потапов - давний товарищ Мананникова. Меня с ним связывала партия Н.Травкина. Когда-то в бурные годы строительства многопартийности он тоже активно занимался всякими демократическими делами. Но отошел гораздо раньше, политикой в чистом виде не занимался, но, по дружбе, Мананникову иногда помогал. Транссибирская поездка Горбачева и была один из таких случаев, когда Потапову замены не было: старый друг лучше новых двух. Технически он подготовил все безупречно. Что касается людского настроения - сердцу не прикажешь. Здесь Михаилу Сергеевичу пришлось вплотную встретиться с разъяренными людьми. Доброжелателей было не меньше, но злоба громче. Когда мы подъехали к ДК, в котором должна была проходить встреча с народом, подступы были заполнены огромной толпой, слаженно скандирующей: “Ии -уу-да!” Кроме натурального воодушевления за всем этим чувствовалась неплохая организация. Скорее всего “на майдан” вывели ветеранов КПРФ, к ним охотно присоединились аффективные одиночки. С трудом пробившись в помещение, мы не встретились с тишиной зала: гвалт и ругань. Решено сделать передышку в каком-нибудь административном кабинете. Мне больно смотреть на Горбачева. Это шестой город за шесть суток. В каждом - минимум две беспощадные встречи живьем, десятки разного рода интервью, подковырки журналистов, да вдобавок обязательный прямой эфир с вопросами телезрителей. Мало кому такое под силу. А он не просто держится - блестяще выдерживает напряжение. Мысленно сравниваю с Ельциным, к перманентному недомоганию которого не успевают подлаживаться составители всех его программ: как небо от земли. И вот вижу, что все же устал. Даже не столько устал, сколько почувствовал бесполезность общения: народ слушает только то, что нравится слышать. Действительные факты и разъяснения отметаются начисто, а “про золото партии” даже не то, чтобы услышать, а норовят сами рассказать. Начитались детективных поделок... Возникла легкая растерянность. Послышались советы, не отменить ли встречу? Михаил Сергеевич удрученно:

 

- Людей понять можно. Сельскохозяйственный район. Плодороднейший край - и полная разруха.

 

К Алтаю у него особое чувство: отсюда родом Раиса Максимовна. Такая неприязненная встреча для него особенна неприятна. И здесь меня прорывает:

 

- Михаил Сергеевич ! Сколько можно оправдываться ? Да те, кто здесь покричать собрались, никакого отношения ни к сельскому хозяйству, ни вообще к труду не имеют. Им же не терпится домой вернуться, чтобы соседям рассказать, как они “самого Горбачева”... Им что-то объяснять - называется “бисер метать” перед известными животными. Скажите им раз и навсегда, чтобы запомнили, что вы о них думаете!

 

Он выслушал меня, но вижу - все равно думает про них хорошо. Жалко ему их... Непостижимо! Потом встал и сказал:

 

- Пора идти, люди ждут.

 

Однако часовую встречу провел жестко. Крикуны затихли, а те у кого были серьезные вопросы, ответ получили. Из Барнаула я вернулась домой автобусом. Инцидент в Омске с нападением на Горбачева был без меня. Знаю о нем только со слов Мананникова, но предполагаю, что это результат не очень тщательной подготовки со стороны местных организаторов. Полностью передоверять собственного гостя правоохранительным органам нельзя: нужно работать с ними в тесном контакте, но целиком полагаться только на собственные силы.

 

В конце мая в “Измайловском” гостиничном комплексе состоялся учредительный съезд общественного движения “Гражданский Форум”. К сожалению, после президентских выборов оно не получило развития. Но еще, как говорится, не вечер! Лидером объединения был избран Горбачев. В зале было много узнаваемых “перестроечных” лиц. И они, казалось, излучали свет. Не было ни купленных, ни заказных... Такие распределились среди кандидатов, по численности пропорционально имеющимся “коробкам из-под ксерокса”. Я говорила с трибуны и сохранила наброски выступления. Вот примерно о чем:

 

