ЗАЩИТА И ОБОРОНА (А.Гордеев)

 

    Михаил Николаевич Костылёв ехал на электричке и вез от тёщи полмешка картошки. Неуютно было как-то на душе – вроде бы уже нормальный, взрослый мужик, а картошку от тёщи везет. Стыдно. Эту картошку хотелось даже ногами подальше под скамейку затолкать.
     Народу в электричке было немного, в основном женщины. И вот на Шумейке влезли в вагон трое пьяных, здоровенных охломонов с трехчекушечными бутылками «Агдама». Сразу с краю, словно какого-то мальчишку, шлепнули по лысине одного уже пожилого, крепкого мужика. Он что-то зароптал, они его хвать и прямо из одного конца вагона в другой почти волоком. И вытолкнули в тамбур. Михаил Николаевич не знал что делать. Вмешаться? Одному? Остальные мужики в окна, да в газеты уткнулись. А в одиночку сунешься, так они тебе столько навесят, что не унесёшь.
     Двое из охломонов, вернувшись на место, закурили, а третий, заросший большими неопрятными бакенбардами из-за которых, он, видимо, считал себя неотразимым, начал ко всем женщинам подсаживаться, приобнимать и болтать всякую чепуху. Михаил Николаевич почувствовал себя неуютно, потому что рядом с ним сидела симпатичная женщина лет тридцати. Только что это обстоятельство казалось необыкновенно приятным и вмиг стало опасным.
     – Нет, но мужчины-то у нас – защита и оборона, ничего не скажешь, – насмешливо сказала какая-то женщина впереди, адресуя упрек всем мирно сидящим, таким, как Михаил Николаевич, а не самим этим хулиганам, как будто те были с другой планеты.
     Другие женщины поддержали её, как-то восторженно и даже радостно зашумев.
     Что ж, дошел черед и до соседки Костылёва. Подходит этот барбос и молча подталкивает его – подвинься, мол. И тут Михаил Николаевич почувствовал, что просто не способен на глазах всего вагона встать и уступить место. Уж лучше бы загодя пересел, хотя и этого сделать не смог по той же причине, ведь его предупредительный манёвр был бы сразу разгадан. 
     «А, будь что будет!» – отчаянно решил он, вскочил и оттолкнул хулигана. Только-то и всего. И, к сожалению, вышло это как-то слабо, неуклюже и по-интеллигентски. Хулиган лишь удивлённо отступил и как бы только теперь всерьёз увидел его.
     – Ну вот, слава богу, нашёлся один настоящий мужчина, – сказал какой-то женский голос со стороны.
     «Ага, нашёлся, – безнадежно подумал Михаил Николаевич, – сейчас от этого мужчины полетят клочки по закоулочкам». Приятно было, конечно, что его оценили, но было уже заранее стыдно за свою неминуемо разбитую морду, какой она станет через мгновение. «И главное, хоть бы один милиционер появился», – ещё успел наивно подумать он.
     – Ты гляди, что он делает, – сказал хулиган дружкам, которые и без того весело наблюдали за его выходками.
     Те оба привстали, оставив свои «огнетушители». Но этот с бакенбардами, видимо, решил, что с таким-то хлипким интеллигентом можно управиться и самому. Он устрашающе выкатил глаза и двинулся на Костылёва.      
     Тот же и сам разочарованный своим первым ватным толчком, лихорадочно оглядывался по сторонам, пытаясь найти какой-нибудь вспомогательный инструмент. Но под рукой была лишь картошка в мешке. Что ж, годилась и картошка. Михаил Николаевич схватил за горловину мешок, который еле поднял в вагон, но который теперь почему-то оказался довольно лёгкими, и широкой дугой обрушил его на голову нападавшего, подняв облако пыли. Костылёв и предполагать не мог, каким удачным оружием окажутся эти полмешка картошки, сразившим сразу двух его врагов. Первый с пыльными следами на своем заросшем лице сидел в проходе и тряс очумелой головой, а второй свалился на скамейку от хохота при виде своего товарища, попавшего под пыльный мешок. Оставался, правда, третий, носатый и сутулый, с синими наколками на руках, которого отпор дохлого интеллигента не рассмешил, а разъярил. Он рванул с места, так что, казалось, воздух засвистел…
     Однако добежать до Костылева он не смог. Случилось нечто странное и неожиданное. Женщины загалдели, закричали и, как по команде, высыпали в проход. И что с ними такое случилось? Ведь когда волокли к тамбуру того первого, никто из них даже не пикнул. Носатый и тот, что с бакенбардами, тоже вскочивший на ноги, попытались прорваться – но не тут-то было. Женщины, вроде некого спасительно наполнителя, занимали теперь всё пространство вагона. Носатый попытался лезть через спинки кресел, но и оттуда его стащили за штаны. Охломоны поругались, поорали и отступили. Больше всех распалялся, конечно, самый обиженный – этот пыльный и с бакенбардами, на которого теперь уже никто не мог смотреть без смеха. А через несколько минут, они, избегая шума, и вовсе позорно покинули вагон.
     Так и Михаил Николаевич и уцелел. Одно особенно сильно запомнилось ему с того случая – то, как смотрели на него потом женщины. Ах, какими глазами они смотрели! Сорок лет прожил Михаил Николаевич, а взглядов таких не удостаивался…