Величие Атеизма

Величие атеизма

Некоторых удивляет то, что в Торе ( первые пять книг Библии)отсутствует представление о загробном мире.
Два раза в Торе вскользь упоминается преисподняя («шеол»), но полноценные высказывания о загробном существовании появляются только в пророческих книгах.

Что же касается идеи воскресения, то в открытом виде она ни разу не встречается во всем Ветхом Завете
Многие даже злорадствуют по этому поводу и уверяют, что веру в бессмертие души евреи придумали позже.
Но это, конечно, не так.
Для патриархов и их ближайших потомков потустороннее существование представлялось столь естественным, что его попросту никак не выделяли.

Представления о бессмертии души стали вырабатываться по мере того, как стали зарождаться сомнения («Кто знает, возносится ли ввысь дух человеческий, а дух животных – нисходит ли вниз, в землю?» Экл. 3.21).

Как бы само естество человека, его животное начало побуждает испытывать этот утробный страх – страх полного уничтожения. Причем сознание не только не изгоняет этот страх, но выводит его на следующий уровень.

Осознание смертности обесценивает все смыслы и цели повседневного существования, делает невозможным осуществление элементарных созидательных действий.
«Зачем? Ведь все равно ты умрешь!» - шепчет человеку отравленный осознанием смертности разум.
Еще хуже приходится «высоким идеалам».
Как справедливо писал Достоевский: «Любовь к человечеству даже совсем немыслима, непонятна и совсем не возможна без совместной веры в бессмертие души человеческой».

Но вместе с тем нашлись атеистические экзистенциалисты (прежде всего Камю), которые дерзнули искать смысл жизни даже при условии, что они совершенно всерьез смертны.

Они показывали, что следует выбирать жизнь, даже если мы уверены, что жизнь ограничивается земным существованием.
Арсенал их аргументов сводится к одному:
достоинство человеческой свободы и человеческого разума столь велики, что даже если мы посчитаем, что они представляют собой не более чем мгновенную вспышку, мы обязаны почтить их святость, мы обязаны сохранять самоуважение.

Итак, истинное величие человека состоит в том, что он не становится подлецом и самоубийцей даже тогда, когда приходит к уверенности,
что его душа исчезнет навсегда.
И это последнее «остаточное» величие - самое чистое и самое бескорыстное из всех возможных.
Это с одной стороны, со стороны атеистов.

С другой стороны, со стороны верующих вопрос бессмертия души в действительности остается открытым!

Дело в том, что даже веря в то, что человеческая душа в принципе бессмертна, никто из верующих не может поручиться, что это бессмертие относится к нему.

Ведь в принципе религия допускает так же и полную гибель души!
Однако прежде чем рассмотреть религиозные представления о возможности уничтожении души, попытаемся задуматься над тем, что вообще представляет собой смерть?

Чему она соответствует в духовном мире, в мире «платонических идей»?

Почти все религии исходят из веры, что у всякого предмета в этом мире имеется его духовный прообраз.
Так, некоторые мистики отмечают, что животный мир соответствует многообразию человеческих чувств и эмоций, деревья – познанию, металлы духовной твердости и т.д.
Или, например, легко заметить, что телесная половая близость создана по образу духовного сближения душ, что в телесной любви отражается любовь духовная.

Однако в смерти мы этого, как будто бы, не замечаем.
Смерть вроде бы относится к тем редким предметам, которые не имеют прообразов, в которых различия между тем и этим миром стирается.

В самом деле, разве наша земная телесная смерть, которой боится атеист, не совпадает по своему смыслу с той вечной смертью, которой боится верующий?

Создается впечатление, что смерть земная и смерть вечная – это одна и та же смерть, что между ними существует тождество, а не соответствие, что страх смерти, который мы испытываем почти физиологически – это один и тот же - сквозной для всех миров - страх.

Ведь когда мы боимся смерти, мы боимся не телесной смерти, мы боимся именно того уничтожения нашей души, возможность которого Библия не только не отрицает, но открыто допускает.
Кто-то скажет, что это имеет отношение лишь к каким-то тяжким грешникам.

Но что значит тяжкие грешники?
Какой нормальный человек не воспринимает себя – по крайней мере периодически – как тяжкого грешника?

Поэтому не удивительно, что страх уничтожения души
– т.е. то самое представление о смерти, которое преследует атеистическое общество Нового времени, в каком-то смысле всегда разделяли и благочестивые верующие люди!

Страх полного исчезновения – это таким образом здоровый элемент того «страха Божия», который является основой всякой подлинной веры.

Итак, вроде бы страх смерти атеиста ничем не отличается от страха благочестивого человека, ужасающегося «смертью навеки».

Но разве тогда не следует воспринять атеистический экзистенциализм, исходящий из одного «остаточного» человеческого достоинства, как некое последнее откровение, как тот предел трезвой требовательности к себе, который никогда и никому уже не дано будет превзойти?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, относительно всего сказанного важно сделать одно уточнение.
В определенном аспекте земная смерть все же существенно отличается от вечной смерти.
В действительности «смерть навеки» и смерть земная – это не одна и та же смерть.
Смерть земная отличается от «смерти навеки», как любовь телесная отличается от любви духовной.
Хотя единение тел отображает идею единения душ, само это телесное единение вовсе не предполагает, что души так же единятся.
Напротив, в значительном числе случаев происходит прямо обратное, а именно, в сексе люди используют друг друга, а не любят.
То же самое мы имеем и в случае смерти.
При всем том, что животный страх смерти и страх «смерти навеки» восходят к одному корню, при всем том, что они растут из одного смысла, они отличаются по самой своей сути.

Действительно, животный страх смерти был до сих пор как раз одним из самых действенных средств лишения жизни вечной.
Животный страх смерти не раз заставлял людей ценою сохранения своей земной жизни отказываться от жизни вечной.
Ибо тот, кто ради сохранения своей временной жизни убил другого, в вечности убил самого себя.
Таким образом можно сказать, что животный страх земной смерти заманивает человека в вечную смерть, а страх вечной смерти делает бесстрашным перед лицом смерти земной.