“Дорогие друзья! Думаю, что здесь собрались только настоящие единомышленники: знаменитые певцы, танцоры и клоуны пляшут и поют - отрабатывают коврижку - на других собраниях. А перед нами дорога апостолов. Идти по ней долго и трудно. Наш долг - объяснять заблудившимся, что есть спасение и кто спаситель. Что же именно следует объяснять? Первое: заря Горбачева растопила лед холодной войны и избавила человечество от ядерной угрозы . Второе: статуя Свободы шагнула на территорию России . Выросло целое свободное поколение - <<дети перестройки>>. Другое дело, как мы сумели распорядиться этим даром. Только за эти два свершения можно назвать Горбачева величайшим гуманистом века. Но следует сказать больше. Он, как никогда, востребован сегодня. Афганистан и воюющая Чечня.. Женщины с сыновьями и те, кто еще только мечтает о сыновьях, помните об этом. Малыши, ходившие в детский сад, когда начинался Афган, успели вырасти, но погибли в чеченских горах. Горбачев прекратил советско-афганскую войну, его преемник развязал другую. Но на то была воля народа - избрать такого преемника. Ельцин победил при Горбачеве, тогда была свобода выбора. При Ельцине не победит никто. При Ельцине будет побеждать Ельцин любой ценой. И все же выборы должны наступать, как наступают день и ночь. Мы привыкнем и научимся выбирать. Нам не должно “не хватить денег”, нужно ходить от двери к двери, чтобы объяснить это народу, и тогда народ проснется и вспомнит своего спасителя.

 

Юные барышни от журналистики! Как бесцеремонно на свой лад вы иногда трактуете логику Великого Горби. И опытный г-н Киселев, снисходительно прерывающий Горбачева в попытке навязать ему чью-то убогую логику. Да кто знал г-на Киселева десять лет назад? И кто узнал, кабы не Горбачев? Горбачев дал вам свободу, господа журналисты, так не оброните же ее на скользком политическом рынке вслед за совестью. Вы зачастую твердите, что Горбачев - это история. Нет, Горбачев - это требование эпохи. ”

 

Когда все закончилось, ко мне обратилась пожилая дама:

 

- Вы хорошо говорили...-, потом, поняв, что я не узнаю ее, представилась, - Я Чайковская.

 

Боже мой, это была Ольга Григорьевна Чайковская. Со школьных лет я читала “Литературку”, и, кажется, она была в ней всегда и интереснее всех: с таким изяществом минуя идеологическую обязательность, поднимала авторитет сугубо общечеловеческих ценностей.

 

- Ради бога, простите, не видела вас никогда, поэтому не узнала, но читала всегда...- неловко вскинулась я.

 

- А это неважно, - продолжила, - Вы журналист? Нет? А кто?

 

- Сама не знаю. Иногда пишу, иногда говорю...

 

- Это называется - публицист. Вот и я считаю себя публицистом.

 

Как меня поднял в собственных глазах знак общности, который она так щедро подала мне! Но с тех пор сознательно подвожу под это определение свою деятельность. Теперь я знаю, в чем хочу совершенствоваться.

 

Президентские выборы приближались. В апреле в Новосибирске побывали почти все претенденты. Запомнился приезд Лебедя. Был холодный, дождливый день На массовую встречу не пошла, честно говоря, надоели мне все беснующиеся активисты, которые хотят выглядеть умнее кандидатов: их вопросы, как правило, плавно переходят в речи. А на пресс-конференцию решила сходить - посмотреть поближе. Пресс-конференция была назначена в Доме журналистов. Народу собралось много; уже было видно, что это не простой кандидат, а продвигаемый. Для меня сигналом к такому пониманию стал один факт: узнала, что руководителем его предвыборного штаба является А.Головков. Не было сомнений, что это человек “наш” - из демократов. Хорошо помню его ссылки на короткие отношения с Чубайсом, когда формировался блок “Выбор Россия”. Именно он тогда занимался всеми финансовыми вопросами. Вряд ли что изменилось в его   знакомстве с Чубайсом к маю 1996 года. Разве что Чубайс стал могущественнее. Предвыборная поступь Лебедя хорошо поддавалась анализу. А вот и сам герой, рядом - миловидная супруга. Окружен явно местными, но неизвестными пока людьми. Они жмутся поближе, чтобы попасть в кадр. При всей внешней уверенности в мелочах чувствуется отсутствие опыта. Приехал на несколько минут раньше назначенного времени - опытный политик приезжает на несколько минут позже журналистов, а поднимается, когда еще не иссякли вопросы. Генерал отвечает до последнего, и в конце концов остается почти один - все разбегаются. Эта ненасытность к средствам массовой информации свойственна начинающим политикам и проходит, как только объект пресыщается вниманием журналистов. У кого не проходит, тот не политик, тот “Нарцисс”. На тот момент Лебедь еще не утолил голод. На конкретные вопросы, особенно на экономические, отвечал откровенно слабо. Такие ответы обычно имеют успех на встречах с населением. Вот, к примеру дословно по поводу “III силы”, о которой много в ту пору писали: “Горбачев стремится стать папой, а я стремлюсь остаться сиротой. Просьба не беспокоить.”   Но на один из ответов и я зашлась от восторга. Нагловатый молодой человек из какой-то газеты дерзко спрашивает:

