Быть чиновником. Руководство молодого карьериста

Долгое время считалось, что на госслужбу идут по двум мотивам – или воровать, или за стабильностью. Но мэр Москвы Сергей Собянин и несколько федеральных министров взялись сделать чиновничью работу более престижной. В результате мы чуть ли не каждую неделю слышим, что в чиновники идут крупные успешные бизнесмены или выпускники Принстона. Но так ли уж изменилась госслужба, стала ли она таким приятным и привлекательным местом работы, как нас хотят убедить?

Сотрудник одной из организаций «Росатома»

Я работаю в «Росатоме» уже три с половиной года. Пришел туда по окончании МИСИСа и был одним из немногих, кто так поступил. Тогда было время экономического кризиса, и вакансий не было в нашей области вообще. Почти все мои однокурсники пошли работать в продажу металлов. Получилось, что они потратили пять лет зря, им абсолютно не пригодились знания, полученные в вузе. А мне хотелось работать по специальности, в науке.

Тогда была, да и сейчас еще сохраняется такая обстановка, что молодых берут, не интересуясь, кто они и что, потому что юные кадры нужны. А они в науку не рвутся. Почему? Несложно объяснить на примере нашего института. Я точно могу сказать, что в нашей сфере очень слабый карьерный рост – пожилые сотрудники никуда не собираются двигаться, а их места могут занять только их же дети и внуки – не факт, что светила в науке. Соответственно, то, что благородно называют преемственностью, процветает.

Но сначала о плюсах – работа в «Росатоме» очень подходит организованным людям. Я умудряюсь учиться в другой стране, там же планирую защищаться, да еще и не ставить в известность начальство. Я могу организовать квартальный план работы так, чтобы у меня было аж несколько свободных недель и я мог уехать в Польшу.

Большой плюс – это, например, ипотека. Миллион четыреста за твое жилье платит предприятие – это первоначальный взнос за квартиру. И дальше ты выплачиваешь только чистую сумму [долга], все проценты также покрывает «Росатом». У нас вообще хорошие льготы, соцпакет и белая зарплата.

Минусы начинаются с того, что молодежи быстро становится очевидно, что на работе нет условий для собственно работы. Я сразу обратил внимание на то, как плохо оборудован институт. Доходит до смешного: свой персональный компьютер у меня появился только через год работы.

Конечно, проблема кроется еще и в образовании. Это мне повезло, мне попался профессор, который смог увлечь меня исследованиями, с остальными было не так. В итоге мы имеем нежелание молодежи заниматься атомной промышленностью и разработками, а как следствие – отсутствие конкуренции. Оно обусловлено политикой разделения денег: зарплатный фонд у нас, как повелось с совка, делится поровну. Думаю, поровну, да не совсем. Думаю, что определенная сумма оседает в карманах начальников, но утверждать не буду. Научников в тайны «Роспила» не особенно посвящают.

Вот тайну неэффективности мы разгадали вполне.

Еще молодых специалистов, особенно если они путешествуют и интересуются тем, как развивается наука в нашей сфере в других государствах, убивает неэффективность расходования. У нас не развивают методики, но вбухивают деньги. Есть такая система подачек: государство кинет пару миллионов и скажет, чтобы расшиблись, да сделали. А как сделать-то – без исследований, без апробаций, без первоначального интереса ученых, в конце концов?

Путаница у нас во всем: начальство, чтобы мотивировать юных сотрудников, записывает нам в трудовой не «научный сотрудник», а «инженер», потому что у инженеров зарплата выше. Тут дошло до смешного, мы поняли, что у нас по бумагам – ни одного научного сотрудника, резко пришлось что-то выдумывать, переписывать. На это потратили кучу времени.

У нас вообще часто бывает так, что ты бегаешь по работе в мыле, не понимая, что делаешь. Потому что исправляешь кучу косяков, совершенных при сдаче проекта заказчику, топливной компании «ТВЭЛ», электростанции, к примеру. В итоге ты не занимаешься абсолютно ничем, потому что ничего исправить на этой стадии уже в сущности и невозможно!

С методикой действительно серьезные проблемы. Я вот защищаю диссертацию в Польше (кстати, это обходной маневр – я работаю над исследованиями для своей работы там, а не в институте, потому что мне это интереснее и перспективнее) и не могу не видеть, как процессы строятся там. Я понимаю, что мог бы сам расходовать средства в разы эффективнее. Естественно, если у государства деньги есть, а у нашего они есть, и большие, то оно просто их кидает и не задумывается. На самом деле я точно знаю, что половину заказов можно было выполнить за меньшую в разы сумму. И это знаю не только я, но, пожалуй, все сотрудники института.

У нас были сильные металлургическая и атомная школа, но сейчас все разваливается, и я могу сказать, что «Росатом» для юного ученого должен быть лишь трамплином, хорошим местом, где можно получить опыт. И пойти дальше – в какую-то компанию или за рубеж.

К нам недавно приезжал президент «ТВЭЛ» Оленин с такими обычными популярными идеями, которыми задабривают трудящихся. Если будет исполнена хотя бы треть, то я еще увижу смысл оставаться. В первую очередь это, конечно, и зарплатные ожидания. Это неправильно, что управленцы в госкорпорациях получают больше, чем научники (к слову, управленцы и бухгалтеры от нас почему-то всегда с радостью уходят в «Транснефть»). Моя зарплата сейчас – 60 тысяч рублей, с диссертацией я смогу рассчитывать на 100 тысяч, и это уже неплохо. Плохо опять-таки совсем молодым: не пойму, как я это вынес, – оклад 25 тысяч.

Самая большая обида – это то, что я, жалея себя, прекращу работать на науку моей страны. Уже сейчас самые интересные идеи я апробирую в Польше – в НИИ, где защищаюсь, – а не на своей работе. Если об этом станет известно начальству, то это будет воспринято как измена, и не без оснований.