 

-А вы не боитесь, что вас постигнет судьба Горбачева? Вы везде возите с собой жену.

 

- Я мало чего боюсь вообще, - он даже привстал в сторону голоса, испугав обладателя, - и чье-то мнение на этот счет меня не беспокоит. Это моя жена, и она всегда со мной.

 

И очень убедительно прикоснулся к плечу супруги. Та слегка зарделась, промолчав. Идальго, рыцарь, офицер - кто там еще, все книжные мужские образы перепутались в умах присутствующих женщин. А главное, что это выглядело не только эффектно, но очень естественно   и искренне. Что-то на уровне врожденного рефлекса - такому не научиться.

 

Когда уже перед самыми выборами приехал с балаганом певцов и танцоров Ельцин, я не стремилась его поближе увидеть. И в лучшие свои времена не был для меня ни символом демократии, ни гарантом гражданских прав. Да и народ не очень-то спешил с ним повстречаться. Так, зеваки. Одним словом, “По улицам слона водили...” Почти бесплатный концерт знаменитостей на стадионе все-таки собрал достаточно зрителей. И потом долго рассказывали очевидцы, как неуклюже хватал он в охапку бедную Наину Иосифовну, вытаскивая ее в “веселый круг”. Как неловко было ей, как неловко было всем окружающим. Потом вдруг оцепили все метро. Оказывается, президент решил прокатиться. Совсем, как недавно   г-н Вяхирев: “Когда я еду в трамвае...” Я пришла посмотреть на “всплытие”. Этот выход из метро находится в сквере оперного театра ближе к мэрии. Ехать-то всего одну остановку... А ждем долго. Людей, повторяю, немного. Их уже мало осталось влюбленных женщин образца 1990 года. Но все же несгибаемые “ельцинистки” встречаются. Одна, прогуливающаяся в ожидании кумира, меня узнала - набросилась: предательница! Высоко на крыше мэрии незаметно пристроились мои друзья-разведчики: похоже, они в качестве пулеметчиков. Оттуда хорошо просматривается вся оцепленная территория. Служба! Помахала им приветливо зонтиком. Наконец едва заметное шевеление в толпе возвестило о приближении президента. Поднявшись из-под земли, он стоит возвышаясь седой головой над всеми. Старый, больной человек. Свидание с народом продолжалось не больше пяти минут. Но что удивительно, показанное вечером по всем местным, центральным и зарубежным каналам, все это выглядело достаточно мощно и убедительно: и народу вроде бы много, и Герой не так уж жалок... Чудеса телевидения - синтез съемки и монтажа.        

 

День вторых выборов президента России запомнился меньше, чем ночь подсчета голосов. В принципе итог был виден после вскрытия первой же урны для голосования. Когда стали известны первые результаты, я убедилась, что Россия не такая уж непредсказуемая страна: строго подчиняется программному обеспечению. В помещении областной избирательной комиссии были доверенные лица практически всех кандидатов. Кто суетился, самостоятельно суммируя поступающие из районов сведения, кто не отходил от компьютера и следил за автоматическим подсчетом. Я сидела спокойно. Поглядывали в мою сторону члены комиссии, журналисты... Кто-то обратился:

 

- О.В.! Можно вас спросить?

 

- Да, пожалуйста.

 

- Вы так давно в политике... С вашим-то опытом, зачем вы ввязались в это? Неужели вы всерьез думали что он победит?

 

- А неужели у вас есть основания думать, что я ищу в политике выгоду?

 

Шла ночь. Виски сжимал терновый венок разочарования в своем народе. Он свой выбор сделал, а таким, как я, во втором туре голосовать было не за кого. Но это ведь тоже завоеванное право на выбор.

 

 

 

 

 

7 декабря 1998 года